53

Когда в Арктику приходит лето, толща льда покрывается трещинами и неохотно расходится, открывая студеные черные воды Берингова моря.

Нечто подобное творилось в тот момент в моей голове. Поразительное открытие Катрин Варель разом замкнуло адский круг моих приключений. Единственное существо в мире могло просветить мое погрузившееся во мрак сознание: моя приемная мать Нелли Бреслер.

Изо всех сил давя на педаль газа, я мчался к центру Франции. Через шесть часов, ближе к рассвету, я проехал Клермон-Ферран, потом стал искать дорогу к городку Вилье, расположенному в нескольких километрах восточнее. Часы на панели автомобиля показывали пять тридцать. Наконец фары осветили небольшую деревню. Я проехался в одну сторону, потом в другую и наконец нашел дом Бреслеров. Я поставил машину у каменной ограды.

Светало. Позолоченный осенью пейзаж напоминал лес, объятый пожаром. Повсюду был разлит несказанный покой. Вдоль высоких трав тянулись ровные черные каналы, деревья, растерявшие листву, цеплялись ветками за монотонное серое небо. Я вошел во двор замка, вымощенный камнем и имевший форму подковы. Слева я заметил Жоржа Бреслера: он уже был на ногах и что-то делал около просторных клеток, где встряхивали крыльями птицы пепельного цвета. Он стоял ко мне спиной и не мог меня заметить. Я молча пересек лужайку и прошел в дом.

Внутри все было из камня и дерева. Широкие высокие окна, прорубленные в огромных глыбах, выходили в обширный сад. Массивная дубовая мебель распространяла густой запах воска. На плитах пола лежали четкие тени от кованых люстр. Здесь царила суровая атмосфера Средневековья, витал дух жестокой и слепой знати. Я находился в убежище, где можно было спрятаться от быстротечного времени. В настоящем логове сказочных людоедов, не желающих расставаться со своими богатствами.

– Кто здесь?

Я обернулся и увидел Нелли, ее худенькую фигурку, узкие плечи, бледное как мел, иссушенное алкоголем лицо. Она узнала меня, прислонилась спиной к стене, чтобы не упасть, и пробормотала:

– Луи... Что вы здесь делаете?

– Я приехал, чтобы поговорить о Пьере Сенисье.

Нелли, пошатываясь, подошла поближе. Я заметил, что ее седой, слегка голубоватый парик съехал набок. Судя по всему, моя приемная мать не спала всю ночь и уже была пьяна. Она повторила:

– О Пьере... О Пьере Сенисье?

– Да, – спокойно ответил я. – Мне кажется, я уже достаточно повзрослел. Пора сказать правду, Нелли.

Старая женщина опустила глаза. Я увидел, как она несколько раз медленно моргнула, и на ее губах застыла едва заметная улыбка. Она прошептала: «Правду...» Потом более уверенной походкой направилась к круглому столику, на котором стояло множество графинов. Она наполнила два стакана и один из них протянула мне.

– Я же не пью, Нелли. И сейчас еще слишком рано.

Она настаивала:

– Выпейте, Луи, и сядьте. Так вам будет лучше.

Я не стал спорить и послушно сел, выбрав кресло у камина. Меня с новой силой стала бить дрожь. Я глотнул виски. Алкоголь обжег меня, и стало легче. Нелли села напротив меня так, что лицо ее оставалось в тени. Она поставила на пол рядом с собой небольшой графин виски, потом одним глотком осушила стакан. И снова его наполнила. На ее щеках заиграл легкий румянец, к ней вернулась обычная уверенность. Она начала свой рассказ, обращаясь ко мне на «ты».

– Такие события не забываются, Луи. Они оставляют глубокий след в сердце, они – будто надпись на мраморе могильной плиты. Не представляю, откуда тебе стало известно имя Пьера Сенисье. Не представляю, что именно тебе удалось узнать. Не представляю, как ты извлек на свет божий тайну, охраняемую надежнее всего на свете. Но это не важно. Луи, пробил час правды, а для меня, быть может, и час освобождения.

Пьер Сенисье родился в семье богатых парижских буржуа. Его отец, Поль Сенисье, был всеми уважаемым магистратом, в свое время имел большое влияние и, не дрогнув, пережил несколько смен власти. Это был суровый, молчаливый, жестокий человек, которого побаивались; он воспринимал мир как хрупкое сооружение, подвластное его могучей руке. Вначале века жена в течение нескольких лет родила ему троих сыновей. Всем им прочили прекрасное будущее, но вскоре у них проявились признаки вырождения и слабоумия. Отец был вне себя от ярости, но крупное состояние позволило ему сохранить видимость благополучия. Старший сын, Анри, горбатый и умственно отсталый, отправился «присматривать за замками» – тремя обветшалыми домами в родовых нормандских поместьях. Доминик, самый здоровый физически, пошел в армию и с помощью протекции дослужился до приличного звания. Что касается Рафаэля, младшего, менее глупого и более изворотливого, то он стал священником. Он получил сан епископа в каком-то забытом Богом уголке, неподалеку от земель Анри, а потом о его существовании вовсе забыли.

В те времена Поля Сенисье уже не интересовали три его сына. Он полностью сосредоточился на четвертом, Пьере, родившемся в тридцать третьем году. Полю тогда уже исполнилось пятьдесят. Его супруга, будучи не намного моложе, подарила ему дитя и тут же скончалась, словно выполнив свой последний долг.

Пьер стал во всех отношениях благословением для отца. Казалось, что этот необыкновенный малыш собрал в себе все способности, все таланты вырождающегося семейства. Старик отец полностью посвятил себя воспитанию сына. Он сам учил его читать и писать. Жадно следил за тем, как развивается ум ребенка. Когда Пьер достиг порога зрелости, Поль Сенисье стал надеяться, что сын изберет такой же путь, как и отец, и станет магистратом. Но Пьер хотел заниматься медициной. Отец подчинился его желанию. Он чувствовал, что личностью ребенка движет истинное призвание. И не ошибся. К двадцати трем годам Сенисье-сын уже был первоклассным хирургом, специализировавшимся на кардиологии.

Тогда-то я и познакомилась с Пьером. Он был постоянным предметом разговоров в нашем замкнутом мирке – в среде праздных и разборчивых отпрысков богатых и высокопоставленных семей. Пьер был большой, гордый, суровый. Казалось, даже его тело хранит какую-то неизреченную тайну. Я помню, как мы устраивали танцевальные вечера. Чопорные собрания, где мы собирались узким кругом, словно пугливые дикие звери, обессиленные этой изоляцией от всего мира. Девочки надевали платья своих матерей, мальчики облачались в старые жесткие смокинги. Во время этих вечеринок мы, девочки, ждали только одного человека – Пьера Сенисье. Он уже принадлежал к миру взрослых, ответственных людей. Едва он появлялся, все вокруг него менялось. Люстры, платья, напитки – все кружилось и сверкало только для него.

Нелли замолчала и опять наполнила стакан.

– Я сама познакомила Пьера Сенисье с Мэри-Энн де Монталье. Мэри-Энн была моей близкой подругой. Эта худенькая блондинка вечно ходила с всклокоченными волосами, словно только что оторвала голову от подушки. Больше всего в ее внешности потрясала бледная кожа: белоснежная, прозрачная, неповторимого оттенка. Мэри-Энн родилась в семье французских колонистов, еще в девятнадцатом веке обосновавшихся в Африке, на диких землях. Поговаривали, что из боязни вступить в связь с чернокожими и испортить свою породу, они предпочитали заключать кровосмесительные браки, чем и объяснялась анемичность девушки.

В тот самый миг, когда Мэри-Энн увидела Пьера Сенисье, она влюбилась в него без памяти. Я втайне пожалела о том, что их познакомила. Между тем судьба их была предрешена. Очень скоро любовь Мэри-Энн переросла в тревогу, потом в скрытую тоску, и она совсем отгородилась от мира. Чем дальше, тем больше разгоралось в ней темное пламя, придававшее ей еще большую прелесть. В январе пятьдесят седьмого Пьер и Мэри-Энн поженились. Во время свадебного обеда она шепнула мне: «Нелли, я погибла. Я это знаю, но таков мой выбор».

Тогда же я встретила Жоржа Бреслера. Он был старше меня, писал стихи и сценарии. Он мечтал путешествовать и заниматься дипломатией, «как Клодель или Мальро», – так он говорил. В те годы я была хорошенькой, беззаботной и легкомысленной, я все реже виделась с моими прежними знакомыми и сохраняла связь только с Мэри-Энн: она регулярно мне писала. Так я и узнала о подлинной натуре Пьера Сенисье, ее супруга, от которого она только что родила мальчика.

В пятьдесят восьмом году Сенисье занимал высокую должность в отделении сердечной хирургии клиники «Питье». Ему было двадцать пять лет, перед ним открывалась блестящая карьера, но внутри него жила непреодолимая склонность к Злу. Мэри-Энн рассказывала мне об этом в письмах. Изучив прошлое своего мужа, она обнаружила в нем страшные темные пятна. Однажды в студенческие годы Сенисье застали, когда он производил какие-то операции на живых котятах. Очевидцы сначала решили, что у них галлюцинации: под сводами медицинского факультета разносились жуткие вопли, крохотные тела животных извивались от боли. Позже его заподозрили в преступных экспериментах над неполноценными детьми в приюте еврейского квартала. На телах маленьких дебилов находили раны, порезы, ожоги необъяснимого происхождения.

Сенисье пригрозили лишением права практиковать, но в шестидесятом году случилось великое событие. Пьер Сенисье успешно сделал уникальную операцию: пересадил человеку сердце шимпанзе. Пациент прожил лишь несколько часов, но для хирургии это было большой победой. Все забыли о мрачных подозрениях. Сенисье стал национальной гордостью, его приветствовал весь научный мир. Двадцатисемилетний хирург даже получил орден Почетного легиона из рук самого генерала де Голля.

Еще через год умер старик Сенисье. По завещанию почти все его состояние перешло к Пьеру, который на эти средства открыл частную клинику в Нейи-сюр-Сен. В считанные месяцы его клиника имени Пастера стала весьма популярным заведением, куда приезжали лечиться самые богатые люди со всей Европы. Пьер Сенисье находился на вершине славы. Тогда-то и началась его гуманитарная деятельность. На территории большого сада, окружавшего клинику, он начал строительство сиротского приюта, чтобы там могли жить и воспитываться дети бедняков, в особенности цыган. Его громкое имя помогло ему в короткие сроки собрать значительные суммы государственных средств, а также пожертвований от предприятий и огромного числа частных лиц.

Я услышал, как графин тихонько звякнул о стакан, потом забулькала жидкость. Прошло еще несколько секунд, и Нелли прищелкнула языком. В моей голове совпадения постепенно выстраивались в цепочку реальных событий. Они поднимались как темная волна.

– И тут все рухнуло. Тон писем Мэри-Энн стал совсем другим. Теперь это были не дружеские послания, а жуткие признания человека, совершенно потерявшего вкус к жизни. – Нелли усмехнулась. – Я не сомневалась, что моя подруга лишилась рассудка. Я не могла поверить в то, о чем она рассказывала. По ее словам, в учреждении Сенисье процветала изощренная жестокость. Ее супруг устроил в подвале операционный блок, сам тщательно запирал его и производил там опыты на детях: делал им какие-то чудовищные пересадки органов, резал их без наркоза, подвергал бесконечным пыткам.

Одновременно в полицию поступали многочисленные заявления от цыганских семей. В клинике имени Пастера было решено произвести обыск. Связи и влиятельные друзья в последний раз спасли Сенисье. Предупрежденный о грядущем визите полиции, он устроил пожар в зданиях своего заведения. Еле-еле успели эвакуировать детей с верхних этажей и больных из клиники. Удалось избежать самого худшего. По крайней мере, такова была официальная точка зрения. Потому что из подпольной лаборатории и из операционного блока живым никто не вышел. Сенисье запер камеру пыток и сжег детей с пересаженными органами.

Кое-как провели расследование и сделали вывод, что пожар возник в результате несчастного случая. Выживших детей вернули в семьи или перевели в другие больницы, а дело закрыли. Мэри-Энн в последний раз написала мне – какая ирония! – что ее муж «излечился», что они вместе едут в Африку, чтобы облегчить жизнь негров и лечить их. Тогда же Жоржу предложили дипломатический пост в Юго-Восточной Азии. Он уговорил меня поехать с ним, был ноябрь шестьдесят третьего, мне исполнилось тридцать два года.

Внезапно в вестибюле зажегся свет. Появился старик в шерстяном жилете – Жорж Бреслер. Он держал на руках тяжелую крупную птицу, всю в грязи. На пол летели серые перья. Старик собрался было зайти в комнату, но Нелли остановила его:

– Уйди отсюда, Жорж.

Он совершенно не удивился такому жесткому отпору. Не удивился и тому, что я здесь. Нелли закричала:

– Уйди!

Старик развернулся и исчез. Нелли сделала еще глоток виски и рыгнула. По комнате разнесся густой запах виски. Снаружи просачивался дневной свет. Теперь я мог хорошо разглядеть увядшее лицо Нелли.

– В шестьдесят четвертом, после того как мы провели год в Таиланде, Жорж получил новое назначение. Его друг Мальро занимал тогда пост министра культуры. Он хорошо знал Африку и отправил нас в Центрально-Африканскую Республику. Он сказал нам: «Это потрясающая страна. Просто фантастическая». Автор «Королевской дороги» нашел весьма подходящие слова, однако он не знал одной подробности, пожалуй, самой важной: именно в этой стране жили тогда Пьер и Мэри-Энн Сенисье со своими двумя детьми.

Мы снова встретились и испытали странные чувства. Мы опять подружились. Первый обед прошел превосходно. Пьер постарел, но казался спокойным, уравновешенным. Он вернулся к прежним мягким, сдержанным манерам. Он говорил о судьбе африканских детей, страдающих от множества болезней и нуждающихся в лечении. Казалось, он бесконечно далек от кошмаров прошлого, и я вновь начала сомневаться в том, о чем поведала мне Мэри-Энн.

Между тем со временем я все яснее видела, что безумие Сенисье никуда не делось. Пьера бесило то, что ему приходится жить в Африке. Мысль о блестящей карьере, на которой пришлось поставить крест, была для него невыносима. Он, осуществивший невероятные, уникальные эксперименты, теперь вынужден был оказывать примитивную медицинскую помощь, оперировать в блоках, освещенных с помощью бензиновых генераторов, ходить по коридорам, провонявшим маниокой. Сенисье не мог с этим смириться. Гнев перешел в глухую жажду мести, обернувшуюся против него и его семьи.

Так, Сенисье смотрел на своих сыновей как на объект изучения. Он точно определил их биологический тип, группу крови, тип тканей, снял отпечатки пальцев... Он ставил на них отвратительные опыты, чисто психологические. Во время нескольких обедов я присутствовала при невыносимых сценах, которые никогда не забуду. Когда приносили еду, Сенисье наклонялся к мальчикам и шептал: «Посмотрите в тарелку, детки. Как вы думаете, что вы едите?» В соусе плавало коричневое мясо. Сенисье начинал ковырять кусочки зубцом вилки. Он повторял вопрос: «Как вы думаете, какое животное вы едите сегодня? Маленькую газель? Маленького поросенка? Или обезьянку?» И продолжал теребить скользкие, блестящие в электрическом свете кусочки до тех пор, пока по щекам испуганных мальчиков не начинали катиться слезы. Тогда Сенисье продолжал: «Если только это не что-нибудь другое. Мы ведь не знаем, что едят негры. Может быть, как раз сегодня...» Дети впадали в истерику и убегали. Мэри-Энн сидела словно мраморное изваяние. Сенисье хихикал. Он хотел убедить детей в том, что они людоеды и каждый день едят человеческое мясо.

Дети росли в мучениях. У старшего развился настоящий невроз. В 1965 году, когда ему было восемь лет, он уже осознавал, что его отец – чудовище. Он стал суровым, молчаливым, бесчувственным – и, как ни странно, отцовским любимчиком. Пьер Сенисье уделял внимание только этому ребенку, привязался к нему всеми силами и всей своей жестокостью. По логике безумца, малыш должен был переносить как можно больше страданий, вплоть до полного психического расстройства. Чего добивался Сенисье? Этого я так и не узнала. Только сын его вскоре потерял способность говорить и нормально себя вести.

В тот год, через несколько дней после Рождества, малыш начал действовать. Он попытался покончить с собой, прибегнув к обычному для Африки способу – проглотив таблетки нивакина, который в больших дозах наносит непоправимый урон всему организму, в особенности сердцу. Теперь его жизнь могло спасти только одно – новое сердце. Ты понимаешь, какой тайной логике подчинялась судьба Пьера Сенисье? Доведя собственного ребенка до самоубийства, он, хирург-виртуоз, стал единственным, кто мог бы спасти мальчика. Сенисье тут же решил осуществить пересадку сердца, как он уже делал пять лет назад, с тем шестидесятивосьмилетнем стариком. В своем особняке в Банги он устроил относительно стерильную операционную. Однако ему недоставало самого главного: хорошо работающего и отлично совместимого сердца. Ему не пришлось долго искать: два его сына имели почти идеальную тканевую совместимость. Безумный доктор решил пожертвовать младшим, чтобы спасти старшего. Это было в канун Нового года, в ночь на святого Сильвестра, в шестьдесят пятом. Сенисье расставил по местам все необходимое и подготовил операционную. В Банги царила атмосфера возбуждения. Весь город танцевал и пил. Мы с Жоржем устроили праздник во французском посольстве и пригласили всех европейцев.

Пока хирург готовился к операции, его судьбой занялась сама История. В ту ночь Жан-Бедель Бокасса совершил государственный переворот и наводнил весь город вооруженными людьми. Начались столкновения. Затем последовали грабежи, поджоги, убийства. Чтобы отметить свою победу, Бокасса выпустил заключенных из городской тюрьмы Банги. Ночь святого Сильвестра превратилась в кошмар. Среди всеобщего хаоса произошло особенное событие.

Среди освобожденных из тюрьмы были и родители очередных жертв Сенисье: с некоторых пор он возобновил свои страшные эксперименты. Опасаясь преследований, врач ухитрился под разными предлогами упечь в тюрьму родственников пострадавших. И вот, когда их выпустили, они отправились прямиком к жилищу Сенисье, чтобы отомстить ему. В полночь Сенисье уточнял последние детали операции. Оба малыша находились под наркозом. Работали электрокардиографы. Под контролем были кровообращение и температура тела, лежали наготове катетеры. Тут-то и появились заключенные. Они разнесли ограду и вошли. Сначала они убили Мохамеда, управляющего, потом застрелили его жену Азору и их детей из ружья Мохамеда.

Сенисье услышал крики и шум. Он вернулся в дом и схватил винтовку «Маузер», с которой ходил на охоту. Нападавшие, при всей их многочисленности, не могли противостоять Сенисье. Он пристрелил их одного за другим. Но самое главное происходило не там. Воспользовавшись сумятицей, Мэри-Энн, видевшая, как муж забрал младшего сына, проникла в операционную. Сорвав все трубки и проводки, она завернула младшего сына в стерильную простыню. И убежала в горящий, залитый кровью город. Вскоре она добралась до французского посольства, где паника уже достигла наивысшего предела. Все белые укрылись в здании, не понимая, что происходит. Многих задели шальные пули, сад горел. Тогда, глядя в окно, я и заметила Мэри-Энн. Она возникла прямо из огня, в платье с голубыми полосками, запачканном красной землей. Она держала на руках маленькое тельце, завернутое в простыню. Я выбежала к ней, решив, что ребенка ранили солдаты. Я была совершенно пьяна, и силуэт Мэри-Энн плясал у меня перед глазами. Она прокричала: «Нелли, он хочет его убить! Он хочет забрать его сердце, понимаешь?» За одну минуту она рассказала мне все: о самоубийстве старшего, о необходимости срочной пересадки, о планах своего мужа. Мэри-Энн задыхалась, прижимая к себе спящего мальчика. «Он единственный, кто может спасти своего брата. Он должен исчезнуть. Навсегда». Говоря это, она схватила ручки бесчувственного малыша и сунула их в пламя горящего куста. Глядя на маленькие дымящиеся ладошки, она повторяла: «Отныне – ни отпечатков, ни имени, ничего! Садись в самолет, Нелли. Исчезни вместе с ребенком. Его больше не должно быть. Никогда. Ни для кого». Иона положила несчастный, корчащийся от боли комочек на красную землю у моих ног. Я никогда не забуду, как от меня удалялась, пошатываясь, ее тонкая фигурка. Я знала, что больше никогда ее не увижу.

Нелли замолчала. Я приблизил к своему залитому слезами лицу обожженные ладони, повторяя:

– О боже... Нет...

– Да, Луи. Тот малыш был ты. Пьер Сенисье – твой отец. Адский переполох в ночь на святого Сильвестра шестьдесят пятого года дал тебе второе рождение. К счастью, ты ничего не помнил. В ту ночь сообщили, что семья Сенисье погибла во время пожара на их вилле. Все это чепуха: они сбежали, даже не знаю куда. Мэри-Энн уверила мужа в том, что ты погиб в огне. Пьеру удалось поддерживать жизнь в теле старшего сына, затем пересадить ему сердце, наверное, в одной из больниц Конго. Через некоторое время ребенок отторг новый орган, но все же хирургу удалось успешно осуществить трансплантацию сердца, экспериментируя на собственном потомстве. Затем были и другие операции. С тех пор Сенисье похищает сердца и вшивает их своему выжившему сыну, который агонизирует вот уже скоро тридцать лет. Сенисье продолжает поиски, Луи. Он охотится за сердцами по всей планете. Ему нужно твоесердце, идеально совместимое с организмом Фредерика.

Я крепко сжал ладонями лицо, задыхаясь от слез и повторяя:

– Нет... нет... нет...

Нелли снова заговорила. Ее голос звучал глухо:

– В ту ночь я выполнила просьбу Мэри-Энн. Мы наняли самолет и улетели. Когда мы вернулись в Париж, я вылечила тебя. И придумала тебе новую биографию. – Нелли рассмеялась. – Нас собирались послать в Турцию, в город Антакью. Мне показалось забавным, – мрачноватый юмор, должна заметить, – если тебя будут звать Антиош, что напоминает старое название города – Антиохия. Мне не составило особого труда оформить тебе новые документы. Жорж всегда имел связи в правительстве. Ты стал Луи Антиошем. У тебя больше нет отпечатков пальцев. На твоем удостоверении личности стоят чернильные отпечатки одного маленького утопленника: однажды февральской ночью Жорж побывал в морге, и руки того мальчика очень нам помогли. Мы переписали историю твоей жизни, Луи. Ты стал сыном милосердных врачей, погибших в Африке во время пожара. Из всей семьи выжил только ты. Вот как мы «сотворили» тебя и облекли в плоть.

Я нашла няню, в свое время вырастившую меня. Мы платили ей, и она занималась твоим воспитанием. Она никогда не знала правды о тебе. Что касается нас, то мы исчезли из твоей жизни. Иначе ты постоянно подвергался бы опасности. Ты даже не представляешь себе, как умен, упорен, изворотлив твой отец. Вдали от нас, вдали от своего прошлого Луи Антиошу нечего было опасаться. Мне оставалось сыграть роль приемной матери, предпочитающей держаться на расстоянии, и облегчить тебе жизнь настолько, насколько это было в моих силах. С тех пор я допустила только одну ошибку: познакомила тебя с Максом Бёмом. Потому что швейцарец знал твою историю. Однажды в минуту смятения я все ему рассказала. Я считала его другом, старым «африканцем», таким же, как мы с Жоржем. Сейчас-то я понимаю, что Макс тоже знал Сенисье и по непонятным мне причинам поручил это расследование тебе, с единственной целью – отомстить твоему отцу.

Я крикнул, глотая слезы:

– Но кто сейчас Сенисье? Кто он? Ради бога, Нелли, скажи. Умоляю тебя. Под каким именем он скрывается сейчас?

Нелли залпом осушила стакан.

– Это Пьер Дуано, основатель «Единого мира».