I

В ноябре Веллингтон вновь разгромил Сульта и начал наступление на Байонну. Одиннадцатого ноября пал Дрезден, двадцать первого ноября — Штеттин, а пятого декабря — Любек. Союзные войска взяли Франкфурт. Наполеон постоянно отступал, но никогда не использовал по отношению к себе слова «поражение» или «проигрыш». Союзники предлагали ему мир без раздела Франции, с сохранением её границ до самого Рейна и возвращением почти всех заморских владений, завоёванных Англией. Бонапарт реагировал уклончиво, публично заявляя о своей готовности к миру, а в узком кругу угрожая, что, лишившись трона, погребёт весь мир под его руинами.

В конце декабря тётушку Эди Пермеван наконец-то повели к алтарю, и та стала миссис Томас. Она указала, что ей сорок один год, соврав больше чем на десять лет. Мастак Томас сказал правду — ему было двадцать три. Его не волновали насмешки, тычки в бок и похабные шуточки. Этот брак открыл ему дорогу в землю обетованную — кожевенное дело. Певуну не так повезло с ухаживаниями. Ведь совершённая ошибка стоила ему дружбы девушки, которая заботила его больше всего на свете. Несмотря на неуклюжие попытки объясниться с Кэти, она всё ещё отказывалась с ним разговаривать.

В ноябре Джеффри Чарльз прислал весточку, сообщив, что Амадора с родителями благополучно вернулись в Мадрид, а он направляется в свой полк, во Францию. Он поблагодарил всех кузенов за тёплый приём и доброту, особенно в отношении юной испанки, приехавшей к ним незнакомкой и успевшей так быстро стать их другом. А затем и Джереми написал свое первое письмо домой:

Моя дорогая семья!

Вот я и в Виллемстаде. Меня расквартировали у фермера и его жены на окраине города. Это долгая история: мы высадились в Чатеме девятого декабря, и я сразу же пошёл доложить о прибытии, а затем решил обзавестись мундиром, шинелью и прочими атрибутами и принадлежностями, необходимыми офицеру британской армии.

На это ушло несколько дней (пришлось даже съездить в Рочестер), но в конце концов я приобрёл полную экипировку и ещё два дня неспешно осматривал окрестности, в том числе корабль, нагруженный пушечными ядрами. Моряки и докеры перебрасывали их с такой лёгкостью, словно это кирпичи, а я, приподняв одно, убедился, что ничего подобного! Наконец, за мной снова прислали, а затем отвели к капитану Джону Шеддону, нашему командиру. Кажется, мне не повезло — весь 52-й сражается во Франции под командованием Веллингтона, но второй батальон отправили служить в Голландию, а мы, прибывшие на «Мэри Моррис» — небольшое подкрепление. Помимо капитана Шеддона и меня самого, здесь четыре сержанта, один горнист и шестьдесят девять рядовых.

Я так и не купил лошадь — мне сказали, что приобрести её в Голландии будет гораздо легче, но я сильно в этом сомневаюсь. Хотя я и присмотрел одну, не уверен, что готов отдать такие большие деньги за столь посредственного коня.

Мы отправились в Рамсгит, погрузились на корабль шестнадцатого и прибыли в Стивенс, что на голландском побережье, двадцать третьего. Это самое странное Рождество! Нам приказано соединиться с остальными солдатами 52-го полка, прибывшими из Дувра три недели назад, и сформировать одну из частей голландской армии под командованием генерала Томаса Грэма, имеющего замечательную репутацию со времен Пиренеев. Мы — часть Лёгкой бригады под командованием генерал-майора Кеннета Маккензи, а рядом с нами (хоть и недостаточно близко для братаний) стоит часть Прусского корпуса под командованием князя Бенкендорфа и германская армия генерала фон Бюлова.

Так что нам пока не о чем беспокоиться, хотя говорят, скоро мы отправимся на осаду Антверпена.

Сейчас здесь очень холодно, все реки и каналы замёрзли. Многие местные жители катаются на коньках от деревни к деревне, и некоторые английские солдаты следуют их примеру. Поскольку в нашем графстве редко бывает по-настоящему морозно, не помню, чтобы я когда-нибудь вставал на коньки. Я уже пару раз попробовал, и это чертовски сложно, уж поверьте на слово. Но я не сдаюсь!

Ещё здесь очень высокие ветряные мельницы. Говорят, лопасти достигают ста двадцати футов... 

Мой новый друг, лейтенант Бартон из Девоншира, рассказал, что слово «Голландия» — это искаженное выражение «голая земля», и я вполне в это верю — иногда мне кажется, что нас не смывает в море только благодаря системе дамб и насыпей. Здесь обитают изумительные морские птицы, некоторых из них я никогда прежде не видел, их очень много. В эту суровую пору многие птицы голодают, так что я повадился подкармливать их, пока не столкнулся с капитаном Шеддоном, который велел мне прекратить — иначе, по его словам, весь лагерь покроется помётом.

Помимо Фредерика Бартона, я сдружился с ещё двумя лейтенантами, моими ровесниками: Джоном Питерсом, сыном фермера, и Дэвидом Лейком, который учился в Итоне и знает Валентина.

Вот, думаю, и всё, что мне хотелось рассказать. Помимо того, что мне хотелось бы лучше кататься на коньках, я жалею, что не учил в школе никаких современных языков. Никто не ждёт от меня знания голландского, но умение немного изъясняться по-французски оказалось бы кстати — Франция управляет этой страной уже двенадцать лет.

Счастливого Нового года!

Шлю всем вам свою любовь,

Джереми

В начале января Том Гилдфорд приехал в Корнуолл, чтобы повидаться с Клоуэнс, и попросил её руки. Она отказала, но в осторожных и нерешительных выражениях, что побудило Тома спросить, могут ли они и дальше видеться.

— Разумеется, — ответила она, — мне этого очень хочется, Том.

Тёмные глаза пристально смотрели на неё.

— Мы ведь прекрасно проводили время вместе.

— Не то слово.

— Отчего же не предположить, что на такой основе возникнет серьёзное чувство?

— Ох, чувство, — произнесла Клоуэнс. — У меня оно к тебе есть. Но не в том смысле... — она пыталась подобрать слово получше.

— У тебя ко мне родственное чувство, да?

— Нет... — она смущенно рассмеялась. — Не совсем.

— Более-менее родственное?

— Нет, другое чувство.

— В таком случае, я наберусь смелости и зайду завтра.

— Заходи. Буду только рада. Моим родителям будет приятно.

Они сидели в библиотеке, где им вряд ли помешают. Том надел бархатный серый сюртук с широкими лацканами и жилет более тёмного тона с перламутровыми пуговицами, жёлтые плисовые бриджи и лакированные туфли. Свет падал на длинные тёмные волосы, связанные сзади в хвост. У него была плохая кожа, белые неровные зубы; но от него веяло надёжностью, он явно заслуживал доверия.

— Теперь, когда мать больше не нуждается в моей помощи, — сказал Том, — я могу приезжать сюда почаще.

— Том, я искренне тебе сочувствую. Поверь, я могла бы полюбить тебя уже за то, что минувшее лето ты провёл с ней, а не со мной.

— Уже прогресс. Хочу лишь сказать, что за исключением юридического обучения, меня больше ничто не связывает с Лондоном. Отец переживёт что угодно, с его-то чувством собственного достоинства он преодолеет тяжесть утраты. Буду рад по возможности приезжать в Корнуолл, не просто чтобы сбежать из нежеланного дома, но хочется надеяться, что нечто желанное из Корнуолла хотя бы маячит на горизонте. Погоди, дорогая, пока ты не возразила, я знаю, ты мне отказала, и прекрасно понимаю, что ты не станешь играть чувствами мужчины. Иными словами, нет — значит нет. Но существуют различные степени отказа, если осмелюсь так выразиться. Первая степень отказа заключается в том, что ты совершенно меня не выносишь, при виде меня у тебя мурашки бегут по телу, и если только я не настолько туп, чтобы понять намёк, то должен немедленно покинуть эту комнату, дом и никогда не возвращаться. Вторая степень — когда ты видишь во мне человека, мужчину, личность приблизительно своего возраста, с которым можно приятно провести время, который обладает хорошими манерами и чувством такта, приемлем в качестве спутника и порой даже друга; но сама его личность тебя не интересует. Третья степень отказа означает, что ты испытываешь ко мне некоторый интерес и влечение, с радостью думаешь о встрече со мной, что жизнь вмиг преображается, когда я рядом; но когда-нибудь жизненная искра, заряд электричества и энергии превратит симпатию в любовь, пока отсутствующую... Как ты оцениваешь свои чувства?

— Том, ты станешь умнейшим юристом, — сказала Клоуэнс.

— Благодарю. Я твёдно намерен им и стать. Так ответь мне, поскольку ты искренняя девушка, ты поместила меня в третью категорию?

Клоуэнс молчала.

— Так в третью? — допытывался Том.

— Том, ну конечно же, в третью!

— Значит, мои будущие поездки имеют смысл.

— Может, ты встретишь кого-нибудь в Лондоне.

— Может быть. Я не собираюсь становиться затворником по твоей вине; но вряд ли мне удастся найти такую, которая может тягаться с тобой.

— Тебе не кажется, что уже пора сменить тему разговора?

— Вовсе нет; тема очень приятная, пусть даже её основная цель потерпела неудачу.

— В котором часу ты придёшь завтра?

— Когда пожелаешь.

— В одиннадцать не слишком рано? Тогда я не буду кататься по пляжу до твоего прихода.

— Было бы замечательно.

— Холодная погода ещё долго продлится. Я подготовлю тебе лошадь. Мы успеем покататься до начала прилива и вернёмся к обеду.

— Клоуэнс...

— Да?

— Ты ведь знаешь, что я люблю тебя.

— Ты только что об этом сказал.

— Но при этом не стану от расстройства подаваться в армию, как Джереми.

— Кто сказал тебе такое?

— Валентин.

— Очень странно...

— Что странно?

— Да так.

— Учитывая воодушевление оттого, что я вхожу в третью категорию, — продолжил Том, — я намерен добиваться своей цели. Заранее предупреждаю, я очень настойчив. Чуть с ума не свёл свою няньку.

— Получается, отказов ты не принимаешь?

— Совершенно верно.

Клоуэнс наклонилась, чтобы подкинуть угля в камин, но Том оказался проворнее и опередил её.

— Ох, Том, — произнесла она.

— Хорошо, отлично, звучит уже славно.

— Я почти жалею, что не сказала «да». Жизнь стала бы для меня куда проще, не такой противной и гадкой.

— Почему же гадкой?

— Есть немного. Пока что. Может, потом...

— Дам тебе время подумать, — ответил Том напоследок.