Глава 23

– Нет-нет, вы нисколько не помешали мне, фру Братт, – сказал Юхан Крон, зажимая телефон между ухом и плечом и застегивая пуговицы на рубашке. – Значит, все три заявления отозваны?

– Как скоро вы с Финне можете явиться на допрос?

Юхан Крон наслаждался ее раскатистым бергенским «р». Вернее, тем, что собеседница не выговаривала эту букву, в ее речи был только намек на нее. Так у некоторых женщин бывает намек на юбку. Ему нравилась Катрина Братт. Она была красивой, умной и умела за себя постоять. Ну а то, что у нее на пальце имелось обручальное кольцо, – так кого это останавливало? Уж во всяком случае сам он точно не придавал значения подобным формальностям. И еще Крона немного возбуждала нервозность, звучавшая в ее голосе. Совсем как у человека, только что вручившего продавцу чемодан с деньгами и ждущего, когда дилер отдаст ему сумку с наркотиками. Крон подошел к окну, раздвинул большим и указательным пальцем пластины жалюзи и выглянул с шестого этажа на улицу Розенкранца, что шумела внизу. Было всего три часа дня, но в Осло пробки начинаются как раз в это время, поскольку у многих заканчивается рабочий день. Но разумеется, не у адвокатов. Иной раз Юхан Крон задумывался о том дне, когда нефть иссякнет и его соотечественникам снова придется вернуться в реальный мир, жить по его законам. Оптимизм говорил ему, что все будет хорошо, что люди приспособятся к новой ситуации быстрее, чем можно себе представить: достаточно посмотреть на страны, прошедшие через войну. Однако здравый смысл утверждал, что государство, в котором не существует традиций заниматься инновациями и передовыми технологиями, вернется назад, туда, откуда пришла Норвегия: на самое дно европейской экономики.

– Мы сможем приехать через два часа, – пообещал Крон.

– Хорошо, – ответила Братт.

– Тогда до встречи.

Крон закончил разговор и какое-то время продолжал стоять, размышляя, куда бы положить телефон.

– Иди сюда, – произнес голос из темноты; он подошел к женщине, лежавшей на диване «Честерфилд», и взял свои брюки. – Ну что?

– Они заглотили наживку, – сказал Крон и, прежде чем надеть брюки, проверил, нет ли на них пятен.

– Значит, это наживка? Хочешь поймать их на крючок?

– Я и сам толком не знаю. В данном случае я только следую указаниям клиента.

– Но ты подозреваешь, что здесь есть крючок?

Крон пожал плечами и огляделся в поисках ботинок.

– Поживем – увидим.

Он уселся за массивный письменный стол из Quercus velutina, черного дуба, который достался ему от отца, снял трубку стационарного телефона и набрал номер.

– Мона До, слушаю вас, – весело затрещал из динамика энергичный голос криминального репортера газеты «ВГ».

– Здравствуйте, фрёкен До, это Юхан Крон. Обычно вы звоните мне сами, но на этот раз я вас опередил. У меня есть дело, которое, как мне кажется, достойно оказаться на первой полосе вашей газеты.

– Речь идет о Свейне Финне?

– Да. Полицейское управление Осло только что подтвердило, что прекращает расследование необоснованных заявлений об изнасилованиях, которые появились в суматохе, поднявшейся вокруг моего клиента, когда его арестовали по подозрению в убийстве.

– Я могу процитировать вас?

– Можете сказать, что я подтверждаю распространившиеся слухи, в связи с которыми, как я догадываюсь, вы недавно мне звонили.

Повисла пауза.

– Понимаю, Крон. Но я не могу этого написать.

– Тогда напишите, что я обнародовал эти сведения, чтобы опередить слухи. Дошли ли эти слухи до вас, не имеет значения.

Снова пауза.

– Хорошо, – ответила Мона До. – А вы можете сообщить мне какие-нибудь подробности относительно…

– Нет! – прервал ее Крон. – Получите больше информации сегодня вечером. И не публикуйте сказанное раньше пяти часов.

– Мы же договорились. Но если у меня появится эксклюзивный материал…

– Он только ваш, дорогуша. До связи.

– Всего один вопрос, последний. Откуда у вас мой номер, его же нет в открытом доступе?

– Как я уже говорил, вы звонили мне на мобильный, а в этом случае ваш номер отображается на дисплее моего телефона.

– И вы его сохранили?

– Ну да, на всякий случай. – Крон положил трубку и повернулся к кожаному дивану. – Алиса, малышка, не могла бы ты уже надеть юбку, нам надо немного поработать.

Бьёрн Хольм стоял на тротуаре перед баром «Ревность» в районе Грюнерлёкка. Он настежь распахнул дверь и, услышав музыку, звучавшую в баре, понял, что отыщет Харри там. Он затащил коляску с малышом в почти пустое помещение. Средний по размерам бар был оформлен в стиле английских пабов: перед большой стойкой стояло несколько простых деревянных столов, а вдоль стен расположились кабинки. Сейчас всего пять часов, но попозже вечером заведение наверняка наполнится посетителями, потому что за то короткое время, что «Ревностью» управляли Эйстейн Эйкеланн и Харри, им удалось превратить это место в нечто совершенно необычное, в паб, куда приходили, чтобы послушать музыку, которую проигрывали на специальной установке. Никаких модных диджеев, просто композиция за композицией, в зависимости от темы вечера, а темы были указаны на неделю вперед в расписании, вывешенном у дверей. Бьёрна тоже пару раз привлекали в качестве консультанта: когда составляли плей-листы, посвященные музыке в стиле кантри и Элвису. Но особенно ему запомнилась подготовка вечера «Композиций, написанных не менее сорока лет назад американскими музыкантами из штатов, начинающихся на букву „М“».

Харри сидел спиной к Бьёрну за барной стойкой, низко свесив голову. Из-за стойки Эйстейн Эйкеланн протягивал кружку пива вновь прибывшему. Ничего хорошего это не обещало. Но Харри, по крайней мере, мог сидеть.

– Возрастное ограничение – двадцать лет, чувак! – Эйстейн пытался перекричать песню «Good Time Charlie’s Got The Blues», написанную в начале семидесятых, единственный настоящий хит Дэнни О’Кифа. Нетипичная музыка для Харри, однако для того, чтобы он сдул пыль с пластинки и проиграл ее в баре «Ревность», – в самый раз.

– Даже в сопровождении взрослых? – поинтересовался Бьёрн, паркуя коляску возле одной из кабинок.

– А в какой именно момент человек понимает, что стал взрослым, а, Хольм? – Эйстейн Эйкеланн опустил кружку на стойку.

Бьёрн улыбнулся:

– В тот момент, когда он впервые видит своего ребенка и понимает, что тот только-только начал свое путешествие и ему потребуется чертовски много помощи от взрослых. Вот как этому типу. – Бьёрн опустил руку на плечо Харри и заметил, что тот склонил голову, потому что читал что-то в своем телефоне.

– Видел первую полосу «ВГ» со статьей об аресте? – спросил Харри, поднимая стоявшую перед ним чашку.

Кофе, определил Бьёрн Хольм.

– Да. Кстати, журналюги поместили там твою фотографию.

– Ну и хрен бы с ними, но посмотри, что появилось только что. – Харри поднял телефон, и Бьёрн стал читать.

– Вижу, здесь написано, что мы заключили сделку, – сказал он. – Убийство против изнасилования. Согласен, необычно, но такое изредка допускается.

– Ага, однако не допускается, чтобы об этом писали в газетах, – парировал Харри. – По крайней мере, до тех пор, пока медведя не убьют.

– Тебя что-то смущает?

– Когда заключаешь сделку с дьяволом, спроси себя, почему эта сделка кажется выгодной дьяволу.

– Попахивает паранойей.

– Я искренне надеюсь, что у нас и впрямь будет признание, полученное во время допроса, проведенного полицейскими по всем правилам. Потому что от того, что мне удалось добыть в бункере, защитник вроде Крона камня на камне не оставит.

– Ну, теперь, когда все стало известно и об этом даже написали в газете, Финне просто должен сознаться. В противном случае мы возбудим против него дела об изнасилованиях. Кстати, Катрина допрашивает его прямо сейчас.

– Хм… – Харри набрал номер и поднес телефон к уху. – Надо рассказать Олегу новости. Слушай, а что ты тут делаешь?

– Я… хе-хе… пообещал Катрине проверить, все ли с тобой в порядке. Тебя не было ни дома, ни в «Шрёдере». Честно говоря, я думал, что после последнего визита тебе навсегда заказан вход сюда…

– Да, но тот идиот придет на работу только вечером. – Харри кивнул на коляску. – Можно посмотреть на малыша?

– Он сразу почувствует присутствие постороннего человека и проснется.

– Ладно. – Харри отнял телефон от уха. – Занято. Предложения по плей-листу на следующий четверг?

– Тема?

– «Кавер-версии, превзошедшие оригиналы».

– Джо Кокер и «A Little…»

– Уже есть. Как насчет «Francis and the Lights» и их версии «Can’t Tell Me Nothing»?

– Канье Уэст? Ты спятил, Харри?

– Ладно. А композиция Хэнка Уильямса? – подал голос Эйстейн.

– Ну это уж и вовсе полный бред! Никто не исполняет Хэнка лучше Хэнка.

– А «Your Cheatin’ Heart» в исполнении Бэка?

– А в глаз?

Харри и Эйстейн рассмеялись, и Хольм понял, что они шутили над ним.

Харри положил руку на плечо Бьёрна:

– Мне так не хватает тебя, дружище. Не пора ли нам с тобой на пару раскрыть какое-нибудь по-настоящему жуткое убийство?

Бьёрн кивал, с удивлением рассматривая улыбающееся лицо Харри. Глаза его сияли каким-то неестественно ярким светом. Может быть, у него действительно ум за разум зашел? Вдруг горе все-таки перебросило его за грань? Но вдруг улыбка Харри треснула, как хрупкий лед на луже во время октябрьских заморозков, и Бьёрн уставился в черную, полную отчаяния глубину глаз. Как будто Харри попробовал радость на вкус, но потом выплюнул ее.

– Ну что ж… – тихо ответил Бьёрн. – Это можно организовать.

Катрина смотрела на красную лампочку над микрофоном, сигнализировавшую о начале записи. Она знала, что, как только поднимет глаза, встретится взглядом со Свейном «Женихом» Финне. А этого она не хотела. Не потому, что полагала, будто его взгляд может как-то подействовать на нее, а потому, что сама могла оказать на него влияние. Учитывая бесспорно ненормальное отношение Финне к женщинам, полицейские сначала хотели задействовать следователя-мужчину. Но потом прочитали протоколы прошлых допросов, и оказалось, что на допросах Финне лучше раскрывается перед женщинами. Вот только Катрина не знала, смотрели ли они при этом в глаза друг другу.

Она надела блузку, которая, с одной стороны, не выглядела вызывающе, а с другой – должна была показать, что Катрина нисколько его не боится. Она бросила взгляд в соседнее помещение, где один из полицейских управлял записывающим оборудованием. Компанию ему составляли Магнус Скарре из следственной группы и Юхан Крон, который с видимой неохотой покинул допросную, после того как Финне сам попросил оставить его наедине с Катриной.

Катрина коротко кивнула полицейскому, и тот тоже кивнул ей в ответ. Она зачитала номер дела, свое имя и имя Финне, место, дату и время. Это была старая практика с тех времен, когда магнитная лента могла затеряться, но она и сейчас служила напоминанием о начале формальной части допроса.

– Да, – преувеличенно четко и с легкой улыбкой ответил Финне на вопрос Катрины о том, хорошо ли он знает свои права. И точно так же произнес «нет», когда следователь спросила, не возражает ли он против записи допроса.

– Давайте для начала поговорим о вечере десятого марта и о ночи с десятого на одиннадцатое, – сказала Катрина. – Этот промежуток времени мы в дальнейшем будем называть ночью убийства. Что произошло?

– Я принял кое-какие таблетки, – ответил Финне.

Катрина записывала, не поднимая глаз.

– Валиум. Стесолид. Или рогипнол. Может, всего понемногу.

Слушая его голос, она вспомнила звук колес дедушкиного трактора, едущего по гравию на острове Сотра.

– Возможно, поэтому картина для меня немного неясна, – сказал Финне.

Катрина прекратила писать. Неясна? Она почувствовала во рту металлический привкус, вкус паники. Он что, собирается отказаться от признания?

– А возможно, это потому, что я всегда немного дурею, когда испытываю сексуальное возбуждение.

Катрина подняла глаза. Взгляд Свейна Финне встретился с ее взглядом. Ей показалось, что в голову вошел бур. Он облизал губы, улыбнулся и понизил голос:

– Но я всегда запоминаю самое важное. Ведь именно поэтому мы всё это и совершаем, правда? Воспоминания можно унести с собой и воспользоваться ими в минуту одиночества.

Катрина увидела, как его правая рука рисует для нее в воздухе картинку, двигаясь вверх-вниз, но вновь опустила глаза в свои записи.

Скарре настаивал на том, чтобы надеть на Свейна наручники, однако Катрина отвергла эту идею. А то Финне еще вообразит, что полицейские его боятся, и это даст ему моральное превосходство. Он может захотеть поиграть с ними. И сейчас, через минуту после начала допроса, Финне, похоже, именно этим и занимался. Катрина перебирала лежавшие перед ней листы бумаги.

– Если вы плохо помните, то мы можем поговорить о трех случаях изнасилования, которые описаны вот здесь. У нас и свидетельские показания имеются, они должны помочь восполнить возможные провалы в памяти.

– Туше, – ответил Финне; Катрина знала, что он все еще улыбается, хотя и не смотрела на него. – Но, как я уже говорил, самое важное я помню.

– Послушаем.

– Я пришел туда около девяти часов вечера. У нее болел живот, она была очень бледной.

– Подождите. Как вы вошли в дом?

– Дверь была открыта, так что это проблемы не составило. Она кричала и кричала. Она была так напугана. И я д-держал ее.

– Удушающим движением? Или борцовским захватом?

– Не помню.

Катрина понимала, что они слишком быстро продвигаются вперед, что ей требуется больше деталей, но сейчас важнее всего получить признание, пока Финне не передумал.

– И что потом?

– Ей было очень больно. Из нее лилась кровь. Я взял н-нож…

– Ваш собственный?

– Нет, нож поострее, я нашел его там, на месте.

– И куда вы ее ударили?

– С-сюда.

– Допрашиваемый указывает себе на живот, – сказала Катрина.

– В пупок, – уточнил Финне тоненьким детским голоском.

– В пупок, – повторила Катрина, глотая подступающую тошноту. И испытала чувство триумфа. У них есть признание. Остальное – это уже так, украшение, вишенка на торте.

– Вы можете описать Ракель Фёуке? И ее кухню?

– Ракель? Красавица. Как т-ты, Катрина. Вы очень похожи.

– Во что она была одета?

– Этого я не помню. Тебе кто-нибудь говорил, насколько вы похожи? Словно с-с-сестры.

– Опишите кухню.

– Ну просто тюрьма. Кованые железные решетки на окнах. Можно даже подумать, что хозяева кого-то боялись. – Финне рассмеялся. – Ну что, Катрина, полагаю, этого достаточно?

– То есть как?

– Мне эта б-беседа уже п-поднадоела.

Она почувствовала легкую панику.

– Но мы только начали.

– Голова болит. Очень тяжело вновь переживать травмирующие ситуации вроде этой, уж тебе ли не знать.

– Ответьте мне только…

– Все, сладкая моя. Я закончил. Если хочешь услышать еще что-нибудь, приходи сегодня вечером ко мне в камеру. Я буду с-свободен.

– Видео, которое получила Дагни Йенсен, – оно было отправлено вами? На нем запечатлена именно жертва этого убийства, Ракель Фёуке?

– Да. – Финне встал.

Краем глаза Катрина заметила, что Скарре уже мчится к ней. Она сделала предупредительный жест, подав сигнал тем, кто находился за стеклом, а потом опустила глаза на лист с вопросами. Она лихорадочно размышляла. Можно, конечно, надавить на Финне, но тогда есть риск того, что Крон объявит признание недействительным, обосновав это использованием неподобающе суровых методов допроса. Или же она могла удовольствоваться уже имевшимся, а этого было вполне достаточно для прокурора и для выдвижения обвинения. Подробности они могли добыть позже, перед судом. Катрина посмотрела на наручные часы, которые Бьёрн подарил ей на первую годовщину свадьбы. И сказала:

– Допрос закончен в пятнадцать часов тридцать одну минуту.

Подняв глаза, она увидела, что в соседнее помещение вошел раскрасневшийся Гуннар Хаген и обратился к Юхану Крону. Скарре появился в допросной и надел наручники на Финне, чтобы отвести его обратно в камеру предварительного заключения. Катрина заметила, как Крон пожал плечами и что-то ответил Хагену, после чего тот покраснел еще больше.

– Увидимся, фру Братт.

Слова прозвучали так близко к ее уху, что ее слегка обдало слюной. А потом Финне и Скарре вышли. Она увидела, как адвокат последовал за ними.

Прежде чем присоединиться к Хагену, Катрина вытерлась салфеткой.

– Крон рассказал «ВГ» о нашей сделке. Об этом написано на их сайте.

– И что он сказал в свое оправдание?

– Что ни одна из сторон не обещала хранить договор в тайне. А потом Крон спросил, считаю ли я, что мы заключили договор, который не терпит света дня. Потому что, по его словам, сам он подобных сделок избегает.

– Вот лицемерный подонок! Он просто хочет показать себя во всей красе: дескать, вот чего я способен добиться.

– Будем надеяться, что причина только в этом.

– Что вы имеете в виду?

– Крон – хитрый и талантливый адвокат. Но существует еще более пронырливый человек.

Катрина посмотрела на Хагена и прикусила нижнюю губу:

– Хотите сказать, его клиент?

Начальник полиции кивнул. Они повернулись, посмотрели через открытую дверь в коридор и увидели там спины Финне, Скарре и Крона, ожидавших лифта.

– Вы можете звонить в любое время, Крон, – сказала Мона До, поправляя наушник и разглядывая себя в большом зеркале, висевшем в спортивном клубе. – Если посмотрите на список пропущенных вызовов, то увидите, что я тоже пыталась до вас дозвониться. Как, думается мне, и все остальные норвежские журналисты.

– Полагаю, вы недалеки от истины. Позвольте перейти прямо к делу. Сейчас мы разошлем пресс-релиз о признании моего подзащитного. Мы подумываем о том, чтобы приложить к нему фотографию Финне, сделанную пару недель назад.

– Вот и славно, а то тем снимкам, что есть у нас, уже лет десять, не меньше.

– На самом деле все двадцать. Финне предоставит вам свое свежее фото при условии, что вы разместите его на первой полосе.

– Прошу прощения?

– Не спрашивайте меня почему, просто он так хочет.

– Я не могу и не хочу давать такое обещание. Вы, разумеется, меня понимаете.

– Я понимаю все про журналистскую этику, как и вы наверняка понимаете, сколь велика ценность такой фотографии.

Мона склонила голову набок и продолжила разглядывать свое тело. Широкий пояс, который она надевала на силовые тренировки, на короткое время преображал ее пингвинью фигуру (ассоциация с пингвином была вызвана, скорее, ее ковыляющей походкой, которая, в свою очередь, была обусловлена врожденной патологией бедра) в тело в форме песочных часов. Время от времени Мона думала, что пояс был единственной причиной, по которой она столько времени посвящала бессмысленным силовым тренировкам, которые вели только к еще большему количеству бессмысленных тренировок. Ну в точности как признание собственных заслуг было более важным стимулом в работе, чем потребность стоять на страже интересов общества и защищать свободу слова, чем журналистское любопытство и остальное дерьмо – ну все эти штампы, которые наизусть тарабанят во время ежегодного вручения наград репортерам. Нельзя сказать, что Мона не верила во все эти ценности, просто она иначе расставляла приоритеты: главным для этой женщины всегда была возможность погреться в лучах славы, поставить свою подпись под статьей в газете, полюбоваться на себя в зеркало. Поэтому она отчасти даже понимала честолюбивое желание Финне увидеть свою фотографию на первой полосе газеты. Да, он был извращенцем, насильником и убийцей. Но ведь именно этому он посвятил всю свою жизнь, и стоит ли удивляться, что теперь Финне стремился стать как минимум знаменитым извращенцем, насильником и убийцей. Ведь если человек не может вызвать любовь, то, как известно, он хочет вызвать страх.

– Ну разумеется, – сказала Мона До. – Если фотография и впрямь качественная, то мы с удовольствием опубликуем ее увеличенную копию. Только, чур, вы позволите нам получить снимок на час раньше всех остальных изданий, хорошо?

Руар Бор прислонил винтовку «Блейзер R8 Профессионал» к оконной раме и посмотрел в оптический прицел «Сваровски x5(i)». Их вилла располагалась на склоне холма, с западной стороны Третьего автомобильного кольца, прямо под транспортной развязкой Сместадкрюссе, и из распахнутого подвального окна открывался вид на район вилл с другой стороны автобана, возле пруда Сместаддаммен, маленького искусственного водоема, питавшегося грунтовыми водами. Пруд был выкопан в XIX веке, чтобы снабжать городскую буржуазию льдом.

Красная точка прицела нашла большого белого лебедя, скользящего по поверхности пруда, не совершая движений, словно бы влекомого ветром, и остановилась на нем. До птицы было метров четыреста или даже пятьсот, почти полкилометра, значительно больше того расстояния, что их американские коллеги из коалиционных сил называли maximum point blank range^[720]. Теперь красная точка оказалась на голове лебедя. Бор опустил прицел, и она переместилась на воду выше птицы. Он сосредоточился на дыхании и увеличил давление на спусковой крючок. Даже самые зеленые курсанты в лагере Рена понимали, что пули летят по дуге, потому что даже самая быстрая пуля подвергается воздействию силы тяжести, а значит, чем дальше ты находишься, тем выше надо целиться. Они понимали и то, что если цель располагается выше на местности, то целиться надо еще выше, потому что пуле придется преодолевать сопротивление при полете вверх. Но юнцы неизменно возражали, когда им объясняли, что и в том случае, когда цель находится ниже тебя, целиться надо выше, а не ниже, чем на ровной местности.

Руар Бор по деревьям у озера определил, что ветра там нет. Температура воздуха около десяти градусов. Лебедь двигается со скоростью приблизительно один метр в секунду. Он представил себе, как пуля проходит сквозь маленькую головку и лебединая шея, венчающая снежно-белое тело, расслабляется и сворачивается, как шланг. Этот выстрел был бы непростым даже для снайпера из спецназа. Но все же не более трудным, чем он сам и его коллеги могли ожидать от Руара Бора. Он выпустил воздух из легких и направил прицел на маленький островок около моста. Именно там обитала лебедиха-мать со своими птенцами. Он внимательно осмотрел островок и пруд, но ничего не заметил, вздохнул, прислонил винтовку к стене и подошел к кудахчущему, интенсивно работающему принтеру, из которого выползал лист формата А4. Бор распечатывал из компьютера фотографию, только что опубликованную на странице «ВГ», и изучал почти готовый портрет, лежавший перед ним. Широкий плоский нос. Толстые усмехающиеся губы. Волосы зачесаны назад, наверняка заплетены на затылке в косичку, – наверное, именно это придавало лицу Свейна Финне выражение враждебности и делало его глаза более узкими.

Принтер выдал остаток листа с долгим последним стоном, как будто хотел поскорее избавиться от этого отвратительного человека. Человека, который с нескрываемой высокомерной гордостью только что сознался в убийстве Ракели Фёуке. Совсем как лидеры талибана, утверждавшие, что именно их организация стоит за каждым взрывом бомбы в Афганистане, во всяком случае, если нападение удалось. Этот тип просто-напросто приписал себе чужие заслуги, как поступали некоторые солдаты в Афганистане, если им предоставлялась возможность «украсть» убийство у погибших товарищей. В некоторых случаях это было чистое разграбление могил. Руар сам был свидетелем тому, как бойцы занимались подобным после хаотичной перестрелки.

Руар Бор рывком схватил лист бумаги и подошел к стене в другом конце большого, не разделенного перегородками подвального помещения. Он прикрепил портрет к одной из мишеней, которые были развешаны перед металлической коробкой, улавливавшей пули, и вернулся назад. Расстояние между ним и мишенью составляло десять с половиной метров. Затем он взял пистолет «Хай Стандард HD 22», что лежал рядом с компьютером, принял стойку, которую успел бы принять в боевой обстановке, навел оружие на цель и выстрелил. Один раз. Второй. Третий.

Бор снял наушники, взял глушитель и начал прикручивать его к пистолету. Глушитель меняет баланс, поэтому с его помощью он мог потренироваться как бы с двумя разными пистолетами.

На лестнице, ведущей в подвал, раздались быстрые шаги.

– Черт, – пробормотал Бор и закрыл глаза.

Затем снова открыл их и увидел бледное, гневное лицо жены с раскрытым ртом.

– О господи! Ты до смерти меня напугал! Я думала, что дома одна.

– Прости, Пиа, я тоже так думал.

– Это не поможет, Руар! Ты обещал мне, что в доме больше не будет стрельбы! Я возвращаюсь из магазина, вокруг тишина и покой, и вдруг… Кстати, а почему ты не на работе? И почему ты голый? И что это у тебя такое на лице?

Руар Бор посмотрел вниз. Конечно же, черт возьми, он голый. Он провел указательным пальцем по лицу и внимательно изучил его кончик. Черная камуфляжная краска спецназовцев.

Он положил пистолет на письменный стол и нажал указательным пальцем случайную клавишу на клавиатуре.

– Я сегодня решил поработать дома.

В восемь часов вечера следственная группа собралась в баре «Юстисен», постоянном месте встречи сотрудников отдела убийств в радости и в горе. С инициативой отметить раскрытие дела выступил Скарре, и Катрина не смогла найти никаких возражений, как и объяснений, почему она вообще начала искать возражения: существовала традиция праздновать победы, эта традиция связывала их в команду, и она, как руководитель, должна была первой бросить клич о сборе в «Юстисене», после того как от Финне удалось получить признание. Тот факт, что они раскрыли преступление прямо под носом у Крипоса, нисколько не уменьшал их триумфа. Ей позвонил не слишком довольный Винтер, который считал, что допрашивать Финне следовало их сотрудникам, поскольку именно Крипос руководил расследованием. Он с неудовольствием принял объяснения, что три изнасилования относятся к юрисдикции полицейского округа столицы, а потому только Полицейское управление Осло имело право заключить сделку. Трудно выдвигать аргументы против победы.

Так почему же ее что-то мучает? Вроде бы все концы сходились, и все же существовало нечто такое, что Харри обычно называл единственной фальшивой нотой в звучании симфонического оркестра. Ты ее слышишь, но не знаешь, откуда она идет.

– Эй, босс? Вы, часом, не заснули?

Катрина вздрогнула и сдвинула свою кружку пива с другими поднятыми кружками.

Все были здесь. Кроме Харри, тот упорно не отвечал на ее звонки. Словно реагируя на мысли хозяйки, телефон Катрины завибрировал, она быстро вынула его, посмотрела на экран и увидела, что звонит Бьёрн. И на мгновение ее посетила еретическая мысль: а что, если сделать вид, что она не слышала звонка? Объяснить потом – и, кстати, это правда, – что ей постоянно названивали после того, как они разослали пресс-релиз о признании Свейна Финне, и что только намного позже она заметила имя мужа в списке пропущенных вызовов. Но ее материнский инстинкт решительно возражал против подобного поведения. Поэтому Катрина встала, вышла из шумного помещения в коридор, ведущий к туалетам, и нажала на «ответить».

– Что-то случилось?

– Да нет, – ответил Бьёрн. – Все в порядке, малыш спит. Я только хотел…

– Что ты хотел?

– Узнать, когда ты вернешься домой. Ну хотя бы приблизительно.

– Как только смогу. Но, Бьёрн, я же не могу просто так взять и уйти.

– Нет-нет, я понимаю. А кто там с тобой?

– Кто? Следственная группа, конечно.

– Только они? И никаких… э-э-э… добровольных помощников?

Катрина выпрямилась. Бьёрн был добрым и тактичным человеком. Человеком, которого все любили, потому что он обладал шармом и спокойной, твердой уверенностью в себе. И хотя они никогда об этом не говорили, она не сомневалась, что муж регулярно спрашивает себя, как так вышло, что именно он в конце концов заполучил девушку, при виде которой капали слюнки у половины сотрудников отдела убийств. По крайней мере, до того момента, как она стала их начальником. Одной из причин, по которой Бьёрн никогда не заводил разговор на эту тему, было, вероятно, то, что он знал: нет ничего менее сексуального, чем неуверенный в своих силах партнер, испытывающий хроническую ревность. И ему удавалось скрывать ее даже после того, как два года назад Катрина бросила его и они на какое-то время расстались, после чего, правда, вновь сошлись. Но любую роль тяжело играть на протяжении долгого времени, и она заметила, что в последние месяцы в их отношениях что-то изменилось. Может быть, это было вызвано тем, что Бьёрн сидел дома с ребенком, а может, все объяснялось элементарным недосыпом. Возможно, дело лишь в ней: она стала слишком чувствительной после нагрузок, навалившихся на нее за последние полгода.

– Здесь только мы, – ответила Катрина. – Буду дома не позже десяти.

– Оставайся подольше, я просто хотел знать.

– Не позже десяти, – повторила она и посмотрела на входную дверь. На высокого мужчину, стоявшего возле нее и озиравшегося по сторонам.

Она положила трубку.

Он старался казаться спокойным, но Катрина видела, что его тело напряжено, а в глазах появился охотничий блеск. А потом он увидел ее, и она заметила, как плечи его опустились.

– Харри! – воскликнула она. – Ты пришел?

Она обняла его, воспользовавшись этим кратким мигом, чтобы вдохнуть его запах, такой знакомый и такой чужой. И ей вновь подумалось, что лучшее в Харри Холе – это то, как он пахнет. Не парфюмом или зелеными лугами и лесами, нет. Случалось, от него исходил запах перегара, а иногда она замечала легкие нотки пота. Но в общем и целом его запах был неопределенным и прекрасным. Еще бы, ведь это был Харри, единственный и неповторимый. Катрина сказала себе, что в подобных мыслях нет ничего предосудительного, верно ведь?

К ним подошел Магнус Скарре с блаженной улыбкой на лице.

– Ребята сказали, моя очередь заказывать. – Он положил руки им на плечи. – Пива, Харри? Слышал, это ты сподобился отыскать Финне. Ну, молоток! Ха-ха-ха!

– Мне колу, – сказал Харри и осторожно сбросил с плеча руку Скарре.

Тот удалился к стойке бара.

– Неужели ты опять завязал? – спросила Катрина.

Харри кивнул:

– Пока да.

– Как по-твоему, почему Финне сознался?

– А ты сама как думаешь?

– Я думаю, это потому, что, сознавшись, Финне скостил себе срок, ведь он понимает, что ту видеозапись при желании вполне можно приобщить к делу. Конечно, он избежал обвинений в изнасилованиях, но только ли поэтому?

– Что ты хочешь сказать?

– Тебе не кажется, что он сделал это, потому что все мы хотим, мы чувствуем потребность сознаться в своих грехах?

Харри некоторое время смотрел на нее. А затем облизал сухие губы и решительно покачал головой:

– Нет, не кажется.

Катрина обратила внимание на мужчину в костюме и голубой рубашке, склонившегося над столом, за которым гуляла их компания. Кто-то указал ему на них с Харри. Незнакомец кивнул и быстрыми шагами направился в их сторону.

– Тревога: журналист, – вздохнула Катрина.

– Йон Мортен Мельхюс, – представился мужчина. – Я целый вечер пытался дозвониться до вас, фру Братт.

Катрина внимательнее посмотрела на него. Журналисты так церемонно не разговаривают.

– В итоге я переговорил с вашими коллегами в Полицейском управлении Осло, объяснил им, какой у меня вопрос, и узнал, что наверняка найду вас здесь.

Никто в Полицейском управлении не сказал бы случайному человеку, где она находится.

– Я, видите ли, врач, работаю в больнице Уллевол. И решил к вам обратиться, потому что некоторое время назад у нас случилось довольно странное происшествие. У женщины во время родов возникли осложнения, и нам пришлось срочно делать ей кесарево сечение. С роженицей был мужчина, заявивший, что является отцом ребенка, и сама женщина это подтвердила. Сначала казалось, что он хочет быть полезным. Когда роженица узнала, что нам придется ее разрезать, она очень испугалась, а мужчина сел рядом с ней, гладил по волосам, успокаивал ее и обещал, что все будет сделано быстро. И это правда: чтобы извлечь ребенка, обычно требуется минут пять. Но я запомнил это, потому что услышал, как он сказал будущей матери: «Нож в живот – чик, и все кончится». Довольно странная формулировка, хотя суть, в общем-то, отражает точно. Но я подумал, что он просто не слишком удачно выразился, особенно после того, как этот человек поцеловал женщину. Правда, меня несколько удивило, что после поцелуя он вытер ей губы. А также – что мужчина снимал на камеру, как мы проводим кесарево сечение. Но вот когда отец внезапно кинулся к роженице и захотел сам извлечь ребенка, тут уж мы испугались. Только представьте: прежде чем мы успели его остановить, он запустил руку прямо в сделанный нами разрез.

Лицо Катрины исказила гримаса.

– Черт, – тихо сказал Харри. – Вот черт.

Он уже догадался, чем закончится вся эта история.

– Мы выпроводили папашу и довели операцию до конца, – продолжал Мельхюс. – Все закончилось благополучно; к счастью, у матери нет никаких признаков инфекции.

– Свейн Финне. Это был Свейн Финне.

Мельхюс посмотрел на Харри и медленно кивнул:

– Вообще-то, нам он представился иначе.

– Конечно, – сказал Харри. – Но вы увидели его фотографию сегодня вечером в «ВГ».

– Да, и я нисколько не сомневаюсь, что это тот самый мужчина. Во всяком случае после того как увидел на снимке картину, которая висит у него за спиной. Фотография сделана в комнате ожидания нашего родильного отделения.

– Но почему вы решили заявить об этом так поздно? И почему лично мне? – спросила Катрина.

Врач на мгновение замешкался.

– Это не заявление, – сказал он.

– Нет? А что же тогда?

– Ну… Довольно часто случается, что люди в таких случаях становятся несколько неадекватными. Ведь роды, тем более сложные, – это огромный стресс, причем не только для самой женщины. И, как я уже говорил, у нас сложилось впечатление, что этот человек вовсе не собирался вредить матери, он просто беспокоился за ребенка. Все закончилось благополучно: женщина и малыш здоровы. Он даже лично перерезал пуповину.

– Ножом, – уточнил Харри.

– Именно так.

– Плохи наши дела.

Катрина нахмурилась:

– Почему, Харри? Что такого ты понял, до чего я не додумалась?

– Время, – сказал Харри, обращаясь к Мельхюсу. – Я так понимаю, что вы прочитали о том, что Свейна Финне обвиняют в убийстве, и пришли рассказать нам, что у него есть алиби. Ту ночь он провел в родильном отделении. Верно?

– Ну да, однако, поскольку существует такое понятие, как врачебная тайна, я хотел сообщить вам об этом лично, фру Братт. – Мельхюс смотрел на Катрину с профессионально-сочувственным выражением на лице – выражением человека, привыкшего приносить дурные новости. – Я разговаривал с акушеркой, и она утверждает, что этот мужчина был с роженицей с момента ее поступления в больницу в половине десятого вечера и до окончания родов, это где-то около пяти часов утра.

Катрина закрыла лицо рукой.

От стола, за которым сидели ее коллеги, доносились грохот сдвигаемых кружек и радостный смех: наверное, кто-то только что рассказал смешной анекдот.