на главную   |   А-Я   |   A-Z   |   меню


Глава 30. Пусть будет!

Условия завтрашней капитуляции я слушал именно под этим углом – прикидывая, какие из них так-сяк, а какие надо изменить, пока не поздно, ибо они мешают моему замыслу, успевшему за это время обрасти очертаниями, контурами и прочим.

Кстати, сами татары реагировали на излагаемое Фаридом-мурзой по-разному. Сдается, не все они были сторонниками такого откровенно унизительного варианта, особенно Араслан Дивей. Да и у Хаджи-бея губы периодически кривились в презрительной усмешке, когда он поглядывал на Годунова. Наверное, считал, что воин не должен так себя вести и соглашаться на подобное. Разве в исключительных случаях, но нынешний под эту категорию, на взгляд бея, явно не подходил.

А вот у Тохтамыша в глазах было иное, и в первую очередь эдакая высокомерная надменность. Ну и гордость тоже: за себя, за отца, за своих удалых воинов. Что ж, ему простительно. Мальчик по молодости многого не понимает, а вот сам Кызы…. Он-то о чем думал, когда выдвигал такие требования? Неужто не понимает – унижения не прощают, сколько бы времени ни прошло. Не прощают, пока не отомстят. Тогда зачем ему понадобилось втаптывать в грязь достоинство родного брата своей жены?

И тут я окончательно понял будущую судьбу Федора. Хан потому и не церемонится, что моему ученику жить осталось всего ничего. Нет, сразу его не убьют – он нужен как заложник, при виде которого русские полки беспрепятственно пропустят татарское войско. Зато добравшись до Бахчисарая…. Не спорю, возможно, Кызы посчитает выгодным некоторое время сохранять ему жизнь, продолжая удерживать у себя «в гостях». Но продлится это недолго. До приезда послов из… все той же Руси. Официально они прибудут ходатайствовать об освобождении государя, а тайно…. Словом, понятно. И дары – большие, знатные. Тут Романов не поскупится.

Короче, с Годуновым все понятно – не жилец. А кто конкретно займется его убийством, не суть важно. Либо даст согласие сам хан, либо кто-то из его окружения, загипнотизированный видом сундуков с русским золотом, тихонько подсунет ему яд.

Выходит, черное предсказание пророчицы и здесь грозит сбыться. Впрочем, в ее прогнозе, помнится, указано кое-что и для меня, к примеру, острый кол. Причем, если память мне не изменяет, именно он был назван первым, а уж вторым и третьим смертное зелье и жаркий костёр. Что ж, кол – самый вероятный вариант в случае неудачи моей затеи. Но пока я жив, а потому поглядим и для начала займемся… торговлей, благо, Фарид-мурза закончил и вопросительно уставился на Федора.

Годунов был готов выполнить все перечисленные требования – я это видел. Парень раскис не на шутку – на лице абсолютная покорность, я бы сказал, обреченность, в глазах слезы, сомневаюсь, слышал ли он что-то из завтрашнего унизительного для него сценария. Опасность, нависшая над нашими невестами и в первую очередь, чего уж там, над Мнишковной, прочно застила ему глаза.

Однако подтвердить свое согласие Федор не успел – я опередил. Растянув губы в любезной и фальшивой донельзя улыбке (ну прямо как Мнишковна), я торопливо заявил, что государь чересчур потрясен радостной вестью о возможности породниться с великим крымским ханом. К тому же я читаю в его глазах горячее желание еще раз переговорить с боярышней Оболенской и холопкой царевны, да поведать для сестры и царицы успокоительное словцо, чтоб не переживали, а он скоро с ними встретится. Кроме того, торг, чего бы он ни касался – не царское дело, а потому надлежит избавить от него государевы уши.

И я торопливо поднялся со своего места, давая понять, что кое-кому пора на выход. Годунов удивленно посмотрел на меня, но не произнес ни слова. И на том спасибо. Правда, у самого полога он остановился, оглянулся на татарских послов, и подозрительно осведомился:

– К чему ты затеял меня удалить? Али задумал чего? Не смей, слышишь! Христом-богом заклинаю!

– Да ничего я не затеял, – мрачно ответил я. – Но, учитывая, что завтрашняя процедура очень унизительна, а мне тоже предстоит в ней участвовать, хотелось бы ее сделать не такой позорной. В конце концов, имею я право хоть на это?

Годунов замялся с ответом, а я кивнул Пожарскому, поддерживавшему его под вторую руку, давая понять, чтоб выводил государя на свежий воздух. Дубцу же шепнул под любым предлогом больше не пускать государя в шатер, а если станет настаивать, то передать мою просьбу как верховного воеводы оставаться на свежем воздухе, пока мы окончательно обо всем не договоримся.

Вернувшись обратно на свое место, я приступил к торговле. План предстоящей авантюры, пусть и в самых общих чертах, у меня имелся, и в соответствии с ним я и начал торговаться.

Первым делом я решил оттянуть сроки нашего выезда к Гирею, ссылаясь на невозможность собрать такую уйму денег за столь короткое время. Много мне не требовалось, но лишние сутки необходимы, а лучше двое, иначе я не смогу подготовиться как следует. Но просить следует побольше, чтоб было куда отступать.

Поначалу, услышав, что полностью запрошенную ими сумму мы соберем за неделю, не раньше, татары решительно отказали мне в отсрочке. Дескать, завтра привезете столько, сколько сможете, а остальные деньги пускай привезут позднее, в Бахчисарай. Но я предупредил, что остальные – это четыреста тысяч из пятисот, ибо больше сотни к завтрашнему дню нам никак не собрать.

Тут-то они и призадумались. Сотня их не устраивала, да и двести тоже. Попробовали на меня насесть, но я стоял насмерть, поощряемый время от времени подключавшимся к дебатам Сабуровым, Кузьмой Миничем, наконец-то попавшим в нормальную для говядаря ситуацию, и особенно Татищевым.

Все трое понятия не имели о наших с Годуновым заначках, а потому говорили о бедственном состоянии царской казны вполне искренне. Наконец сообща нам удалось убедить перенести срок. Увы, всего на один день и с непременным условием собрать за предоставленные дополнительные сутки еще двести. Получалось, что в общей сложности мы должны отдать не менее трехсот тысяч.

– Будут, –твердо пообещал я.

Сабуров и Татищев удивленно покосились на меня, но я-то знал, что взвешенное в Хутынском монастыре золото потянуло аж на девяносто пудов без малого. А это по самым грубым предварительным подсчетам двести десять тысяч рублей. Даже отняв тридцать, отданные мною Троицкой обители, все равно в остатке сто восемьдесят. Плюс к ним четыре сундука золотой посуды и других изделий. Общий вес их куда меньше, около семисот фунтов, но зато в них вделаны драгоценные камни. А помимо них есть и отдельный сундук с драгоценными камнями. Ну и мое серебро. Оно заменит недостающую сумму.

Астраханское и Казанское царства меня не волновали, но видимость обеспокоенности показать надо, и я добился того, что сейчас мы не станем обсуждать их передачу. Куда лучше сделать это самому Годунову и Кызы-Гирею, когда они встретятся. Перечить ханские послы не стали. Ну да, главное, чтоб государь приехал к хану, а из пленника можно веревки вить, и лишний спор затевать ни к чему.

 Дошли до условий самой церемонии. Касаемо них у меня тоже имелись возражения. Для начала я заявил, что после предложенной ими процедуры встречи государю на Русь возвращаться ни к чему – не примут. Заодно ядовито поинтересовался, отчего хан жаждет непременно унизить своего будущего родича, ограничив его смехотворным количеством сопровождающих воинов. Два десятка – это ж курам на смех. Помнится, когда в Крымском ханстве мурза или бей едет в гости к другому, он берет с собой не менее сотни воинов, а то и две-три, как, например, достопочтенный Хаджи-бей или Араслан Дивей. Про самого хана вообще молчу, ибо там речь идет о тысяче. Но ведь Федор Борисович такой же государь, как и Кызы-Гирей, следовательно, и ему положен как минимум полк.

Крыть им было нечем, ибо я оперировал точными цифрами (спасибо консультациям Власьева), но ни на полк сопровождающих, ни на его половину, они, разумеется, не согласились. Я ж говорю, тертые волки. Отстаивая цифру в три сотни, я выдал на-гора последний убойный аргумент. Мол, до этой минуты у меня и в мыслях не было, будто могучий Кызы-Гирей, имея под рукой стотысячное войско, убоится трех сотен моих гвардейцев. Не иначе как слава о моих людях, пусть и весьма преувеличенная, столь широко разошлась по миру, успев долететь до Крымского государства и испугать хана? И тут же сделал вид, что спохватился:

– Ах да, будет и еще одна сотня на телегах, везущая приданое и дары хану, его сыновьям и ближним людям. А если взять в расчет и тех, кто станет править лошадьми, то и впрямь получается огромная силища. Такой впору испугаться любому, а не одному великому хану, – и, презрительно кривя губы, уставился на Тохтамыша.

Тот вспыхнул, услышав перевод моих слов, выдал какую-то гневную тираду своим советникам и, повернувшись ко мне, на ломаном русском выпалил:

– Пусть будет!

Очень хорошо. Теперь обсудим коленопреклонение, которым якобы негоже унижать нашего государя, а заодно ликвидируем и ханскую лошадку, каковая нам – нож острый. Коль Кызы на коне, то и его свита тоже, и поди свали их. Нет, реально, но хлопот с конными гораздо больше.

Снова последовал спор и вновь я его выиграл. Правда, не совсем, ибо сошлись на обоюдных уступках. То есть опуститься придется, но на одно колено, и не Федору, а его верному князю-воеводе, ранее никогда не перед кем не унижавшемуся, но ради своего государя готового пойти и на такое. На сей раз все без исключения татары посмотрели на меня с уважением (еще бы, добровольно согласился поступиться своей честью!) и безоговорочно приняли поправку.

А мне того и надо. Но главное – убрали лошадей, хотя поначалу уперлись и ни в какую. Согласились лишь когда мне в голову пришла отличная идея и я пояснил, что у нас принято расстилать перед государем дорожку из красной материи. Разумеется, точно такую разложат и перед ханом. Кони непременно зацепят ее своими копытами, ноги запутаются и неизбежно падение. Хорошо, если кого-то из свиты, а если навернется сам Кызы-Гирей?

– И не кажется ли, что негоже Федору Борисовичу останавливаться на расстоянии полета стрелы от ханского шатра и, спешившись, идти к хану оставшуюся часть пути? – перешел я к следующему вопросу. – Как ни крути, а унижение.

На сей раз Фарид-мурза заупрямился не на шутку, не желая уступать ни сантиметра. И дался ему этот полет стрелы! Пришлось прибегнуть к аргументам, так сказать, личного характера, и напомнить, что Годунов – брат невесты Кызы-Гирея, а она, как сказал сын хана Тохтамыш, со временем может стать и улу-султани, а там, кто знает, и всевластной ана-беим. Заодно напомнил и о прецеденте, которому минуло всего полсотни лет. Дескать, и у великого османского султана Сулеймана Роксолана поначалу вовсе была наложницей, а впоследствии стала-таки его женой, да не простой, а любимой. И именно ее сын Селим после смерти отца сменил его на троне.

И вопрос в лоб:

– Женщины – они злопамятны. Не боишься, что Ксения Борисовна затаит обиду, а когда придет ее время, отомстит тебе за унижение брата? А, кроме того, титул Федора Борисовича тоже весом и ничуть не ниже титула самого Кызы-Гирея. Выходит, унижая его, хан тем самым отчасти унизит и себя.

Фарид-мурза задумчиво потер свой змеевидный шрам и неуверенно спросил:

– И что предлагает князь?

– Во-первых, сократим расстояние до самого шатра. Вполне достаточно, если Федор Борисович спешится в трех десятках саженей от него. А во-вторых, когда он направится к Кызы-Гирею, пускай и тот пойдет ему навстречу. Да, не сразу, чуть погодя, чтобы ему досталась одна треть пути, но пойдет. И сопровождать нашего государя должен не только я, но и два его десятка телохранителей, несущих в руках самые богатые дары, предназначенные исключительно для хана. Разумеется, они приотстанут на почтительное расстояние, но следовать за нами должны. Тогда все будет выглядеть совершенно иначе: наш государь, как младший летами, выказывает почет и уважение старшему по возрасту. Почет и уважение, – медленно повторил я, – но никак не унизительную покорность. Думаю, и калга-султан, как будущий правитель могучего Крымского государства, согласится со мной, – и я вопросительно уставился на наследника престола.

Тохтамыш внимательно выслушал Языкова, чуть поколебался, и вторично выдавил:

– Пусть будет.

Попытался я и настоять на ином порядке следования к татарскому лагерю. Мол, надлежит всех гостей пропустить вперед, то есть и три наши сотни, и телеги с приданым, а их сотня охраны останется в хвосте, замыкающей наш поезд. Фарид-мурза вновь заупрямился, но я стоял на своем недолго и быстренько сдался, успев ему уступить, поскольку… именно этого и хотел, ни в коем случае не желая подпускать татар к телегам. Заодно дал им возможность хоть в чем-то настоять на своем.

Вот так я полегоньку да помаленьку переиначил всю церемонию встречи, прибегая то к логике, то к эмоциям, а в крайнем случае взывая к великодушию Тохтамыша. Ой как мальчик охотно и легко поддавался на очередное слабо. Такого брать на понт – милое дело, но я старался не злоупотреблять, воздействовав на него таким образом еще три раза.

Первый, когда мы обсуждали церемонию следования. Я настаивал, что телеги с «приданым» до предъявления их хану надлежит сопровождать моим людям, дабы оттуда не пропало ни полушки. Вот передадим, тогда пускай Кызы распоряжается им как угодно, но до тех пор за его сохранность должны отвечать мои люди. Так надежнее.

Второй раз это случилось, когда встал вопрос об оружии. Именно после очередного гневного выкрика калги-султана «Пусть будет!» (больше слов по-русски он, наверное, не знал), мы договорились, что пищали с собой мои гвардейцы возьмут, но разряженные, и повезут их на отдельных телегах. Разумеется, никаких зажженных фитилей в руках у моих людей.

А в третий я обратился к калге-султану, когда заявил, что для вящего почета сопровождать нашего государя в пути от Скородома до хана надлежит его сыну. Разумеется, если он не боится. И очередной усмешливый взгляд в сторону Тохтамыша. Фарид-мурза не успел ничего сказать, ибо калга-султан, едва выслушав Палицына, торопливо выкрикнул:

– Пусть будет!

Перед заключительной частью Годунов вернулся (как-то негоже трапезничать без государя), но в основном помалкивал. Некогда ему было – пил он, и пил много, кубок за кубком. Пил и не пьянел, хотя по всему видно – хотел налакаться.

Я не препятствовал. Помощи мне сейчас от него никакой, а если почует неладное, непременно возмутится. Он и без того поглядывает на меня с явным подозрением. И это невзирая на мою мрачную физиономию, в довесок к которой я время от времени добавлял соответствующую реплику. Один раз даже откровенно посетовал, что они меня переиграли. Мол, я хотел выторговать на гривну, а получилось от силы на полушку. Ну и попросил передать мое искреннее восхищение Кызы-Гирею, сумевшему выбрать для переговоров столь умудренных мужей.

А под самый конец, якобы не сдержавшись, я упрекнул их, что, дескать, негоже воевать не по правилам. Или нападения исподтишка, да еще на женщин, в порядке вещей? Мой намек на их налет на Вардейку они поняли хорошо, но отмазались виртуозно.

– Я слышал как-то от одного пленного фрязина, что победитель всегда прав, – уклончиво заметил Хаджи-бей.

– В войне правил не существует вовсе, – ядовито уточнил Фарид-мурза.

– И так же считает великий Кызы-Гирей? – хладнокровно осведомился я.

– Это понятно и глупцу, коли хан сам повелел послать в тот городок славного Араслан Дивея, – надменно передернул плечами Фарид-мурза.

– И я не воевал с женщинами, но лишь с их охраной, – тут же встрял тот, явно раздраженный намеком на неблагородное поведение.

– Пусть будет! – не совсем к месту выдал в последний раз за сегодняшний день Тохтамыш.

Я сокрушенно развел руками, показывая, что против таких аргументов, особенно последнего, я бессилен. Пусть ребятки лишний раз порадуются, как они ловко обстряпали дельце. Ничего, ничего. Авось, послезавтра мне удастся процитировать им все их слова. Возможно, со своими комментариями. А пока…. Пока мне оставалось горестно вздохнуть и с сумрачным видом залпом опрокинуть в себя очередной кубок, благо, Дубец, помня мои инструкции, наполнял его от силы до половины. Да и доливать частенько «забывал».

О том, что моя авантюра может закончиться неудачей, я не думал, хотя такую возможность допускал. Но не отказываться же мне от задуманного, особенно если учесть, что, проявив покорство, ни я, ни Годунов, ни Ксения ничегошеньки от этого не выгадывали. Меня и Федора все равно ждала смерть, ибо глупо рассчитывать, что его убьют, а меня оставят в живых. Как бы не первым отравят. А от чего именно помирать – то ли от острого кола, то ли от смертного зелья – один чёрт. С Ксенией тоже никаких изменений – хуже гарема ей ничего не светит.

Ах да, оставался еще один человек – Мнишковна. Но в любом случае ее жизни, на мой взгляд, при все равно ничего не угрожало. Правда, в случае моей неудачи, Кызы скорее всего, ни за что не отпустит главную заложницу возле наших южных рубежей, следовательно, ей не миновать катить до самого Бахчисарая. А ее шансы занять царский трон с каждым месяцем, проведенным в Крымском ханстве, станут уменьшаться в геометрической прогрессии. Но и это, если призадуматься, Руси на руку. Кого бы не избрали на освободившийся престол, пускай даже и Романова, все лучше, чем доверять правление православной страной тайной католичке.

Да и вообще, плевать мне на ее дальнейшую судьбу….


Глава 29. По совету китайского полководца | Сборник "Эффект стрекозы"-"Лал-камень любви"-"Царское проклятие". Компиляция. Книги 1-13 | Глава 31. Дела явные и тайные