Глава 17
Оба мальчика походили на отца, но каждый по-своему. Эдвард унаследовал рост, темные волнистые волосы, высокий лоб и прямой нос, Роберт — цвет глаз, чувственный рот, высокие скулы и грацию движений. Ни единой черты матери. Может, девочка на нее похожа? Узнать это невозможно. Все-таки странно — любой житель квартала Мюриэль Кэмпден или той же Глеб-роуд хранит у себя не только альбомы с фотографиями детей, но и несколько любительских фильмов. А у Девенишей из элитного квартала Плоуменс-лейн не нашлось даже фотографии дочери, а единственный младенческий снимок Санчии в коляске был сделан корреспондентом, подкараулившим их с матерью на прогулке.
— Мы не снимаем людей, — пояснил Эдвард, хоть это ничего и не объясняло. — Только места, в которых бываем.
Вексфорд расспрашивал мальчиков по очереди, разумеется, в присутствии матери. Эдвард был первым. Его он прежде всего попросил вспомнить обстоятельства той ночи, когда пропала Санчия. Предложил закрыть глаза и попытаться воспроизвести все с момента, когда он лег спать. Читал ли он перед сном, когда выключил свет и как быстро уснул. Мальчик послушался, или Вексфорду так показалось, сообщил, что книг почти не читает, по крайней мере, в постели. В тот вечер Эдвард играл за компьютером и случайно оставил работающим, а когда проснулся ночью, ему пришлось встать и выключить его.
— А что тебя разбудило? — спросил Вексфорд.
Мальчик сказал, что не знает, и добавил весьма находчиво:
— Как узнать, что тебя разбудило, если этого уже нет, когда просыпаешься.
Он не знал и в котором часу ночи проснулся. Наверное, кто-то спускался или поднимался по лестнице, вот и разбудил его.
— Вряд ли, Эдвард, — возразила Фэй Девениш. — Папа или я часто спускаемся на первый этаж, но вас это не будит.
— Ну тогда не знаю, — ответил паренек и бросил на мать взгляд, которого Вексфорд понять не мог. Одновременно обиженный и озадаченный. — Короче, и тогда не знал, и сейчас не знаю.
— Скажи, Эдвард, ты любишь сестру?
— Конечно, люблю. Она же моя сестра.
Фэй Девениш заплакала. Казалось, естественная реакция двенадцатилетнего мальчика, особенно воспитанного в такой среде, — подойти к матери и обнять ее за плечи, или хотя бы попытаться успокоить. Но Эдвард продолжал сидеть с каменным лицом. Он смотрел в сторону. Мать, промокнув глаза платком, невероятным усилием воли взяла себя в руки.
— А ты никогда не думал, что было бы лучше без сестры? — продолжил Вексфорд — Если бы она, скажем, не родилась.
Фэй охнула, как обычно делают женщины, когда порежутся, или их укусит насекомое.
— Прошу меня извинить, миссис Девениш, но пусть мальчик ответит.
Она обреченно кивнула.
— Эдвард, — окликнул Вексфорд.
— Не знаю, — сказал мальчик с прежней интонацией. — Я привык к тому, что она есть. — Он поколебался. — Ну, я как бы думал, что забавно, то есть странно, что она появилась, когда мы с Робертом уже так выросли.
— Тебе никогда не хотелось ей как-то навредить?
— Господин старший инспектор, простите, но я такого не потерплю. — Впервые при нем она говорила столь решительно. Бледные щеки порозовели, глаза засветились. — Я не могу спокойно сидеть и слушать подобные вопросы.
— Хорошо, миссис Девениш. Пожалуй, на этом все, Эдвард.
— Я могу идти?
— Да, конечно, и попроси зайти брата.
Роберт был ниже Эдварда, но года через два, вероятно, догонит его. На лицах многих детей, особенно мальчиков, нередко читается изумление или вопрос, что, впрочем, неудивительно, думал Вексфорд, учитывая, в каком мире они живут. Но в глазах этих мальчиков он видел чувство более сильное, такое нечасто бывает у детей — ошеломление. Особенно, когда оба смотрели на мать.
Роберта он также расспросил о той ночи, но мальчик помнил еще меньше, чем брат. На вопрос «любит ли он Санчию», ответил так, как Вексфорд и предполагал:
— Конечно, я любил ее.
Вексфорд обратил внимание на прошедшее время. А вот Фэй, кажется, нет. Она лишь охнула, когда Роберт сказал:
— Она умерла, да? В школе так говорят.
Вексфорд продолжил:
— Роберт, ты не знаешь подругу матери по имени Джейн? Мисс Джейн Эндрюс?
Вместо мальчика быстро, слишком быстро, ответила Фэй:
— Она мне не подруга.
— Роберт, ответь.
— Кажется, да. Она приходила к нам, правда, очень давно. С тех пор мы ее не видели.
Вексфорд отпустил мальчика. Когда дверь за ним закрылась, Фэй снова заплакала.
— Она мне не подруга, не подруга. Вы не должны были говорить о ней при детях.
— Я понимаю, как вам тяжело, миссис Девениш, но прежде чем я уйду, позвольте спросить у вас еще кое-что.
— Да, пожалуйста, но зря вы. Хотя что уж теперь. — Она вытащила новую салфетку из лежащей на столе упаковки, решительно вытерла глаза и нос и произнесла: — Не буду больше плакать. Что вы еще хотите знать?
— Не столько знать, сколько получить. Помните, когда я попросил фотографию Санчии, вы ответили, что есть только общие семейные снимки. Тогда я отказался, но сейчас, с вашего позволения, я бы хотел их увидеть. Все же лучше, чем ничего.
— С минуты на минуту придет муж.
— Замечательно. Одной вам лучше не оставаться надолго. Но разве это как-то мешает принести фотографии? Оказалось, что в нашем распоряжении всего один нечеткий снимок из «Курьера», к тому же не оригинал, а газетный отпечаток.
— Я видела эту фотографию в газете, — сказала она, словно оправдываясь. — Не представляю, где ее сняли.
— Может быть, все же поищете? — повторил он настойчиво, поскольку знал, что приход Девениша может положить конец всему, чего он успел добиться за этот визит. — Пожалуйста, миссис Девениш.
Она неохотно подчинилась. Беседа проходила в гостиной, и Вексфорд слышал, как Фэй вошла в кабинет мужа, затем поднялась на второй этаж. Он снова спросил себя, почему девочка не умеет или не хочет разговаривать; почему у мальчиков такой встревоженный взгляд; и новый вопрос, на который тоже пока нет ответа, — почему Фэй заплакала, когда он всего лишь спросил старшего паренька, любит ли он сестру. И неужели она так ненавидит Джейн Эндрюс, что слово «подруга» из его уст вызвало столь болезненную реакцию?
Когда Фэй вернулась, он заметил некоторые перемены. Она напудрила лицо, надушилась, подкрасила глаза, губы и переобулась в более изящные туфли. И что-то сделала с прической, отчего та стала выглядеть пышнее.
— Вот, — сказала она. — Боюсь, больше нет.
Всего четыре фотографии, и те семейные, однако разглядеть он их не смог, потому что в замочной скважине повернулся ключ. Фэй Девениш подскочила на месте. Пришел ее муж.
— Можно их взять с собой? — быстро спросил Вексфорд. — Мы их, конечно, вернем.
— Забирайте.
Она прошептала это тихо и быстро, словно шпион, передающий вражескому агенту секретные планы. Встала, быстро разгладила платье, будто хотела стряхнуть усталость, печаль и тревогу.
— Я как раз собирался уходить, — сказал Вексфорд Девенишу, когда тот появился в гостиной.
Он поцеловал жену. Не просто приветственный поцелуй, а страстный, подумал Вексфорд, почувствовав себя неловко, так не целуются при посторонних. Губы Девениша задержались на покорных полуоткрытых устах Фэй, затем он медленно оторвался. И с радушной улыбкой протянул Вексфорду руку, извинившись, к его удивлению, что причиняет полиции столько хлопот. Вексфорд же, как всегда в подобных ситуациях, ответил, что всего лишь делает свою работу. По пути к машине он задумался, показалось ли ему, или же миссис Девениш действительно хотела, чтобы он остался, посидел с ней еще немного. Но все же переоделась к приходу мужа, и, кажется, с удовольствием ответила на его поцелуй.
— Все думаю об их старшем сыне, Эдварде, — сказал Вексфорд Бёрдену, когда они встретились в «Европлэйте». — Оба ничего толком не ответили. Они замкнутые и скрытные, в глазах тревога. Я даже подумал, не бьют ли их.
— Отец? — уточнил Бёрден.
— Можно предположить. Доказательств нет. Хотя, может быть, такие мысли приходят в голову после истории с Томми Смитом. Это даже не мысли, просто впечатление.
— На самом деле, — сказал Бёрден, — тема жестокого обращения с детьми сейчас в моде. Газету нельзя открыть, чтобы не наткнуться на описание очередного жуткого случая. Это все ужасно, но не так уж и распространено. К тому же не представляю Стивена Девениша домашним тираном.
— Не знаю. Судя по всему, он способен на жестокость, и характер у него взрывной. Что себе закажешь? Здесь три вида селедки с картофельным гарниром — это что-то шведское. Или, может, венгерский гуляш? Венгрия тоже члена Евросоюза?
— Бог ее знает, — ответил Бёрден. — Сейчас посмотрю меню. Пить будем, разумеется, минералку?
— Когда найдем ребенка, выпьем за это «Вдову Клико».
Вексфорд заказал селедку с картофелем, Бёрден — португальское блюдо «бакалао».
— Сушеная треска с чем-то еще. Мы ели это в прошлом году в Альгаври.
— Звучит гадостно. Я взял у миссис Девениш несколько снимков. Хочешь взглянуть? Не бог весть что, обычные семейные фото.
И Вексфорд положил их на скатерть.
— Я бы сказал, более чем бесполезны, — заметил Бёрден, бросив мимолетный взгляд на фотографии. — Не пойму, зачем они тебе. Ребенка выкрал или Девениш, или кто-то из сыновей.
— Если верен последний вариант, Санчия уже мертва.
Бёрден посмотрел на него.
— Ты хочешь сказать, если Девениш мог ее спрятать, снять дом, пригласить няню, то вероятность того, что она жива, возрастает. А если ее забрал один из братьев, то, скорее всего, убил. Ему негде было бы прятать ее, да он и не захотел бы. Он ревновал к сестре за особое положение в доме и убил, чтобы избавиться. Дальше что?
— Спрятал тело, — Вексфорд разлил минеральную воду в два стакана. — Скорее всего, где-то неподалеку. Фэй призналась, что старший пытается водить машину. Может, и неплохо уже водит, хотя, думаю, выехать среди ночи с аллеи на трассу он бы еще не сумел. Оба мальчика довольно крепкие, и любой вынес бы ее на руках. И она не кричала бы — брат все-таки. Значит, если ее похитил Эдвард или Роберт, на самом деле пока неважно, он бы убил сестру где-то в саду, задушил, например, и тут снова твой вопрос.
— Что дальше? Одно дело — вынести трехлетнюю девочку, и совсем другое — вырыть для нее могилу. Сколько бы на это ушло времени? Дети вообще знают, как тут поступить?
Еду принес сам владелец «Европлэйта», упитанный мужчина, который, хоть и не был поваром, всегда носил накрахмаленный белоснежный фартук. Некоторым клиентам казалось, в этом фартуке он очень похож на француза. В его облике соединились типичные черты разных народов европейского содружества — черные волосы и усы испанского тореадора, четкий профиль и узкие губы жителя Скандинавии, оливковая кожа грека и высокие славянские скулы. Одни говорили, что его зовут Генри, другие — Генрих, а третьи — Хенрик. Акцент же у него был шотландский и когда он поставил на стол тарелки, то предложил взять еще «чуток рыбки», поскольку «она здорово заряжает мозги».
— Что-то в этом есть, — сказал Бёрден, когда Генри вернулся на кухню. — Но мне кажется, это все же не дело рук мальчика. К этому скорее причастен Девениш, по крайней мере, так подсказывает мой пока еще не заряженный мозг. И хотя его мотив и место, куда он ее спрятал, пока неизвестны, можно ручаться, что девочка жива.
— Бывает, что отцы убивают своих детей. Ты же знаешь.
— Да, но чаще всего это происходит неумышленно, в приступе ярости. А у Девениша не было причин ее убивать.
— Это ты так считаешь. А ревность? Каково ему, по-твоему, было видеть, что кто-то втиснулся между ним и его супругой? Что кто-то забирает ее внимание? Кажется, он влюблен в свою жену. Придя после работы, он целует ее так, словно они знакомы всего год, а последние полгода провели в разлуке. Майк, мы многое знаем об этих людях, но почти ничего об их чувствах. Что мы вообще знаем о чувствах людей, даже самых близких и дорогих? Девениш вполне мог невзлюбить Санчию. Она ведь, скорей всего, была любимицей матери, которую Фэй предпочитала и сыновьям, и, главное, мужу.
— Мне иногда хочется, — произнес Бёрден, — чтобы мы имели дело с обычными и нормальными людьми.
— По-твоему, такие бывают? Майк, понимаешь ли ты, что придумал сейчас вероятный сценарий для Девениша? Вряд ли ты собирался это сделать, но тем не менее. Он совращал своих сыновей, а потом взялся за девочку. Это случилось той ночью в ее спальне. Солгал жене, будто принял снотворное. Зашел, как обычно, к девочке перед сном, нечаянно ее убил, вынес в сад и там закопал.
— При чем тогда машина?
— Значит, не в саду, а куда-то вывез.
Бёрден отложил нож с вилкой, вытер рот синей салфеткой, украшенной звездным кольцом, взял меню и произнес:
— Что-то аппетит пропал. Думал еще взять английский «Летний пудинг» или сабайон, но после этих разговоров больше не хочется. Глупо, да? Со мной давно такого не было.
— А я закажу пудинг, — решительно заявил Вексфорд. — У них есть какой-то rod grod,[29] не уверен, что правильно произношу. Как сказал Генри, не помешает зарядить мозги.
— Ты намерен его арестовать?
— Генри?
— Нет, конечно. Девениша.
— Пока нет, — ответил Вексфорд. — Он не убежит, поскольку уверен в своей безопасности. Мне кажется, эта уверенность очень характерна для него. Девениш уверен, что он лучший, что он всегда прав, всегда на высоте. Думаю, в этом секрет его успеха — полная уверенность в себе.
— Хотел бы я посмотреть на него и его пресловутую уверенность, — произнес Бёрден сердито, — когда мы приведем его на скамью подсудимых.
— У меня ужин с клиентом. Я тебе говорил, помнишь?
Когда-то, подумала Сильвия, скажи ей муж нечто подобное за десять минут до ухода, она бы ему наверняка «закатила сцену» (его выражение). Примерно такую: прислонясь спиной к входной двери, прочла бы нотацию о том, что это и его дети, а не только ее. Но, почти полдня просидев сегодня на семинаре «Психологическое насилие в семье» (или это работа в кризисном центре «Убежище» так ее изменила?), она всерьез задумалась, а не мог ли нынешний лектор и ее укорить за то, что она иной раз опускалась до оскорблений? Эта мысль ее отрезвила, поскольку она всегда считала себя правильной, добродетельной и корректной. Поэтому Сильвия заставила себя ответить спокойно:
— Ладно. А у меня сегодня сокращенное дежурство с восьми вечера до двенадцати, так что попрошу маму взять к себе Робина и Бена, да?
— Так будет лучше всего, — сказал он рассеяно, потом добавил: — Слушай, делай как знаешь. Мне пора бежать.
Чего она от него ожидала? Что он упадет перед ней на колени? Поцелует или хотя бы скажет несколько теплых слов на прощанье? Нет, он просто закрыл дверь. Скрепя сердце, она позвонила маме и собрала мальчиков. У них еще каникулы, и отцу не нужно везти их завтра в школу.
Но как не обижаться на Нила, если он относится к ней, словно к пустому месту? Способны ли они еще на близость? Ведь она не представляет себя ни с кем другим в постели.
Примерно в шесть вечера Сильвия посадила сыновей в машину и поехала к матери. Странное дело, замотавшись на работе, она почти не обращала внимания на погоду, а сейчас вдруг заметила, как же хорошо на улице. Стоял погожий вечер, по небу плыли облака, похожие на тонкие перья, ночь тоже обещала быть ясной. В полнолуние, как сегодня, на телефоне доверия работалось чуть легче. После особенно тревожного разговора с какой-нибудь женщиной она обычно подходила к окну и смотрела на луну и сад, омытый ее бледным холодным светом.
Очень расслабляет, ее отец тоже так делает. Возможно, от него она и переняла эту привычку. Не самая лучшая модель поведения, тут же прокомментировал внутренний психолог Сильвии, проецировать на себя черты родителя противоположного пола. В эту ночь она заметила, как луна перемещается. Сильвия готова была поклясться, что видит, как она медленно движется по небу. Некоторым людям, чтобы понизить давление, иногда рекомендуют смотреть на рыбок в аквариуме. Для нее такой рыбкой была луна.
Но до ночи еще далеко. Сейчас, когда она подъехала к дому родителей, еще светило солнце. Отец вышел им навстречу. Она знала, что он очень старается быть с ней ласковее, как она старалась быть ласковее с Нилом. Но если она и обижалась на то, что родной отец именно старается, то виду не подавала. Целуя его в ответ, она мысленно спросила себя, что с ней не так, почему посторонние люди, женщины из того же «Убежища» любят ее, а вот в собственной семье…
— Зайдешь на минуту? — спросил отец. — Мы сейчас выбрались в сад. Чуть ли не первый раз в году. А потом, когда ты уедешь на работу, сходим с мальчиками на речку.
Сильвия раньше сердилась на мать за то, что та сама следила за садом, как, впрочем, и за всем домом. Подобного рода феминизм казался ей сейчас устаревшим. Ей, похоже, никогда и в голову не приходило, что мать занимается этим с удовольствием и вполне нормально чувствует себя в роли домохозяйки. Она села в плетеное кресло, мать принесла графин холодного домашнего лимонада и стаканы с сахарной каемкой и кружочками лимона.
— Что у вас за фотографии?
Сильвия только сейчас обратила на них внимание.
— Отца спроси, он их с работы принес. Выложил на стол все содержимое карманов, — Дора засмеялась. — Ты же знаешь его.
Ключи, мелочь, белый выглаженный носовой платок (в прошлом еще один объект ее шпилек на тему патриархата) и эти вот снимки. Она взяла верхний. Семья — мужчина, женщина, два мальчика чуть постарше ее сыновей и младенец на руках у женщины. Они снялись в саду на фоне дома, который Сильвия тут же узнала. Плоуменс-лейн. Когда-то она сама жила на этой улице, в доме гораздо более скромном, чем «Лесная хижина», так, собственно, назывался особняк, один из лучших домов в том элитном районе. Она даже вспомнила табличку над въездными воротами. Ее приглашали внутрь, когда она собирала средства для какого-то фонда, и в прихожей Сильвии запомнилась изящная широкая лестница, украшенная резными фигурками из дерева.
Но тогда там жили другие люди. Или эти же, но на фотографии она никого не узнавала. Женщина, которая пригласила ее в гостиную и пошла за пятью фунтами, выглядела старше. Но это случилось несколько лет назад, когда ее сыновья были совсем маленькими, она совсем молодой, а они с Нилом вполне еще ладили.
Сильвия взяла вторую фотографию, где были только мать с ребенком. Младенец здесь уже подрос примерно на год, непонятно, мальчик это или девочка. Волосы короткие, лицо невыразительное, одет в спортивный костюм. Сильвия присмотрелась, вздохнула и отложила снимок.
В сад вышел Вексфорд и сел напротив дочери. Он взял фотографию, отложенную Сильвией, и наблюдал, как она рассматривает две оставшиеся. И снова ребенка плохо видно, он отвернулся от камеры. Зато выделялся отец семейства, он словно подавлял женщину и сыновей, широкая улыбка контрастировала с робкими лицами домочадцев.
— Пап, ты случайно не знаешь, как умерла Святая Агата?
— Не спрашивай, лучше возьми в гостиной энциклопедию мучеников, — он призадумался. — На третьей полке снизу вместе с другими словарями.
Сильвия ушла в гостиную и вскоре вернулась с «Оксфордской книгой мучеников». Но прежде чем открыть ее, она еще раз взяла одну из фотографий.
— Ты мне, конечно, не скажешь, кто эти люди?
— Почему я должен сказать?
— Потому что эта женщина — жертва домашнего насилия. Здесь не видно ни синяков, ни шрамов, но уверяю тебя, она самая настоящая жертва, а этот ухмыляющийся тип, говоря по-вашему, — самый настоящий преступник.
Ошеломленный Вексфорд спросил, откуда она это знает. Он видел Фэй Девениш раз пять — и одну, и вместе с мужем, но ничего подобного не заметил. Конечно, она выглядит старомодной домохозяйкой до мозга костей, Стивен Девениш очень требователен к порядку в доме, они ведут замкнутый образ жизни, друзей нет, но все-таки.
— Как тебе объяснить. Не знаю, просто вижу. Если постоянно встречаешь таких женщин, то начинаешь их распознавать, У нее беззащитный, запуганный вид, лицо как бы изнуренное, особенно если насилие она терпит долгое время. Папа, теперь посмотри на нее внимательно.
Он посмотрел на ту фотографию, где она стояла в саду вместе с Санчией. Робкая настороженная улыбка неуверенной в себе женщины, которой, казалось, хочется бесследно исчезнуть, но нельзя — ее вынудили фотографироваться, говорило ее тело, сама бы она ни за что не стала сниматься. Санчия, отвернувшись от камеры, спрятала лицо в складках длинной юбки матери.
— Ушибов не видно потому, — сказала Сильвия, — что он бьет умело, не оставляя синяков. Если же он промахнется, то синяки будут или на руках, или на ногах, а под такой длинной юбкой и рукавами их просто не заметить.
— Как же я раньше не понял, — произнес Вексфорд. — Я должен был сам догадаться.
— У тебя просто нет опыта в подобных вещах. Понимаешь, дело не только в ней, но и в нем. Самоуверенный, грациозный, обаятельный, и эта улыбка. Признаки налицо. Не все, конечно, но тем не менее.
Вексфорд задумался. Что теперь думать о Стивене Девенише? Он предстал совсем в другом свете, настоящим чудовищем и таким же преступником, как громила, во время пьяной драки в пабе сбивающий с ног случайного посетителя. Если, конечно, все это правда, если Сильвия не ошиблась. И как трудно будет спросить Фэй Девениш, так ли это, а ей еще труднее будет ответить.
— Помнишь, я тебя спрашивал, почему трехлетний ребенок почти не разговаривает? Ты еще предложила несколько версий.
— Папа, ты хочешь сказать, этот ребенок и есть пропавшая Санчия?
Он кивнул.
— Это семья Девенишей.
— Тогда объяснение простое. Девочка не разговаривает потому, что много раз видела, как папа бьет маму. Разумеется, связь тут не прямая, а примерно таю «мама разговаривает, и ты ее бьешь, я не стану рисковать и не буду разговаривать вообще». Но все сложнее, здесь работает механизм защиты — видишь, как она спряталась в мамину юбку? А что мальчики? Как на них все это сказалось?
— Бог его знает, Сильвия. Но, увидев старшего, я на самом деле подумал, будто он выжидает, когда подрастет и сможет ударить отца.
— Возможно. Но отец может подстрекать их бить свою мать. И не смотри на меня так. Такое случается. И не спрашивай, почему она все это терпит, хорошо? Куда она пойдет? С тремя детьми! Она и себя не может обеспечить — скорее всего, не может. А не рассказывает об этом потому, что, поверишь ты или нет, стыдится. Ей стыдно. Она боится, что узнают соседи, узнают друзья. Она стесняется, ведь настоящих женщин — красивых, умных и хороших хозяек — не бьют. Ими восхищаются, холят и лелеют. Если бы она была лучше, такой, какой хочет видеть муж, он бы не стал ее бить. Об этом никто может и не знать, но не исключено, что она все же раскрыла секрет родителям, если они у нее есть. Реакция же родителей может быть такой: она все преувеличивает и наговаривает на мужа, а он такой хороший отец и верный супруг. Или же она рассказала подруге, а та посоветовала уйти от него, оставив детей. И что проку в таких советах?
Джейн Эндрюс, подумал Вексфорд. Она вполне могла быть доверенным лицом. Однако сейчас они в ссоре, Джейн в дом не пускают, неизвестно, правда, почему. Может, поводом стало то, что она все узнала, а Девениш этого не потерпел? Или же Фэй, как часто бывает, открыв подруге столь тяжелую и болезненную правду, не могла больше видеть ее?
Листая «Книгу мучеников», Сильвия нашла нужную страницу, скривилась и передернулась:
— Боже, ей сделали нечто вроде двойной мастэктомии, отрезали обе груди. Лучше бы я этого не читала!
— Это дела давно минувших лет, — мягко произнес Вексфорд. — Может быть, и выдумки.
— Но ведь пришло же такое кому-то в голову? И наверняка было, иначе откуда взялось здесь — в книге.
— Насилие и жестокость были в мире всегда. И после твоего рассказа о Девенишах одним злом, может, вскоре станет меньше. Подумай об этом вместо Святой Агаты.
После ухода Сильвии он понял, что она также навела на мысль, почему похитили Санчию, как это произошло, до какой степени отчаяния довели человека, что оказалась нужна столь мучительная, но необходимая жертва. Словно перед глазами развернулась вся панорама причин и следствий нескончаемой жестокости. Он осознал всю парадоксальность сложившейся ситуации, когда жертву объявили виновной, а беспощадного злодея — безвинным. И что теперь с этим всем делать?