28

В четверть третьего все собрались в кабинете Эрика Юханссона. Стефан сомневался, идти ли ему туда, но Джузеппе настоял. Усталый и обозленный Эрик Юханссон тяжело плюхнулся на стул. Видно было, что, помимо усталости и злости, он очень растерян. Стефан сел у стены, позади остальных. Дождь кончился, в окно светило уже заходящее солнце. Эрик включил громкоговоритель на телефоне, так что, несмотря на плохую связь, голос Рундстрёма был слышен всем. Туман в горах на северо-западе Херьедалена все еще не рассеялся.

– Мы стоим на месте, – кричал Рундстрём.

– А патрули на дорогах? – спросил Эрик Юханссон.

– Пока стоят. Какой-то пьяный норвежец, увидев полицию, со страху угодил в канаву. Кстати, у него в машине была шкура зебры.

– Как – зебры?

– Откуда я знаю? Была бы медвежья, я бы еще понял. Я и не знал, что в Херьедалене есть зебры.

Связь все время прерывалась.

– Насчет кражи оружия, – кричал Рундстрём. – Я знаю, что украли. А снаряжение?

Голос его шел как бы волнами.

– Два магазина к пистолету и двенадцать патронов к маузеру.

– Дом пустой, – сказал Эрик. – Жена в Ервшё у дочери. Соседей нет. Сейф с оружием взломан.

– Никаких следов?

– Нет.

– Синоптики говорят, что туман скоро рассеется, – кричал Рундстрём. – Но солнце вот-вот зайдет. Стоим и думаем, что предпринять. Если это наш украл оружие, то какой смысл нам его тут караулить? Его тут уже нет.

Джузеппе нагнулся к микрофону:

– Джузеппе. Мне кажется, рано снимать посты. Мы не знаем, кто украл оружие у Эрика – может, он, а может, и не он. Я хочу еще спросить – знает кто-нибудь, есть ли у него с собой еда?

– Фростман утверждает, что, как ему кажется, никаких консервов у него там не было, но он не уверен. Зато морозильник был забит. Там полно ягод и лосятина – друзья дарили после охоты, так что имело смысл оставить его включенным.

– Лосятину на походном примусе не приготовишь. Рано или поздно он спустится с гор и появится в каком-нибудь магазине. Если это не он побывал у Эрика.

– Мы проверили, есть ли тут люди. В основном – пустые дачи. Живет, правда, в местечке Хёгвретен одинокий старик. Худин его фамилия. Говорят, будто ему девяносто пять и он ничего не боится. Не сказать, что здесь перенаселение.

– Что-нибудь еще?

– Пока нет.

– Пока спасибо. – Голос Рундстрёма исчез в треске и шорохе. Эрик Юханссон отключил громкоговоритель.

– Фростман? – спросил один из полицейских. – Его же зовут Фростенгрен, а не Фростман?

– У Рундстрёма слабовато насчет имен, – раздраженно сказал Джузеппе. – Давайте еще раз пройдем все сначала. Кто-то здесь не знаком со Стефаном Линдманом? Наш коллега из Буроса. Он работал вместе с Гербертом Молином.

Стефану все лица казались уже знакомыми. Интересно, как они среагируют, если он ни с того ни с сего встанет и расскажет, что через несколько дней он должен начать лучевую терапию, потому что у него рак. Но он, разумеется, промолчал.

Все время возникали новые детали и поступали новые сообщения, все это надо было приводить в порядок. Джузеппе поторапливал – сейчас не следует застревать на мелочах. По-видимому, это означало, что именно он будет определять, что относится к разряду мелочей, а что – нет. Стефан пытался слушать, но перед глазами у него все время стояли несколько женщин. Ханна Тунберг, поднимающаяся со стула и падающая ничком. Спящая Вероника Молин с обнаженной спиной. И Елена. Прежде всего – Елена. Ему было стыдно, что он, пытаясь понравиться Веронике Молин, отрицал ее существование.

Он попытался сосредоточиться и прислушаться к разговору.

Речь шла об оружии, которое было у убийцы Герберта Молина. Откуда-то же оно появилось. Если считать, что Херейра приехал из-за рубежа, надо исходить из того, что он раздобыл оружие в Швеции. У Джузеппе уже был список зарегистрированных краж оружия за последние месяцы. Он просмотрел его и отложил. Пограничники ответили, что у них нет данных, что человек по имени Фернандо Херейра проходил паспортный контроль.

– Дело сейчас за Интерполом, – сказал Джузеппе. – Из опыта знаю, что с латиноамериканскими странами не так-то просто иметь дело. Несколько лет назад одна девушка из Ерпена пропала в Рио-де-Жанейро. Это было черт-те что – выудить из бразильской полиции какие-то сведения. Слава богу, она объявилась сама. Оказывается, она влюбилась в индейца и жила с ним где-то в джунглях Амазонки. Но потом любовь кончилась. Она сейчас работает учительницей в начальной школе, замужем за сотрудником бюро путешествий. Ходят слухи, что дом у них полон попугаев.

Все оживились. Джузеппе поднял руку.

– Можем только надеяться, что они найдут подходящего Херейру.

Он отодвинул в сторону еще одну бумагу – предварительную биографию Авраама Андерссона. Пока не нашли никакой связи между ним и Гербертом Молином. В связи с рассказом Ханны Тунберг надо было бы поглубже покопаться в его прошлом, с этим согласились все без исключения.

Стефан видел, как Джузеппе пытается унять нетерпение. Джузеппе знает, что сразу перестанет быть хорошим следователем, как только утратит самообладание.

Следующим пунктом стала Ханна Тунберг. Эрик рассказал, что она когда-то была одной из основательниц шведского керлинг-клуба. Клуб этот теперь делал большие успехи.

– Они играют в парке у вокзала, – добавил Юханссон. – Я и сейчас помню, как с первым наступлением холодов там заливали лед.

– И теперь она мертва, – сказал Джузеппе. – Зрелище, я вам скажу, было не из приятных.

– А что с ней случилось? – спросил не проронивший до этого ни слова полицейский. Стефан вспомнил, что он из Хеде.

Джузеппе пожал плечами:

– Может быть, кровоизлияние в мозг. Или сердце. Она курила не переставая. Но последнее в жизни, что она сделала, рассказала нам про Эльзу Берггрен. Якобы она видела ее весной в доме Авраама Андерссона. Ханна Тунберг честно сказала – она не уверена, что это была Эльза. Но если она права, то мы можем сделать как минимум два вывода. Во-первых, обнаруживается связь между Андерссоном и Молином – женщина. Кроме того, надо подумать, почему Эльза Берггрен так упорствовала, что практически не знает Авраама Андерссона, разве что как-то мельком видела.

Джузеппе пододвинул к себе папку и нашел какую-то бумагу.

– Катрин Андерссон, вдова Авраама, сообщила полиции в Хельсингборге, что она никогда не слышала имени «Эльза Берггрен». Она утверждает, что у нее прекрасная память на имена и что у ее мужа никогда – цитирую – «никогда не было от меня никаких секретов».

Джузеппе с шумом захлопнул папку:

– Но это может быть и не так. Такое мы слышали и раньше.

– Думаю, здесь надо быть очень осторожными, – сказал Эрик Юханссон. – У Ханны было много хороших черт. Но она была любопытна, как сорока. Такие люди иногда и сами не могут отличить, где правда, а где их собственная фантазия.

– Что ты хочешь сказать? – нетерпеливо спросил Джузеппе. – Что мы не должны принимать ее слова всерьез?

– Что мы не можем быть на все сто уверены, что она видела именно Эльзу Берггрен на крыльце у Андерссона.

– Если это было на крыльце, как она говорит, – сказал Джузеппе. – Я почти уверен, что она не удержалась и заглянула в окно.

– Тогда бы собака залаяла.

Джузеппе схватил другую папку и стал лис-тать, безуспешно пытаясь что-то найти.

– Где-то тут я читал, что Авраам Андерссон после убийства Молина стал чаще брать собаку в дом. Это мог быть как раз такой случай. Но я согласен, что сторожевые собаки слышат чужака во дворе, даже если они в доме.

– Мне кажется, она не слишком-то сторожевая, – сказал Стефан, – скорее охотничья.

Эрик Юханссон все еще колебался.

– А есть ли еще какая-нибудь связь между ними? То, что и Молин и Эльза нацисты, мы знаем. И на сегодня это единственное, что их связывало. Попросту сказать, два психа. Но психа безобидных. Андерссон тоже был нацистом?

– Андерссон был членом Партии центра, – с горечью сказал Джузеппе. – Какое-то время даже заседал в совете Хельсингборгской коммуны. Правда, он оттуда ушел после свары из-за дотаций симфоническому оркестру. Но в партии остался. Короче говоря, мы можем быть уверены, что Авраам Андерссон никогда не принадлежал к числу этих малосимпатичных фанатиков, называющих себя неонацистами. Мало этого, он ясно выражал свою к ним антипатию. Можно легко догадаться, как бы он среагировал, если бы узнал, что его сосед – бывший солдат СС.

– А может быть, он и знал, – услышал Стефан свой голос как бы со стороны.

Джузеппе уставился на него:

– Повтори.

– Я только хочу сказать, что можно всю версию вывернуть наизнанку. Авраам Андерссон мог случайно узнать, что его сосед – нацист, да и Эльза Берггрен в придачу. И тогда можно считать, что связь между ними была.

– Какая связь?

– Не знаю. Но Молин укрылся в глуши. Он хотел любой ценой сохранить свое прошлое в тайне.

– Ты думаешь, Андерссон угрожал его разоблачить?

– Можно даже предположить шантаж. Герберт Молин сделал все, чтобы исчезнуть, скрыть свое прошлое. Он чего-то боялся. Может быть, не чего-то, а кого-то, может быть, кого-то одного, а может быть, и нескольких. И то, что Авраам Андерссон узнал его тайну, поставило под угрозу все его существование. Эльза Берггрен, как известно, нашла для него дом. Но теперь возникает ситуация, когда ему снова нужна ее помощь.

Джузеппе с сомнением покачал головой:

– И как это все склеить? Если бы Авраама Андерссона убили раньше, чем Молина, я бы понял. Но потом? Когда Молина уже нет в живых?

– Может быть, Андерссон помог убийце найти Молина? А потом все пошло наперекосяк. Или вот так: Эльза Берггрен поняла или, скажем так, посчитала, что Авраам в какой-то степени виноват в смерти Молина. И отомстила.

– Этого не может быть, – запротестовал Эрик Юханссон. – Эльза Берггрен, женщина крепко за семьдесят, затащила Андерссона в лес, связала и расстреляла? Это просто не укладывается в голове. К тому же у нее нет оружия.

– Оружие, как известно, можно украсть, – холодно сказал Джузеппе.

– Не могу представить себе Эльзу в роли убийцы.

– Никто не может. Но и ты и я прекрасно знаем, что самый на первый взгляд тихий и мирный человек может совершить тяжкое преступление.

Эрик замолчал.

– То, что сказал Стефан, надо иметь в виду, – заметил Джузеппе. – Но давайте не будем сидеть и гадать на кофейной гуще. Что нам нужно, так это факты. Например, надо проверить, что можно разглядеть в зеркале заднего вида в машине, стоящей там, где рассказала Ханна Тунберг. Потом, само собой, заняться Эльзой Берггрен. Но не терять из виду и все остальное. Надеюсь, все в этой комнате понимают, что разобраться в этой каше быстро не удастся. Но это не дает нам права тянуть сверх меры. Если только нам, конечно, не повезет и мы вдруг не поймаем этого парня, того, что прячется в горах. И не узнаем, что он убил не только Молина, но и Андерссона.

Под конец совещания снова позвонили Рундстрёму. В горах по-прежнему стоял густой туман.

Было уже четыре часа. Полицейские разошлись кто куда. В кабинете остались только Джузеппе и Стефан. Уже совсем стемнело. Джузеппе зевнул и, не успев закрыть рот, рассмеялся.

– Ну как, пока не нашел боулинг-клуба в Свете? Это то, что нам сейчас нужно – и тебе и мне.

– Я даже кинотеатра не нашел.

Джузеппе показал на окно:

– Тут показывают кино в Народном доме. Сейчас как раз идет «Проклятый Омоль». Хороший фильм. Меня дочка заставила посмотреть.

Джузеппе уселся за письменный стол.

– Эрик просто вне себя, – сказал он, – и я его понимаю. Ничего хорошего, когда у полицейского крадут оружие. К тому же я подозреваю, что он забыл запереть наружную дверь. Здесь, в деревне, многие не запираются. Или может быть, оставил окно открытым. Он почему-то ничего не говорит, как вор проник в дом.

– Он что-то говорил о разбитом окне.

– Мог и сам разбить, увидев, что случилось. К тому же неизвестно, правильно ли оформлена покупка. В этой стране очень много оружия, особенно охотничьего, хранится как попало, вовсе не так, как положено по закону.

Стефан открыл стоящую на столе бутылку «Рамлёзы»^[132] и заметил, что Джузеппе за ним наблюдает.

– Как ты? – спросил Джузеппе.

– Не знаю. Наверное, мне гораздо страшнее, чем хочется признать. – Стефан поставил бутылку на стол.

– Давай об этом не говорить, – сказал он. – Мне гораздо интереснее, что нас ждет в следующем действии.

– Я останусь тут на вечер. Просмотрю еще раз бумаги. Похоже, сегодняшнее обсуждение открывает кое-какие новые возможности. Меня беспокоит Эльза Берггрен – никак не могу понять ее роль. Если Ханна действительно ее видела, о чем это говорит? И Эрик, конечно, прав со своими возражениями – семидесятилетняя тетка тащит здорового мужика в лес, прикручивает к дереву и расстреливает. Почти невозможно вообразить.

– В Буросе был один старый следователь, Фредлунд, – сказал Стефан. – Неприветливый, медлительный, брюзга – но какой следователь! Как-то он в припадке хорошего настроения, что с ним бывало крайне редко, сказал одну фразу, и я ее запомнил на всю жизнь. Представь, что ты идешь с лампой в руке, сказал он. Надо светить впереди себя, чтобы видеть, куда ставишь ногу. Но время от времени надо посветить и в сторону, чтобы посмотреть, куда ты не ставишь ногу. Честно говоря, я не совсем уверен, что точно понял, какой смысл он в это вкладывал, но я истолковал так – все время надо проверять, в центре ли ты. Кто из наших персонажей сейчас самый важный?

– И что, если твою теорию применить к нашей ситуации? Я сегодня только и делал, что говорил, теперь я хочу послушать.

– Может быть, еще какая-то цепочка существует между человеком в горах и Эльзой Берггрен? Это же не обязательно правда – ее рассказ, что он на нее напал. Мне пришло в голову, что весь сыр-бор мог разыграться потому, что я туда сунулся. И вот тебе первый вопрос – есть ли связь между ней и Херейрой? Второй вопрос уводит нас в другую сторону. Есть ли кто-то еще, где-то в тени, о ком мы пока ничего не знаем?

– Кто-то с теми же взглядами, что и Молин с Берггрен? Ты предполагаешь какую-то неонацистскую сеть?

– Мы знаем, что она существует.

– Значит, так: приезжает Херейра и танцует танго с Гербертом Молином. Это становится началом целого ряда событий. Прежде всего: Эльза Берггрен решает, что Авраама Андерссона надо убить. И она подыскивает подходящего человека из своей коричневой организации, который берет на себя эту работу?

– Я сам понимаю, что это звучит странно.

– Не так уж и странно, – сказал Джузеппе. – Я приму это во внимание, когда вечером буду вгрызаться в эти папки.

Стефан пошел в гостиницу. С улицы он увидел, что в номере Вероники Молин темно. Девушка за стойкой склонилась над новым компьютером.

– Ты долго еще здесь пробудешь?

– До среды, если можно, – сказал он.

– На конец недели уже все заказано.

– Испытатели?

– Ориентировщики из Латвии. У них здесь будет спортивный лагерь.

Стефан взял ключ.

– А в Свеге есть кегельбан? – спросил он.

– Нет, – удивленно сказала она.

– Я просто поинтересовался.

Он поднялся в номер и лег на кровать. Смерть Ханны Тунберг напомнила ему что-то, но он не мог вспомнить что.

Наконец он вспомнил. Картинки памяти были очень нерезкими и все время ускользали, и ему потребовалось время, чтобы их истолковать.

Ему было пять или шесть лет. Он не помнил, где были мать и сестры – дома были только он и отец. Кажется, это было вечером. Он играл на полу с машинкой, за красным диваном в гостиной. Машинка была деревянная, желто-голубая, с красной полосой на борту. Он внимательно смотрел на невидимую дорогу, прочерченную им мысленно на ковре, но невольно прислушивался к шороху газеты. Совершенно обычный звук, но не такой уж безопасный. Отец иногда просто приходил в бешенство, читая газеты, мог разорвать газетный лист в клочки. «Эти чертовы социалисты», – восклицал он. И рвал газету. Как листья на дереве – шелестят, словно газета, а потом штормовой ветер срывает их с дерева. Он вел свою деревянную машину по дороге, петляющей у подножия крутой горы. С другой стороны – крутой обрыв. Дорога была опасной. Он знал, что отец сидит в темно-зеленом кресле у камина. Сейчас он опустит газету и спросит, чем Стефан занимается. Без ласки, без интереса – просто проконтролировать, что все в порядке.

Но вдруг шорох прекратился, послышался стон и глухой удар. Машинка остановилась – лопнула задняя шина. Он осторожно выкарабкался из кабины – машина могла в любой момент сорваться в пропасть.

Он встал и посмотрел за диван. Отец лежал на полу. Газета по-прежнему была у него в руке. И он стонал. Стефан осторожно подошел к отцу. Для безопасности, чтобы не быть совсем беззащитным, он взял с собой машину – в случае чего можно удрать. Отец смотрел на него испуганно, он пытался что-то сказать. Губы у него были совершенно синие. «Я не хочу умирать так, – разобрал Стефан, – я хочу умереть стоя, как мужчина». Вдруг картинка погасла. Он уже не был участником, он был вне происходящего. Что было дальше? Он помнил свой страх, машину в руке, синие губы отца… Потом вбежала мать. Сестры, наверное, тоже – но сестер он не запомнил. Там были только отец, мать и он. И машинка с красной полосой на борту. Он даже помнил марку – «Брио». Игрушечный автомобиль «Врио». «Врио» выпускало еще замечательные игрушечные поезда, гораздо лучше, чем машины, но Стефану машина тоже нравилась – он получил ее в подарок от отца. Конечно, лучше бы он подарил ему поезд. Но у машины была красная стреловидная полоса на борту, и она висела на краю обрыва – вот-вот сорвется.

Мать схватила его на руки, что-то крикнула – дальше воспоминания путались. Он помнил только машину «скорой помощи», отца в больничной кровати, губы уже не такие синие. Слова, какие-то слова, их, наверное, часто повторяли, иначе они бы не застряли в памяти. Динамическое нарушение мозгового кровообращения.

Но что он помнил совершенно ясно, так это слова отца: «Я не хочу умирать так, я хочу умереть стоя, как мужчина».

Как солдат в гитлеровской армии, подумал Стефан. Маршируя во имя Четвертого рейха, в надежде, что он окажется не такой хрупкий, как Третий.

Он накинул куртку. Похоже, он вздремнул, вспоминая. Было уже почти девять. Он вышел – почему-то не захотелось есть в гостинице. Он вспомнил, что видел сосисочный киоск недалеко, около заправки. Он съел пару обжаренных сосисок с картофельным пюре, прислушиваясь к комментариям группы подростков по поводу подъехавшего автомобиля. Потом он пошел прогуляться, пытаясь угадать, что сейчас делает Джузеппе. Все еще сидит над своими папками? А Елена? Он вспомнил, что оставил телефон в гостинице.

Он шел по темному городку. Церковь, редкие магазины, пустые конторы, ждущие владельцев.

Подойдя к гостинице, он остановился у входа. Через стеклянную дверь было видно, как девушка-администратор прихорашивается перед уходом. Он увидел, что в окне номера Вероники Молин горит свет. Шторы были закрыты, но между ними оставалась щель. Он скользнул в тень. Девушка вышла из гостиницы и скрылась в глубине улицы. Он вспомнил почему-то, как она плакала. Проехала машина. Он встал на цыпочки под окном Вероники Молин и заглянул в щель между шторами.

Она сидела спиной к нему у компьютера. На ней было что-то темно-синее, может быть, шелковая пижама. Он не видел, чем она занимается. Он уже собрался уходить, как вдруг она встала и исчезла из поля зрения. Он присел, потом снова заглянул в окно. Экран компьютера светился. На нем был какой-то то ли знак, то ли узор – он сначала не понял что.

Потом понял.

Это была свастика.