ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Кебра был спокоен и в то же время сосредоточен. Все лишнее, в том числе и злость на Зубра, он от себя отогнал. Гнев ему сейчас не союзник. Стрельба из лука требует спокойствия, сосредоточенности и точного расчета.

В турнир он вступил на пятой стадии, когда осталось всего двадцать лучников. Мишенью служило соломенное чучело в тридцати шагах от него, с пришпиленным к груди круглым красным сердцем. Кебра попал в это сердце десять раз на десять стрел, заработав сто очков. Вентрийский лучник справа от него заслужил девяносто, еще двое — по семьдесят.

Вчетвером они перешли в шестую стадию.

Толпа вокруг стрельбища выросла, и Кебра начал ощущать привычное возбуждение. Из трех его соперников только коренастый вентриец представлял какую-то опасность. Но ему мешали зрители, в большинстве своем дренаи, которые свистели и улюлюкали, когда он целился.

Следующий вид состязаний, Конник, Кебра всегда любил, поскольку это больше всего напоминало стрельбу в боевых условиях. Бегущие солдаты проведут перед стрелками четырех пони с привязанными к ним соломенными всадниками. Каждому лучнику разрешается сделать три выстрела. Здесь многое зависит от удачи — ведь лошадь может вильнуть в сторону, качнув чучело, но зрителям это нравится, и ему, первому стрелку, тоже.

Кебра ждал — одна стрела на тетиве, две другие воткнуты в землю перед ним. Четверо вожатых убрали заградительные веревки, пропела труба, и они побежали через поле, увлекая за собой лошадей. Трое пони послушно трусили следом, четвертый заартачился. Кебра натянул тетиву и вскинул лук, выцеливая переднюю лошадь. Потом пустил стрелу и тут же вторую, не проверяя, попал или нет. Плавно распрямившись, он выстрелил по второй мишени. Толпа сердито зашумела, и он, подавив желание посмотреть, чем это вызвано, взял третью стрелу. Отставший пони с торчащей из бока стрелой взвился на дыбы, вырвал повод и поскакал к королевскому павильону. Кебра пустил последнюю стрелу, и она, догнав охваченную паникой лошадь, вонзилась в спину сидящего на ней чучела.

Сердитые крики при этом выстреле перешли в ликующие. Несколько человек, выбежав на поле, увели раненого пони, а попавшего в лошадь стрелка лишили права продолжать состязания.

Только теперь Кебра получил возможность подвести итоги. Все три его стрелы попали в цель — стало быть, еще тридцать очков.

— Для меня честь смотреть, как ты стреляешь, — сказал низенький вентриец и подал ему руку. — Дирайс меня зовут. — Кебра пожал ему руку и взглянул на доску, которую держал на поднятых руках кадет. Дирайс отставал от него на десять очков, третий, молодой дренай — еще на двадцать.

Солдаты вывезли на поле треугольное сооружение двадцатифутовой вышины, и Кебра увидел, что от павильона к ним идут король с Маликадой.

Сканда с широкой улыбкой похлопал Кебру по плечу:

— Рад тебя видеть, старина. Эта последняя стрела напомнила мне тот день, когда ты спас мне жизнь. Отличный выстрел.

— Благодарствую, ваше величество, — с поклоном ответил Кебра.

— О тебе не зря рассказывают легенды, — сказал Маликада. — Мне редко доводилось встречать подобное мастерство. — Кебра снова поклонился, а Сканда тем временем пожимал руку вентрийцу.

— Ты хорошо проявил себя в состязании с лучшим из лучших. Желаю удачи.

Днрайс тоже согнулся в низком поклоне.

— Стань победителем, — наказал ему Маликада. —Сделай так, чтобы я мог гордиться.

Затем король и генерал отошли, и трое лучников оказались перед Висельником.

Солдат раскачал чучело, висящее на перекладине между двух столбов, и первым вышел стрелять молодой дренай. Его первая стрела попала прямо в середину чучела, вторая отскочила от столба, третья пролетела от Висельника на волосок.

Вторым стрелял Дирайс. Чучело снова раскачали — чуть сильнее, чем в прошлый раз, как показалось Кебре. Дренайские солдаты в толпе снова засвистели и подняли крик, чтобы сбить вентрийца, но Дирайс все-таки попал в чучело дважды, и только третья стрела угодила в столб.

Для Кебры, вышедшего на позицию, мишень раскачали умеренно. Он впервые за все время рассердился, поскольку не нуждался в ссоре, но не стал возражать, заставил себя успокоиться и послал все три стрелы в цель. Под бурные рукоплескания он взглянул на Дирайса и прочел ярость в его темных глазах. Ему и без того трудно состязаться с прославленным дренаем, а тут еще этому дренаю оказывают всяческую поддержку.

Молодой лучник выбыл, и осталась одна, последняя стадия. В тридцати шагах поставили традиционные круглые мишени с концентрическими кругами разного цвета и золотым кружком в середине. За внешний белый обод полагалось два очка, за следующий, синий — пять, за серебряный — семь, за золотой — десять.

Кебра, стрелявший первым, попал в золото, Дирайс тоже, и мишени отодвинули на десять шагов назад. На этот раз Кебра смог попасть только в синее, Дирайс же, несмотря на улюлюканье зрителей, снова послал стрелу прямо в яблочко.

Им осталось по два выстрела. У Кебры было 175 очков, у Дирайса 160. Спокойно, внушал себе Кебра. Мишени отодвинули еще на десять шагов, и цвета слились для него в сплошное расплывчатое пятно. Прищурившись, он натянул тетиву. Толпа примолкла. Стрела проплыла по воздуху и вонзилась в белое. Зрители молчали по-прежнему — кричать «ура» не было повода. Дирайс прицелился и снова попал в золото. Счет стал 177 против 170, и у лучников осталось только по одному выстрелу.

Мишени снова отнесли назад. Теперь Кебра едва различал свою. Он протер глаза, набрал побольше воздуха, прицелился наугад и выстрелил. Он не видел, куда попала стрела, но один из судей крикнул: «Белое!» Кебра испытал облегчение от того, что хоть куда-то попал — 179 против 170.

Дирайсу, чтобы победить, понадобится золото. Кебра отошел назад. Зрители теперь вопили что есть мочи.

Ну, пожалуйста, промахнись, думал Кебра, желавший сохранить свое первенство больше всего на свете. Грудь ему стеснило, дыхание сделалось учащенным. Увидев в толпе Ногусту, он попытался улыбнуться, но улыбка вышла похожей на оскал черепа.

Дирайс вышел к черте и натянул тетиву. Он стоял прочно, как скала. Сердце Кебры гулко колотилось. Может ли быть так, чтобы человек попал в золото три раза кряду? Тут важно все — малейшее дуновение ветра, малейший изъян самой стрелы или ее оперения. Золотой кружок отсюда кажется не больше кулака, и расстояние велико — шестьдесят шагов. Кебра и в лучшие свои годы на таком расстоянии попадал в цель лишь четыре раза из пяти — а этот вентриец не столь искусен, как был он в молодости. Три из пяти, два из пяти, не более. Праведное небо, да промахнись же ты!

Дирайс уже собрался отпустить тетиву, и тут над толпой вдруг взмыл, громко хлопая крыльями, белый голубь. Дирайс, вздрогнув, выстрелил слишком поспешно, и его стрела вонзилась в серебро. Победителем турнира стал Кебра.

Как ни странно, радости он не почувствовал. Толпа бурно ликовала, но он смотрел только на Ногусту. Чернокожий стоял, точно каменный, а Дирайс отвернулся и не стал поздравлять Кебру.

— Постой! — приказал Кебра, взяв его за локоть.

— Чего тебе? — огрызнулся вентриец.

— Я хочу, чтобы ты выстрелил еще раз.

Удивленный Дирайс вместе с Кеброй вернулся к черте.

— В чем дело? — спросил один из судей.

— Голубя выпустили нарочно, и я прошу Дирайса повторить свой выстрел, — сказал Кебра.

— Ты не можешь просить его об этом. Последняя стрела уже пущена, — возразил судья. К ним подошел король, и судья объяснил ему, что происходит.

— Ты уверен, что хочешь этого? — спросил Кебру король, чье лицо из веселого и добродушного сделалось холодным. — Мне кажется, это неразумно.

— Я был первым стрелком пятнадцать лет, государь. Я побивал всех, кто стоял у черты вместе со мной. Побивал своим мастерством. Свист и улюлюканье, конечно, вещь неприятная, но настоящий стрелок должен быть выше этого. Голубь — дело иное. Такой шумный, внезапный взлет хоть кого собьет с цели. Его выпустили нарочно, чтобы помешать стрелку, и затея удалась. Я прошу вас, государь, позволить ему выстрелить повторно.

Сканда вдруг ухмыльнулся, снова став на миг прежним королем-мальчиком.

— Ладно, будь по-твоему. — Король вспрыгнул на ограждение и прокричал: — Победитель требует, чтобы его противнику дали пустить еще одну стрелу. И чтобы здесь было тихо, пока он стреляет. — Он соскочил наземь и сделал знак Дирайсу.

Вентриец натянул тетиву и послал стрелу прямехонько в золото.

У Кебры упало сердце. Он молча смотрел, как вентрийские солдаты, высыпав на поле, поднимают Дирайса на руки.

— Ох и дурак же ты, — шепнул, подойдя к нему, король. — Хотя и поступил благородно.

Сканда передал ему Серебряную Стрелу, и Кебра стал ждать, когда ликование противной стороны немного утихнет. Дирайса опустили на землю, и он, низко поклонившись Кебре, сказал:

— Этот день я буду помнить всю свою жизнь.

— Я тоже, — ответил Кебра, вручая ему стрелу.

—Я сожалею, что зрение тебя подвело, — с новым поклоном молвил вентриец.

Кебра отвернулся и зашагал прочь в полном одиночестве.

Растерянный, ошеломленный Зубр смотрел ему вслед.

— Зачем он это сделал? — спросил гигант, прижимая к пораненной щеке мокрую от крови тряпицу.

— Он человек чести, — ответил Ногуста. — Пошли зашьем твою рану.

— При чем тут честь? Мне долги платить надо!

— Слишком долго объяснять, — сказал Ногуста и повел Зубра к лекарской палатке. Позаимствовав там кривую иглу с ниткой, он стал зашивать Зубру щеку. Всего понадобилось десять швов, и кровь продолжала просачиваться между ними. Ссадины у Зубра на лбу, более мелкие, в штопке не нуждались и уже подсыхали понемногу.

— Здорово он меня подвел, — ворчал Зубр. — Всех нас подвел.

— Ты несправедлив к нему, — мягко сказал молчавший до сих пор Дагориан. — Он прекрасно поступил. Вентрийца все время высмеивали, и кто-то выпустил голубя, чтобы ему навредить.

— Еще бы он не выпустил, — буркнул Зубр. — Я небось ему заплатил за это.

— Из-за тебя мне стало стыдно, что я дренай, — с внезапным холодом отрезал Дагориан и ушел.

— Чего это он? — удивился Зубр. — С ума, что ли, все посходили?

— Ты иногда бываешь непроходимым болваном, дружище. Ступай-ка лучше в казарму да отдохни.

— Нет, я хочу поглядеть на фокусы Калижкана. Вдруг дракон будет?

— Спроси его, будет ли дракон. — Ногуста показал на скамью, где сидел седобородый чародей, окруженный детьми.

— Да ну его. Не люблю колдунов. Пойду соберу свой выигрыш и напьюсь.

— А долги как же?

— На той неделе мы уезжаем, — засмеялся Зубр. — Пусть ищут меня в Дренане, коли охота.

— Значит, слово «честь» для тебя пустой звук? Ведь люди поверили тебе на слово. Ты пообещал им расплатиться, а теперь хочешь стать мошенником, которому веры быть не может.

— С чего это ты так раскипятился?

— Все равно не поймешь, хоть на лбу тебе вырежь! — рявкнул Ногуста. — Иди и напейся. Всякий должен делать то, что у него лучше всего получается. — Он оставил Зубра и пошел через луг. У королевского павильона его перехватил Антикас Кариос.

— Здорово, служивый. Хитро ты подловил Цереза, хвалю. Я часто предупреждал его, чтобы не слишком заносился — теперь уж больше не придется.

Ногуста хотел пройти дальше, но вентриец заступил ему дорогу.

— Король желает, чтобы ты развлек его гостей перед скачками.

Сканда, увидев, что Ногуста идет к павильону, улыбнулся ему и сказал что-то Маликаде.

— Примите мои поздравления по случаю дня вашего рождения, государь, — с низким поклоном произнес Ногуста.

Сканда подался вперед.

— Я рассказывал принцу Маликаде, как искусно ты бросаешь ножи — но он, боюсь, сомневается в моих словах.

— Как можно, ваше величество! — вознегодовал Маликада.

Король хлопнул его по плечу и встал.

— Ну, что ты покажешь нам сегодня, приятель?

Ногуста попросил принести мишень для стрельбы из лука. Вокруг него уже собирался народ. Ногуста достал из ножен на перевязи пять метательных ножей и взял их в левую руку.

— Она достаточно велика для тебя? — спросил Маликада, когда мишень шестифутовой высоты поставили в десяти футах от Ногусты. Вентрийские офицеры засмеялись над его шуткой.

— Сейчас мы уменьшим ее, ваше высочество. Не угодно ли вам стать перед ней?

Улыбка застыла на лице Маликады, и он бросил взгляд на короля.

— Либо вы, либо я, мой друг, — сказал Сканда. Тогда Маликада сошел вниз и стал перед мишенью, не сводя темных глаз с Ногусты.

— Не шевелитесь, ваше высочество, — предупредил тот. Ногуста подкинул в воздух один из ножей и поймал его.

То же самое он проделал с остальными, причем каждый взлетал выше предыдущего. В конце концов все ножи завертелись в воздухе одновременно, сверкая на солнце. Зрители замерли в полном молчании. Ногуста, продолжая жонглировать, стал медленно пятиться, пока не оказался в десяти шагах от Маликады.

Тот пристально следил за мельканием клинков. Теперь он как будто стал спокойнее, но его сощуренные глаза смотрели не мигая. Внезапно Ногуста выбросил вперед правую руку, и один из ножей воткнулся в мишень на дюйм от левого уха Маликады. Принц вздрогнул, но остался на месте. По его правой щеке поползла струйка пота. Ногуста жонглировал четырьмя оставшимися ножами. Взмах руки — и следующий клинок вонзился у правого уха принца. Третий и четвертый отметили ширину плеч.

Поймав последний нож, Ногуста поклонился Сканде, и зрители во главе с королем разразились рукоплесканиями.

— Рискнешь метнуть вслепую или представление уже окончено? — спросил Сканда.

— Как вашему величеству будет угодно.

— А вы что скажете, мой друг? — спросил король у Маликады. — Хотите, чтобы он метнул вслепую?

Маликада с улыбкой отошел от мишени.

— Я признаю, что он мастер, ваше величество, но перед слепцом с ножом в руке стоять не желаю. — В толпе засмеялись и зааплодировали, а принц вернулся на свое место.

— Ну а я хочу посмотреть. — Сканда спустился вниз и стал перед мишенью. — Смотри же не подведи, старина. Быть убитым в собственный день рождения — дурной знак для короля.

Антикас Кариос завязал Ногусте глаза черным шелковым шарфом. Какое-то мгновение чернокожий стоял неподвижно, потом крутнулся на каблуке, описав полный круг, и нож мелькнул в воздухе. Толпа дружно ахнула — всем показалось, что нож вонзился королю в горло. Сканда поднял руку и потрогал костяную рукоять, торчащую в дереве рядом с его сонной артерией. Ногуста снял повязку, и король под крики и рукоплескания подошел к нему.

— На мгновение ты заставил меня поволноваться.

— Вы слишком рискуете, ваше величество.

— Только ради риска и стоит жить, — усмехнулся Сканда и вернулся в павильон. Ногуста собрал ножи, спрятал их в ножны и пошел своей дорогой. За ним на почтительном расстоянии следовали трое человек.

Как и предсказывал Негуста, Дагориан вышел в финал и встретился в последнем бою с Антикасом Кариосом. Вентриец орудовал мечом с проворством, которого Ногусте ни у кого еще не доводилось видеть — его клинок казался мерцающим размытым пятном. Трижды он пробивал защиту Дагориана и касался его стеганого нагрудника. Недолгий поединок завершился его безоговорочной победой.

Дагориан, учтиво дождавшись, когда Антикасу вручат Серебряную Саблю, снова смешался с толпой. Ногуста похлопал его по плечу:

— Вы хорошо дрались. Рука у вас быстрая и глаз хороший, но узкая стойка портит все дело. Вы слишком близко ставите ноги и теряете равновесие, когда он атакует.

— При всем при том он самый грозный боец из всех, которых я знаю, — сказал Дагориан.

— Грозен, как сама смерть.

— А ты мог бы его побить?

— Нет, не мог бы — даже в лучшие годы.

Стемнело, и Калижкан вышел на середину луга. Он поднял свои тонкие руки, и в небо из них ударили два пучка яркого света. В воздухе свет рассыпался звездами, которые слились в рогатую голову — голову бога-нетопыря, Анхарата. Вокруг него загорелись изображения других богов и богинь вентрийского пантеона. Они кружились, заливая светом все небо. Затем между звездами появился скачущий галопом всадник на белом коне. Он несся прямо на зрителей, прекрасный собой, в сияющих доспехах, с высоко поднятым мечом. Оказавшись в кругу богов, он поднял коня на дыбы, снял шлем, и толпа взревела, узнав Сканду, царя царей, которому покоряются даже боги. Картина продержалась еще несколько мгновений и вновь сменилась волшебными звездами, освещающими путь к трем воротам парка.

Экипажи знати подкатывали к павильону. Король и Маликада сели вместе, и Сканда, медленно продвигаясь к воротам, махал народу рукой. Следом валили пешие. Ногуста распрощался с Дагорианом.

Ночь опустилась на луг, и рабочие принялись разбирать павильон и палатки.

К шатру Калижкана подъехала одинокая повозка. Четверо человек, выйдя из нее, поглядели по сторонам и вынесли из шатра шесть окровавленных детских трупиков.

Ногуста шел по городским улицам, снедаемый тревогой. Толпа редела: многие заходили в таверны или устремлялись к освещенным площадям, где стояли продажные женщины. Причиной тревоги были, однако, не те трое, что шли за ним по пятам (их Ногуста давно уже заметил), но талисман у него на груди. Порой видения не посещали Ногусгу целый год, но сегодня он увидел сразу три картины, яркие и живые. О первой он рассказал Дагориану, вторую утаил: в ней молодой офицер лежал окровавленный на каком-то каменном мосту. В третьем видении, наиболее таинственном из всех, сам Ногуста сражался с неким воином в черных доспехах. Его противник не был человеком, и каждый раз, когда их клинки сходились, между ними проблескивала молния, а над поединщиками нависала тень огромных крыльев. Ногуста вздрагивал, вспоминая об этом. Видение явилось ему во время магического представления Калижкана. Быть может, колдовство как-то повлияло на талисман, заставило показать ложную картину? Ногуста очень на это надеялся.

Зима еще давала о себе знать после заката солнца: вода, правда, не замерзала, но холод чувствовался. Ногуста, подняв голову, втягивал в себя запахи ночи, горячей пряной еды, дыма от костров, уличной толпы. Из-за того последнего видения он чувствовал себя точно в ночь перед боем, когда самый воздух заряжен напряжением.

На Фонарном рынке он остановился у лотка с посудой и дешевыми украшениями, чтобы украдкой взглянуть назад. Двое его преследователей разговаривали между собой, третьего он не видел. Ногуста окинул быстрым взглядом толпу. Третий стоял чуть впереди, в темном подъезде какого-то дома.

Ногуста не хотел убивать этих троих — ведь они всего лишь выполняли приказ своего командира. Но ускользнуть от них было не так-то просто. К Ногусте подошла молодая женщина, белокурая, с накрашенным лицом. Он улыбнулся ей и позволил увести себя в переулок. По узкой лестнице они поднялись в каморку с грязной постелью. Ногуста заплатил женщине и выглянул в окошко. Трое поджидали его, затаившись во мраке.

— Есть тут другой выход? — спросил он девицу.

— Есть. За этой занавеской коридор, который выводит на задворки.

— Спасибо. — Ногуста хотел уйти, но она скинула платье и легла. Лунный свет играл на ее пышной груди и белых бедрах. Пусть их ждут на холоде, подумал Ногуста с усмешкой и подошел к постели.

Часом позже он прошел по коридору к задней двери. Тревога еще более окрепла в нем, а он давно привык полагаться на свое чутье. Вспомнив тот давний случай со львом, он улыбнулся. Та ночь, как и эта, была холодной и ясной. Он проснулся, раздувая ноздри, от ощущения опасности. Вооруженный только ножом, четырнадцатилетний Ногуста вышел из дома. Отцовские лошади, охваченные беспокойством, сбились в плотную кучу, а потом через огородку загона перескочил лев. В тот же миг Ногуста метнул свой нож. Лезвие вонзилось льву в бок, и тот, испуганно взревев, повернулся к мальчику. Ногуста припустил к амбару, зная, что лев все равно догонит его. Но Паларин, вожак табуна, огромный вороной жеребец семнадцати ладоней в холке накинулся на зверя и стал молотить его копытами. Лев, спасаясь, отскочил в сторону и все-таки погнался за мальчиком. Ногуста успел добежать до амбара, схватил вилы и как раз вовремя обернулся назад. Лев, прыгнув, напоролся на зубья, однако в агонии разодрал грудь Ногусте и сломал ему три ребра.

Ногуста, шагая во мраке, улыбнулся снова. В умении обращаться с лошадьми братья всегда его превосходили, но в тот раз он сделался героем, спасшим табун. О таком и вспомнить приятно. От Паларина произошло еще много славных боевых коней, в том числе и Звездный, скакун короля.

«Теперь и он постарел, как и я», — подумал Ногуста со вздохом. Даже в скачках сегодня не участвовал — говорят, что он болен. Ногуста решил назавтра отыскать коня и посмотреть, хорошо ли его лечат.

Перекусив в маленькой таверне, он направился к казармам. Он не сомневался, что преследователи, потеряв его, будут ждать именно там. Дальнейшее будет зависеть от того, насколько они искусны. Если не слишком, он их просто обезвредит, но сильных врагов ему придется убить. Мысль не из приятных. Ногуста в своей жизни поубивал немало народу, и теперь ему хотелось одного: вернуться в свои горы и разыскать одичавший табун. Это придаст хоть какой-то смысл тем годам, что ему еще остались. Мысли Ногусты обратились к Сканде. Король храбр, и войска обожают его. Он умен и обаятелен, и все же в нем чего-то недостает. В нем чувствуется какая-то холодная пустота, куда нет доступа человеческому теплу. Ногусте он тем не менее нравится — Да и кому бы он не понравился? Король способен быть поистине великодушным — и в то же время тщеславным, ревнивым, невероятно злобным. Возможно, короли все такие. Возможно, такова природа властолюбивых людей.

Звезды и луна светили ярко, озаряя ему путь. Когда из казарменной пекарни запахло свежим хлебом, он замедлил шаг. Немного впереди улица, по которой он шел, пересекалась с широкой Дорогой Света. Старые казармы стояли по ту сторону проспекта, за статуями императоров. Ногуста остановился. Где-то там ждут его трое человек с ножами или короткими мечами — он их не знает, однако им приказано его убить. Ногуста не испытывал к ним ненависти: они всего лишь солдаты, выполняющие приказ.

Умирать он, впрочем, тоже не собирался. Набрав в грудь воздуха, он перешел через Дорогу Света. По обеим ее сторонам горели на высоких столбах фонари, и бронзовые изваяния императоров блестели, как золотые.

Около статуи короля Горбена из темноты навстречу ему выскочили двое, оба с ножами. Ногуста, подпустив их поближе, пнул первого по колену. Удар, хотя и не слишком меткий, сбил нападавшего с ног. Ногуста отбил в сторону нож второго и двинул врага в челюсть. Тот тоже упал, но сразу же вскочил. Первый так и сидел на земле — вывихнутое колено больше его не держало. Однако он метнул в Ногусту свой нож. Ногуста откачнулся, и нож звякнул о постамент статуи Горбена. Второй убийца приближался опять, на этот раз с большей опаской. Ногуста поджидал его, не двигаясь с места. Тот ринулся вперед, и Ногуста, схватив его за руку, боднул головой и расквасил ему нос. Убийца со стоном обмяк, привалившись к чернокожему. Ногуста стукнул его ребром ладони по шее, и он беззвучно рухнул. Третий все еще не показывался.

Только тридцать шагов отделяли Ногусту от ворот казармы. Он оглянулся. Вентриец с поврежденным коленом дотащился до своего товарища и сел рядом с ним. Ногуста уже дошел до ворот, когда услышал шорох. Он пригнулся, и нож просвистел по воздуху над его головой. Третий действовал быстро и напал, когда Ногуста еще не успел распрямиться. Ногуста, двинув локтем назад, угодил ему по ребрам и тут же, резко повернувшись, нанес удар левой в лицо. Вентриец в ответ врезал ему кулаком по скуле. Ногуста ударился затылком о каменную мостовую. Перед глазами заплясали искры, и он едва не лишился сознания. Оба врага сцепились, и вентриец вытащил другой нож. Ногуста, собрав последние силы, ткнул его выпрямленными пальцами в горло. У вентрийца перехватило дыхание, и он отшатнулся назад. Ногуста сгреб его за рубаху и отшвырнул вбок, потом поднялся и саданул ногой под челюсть. Он занес было ногу для второго удара, но вентриец уже лежал без сознания.

Задыхающийся, обессиленный Ногуста повалился на скамью под сводом ворот, думая, что легче было бы убить их всех.

Надев плащ с капюшоном для защиты от ночного ветра, Ульменета медленно поднималась к беломраморному храму на вершине холма. Усталая, с горящими икрами подошла она к раскрытым воротам — а ведь когда-то в Дренане она бегала по горам просто так, ради удовольствия. Да, в то время она была тоненькой и быстрой, и телесные усилия только радовали ее. Теперь ее огрузневшая плоть для нее не радость, а бремя. Она присела на ступени храма, чтобы отдышаться и унять расходившееся сердце.

Мимо, поклонившись ей, прошел молодой священник в белых одеждах. Ульменета следом за ним вошла в храм и склонилась перед алтарем. Обмакнув палец в чашу со святой водой, она начертила на лбу круг, прошла назад и села в нише под вырезанными на камне виноградными лозами.

К ней подошел другой священник — высокий, лысеющий, с большим носом и слабым подбородком.

— Чего ты ищешь здесь, матушка? Глас Оракула ныне безмолвствует.

— Глас мне не нужен.

— Что же привело тебя сюда в столь поздний час? — Голубые глаза священника, одетого в серое облачение верховного брата, смотрели устало и отрешенно.

— Имеешь ли ты дар ясновидения? — спросила женщина.

— Увы, нет. Я все еще ученик в подобных делах. Однако надеюсь, что однажды завеса раздернется передо мною. Какой помощи ты ищешь?

— Я ищу место, где нет демонов.

Услышав это, он изменился в лице и осенил себя знаком Хранящего Рога.

— Не следует произносить здесь подобных слов, — молвил он уже не столь дружелюбно.

— Где же еще, как не здесь? — улыбнулась она и добавила, видя его смятение: — Не пугайся. Нет ли среди ваших братьев провидца?

— Был один, отец Аминиас, но на прошлой неделе он умер. Это опечалило всех нас — он был хороший человек.

— Он умер от болезни?

— Нет. Какой-то безумец напал на него, когда брат наш исполнял свой пастырский долг. Он набросился на бедного Аминиаса, вопя во всю глотку, и нанес ему множество ударов ножом.

— И больше провидцев у вас не осталось?

— Нет, матушка, не осталось. В наше время такой Дар становится необычайной редкостью.

— При том, что он никогда не был нужен так, как теперь, — заметила Ульменета и встала.

— Ты упомянула о… нечистой силе. Отчего это?

В глазах священника появился страх, и Ульменета произнесла:

— Не в твоей власти помочь мне.

— Тем не менее я буду благодарен, если ты просветишь меня.

Ульменета помолчала. С первого взгляда священник показался ей слабым человеком, но присмотревшись к нему получше, она подумала, что, возможно, приняла за слабость его обостренную чувствительность. Ей отчаянно требовалось кому-то довериться, и она снова села.

— Кто-то вызывает сюда демонов. Они повсюду, и число их растет. У меня есть глаза, чтобы их видеть, но недостает разума, чтобы понять, для чего они здесь.

— Отец Аминиас говорил то же самое, — сказал священник, садясь рядом с ней. — Он полагал, что здесь действует чародей великой силы. Я сам этих… созданий не вижу и не знаю, как с ними бороться — даже если бы мне вздумалось вступить с ними в бой. — Священник слабо улыбнулся. — Кто ты, матушка?

— Монахиня Ульменета, приближенная королевы Аксианы.

— Что ты надеялась обрести здесь?

— Ответ. Мне явились три видения, и я ни в одном не нахожу смысла. — Ульменета рассказала священнику о четырех воинах и белой вороне, о демонах подо льдом и о принесенном в жертву императоре.

— Твоим Даром я никогда не был наделен, — сказал он, выслушав ее, — зато я владею Даром Толкования. Видения твои правдивы. Ты не одинока — есть и другие мистики, способные видеть такие же картины, называемые «кираз». Первая сцена касается причины зла, вторая показывает, как это зло проявится. С третьей сложнее. В ней часто можно увидеть не только главных героев, но также и ключ к решению задачи. Рассмотрим подробно то, что ты видела. Демон Озера — причина — не просто аллегория. Ты сказала, что он явился из-подо льда. Если я правильно толкую, озеро символизирует врата между нашим и его миром. Ты говоришь, что он, как дым, вошел в тело человека, значит, он овладел этим человеком — и, что еще важнее, овладел, уже умертвив его. Мы имеем дело с демоном, вселившимся в труп. Отсюда следует, что сила этого демона велика и что он обитает ныне в мире людей. Он-то и вызывает сюда тех, кого ты видела над городом. Остается разгадать его цель.

Принесенный в жертву император — тоже не просто символ. Когда он погиб, ходили разные слухи, и тела его так и не нашли. Любопытнее всего голос, который ты слышала. «Грядет день Воскресения, ибо ты первый из трех». Здесь число «три» возникает снова, но кому же предстоит воскреснуть? И кто другие двое? Это суть стоящей перед нами задачи. Для достижения цели Демона в жертву следует принести троих, и один уже принесен.

Наконец, сцена в лесу, где вас с королевой защищает горстка солдат. Три старика и юноша — все, что стоит между вами и неким страшным злом. Ключ здесь, я думаю, в той, кого вы оберегаете. Аксиана, судя по всему, одна из трех. Это вполне объяснимо, поскольку первым был ее отец. Возможно, в их роду есть нечто, потребное Демону. Вот все, что я могу сказать тебе, Ульменета, — развел руками священник.

— Не попытаться ли мне найти этих солдат?

Он покачал головой:

— То, что ты видела, осуществится независимо от того, найдешь ты их или нет.

— Ты ничего не сказал о белой вороне, — заметила она.

— Верно, не сказал — да мне и не надо было. Ты сама знаешь, что это означает.

— Знаю, — устало подтвердила она. Ей не хотелось покидать это тихое прибежище. Над алтарем был вырезан знак Эмшараса — тонкая рука, держащая полумесяц. — Я думала, это храм Истока. Странно видеть полумесяц в таком месте.

— Ты полагаешь, что Эмшарас — злое существо?

— Разве он, по преданию, не был демоном?

— На самом деле он был духом, одним из Ветрожителей. Слово «демон» придумано людьми. У нас в храме хранятся древние свитки и даже золотые листы, где выгравированы сказания. Изучая их долгие годы, я стал восхищаться Эмшарасом и верить, что им руководил Исток. Разве тебе еще не доводилось читать сказания о Демоновой войне?

— Только вкратце. Тысячи лет назад Эмшарас и его брат Анхарат стали врагами. Эмшарас стал на сторону людей, примкнул к войску Трех Королей и изгнал демонов из нашего мира. Вот и все, что я знаю.

— Если быть честным, то это все, что знаем мы все. Ноты заметила, что число «три» фигурирует и здесь? Это недаром: в нем заложен великий мистический смысл. Впрочем, он не просто изгнал демонов — он произнес Великое Заклятие и заставил Ветрожителей уйти.

— Но теперь они возвращаются.

— Похоже на то, — согласился священник.

Как только рассвело, Банелион вызвал к себе двадцать старших офицеров. Все они были ветераны, и многие служили вместе с ним более тридцати лет. Люди, выжившие в сражениях, крепкие и жилистые, с решительным взглядом и железной волей. Они становились навытяжку вокруг него, заполняя шатер. Никто до сих пор не обвинял Белого Волка в сентиментальности, но среди них он чувствовал себя в кругу семьи. Они были его братьями, его сыновьями. Он воспитывал их всех, учил, вел за собой по свету. Теперь он поведет их домой, на отдых, всеми заслуженный, но мало кому желательный.

Банелион редко смотрелся в зеркало — эту тщеславную привычку он утратил лет в шестьдесят. Сейчас, глядя на этих людей, он чувствовал весь груз своих лет. Он помнил их яркоглазыми, со свежими лицами, с сердцами, исполненными стремления служить своей отчизне — служить ей и спасать ее.

— Никаких послаблений в дисциплине, — сказал он. — С нами идут тысяча восемьсот человек, и все они теперь частные лица. Но разболтанную орду я в Дренан вести не намерен. Каждый, кто отправится с нами, будет считаться солдатом, подчиняться дисциплине и выполнять мои приказы. Всех, кто не согласен, гоните прочь. Каждый солдат будет получать в месяц серебряную полукрону из моих личных денег, а офицер — пять крон. Жалованье будет выплачено после нашей высадки в Дрос-Пурдоле. Вопросы?

Вопросов было много. Банелион около часа обсуждал с офицерами подробности последнего совместного похода, а затем отпустил их.

Еще полчаса он, в одиночестве сидя на своей койке, обдумывал трудности, которые могут возникнуть во время путешествия. Только решив предварительно, как будет с ними справляться, он позволил своим мыслям перейти к опасности, грозящей ему со стороны Маликады.

Банелион сам сказал Дагориану, что королю нет больше дела до судьбы своего старейшего генерала, однако он все-таки не думал, что Маликада осмелится подослать к нему убийц. Это вызвало бы возмущение в армии и повредило королевским планам вторжения в Кадию, которому предстояло начаться через три дня. Если Белый Волк будет убит, Сканде придется назначить следствие. Нет, Маликада станет действовать более тонко. Наймет какого-нибудь дреная, затаившего против Банелиона обиду. Таких найдется много — солдаты, подвергшиеся наказанию за мелкие провинности, младшие офицеры, считающие себя обойденными в звании, и старшие, прилюдно получавшие от генерала выговоры. А ведь есть еще и разжалованные, улыбнулся Банелион. Если Маликада предложит хорошую сумму, охотников будет столько, что они просто затопчут злополучного Белого Волка.

Банелион налил себе воды, продолжая размышлять. Все это так, но если убийцу возьмут живым и допросят под пыткой, полученная им плата перестанет быть тайной, и подозрение опять-таки падет на Маликаду, через кого бы он там ни. провернул эту сделку. Нет, это тоже не годится — слишком уж грубо для вентрийского лиса.

Что же тогда? Банелион поднес кубок к губам и помедлил, глядя в его прозрачное содержимое. Да, яд всего вероятнее, и веселого в этом мало. Банелион отставил кубок. Отныне он будет есть из общего котла, становясь в одну очередь со своими людьми.

Полагая, что рассмотрел все вероятности, Банелион успокоился — и напрасно.