Глава 17

— Садись, Оливер, — говорит шеф. Это происходит шестого декабря, вечером, в его рабочем кабинете с множеством книг, глобусом, детскими поделками и рисунками на стенах. Шеф курит трубку. Мне он предлагает сигареты и сигары.

— Нет, спасибо.

— Выпьешь со мной бутылочку вина?

— Охотно.

Он достает бутылку старого «Шато неф дю пап», чуть подогретую, и наполняет до краев две рюмки, садится, выпивает, смотрит на меня, как всегда, сидя, наклонясь, спокойный, ну прямо Иан Стюарт. Такой же долговязый. Сначала я испугался, когда он попросил зайти. Я подумал, что речь может пойти о Верене, но ошибся. Речь о совсем другом.

— Приятное вино, верно? — спрашивает шеф.

— Да, господин директор.

Он дымит своей трубкой.

— Оливер, когда ты приходил ко мне, я предложил тебе беседовать со мной, помнишь?

— Да, господин директор.

— Мне очень жаль, что наш первый разговор коснется не твоих, а моих проблем.

У меня камень свалился с сердца.

— Как так? Всегда ведь лучше дискутировать о ваших проблемах.

— Ах так! — Он улыбается. Потом становится серьезным. — Я хочу поговорить с тобой, поскольку ты в интернате старше всех и просто потому, что у меня никого нет.

— А ваши учителя?

— Я не имею права осложнять их жизнь своими проблемами. Да и не хочу.

— Я весь внимание, господин доктор!

— Что ты думаешь о Зюдхаусе?

— Фридрихе? Это пустой орех. Жертва своего воспитания. Сам по себе он неплохой парень! Но с таким дерьмовым нацистом, как его отец, он может, конечно, лишь верить…

— Вот именно, — говорит шеф.

— Именно что?

— Ты действительно не хочешь сигарету?

— Нет.

— Или сигару? Они очень легкие.

Шеф выглядит осунувшимся. Может быть, он болен?

— Нет, спасибо. Так что же с Фридрихом?

Шеф рисует пальцем на столешнице невидимые фигуры.

— Он донес на меня, — говорит шеф.

— Кому?

— Своему отцу. Ты же знаешь, он генеральный прокурор.

— Очень подходящее для него место.

— Из-за принадлежности к крайне правым ему бы находиться в тюрьме. Но где право? Господин доктор Зюдхаус — птица высокого полета. Лояльный ко всем властям. Тебе двадцать один год, и я не должен говорить тебе, как это у нас происходит.

— Нет, господин директор, не должны. В чем вас упрекают?

— В том, что я зачислил на службу доктора Фрея.

— Нашего учителя истории? Но ведь его все любят!

— Честно говоря, не все. Фридрих Зюдхаус, во всяком случае, его не любит.

— Ах, вот что вы думаете! Посещение концлагеря в Дахау?

— Это не только посещение Дахау. Это вся методика, которую он использует, преподавая историю. Телепередачи. Книги, которые вы получаете от него для чтения. Все это вместе взятое вывело из себя Зюдхауса. Ты только что правильно подметил, он продукт воспитания. Об этом он написал своему отцу.

— Что?!

— Много писем. Как в моей школе один из моих учителей преподает историю, как втаптывается в грязь немецкий народ, немецкая честь, престиж Германии, как вам внушаются коммунистические и дезорганизующие идеи.

— Ну и свинья! Возьму-ка я маленькую сигару, если позволите, господин директор. — Срезаю кончик сигары, зажигаю ее и спрашиваю: — И что еще?

— Еще? — Шеф печально улыбается и поглаживает лошадку, стоящую на его письменном столе, подаренную ему кем-то из ребят. — Господин генеральный прокурор, доктор Олаф Зюдхаус — властный мужчина. Он жаловался своим друзьям в различных учреждениях.

— Я этого не понимаю! Ведь доктор Фрей говорит правду! Какие письма мог бы написать старый нацист? На что мог бы пожаловаться?

— На то, что доктор Фрей говорит правду, — отвечает шеф, выбивая свою трубку и наполняя ее вновь. — Правда, Оливер, должна распространяться хитро, с уловками, если хочешь выжить. Доктор Фрей говорит правду без уловок и хитрости, но мужественно.

— Довольно печален тот факт, что даже вы называете мужеством то, что один учитель рассказывает нам правду о Третьем рейхе и преступном пакте!

— Уверяю тебя, что все, о чем рассказывает доктор Фрей, совпадает с моим мнением и я полностью со всем согласен. Я восхищаюсь доктором Фреем и глубоко уважаю его!

— Ну и что? Вышвырните Зюдхауса из школы. Вы же выгоняли других!

— Это было легче, — говорит шеф, попыхивая трубкой. — Тогда речь шла о грубых ласках в лесу, и ты уже кое о чем знаешь.

— А в этом случае?

— Здесь политика.

— Это хуже?

— Политика — это самое плохое, что есть на свете, — говорит шеф. — Посмотри-ка: этот генеральный прокурор — ты абсолютно прав, он ничего не может поделать, он так воспитан, — этот господин бегал от одного министерства к другому и кричал, что у меня школьники подстрекаются агентами ГДР. И я сам один из них. Знаешь, где ты находишься, по мнению отца Фридриха, Оливер?

— Где?

— В школе, где воспитываются исключительно маленькие коммунисты.

— Не смешно.

— Вот именно. В связи с этим отец Фридриха всегда говорит о том, что я назначил стипендию маленькому Джузеппе, отец которого коммунист. Что мне делать?

— Неужели Зюдхаус обратился с таким нонсенсом в министерство?

— Частично. Не все, конечно, кричали «браво», когда он потребовал, чтобы я уволил доктора Фрея, но никто и не заступился за него.

— Доктор Фрей в курсе?

— Еще никто ничего не знает. Ты первый, кому я все рассказал.

— Почему?

— Так как прежде чем что-либо предпринять, я хочу знать реакцию детей на это. Мнение взрослых мне безразлично, — говорит мужчина, никогда не имевший собственных детей. — Мне интересно лишь ваше мнение. Я знаю, как вы дружны. Я знаю, что могу положиться на тебя, Оливер. Я намеренно не говорю тебе еще всего…

— Что это значит?

— Что может случиться, если я не уволю доктора Фрея.

— Да. Вас могут принудить уволить учителя, который говорит правду?

— Могут, Оливер, могут. Но в настоящий момент говорить об этом еще рано. Сейчас я хотел бы, чтобы ты, как самый старший, разузнал, что об этом думают ребята. Если все они придерживаются мнения своих отцов, то я потеряю надежду.

— Они не поддерживают своих отцов в этом вопросе, господин доктор! Ноа и Вольфганг…

— Они не в счет.

— Ну хорошо, но и все остальные — или большинство других — не разделяют взглядов своих отцов, поскольку отцы — старые нацисты. У нас плохие взаимоотношения, это правда. Мы шалопаи, да. Мы доставляем вашим учителям много хлопот и забот…

— О боже!

— …но мы не нацисты!

— Вот это я и хотел бы знать наверняка, — говорит шеф. — Если я буду в этом уверен, тогда буду защищаться. Пусть это и будет чертовски тяжело!

— Почему это будет чертовски тяжело?

— Об этом я расскажу тебе в другой раз. Сейчас у меня куча дел!

— Хорошо, шеф, — говорю я. — Через два дня вы получите от меня сообщение.

— Тебе ясно, что то, что мы обсуждали, должно коснуться только детей?

— Совершенно ясно. Мы будем держать язык за зубами.

Шеф встает, вынимает трубку изо рта и подает мне руку.

— Спасибо, Оливер.

— Я… нет… мы благодарны вам.

— За что?

— За доктора Фрея.

— Надеюсь, — говорит он тихо и отворачивает голову, — вы поблагодарите меня за него еще через два месяца.