ДЕЛО ОБ ОДНОГЛАЗОМ ПОЛКОВНИКЕ{13}
…мы посадили за решетку полковника Карузерса…
Необыкновенное приключение с мистером Джоном Скотт-Эклсом
* * *
В 1880 году после моего возвращения из Афганистана, где я служил военным врачом, меня уволили из армии, назначив пенсию по ранению, полученному в битве при Майванде. Не зная, что предпринять и куда ехать, я решил остаться в Лондоне, где уже жил когда-то. Примерно год спустя я подыскал себе жилье — квартиру на Бейкер-Стрит, № 221-б, которую снимал вместе с Шерлоком Холмсом. Впрочем, до того, как наши отношения из простого знакомства двух квартиросъемщиков переросли в настоящую дружбу, я чувствовал какую-то неприкаянность. Холмс часто отсутствовал, вечно занятый разнообразными делами, о которых я в то время понятия не имел, а я метался между поиском развлечений и попытками решить, чем мне заниматься дальше.
Как-то в апреле во время бесцельных блужданий по городу я набрел на клуб «Кандагар», располагавшийся на Саттон-Роу, поблизости от Оксфорд-Стрит. Это было скромное и даже довольно захудалое заведение, предназначавшееся специально для младших офицеров Индийской армии, таких как я, мелких гражданских чиновников и неприметных путешественников, большей частью холостяков, которые коротали время в странствиях по экзотическим областям Британской империи.
В отличие от шикарных клубов Пэлл-Мэлл, например «Военного клуба» или «Клуба путешественников», обслуживавших верхние эшелоны этих столь разных сообществ, «Кандагар» собирал умеренные взносы и предлагал своим членам простую и непритязательную пищу — жаркое и рисовый пудинг, какие Вам подадут в любом английском доме или колледже. То же готовила и наша домовладелица миссис Марта Хадсон. Впрочем, ценителям настоящей индийской кухни в «Кандагаре» подавали отличное карри, до того острое, что слезу вышибало.
Именно здесь я познакомился и подружился с Сэрстоном. Он тоже был отставной офицер, но в Афганистане занимался по преимуществу гражданским делом — служил помощником главного счетовода в Управлении общественных сооружений. За исключением нескольких поездок с инспекциями он все время находился в Калькутте, при центральной конторе управления. Мы, военные, пренебрежительно называли таких «тыловиками», хотя в отличие от большинства из нас Сэрстон знал хинди — это было обязательное требование Военно-гражданской экзаменационной комиссии. К тому же он полюбил страну, в которой оказался, и активно интересовался её историей и культурой. Холостяк сорока одного года от роду, для немногих близких друзей он был приятным, общительным человеком, но, подозреваю, временами, как и я, ощущал себя довольно одиноким. Вскоре мы с ним обнаружили, что у нас много общих интересов, в частности бильярд, которым я увлекся ещё в работая в больнице Святого Варфоломея. Хотя на первом месте у меня всегда стояло регби, из-за ранения в ногу я больше не мог заниматься активными видами спорта, а бильярд требовал минимального физического напряжения. Поэтому я согласился на предложение Сэрстона стать его партнером. Между прочим, играл я весьма неплохо, поскольку много упражнялся — сначала в армии, потом в госпиталях Пешавара и Нетли, где лечился после ранения. С этого времени мы с Сэрстоном раз в две недели вместе завтракали в «Кандагаре», а затем играли в бильярд.
Во время одной из этих встреч Сэрстон представил меня новому члену клуба — полковнику Годфри Карузерсу.
В тот день я приехал в клуб немного раньше обычного и ожидал Сэрстона в баре. Он явился в сопровождении высокого осанистого мужчины лет пятидесяти, с рыжеватыми волосами, небольшими аккуратными усиками и повязкой на правом глазу. Судя по его выправке и по повязке, это был бывший военный, получивший ранение на службе.
Сэрстон познакомил нас, и Карузерс протянул мне свою твердую, мужественную ладонь. Я заметил, что он окинул меня внимательным, настороженным взглядом.
— Сэрстон говорил, Вы служили в Афганистане, — сказал он. — Я тоже. Во всяком случае, мой полк был в составе корпуса, которым командовал генерал-майор Робертс, или Бобс, как его называли. Это он снимал осаду с Кандагара.
— Вот как! — оживился я. — Я и мои армейские товарищи многим обязаны Вам! Если бы не Ваши войска, мы были бы разгромлены и разделили участь наших собратьев под Майвандом.
— Вы, разумеется, говорите о газиях с их не слишком приятной привычкой расчленять тела всех оставшихся на поле боя, живых и мертвых.
— Вот именно. Причем среди них были не только мужчины, но и женщины, отличавшиеся не меньшим усердием.
— Жуткое дело, — скривился Карузерс.
По его голосу и поведению я понял, что он предпочел бы не обсуждать это, и из уважения к нему не стал настаивать. Я и сам до сих пор с трудом нахожу слова, чтобы описать ужасы этой битвы, которые мне довелось наблюдать собственными глазами. Он тоже, должно быть, немало перенес во время того трёхсотдвадцатимильного горного марш-броска из Кабула к лагерю Аюб-хана. Там Карузерс и его товарищи, обратив мятежников в бегство, сняли осаду с Кандагара.
Однако у меня осталось немало вопросов к нему. Когда он был ранен? Быть может, во время снятия осады? Ведь в сражении пострадало свыше ста девяноста наших людей. А вдруг его, как и меня, переправили в главный госпиталь в Пешаваре? Если да, то интересно было бы узнать, не помнит ли он лейтенанта Уилкса и капитана Гудфеллоу, с которыми я сдружился в госпитале. Или ту громадную бабищу — старшую медсестру, почему-то прозванную Душечкой? Да, умела она нагнать на пациентов страху. Уилкс даже сочинил про нее довольно пикантные куплеты на мотив песенки «Ты знаешь Джона Пила?..»
Однако я выкинул свои вопросы из головы, а вместо этого произнёс:
— Позвольте угостить Вам с Сэрстоном выпивкой. Что предпочитаете?
Заказывая у стойки бара спиртное, я оглянулся и, увидев, как Сэрстон с Карузерсом о чем-то шепчутся, будто старинные друзья, знакомые много лет, ощутил странное и неожиданное чувство. Даже теперь мне трудно его описать. Это была не совсем ревность, хотя, признаюсь, меня слегка задело, что новичок Карузерс, кажется, на короткой ноге с моим другом Сэрстоном. К этому примешивалась и профессиональная неприязнь, потому что Карузерс был участником героического марш-броска, освободившего наши войска, в то время как меня пуля сразила во время куда более прозаического занятия — ухода за ранеными. Стыдно сказать, но мучило меня и то, что он был полковником, а я — простым лейтенантом. Но, к этой вполне понятной враждебности примешивалось какое-то смутное беспокойство, которого я объяснить не сумел, а потому приписал его ревности и постарался о нем забыть.
Возвратившись к своим спутникам, я приложил большие усилия, чтобы ничем не выдать эти недостойные мысли, и нацепил на лицо приветливую улыбку.
Слава Богу, полковник не остался с нами завтракать, хотя Сэрстон явно надеялся на это. Карузерс торопливо извинился, якобы вспомнив, что у него назначена встреча со старым армейским другом, пожал нам руки и откланялся, к явной досаде Сэрстона. Я же был чрезвычайно рад, что мне не придётся обмениваться с ним воспоминаниями об афганской кампании.
Впрочем, окончательно отделаться от полковника Карузерса мне не удалось: едва мы принялись за завтрак, его имя снова возникло в разговоре, будто призрак Банко на пиру.
— Интересный человек, Вы не находите? — заметил Сэрстон.
Я понял, кого он имеет в виду, но, тщетно пытаясь увести разговор в сторону, в притворном неведении спросил:
— О ком это Вы?
— О ком? О Карузерсе, конечно!
Я не успел ничего ответить, так как Сэрстон с воодушевлением продолжал:
— Я подумал, он придётся Вам по нраву. Как только я с ним познакомился, то сразу сказал себе: «Дружище Ватсон будет рад свести знакомство с этим человеком». У Вас ведь так много общего: Индийская армия, Афганистан, оба были ранены…
— Действительно, совпадений много, — согласился я. — Он играет на бильярде?
— Вряд ли. У него же нет глаза, — резковато заметил Сэрстон, давая понять, что я задал явно нелепый вопрос. Моя антипатия к бедняге от этого только усилилась.
Перекусив, мы отправились играть на бильярде, но к тому времени настроение у меня совсем испортилось. Я никак не мог сосредоточиться, и Сэрстону без труда удалось обыграть меня. Мое чувство собственного достоинства в очередной раз было задето, а неприязнь к Карузерсу возросла ещё больше, хотя я внутренне корил себя за пристрастность.
Домой на Бейкер-Стрит я вернулся не в лучшем расположении духа. Холмс, со свойственной ему проницательностью, не преминул заметить это, как только я вошел в комнату.
— Что привело Вам в такое уныние? — спросил он.
— Ничего, — отрезал я.
— Неужели, приятель! Я уже достаточно долго живу с Вами бок о бок, и научился улавливать Ваши настроения, как свои собственные. Хотя женщины и заявляют о своей монополии на интуицию, мы, мужчины, иногда бываем не менее прозорливы, а в некоторые случаях — даже более. Это Сэрстон так повлиял на Вас?
Я не собирался ничего ему рассказывать и все же против воли заговорил:
— Нет. Это новый член клуба по имени Карузерс. Полковник Годфри Карузерс.
— Ну, и?.. — не отставал Холмс, вопросительно поднимая бровь.
— Что-то меня беспокоит, мистер Холмс! — не выдержал я. — Не пойму, отчего я сразу ощутил неприязнь к этому человеку.
— Может, оттого, что он полковник? — мягко предположил Холмс.
— А я всего лишь лейтенант? Не думаю, мистер Холмс. По крайней мере, надеюсь, что не поэтому. Все, что я могу предложить в качестве объяснения, — с ним что-то не так.
— Что-то не сходится?
— Да, и это меня тревожит. Я не знаю. Просто чувствую…
Я смолк, не зная, как выразить свои ощущения.
— Ага, снова интуиция! — воскликнул Холмс. — Однако за всеми этими интуитивными прозрениями может стоять вполне рациональное толкование. Во всяком случае, я так считаю. Итак, давайте препарируем Ваши ощущения, как препарируют труп, выясняя причину заболевания. Может быть, что-то в его поведении показалось Вам неестественным?
— Вовсе нет. Он выглядел и вел себя в точности как бывший офицер.
— Тогда манера выражаться?
— Она тоже была вполне обычной.
— Вы размышляли над тем, зачем ему понадобилось вступать в клуб?
Дело предстало в новом, неожиданном ракурсе, о котором я раньше не думал. Я замялся с ответом.
— Ну, думаю, он хотел вращаться в обществе бывших военных вроде меня…
— Он ведь полковник? В «Кандагаре» бывают офицеры в таких высоких чинах?
— Если хорошенько подумать — то нет. Там много капитанов, в лучшем случае майоров…
— Разве его решение вступить в Ваш клуб не показалось Вам отчасти странным? Не то чтобы я хотел бросить тень на «Кандагар», доктор Ватсон. Уверен, там собираются достойные люди. И все же…
— Он, должно быть, офицер в отставке, и у него попросту не хватило средств на другой клуб. «Кандагар» — весьма респектабельное место, Холмс…
— Ну, разумеется, дружище. Не сомневаюсь в этом. Просто мне подумалось, что Вы тревожитесь потому… — Тут он оборвал себя, с улыбкой пожал плечами и воскликнул: — О, до чего ж все это глупо, мистер Ватсон! Мы с Вами толчем воду в ступе, обсуждая человека, которого Вы видели лишь однажды, а я так и вовсе не знаю. Чтобы разгадать эту загадку, нужна информация. Вот что я предлагаю: когда Вы в следующий раз встретитесь с полковником в клубе, постарайтесь разузнать о нем, особенно о его военной карьере, как можно больше. — Видя, что я сомневаюсь, он добавил: — Это один из главных принципов расследования в случае, если У Вас зародились какие-либо подозрения. Вы должны спокойно и осторожно разведать все о его жизни и на основе этого делать выводы. Вы же знаете мои методы. Готовы сами применить их на практике? Я, разумеется, буду рядом и проконсультирую Вас, если что-то внушит Вам сомнения.
Зная, что Холмс расследует сразу несколько важных дел, в том числе дело Барнаби-Росса и дело об исчезновении личного секретаря лорда Пенроуза, я тут же согласился, устыдившись своих глупых тревог и будучи весьма признателен ему за то, что он пообещал мне помочь. Мы условились, что во время следующей встречи с Сэрстоном в «Кандагаре» я побеседую с Карузерсом на темы, предложенные моим другом, а потом поведаю Холмсу обо всем, что узнаю.
Однако в намеченный день мне не удалось увидеться с полковником. Сэрстон был в клубе, а вот Карузерс отсутствовал. Я спросил у Сэрстона, где же полковник, но тот ответил, что не знает.
— Мы с ним не виделись с того самого дня, — пояснил он.
— Как жаль! — ответил я, и в моих словах было гораздо больше искренности, чем мог вообразить себе Сэрстон. — Я так хотел снова с ним встретиться.
— Разве? Мне почудилось, будто он Вам не слишком пришелся по сердцу.
Я поспешил загладить свою оплошность, подумав, что Сэрстон довольно проницателен и что мне следует быть осторожнее. Предложенная Холмсом тактика оказалась сложнее, чем я мог себе представить, и я в который раз восхитился мастерством своего друга.
Правда, вскоре я вновь обрел пошатнувшуюся было уверенность в себе — следующее замечание Сэрстона показало, что все не так уж плохо.
— Я не уверен, что он опять явится в клуб. Возможно, тот человек знает, — предположил мой приятель, жестом подзывая к нашему столу проходившего мимо официанта и интересуясь у него, намерен ли Карузерс бывать в «Кандагаре». Слуга с готовностью ответил:
— Разумеется, сэр. Я слыхал от управляющего, что полковник теперь будет завтракать в клубе не по средам, а по пятницам, в одиннадцать часов. Что-нибудь еще, сэр?
Сэрстон вопросительно взглянул на меня, я отрицательно покачал головой, и он, поблагодарив официанта, отпустил его.
— До чего жаль, что он изменил планы, — заметил Сэрстон, когда официант отошел.
— В самом деле, — разочарованно согласился я. Я-то надеялся повидаться с полковником в следующий раз, порасспрашивать его и таким образом побольше узнать не только об этом человеке, но и о собственных неясных подозрениях. Кроме того, мне казалось, что я подведу Холмса, если не осуществлю задуманное.
Сэрстон, понятия не имевший обо всех моих тайных соображениях, продолжал начатый прежде разговор:
— Да, он очень интересный человек. В позапрошлую среду, перед тем как Вы пришли, он долго рассказывал о своих армейских приключениях.
Меня внезапно осенило: а ведь Сэрстон может послужить источником сведений о Карузерсе. В таком случае ещё не все потеряно!
— И о чём же именно он рассказывал? — спросил я, стараясь не выдать своего жгучего интереса. — Упоминал об Афганистане?
— Да, не раз. Он явно увлечен этой страной и её культурой, в особенности её воинами, которыми он искренне восхищается, несмотря на то что временами они ведут себя недостойно.
Я важно кивнул, пытаясь не показать своего недовольства тем, как неудачно Сэрстон подбирает выражения. Омерзительный варварский обычай рубить на куски тела оставшихся на поле битвы вражеских солдат, да ещё и при участии женщин, казался мне не просто «недостойным», а прямо-таки варварским. Когда меня ранило при Майванде, жизнь мне спасло лишь проворство моего ординарца Мюррея, успевшего взвалить меня на спину вьючной лошади и благополучно доставить в Кандагар. «Тыловик» Сэрстон, во время сражения преспокойно сидевший в Калькутте, мог и не представлять истинной картины произошедшего, но неведению Карузерса я оправдания не находил.
— Да, они отчаянные храбрецы, почти фанатики, — ответил я. — А он упоминал об осаде Кандагара?
— Несколько раз. Наверное, это было тяжелое испытание. Вам ведь тоже довелось его пережить. Тридцать дней без пищи и почти без воды! Через что Вам пришлось пройти! Вы, должно быть, были просто счастливы, когда наши войска, и в их числе Карузерс, пришли Вам на выручку.
— Не то слово! Правда, я все ещё оправлялся от раны и временами впадал в забытье, не зная, что происходит вокруг. А Карузерс случайно не говорил, когда он был ранен?
— Вроде бы нет. Это важно?
— Вовсе нет, Сэрстон, вовсе нет, — беззаботно ответил я, про себя радуясь тому, что Сэрстон бездумно выболтал сведения, которые были нужны мне, чтобы доказать свою правоту. Подозрения подтвердились: с Карузерсом определённо что-то было не так! Я так радовался, что чуть позже в пух и прах разбил Сэрстона на бильярде.
Должно быть, мне не удалось полностью скрыть свой восторг, ибо первое, что спросил у меня Холмс, когда я вернулся на Бейкер-Стрит, было:
— По Вашему лицу видно, что Вы одержали какую-то победу. Думаю, обыграли Сэрстона на бильярде.
— И не только, мистер Холмс. Теперь сомнений нет: Карузерс обманщик!
— Неужели? Хорошая новость! Подвигайте кресло к огню, дружище, и рассказывайте, как Вы пришли к этому выводу. Значит, сегодня он чем-нибудь выдал себя в «Кандагаре»?
— Нет, его там не было. У меня такое чувство, что он намеренно постарался избежать новой встречи со мной. Выдал его Сэрстон. Они разговорились в клубе две недели назад, как раз перед моим приходом. Карузерс подробно рассказывал о своем пребывании в Афганистане, в частности об осаде Кандагара.
— Продолжайте, — нетерпеливо сказал Холмс, поскольку я на минуту остановился, чтобы перевести дыхание и собраться с мыслями.
— Так вот, мистер Холмс, в этой беседе Карузерс обмолвился о том, что осажденные солдаты вынуждены были целых тридцать дней обходиться без пресной воды.
— И что же? — спросил Холмс, удивлённо подняв брови. — В чём суть, доктор Ватсон?
Я поспешил объяснить:
— Суть в том, что осада длилась двадцать четыре дня, а не тридцать, и воды у нас было вдоволь. В крепости много колодцев, которые способны обеспечить водой весь гарнизон. Если бы он там был, то не мог этого не знать. Хотите мое мнение? Я думаю, он воспользовался сведениями, полученными у тех, кто побывал в осаде, а они слегка сгустили краски.
— Может, это он сгустил краски?
— Возможно, — вынужденно согласился я, — и все же вряд ли. Офицер его ранга не опустился бы до вранья. Как правило, ради красного словца преувеличивают именно рядовые. Этим, наверное, объясняется тот факт, что Карузерс теперь бывает в клубе по другим дням. Полагаю, он хотел уклониться от встреч со мной из боязни, как бы я чего не заподозрил. Откровенно говоря, мистер Холмс, я не верю, что он бывал в Кандагаре, да и вообще в Афганистане.
Холмс встал и пару раз прошелся туда-сюда, потирая подбородок. Я знал, что он размышляет, и не стал ему мешать. Через несколько минут он, видимо, принял какое-то решение, потому что снова уселся в свое кресло у камина. Глаза его сверкали.
— Так Вы говорите, Карузерс теперь посещает клуб по пятницам?
— Да. Так сказал Сэрстону официант. Кажется, он приходит к одиннадцати.
— Тогда я, пожалуй, прогуляюсь в окрестностях «Кандагара» примерно в то же время.
— Можно мне пойти с Вами? — умоляюще попросил я, мечтая своими глазами увидеть, как Карузерса разоблачат.
— Нет, не в этот раз. Пока слишком рано. Кроме того, если он Вам заметит, то может улизнуть и этим все испортит. Для начала я пойду на разведку один. Но, позднее мне может понадобиться Ваша помощь.
— Наверное, Вам потребуется более подробное описание его внешности? — спросил я, страстно желая хоть чем-нибудь помочь расследованию.
Холмс рассмеялся.
— Навряд ли. Его легко узнать по повязке на глазу! — ответил он, к немалому моему смущению.
* * *
В пятницу Холмс пораньше вышел из дому, чтобы прибыть в «Кандагар» незадолго до одиннадцати часов. Зная, что мой друг не появится до обеда, а возможно и дольше, если решит проследить за Карузерсом, я приготовился к томительному ожиданию — надо признаться, терпение не входит в число моих добродетелей.
Я попытался скоротать время за чтением «Дейли-Газетт», но через час сдался, отложил газету и решил пройтись до ближайшей станции метрополитена, находившейся на Бейкер-Стрит. Однако на улице сеял противный мелкий дождик, и я вернулся домой, поближе к жаркому очагу. Холмса все ещё не было.
Было почти четыре часа пополудни и уже темнело, когда он наконец явился после своей вылазки — явно удачной, поскольку я услыхал громкий стук входной двери и его быстрые торжествующие шаги на лестнице.
— Вы были правы, Джон! — объявил он, врываясь в гостиную. — Карузерс, безусловно, обманщик, как Вы весьма точно заметили. Поздравляю, дружище!
Эта похвала дорогого стоила: обычно Холмс не расточал комплименты впустую. Я почувствовал, как мои щёки зарделись от удовольствия.
— Что Вам удалось выяснить? — нетерпеливо поинтересовался я.
— Погодите Вы, мистер Ватсон! Дайте же мне рассказать с самого начала. Кому, как не Вам, знать, что повествование должно идти своим чередом. Итак, начнем по порядку. Я добрых десять минут прогуливался по Орчард-Стрит, прежде чем Карузерс вышел из «Кандагара». Отсюда он направился на Оксфорд-Стрит, остановил бейсуотерский омнибус, из которого вышел в Холборне. Отсюда он пешком направился по Грейс-Инн-Роуд, в районе Клеркенуэлла нырнул в лабиринт маленьких улочек, наконец оказался у дома номер четырнадцать по Пикардз-Клоуз и зашел внутрь.
— Что это за место? — спросил я. По выразительным интонациям Холмса было понятно, что этот район едва ли подходит для армейского полковника.
— Жалкие трущобы, — ответил он. — Ну, знаете, никакой зелени перед домами, на окнах нестираные занавески… Остальное пусть дорисует Ваше воображение, доктор Ватсон. В любом случае, когда Карузерс зашел внутрь, передо мной встала дилемма. С одной стороны, я понятия не имел, сколько он пробудет в том доме. С другой, не мог же я постучать в дверь и вызвать его на разговор. Это вмиг нарушило бы все наши планы.
— И что Вы сделали, мистер Холмс? — спросил я, ощущая такое напряжение, будто сам побывал там.
— К счастью, мы, англичане, вовсе не нация лавочников, как полагал Наполеон. Мы нация выпивох. Там на углу оказалась небольшая уютная таверна с малоподходящим (если взглянуть на окружающие её закоптелые стены и грязные мостовые) названием «Деревенский паренёк» и соответствующей вывеской, изображавшей кудрявого розовощекого мальчугана в белоснежной рубашонке и с таким же белоснежным ягненком на плече. Я зашел, заказал полпинты эля (самый уместный напиток, учитывая обстоятельства) и устроился за столиком у окна, откуда просматривалась вся Пикардз-Клоуз, а главное — входная дверь дома номер четырнадцать. Надо добавить, что на мне, соответственно случаю, была короткая куртка, крапчатые брюки и котелок. И все-таки другие посетители обратили на меня внимание. Позже, поразмыслив над этим, я пришел к выводу, что виной тому были слишком чистые ботинки. В некоторых районах Лондона, таких как Клеркенуэлл, следует быть очень осторожным. Их обитатели ведут замкнутую жизнь, словно в каком-нибудь племени, и к чужакам относятся враждебно. Итак, они пристально оглядели меня и демонстративно повернулись ко мне спинами, чтобы выказать свое презрение. Вероятно, по моему котелку они заключили, что я сборщик долгов, а может, и шпик — полицейский осведомитель.
Я прождал не меньше получаса, прежде чем Карузерс наконец вышел из дома. На нем было поношенное пальто, в руке он держал несколько писем. В его внешнем виде произошла ещё одна значительная метаморфоза: на глазу больше не было повязки. Она оказалась бутафорской, вроде тех, что надевают актёры на представлении. Он ведь тоже в своем роде актёр: ему необходимо добиться сочувствия окружающих. Костыль и деревянная нога — первейшие помощники нищего и мошенника. Напомните мне как-нибудь, чтобы я рассказал Вам о трёхрукой вдове.
— О трёхрукой вдове?.. — начал было я, но Холмс, не обратив на мою реплику ни малейшего внимания, продолжил свой рассказ:
— Однако вернемся к Карузерсу. С ним произошла разительная перемена. За самое короткое время из офицера, потерявшего глаз — предположительно в сражении —, он превратился в обносившегося бедняка, хотя по-прежнему шагал твердой, уверенной походкой бывшего солдата, из чего я заключил, что какое-то время он действительно служил в армии.
— Поразительно, мистер Холмс! — заявил я. — Как Вы думаете, зачем Карузерсу понадобилась вся эта возня с переодеваниями?
— Думаю, ответ можно найти в тех письмах, которые он опустил в ближайший почтовый ящик. — Заметив мое недоумение, он со снисходительным видом учителя, разбирающего с туповатым учеником сложное уравнение, добавил: — Он побирушка, доктор Ватсон. Тот, кто надоедает порядочным людям, рассылая им жалостливые письма и выклянчивая у них деньги, или, если Вы предпочитаете более определенные выражения, профессиональный попрошайка. Возможно, у него в запасе есть и другие способы выманивания денег у простаков. Мошеннические розыгрыши, например.
— Розыгрыши?
— Это когда совершенно посторонний человек убеждает Вас, что Вы давние знакомые, и на основании «старинной дружбы» одалживает У Вас деньги. Вот как это обычно происходит. Мошенник притворяется, что признал в своей жертве — иногда случайном прохожем на улице — старого знакомого. Он предлагает отметить встречу в ближайшей таверне или пивной. А когда приносят счет, то, пошарив по карманам, «обнаруживает», что потерял бумажник. Жертва, разумеется, не только предлагает заплатить за выпивку, но и дает «другу» немного денег взаймы, чтобы тот мог нанять кэб до дома. Они обмениваются адресами — мошенник ведь должен вернуть долг. Жертва, конечно, останется на бобах, а жулик с помощью этого трюка сможет поживиться и в дальнейшем. — Видя, что я озадачен, Холмс поспешил объяснить: — Дело в том, дорогой друг, что мошенник может продать адрес жертвы попрошайке — сочинителю жалостливых писем, который примется в свою очередь тянуть деньги из доверчивого обывателя.
— Ах, мистер Холмс! Какая гадость! И мы ничего не сумеем сделать? Мне страшно подумать о том, что этот прохвост будет обирать членов клуба!
— Что ж, вероятно, мне следует поставить в известность Лестрейда. Возможно, полиция уже в курсе дела. Или вот что, навещу-ка я лучше своего старого знакомого Сэмми Нокса. Он фармазонщик, доктор Ватсон, знаете, что это за птица? Тот, кто сбывает поддельные деньги. Специализация Нокса — банкноты. Он покупал их у братьев Джексонов, искусных фальшивомонетчиков. Братья владели небольшой, но вполне респектабельной типографией в Нью-Кроссе, где печатали визитные карточки, приглашения и всякое такое. Сэмми вовсю играл на скачках, а заодно сбывал поддельные купюры — не только на самом ипподроме, но и в близлежащих питейных заведениях. Если у кого и спрашивать о таких штуках, то только у Сэмми.
— А он все еще… Как Вы сказали?.. Фарма…что? — спросил я, пораженный тем, сколь глубоко мой друг успел изучить зловещий преступный мир.
— Формально — уже нет, — ответил Шерлок Холмс. — Он пару раз попадал в руки полиции и успел посидеть в кутузке, но когда мы виделись с ним последний раз, он был твердо убежден, что не вернётся к прежнему ремеслу, хотя я в этом сомневаюсь. Горбатого могила исправит, знаете ли.
— Может, предупредить Сэрстона и других членов клуба насчет Карузерса? Ведь это прожженный плут.
— Боже, не вздумайте! Он сразу затаится. Дайте-ка мне сначала разузнать, где нынче обитает Сэмми Нокс, и попросить у него помощи, прежде чем сообщать обо всем Сэрстону, членам клуба и Лестрейду в придачу. Теперь, когда этот человек у нас на прицеле, было бы жаль его упустить. Как гласит пословица, поспешишь — людей насмешишь.
* * *
Не знаю, каким образом моему другу удалось найти Нокса, но уже через четыре дня его поиски явно увенчались успехом, ибо во вторник после обеда Холмс пригласил меня вместе с ним наведаться в паб «Корявое полено», что на Касл-Стрит. Там у него была назначена встреча с Сэмми Ноксом.
Это было непритязательное заведение, разделенное деревянными перегородками на отсеки вроде железнодорожных купе. Холмс занял один из них, неподалёку от входа; я понял, что он пришел сюда не впервые и часто назначает здесь встречи, подобные этой. Нам не пришлось долго ждать: вскоре дверь распахнулась и вошел какой-то мужчина. Я сразу понял, что это и есть Нокс, так как Холмс тут же встал, чтобы поприветствовать его.
Он оказался совсем не таким, каким я представлял его по рассказу Холмса. Это был маленький хилый человечек. Издали он казался совсем мальчишкой с юношеским румянцем во всю щеку, в лихо заломленном на затылок котелке и клетчатом костюме кричащей расцветки. Цветок в петлице и желтый жилет, дополнявшие образ, свидетельствовали о том, что перед нами «рисковый» джентльмен, каких пруд пруди на любом ипподроме. Лишь когда Нокс приблизился к нам, я понял, что на самом деле он очень немолод: лицо его было покрыто сетью мелких морщин, отчего казалось потрескавшимся, будто старинная картина, а видимость юношеского румянца на щеках создавали лопнувшие сосуды.
Он, очевидно, был рад Холмсу, так как тепло пожал ему руку, а меня приветствовал с обезоруживающей учтивостью.
— Как дела, мистер Холмс, сэр? — спросил он. — А Ваши, сэр? — добавил он с лёгким поклоном в мою сторону.
Но, Холмс явно желал побыстрее покончить с любезностями и без лишних слов приступил к делу:
— Итак, Сэмми, я неспроста пригласил Вам сюда. Вам хорошо знаком преступный мир. Вы когда-нибудь встречали человека, который называет себя Карузерсом и утверждает, будто он бывший офицер, а именно полковник, ни больше ни меньше?
— Возможно, — осторожно произнёс Сэмми. — Как он выглядит?
Холмс посмотрел на меня, ожидая, что я отвечу за него, и я напряг память, чтобы как можно точнее припомнить и описать его внешность.
— Высокий, держится очень прямо; военная выправка. Речь правильная. Волосы рыжеватые. Уверяет, что служил в Афганистане.
Я пристально посмотрел на Сэмми Нокса, пытаясь разглядеть в его лице малейшие признаки того, что он понял, о ком речь. Но, он бесстрастно выслушал меня, затем невозмутимо произнёс: «Барти Чизмен» — и вновь замолчал.
То, что случилось после, произошло так быстро, что, когда я опомнился, все уже кончилось. Холмс поднял правую руку, крепко сжатую в кулак, но с выставленным указательным пальцем, и несильно постучал им по столу.
— Рассказывай, — ласково произнёс он, — и будь так любезен, Сэмми, говори нормальным языком. Мой друг плохо понимает уголовный жаргон.
Сэмми бросил на меня лукавый взгляд, но все же послушался Холмса.
— Хорошо! — сказал он. — Буду говорить как полагается, мистер Холмс. Во-первых, что касаемо Барти Чизмена. В армии он служил: вроде как в ординарцах ходил, вот и нахватался хороших манер да разных красивых словечек. Фармазонит он — то бишь сбывает поддельные деньги. Предпочитает работать один и только в лучших домах. С голытьбой знаться не желает. Любит всякие богатые отели да клубы. Выкладывает за еду и питье пятерку… простите, мистер Холмс, пятифунтовую купюру — тут двойной навар: не только деньги сплавит, но и пообедает. Не то, так пойдёт в табачную лавку и купит самолучшие сигары. А положит взгляд на добычу покрупнее — золотые часы там или шикарное колечко для своей зазнобы, — тогда платит чеком. Говорит: бумажник, мол, в отеле забыл, или ещё какую ерунду выдумает. Ну, лавочник, чтоб покупателя не упустить, фальшивку-то и примет. Это тоже у Чизи особинка — сбывать чеки и векселя, и поддельные, и ворованные.
— Неужели? — спросил Холмс, и по тому, как он напрягся, я понял, что эти сведения чем-то его привлекли.
Он мельком посмотрел на меня, но я не разгадал значения его взгляда. Когда он задал следующий вопрос, я поначалу был несколько ошарашен очевидной рассеянностью своего друга. Казалось, он спрашивал наобум, чего за ним обычно не водилось. Однако я успел неплохо узнать Холмса и его манеру прикидываться безразличным, если он чем-то очень заинтересовался. Сэмми же, незнакомый с этой чертой Холмса, отвечал на его вопросы со снисходительным самодовольством человека, который уверен, что знает все ответы.
— А как эти чековые книжки попадают к Чизмену? — полюбопытствовал Холмс. — Он, верно, шарит по чужим карманам, а?
Сэмми широко улыбнулся простодушию собеседника:
— Не-а, папаша! Чизи не карманник. Не обучен. Он может вытащить бумажник из бесхозного пальто, что висит на вешалке или перекинуто через спинку стула, но это самое большее, на что он способен.
— А, понял! — заявил Холмс, словно его только сейчас осенило. — Значит, он заполняет украденный чек и предъявляет его в банке жертвы?
На лице Сэмми снова расползлась насмешливая улыбка.
— Ежели б он так делал, недолго ему оставаться уркой.
— Так что же он делает?
— Он вырывает несколько последних листков из чековой книжки, так что её владелец до последнего ничего не подозревает, и предъявляет их в другом банке, не том, что указан на чеке. Или попросту продает. Ворованными чеками промышляет куча народу. Что ж, мистер Холмс, это все или Вам ещё что-нибудь хочется знать? Меня дома дожидается одна хорошенькая девчонка. Такая красотка!
Холмс заверил его, что это все. Сэмми Нокс встал, пожал нам руки, а затем с ловкостью, достойной опытного фокусника, подхватил какую-то смятую бумажку, лежавшую на столе, и опустил её в карман. Потом не без некоторого изящества приподнял свой котелок и вышел из пивной.
— Что это была за бумажка? — спросил я, когда дверь за ним закрылась.
Холмс рассмеялся.
— Не знаю, как называет эту бумажку Сэмми, — ответил он, — но мы с Вами назвали бы её купюрой, доктор Ватсон. Он честно заработал фунт. Благодаря Сэмми я теперь знаю, как нам застукать полковника Карузерса, то есть Чизмена, и надолго упечь его в кутузку. Ну, все, хватит на сегодня жаргонных словечек, несмотря на всю их притягательность.
— Как же Вы планируете его арестовать? — спросил я, сгорая от любопытства.
— В «Кандагар» допускаются гости, не так ли? — небрежно поинтересовался Холмс.
— Да, — подтвердил я.
— А запасной выход там есть?
— Понятия не имею, — ответил я, поставленный в тупик его вопросами.
— Это надо выяснить, прежде чем мы предпримем дальнейшие действия. Кроме того, нужно поговорить с управляющим и предупредить Лестрейда, поскольку мне понадобится их помощь, а также участие двух констеблей. Сейчас я отправлюсь к инспектору Лестрейду, а после, пожалуй, начнем.
* * *
На обратном пути мы с Холмсом расстались: я вернулся на Бейкер-Стрит, а он, видимо, отправился в Скотланд-Ярд, чтобы повидаться с инспектором Лестрейдом и рассказать ему о плане поимки Карузерса-Чизмена. Этого события я ожидал с нетерпением, так как чувствовал, что этот человек не только обвёл вокруг пальца Сэрстона и членов клуба «Кандагар», но и в какой-то мере замарал репутацию британской Индийской армии и моих храбрых сослуживцев, которые как один — от высших чинов до самого последнего рядового — отстаивали, иногда ценой собственной жизни, честь нашей страны, и беркширцев в частности.
Должно быть, с инспектором Лестрейдом удалось договориться без труда, ибо Холмс вернулся ещё до обеда и выглядел весьма довольным.
— Лестрейд прямо-таки мечтает упечь Карузерса за решетку, — объявил он, усаживаясь в свое кресло и раскуривая трубку. — Полковник у него как бельмо на глазу ещё с прошлого лета, когда расследовалось дело Фицдионов.
— А, скандал с Фицдионами! — воскликнул я. — Значит, Карузерс и там наследил?
— Видимо, да. Во всяком случае, инспектор Лестрейд в этом уверен, хотя у него недостаточно доказательств, чтобы довести это дело до суда.
— Господи! — изумленно пробормотал я, не в силах выдавить что-либо еще.
— Да уж! — криво усмехнулся Холмс.
В свое время эту историю долго мусолили газеты, охочие до сенсаций. Хотя имена главных действующих лиц пресса, во избежание обвинений в клевете, не упоминала, каждому, кто хотя бы краем уха слыхал о том, что делается в аристократических кругах, было ясно, что «прекрасная дочь выдающегося члена палаты лордов» — это не кто иная, как леди Ванесса Фицдион, дочь лорда Уэлсли Фицдиона. Её тайная помолвка с блестящим гвардейским офицером Монтегю Орм-Уистоном, на которую вот уже три месяца намекали светские хроникеры «Дейли Эко» и «Морнинг Стар», внезапно расстроилась, а леди Ванесса и её мать отправились с продолжительным визитом на Сейшельские острова.
— Итак, — продолжал Холмс, — Лестрейд полагает, что арест полковника принесет ему заслуженные лавры. — И вдруг без какой-либо связи с предыдущим добавил: — У Вас есть чековая книжка, доктор Ватсон?
— В данный момент нет. Если помните, мистер Холмс, три дня назад Вы изъяли её у меня и заперли в своем письменном столе.
— Ну, конечно! Я совершенно забыл об этом. Но, если Вы согласитесь с моим планом, я немедленно верну её Вам.
— Что за план? — спросил я, недоумевая, какая роль в нем может быть отведена моей чековой книжке.
— Мы придем в «Кандагар»…
— Мы? — перебил я Холмса. — Вы имеете в виду — я тоже там буду?
— Мы с инспектором Лестрейдом будем Вашими гостями. Позавтракаем, затем сыграем на бильярде.
— Когда?
— В пятницу.
— Но, ведь там будет и Карузерс! Если Вы помните, он теперь завтракает в клубе по пятницам, а не по средам — думаю, намеренно переменил день, чтобы не встречаться со мной.
— Значит, Вам обоих ждёт радостная встреча, — заметил Холмс с веселостью, которой я отнюдь не разделял.
— Я не думаю… — запротестовал было я.
— И не надо, приятель. Думать предоставьте мне, ибо у меня это получается лучше. А теперь, — добавил он, направляясь к двери, — я должен снова заскочить к инспектору Лестрейду, чтобы окончательно все согласовать. Если бы я играл в крикет, я бы сравнил Лестрейда с участником, который стоит позади калитки и ловит мяч, Вам — с защитником калитки, а себя — с игроком, который выполняет удар, именуемый, кажется, гугли.
— А Карузерса? — спросил я.
— О, он отбивающий, которого придётся вывести из игры! — заявил Холмс и, от души расхохотавшись, побежал вниз по ступенькам.
* * *
В следующую пятницу мы с Холмсом отправились в «Кандагар», чтобы провести «небольшой крикетный матч», как он упорно продолжал именовать свой план. Холмс находился в чрезвычайно возбужденном состоянии и явно получал удовольствие от мысли о приближающемся приключении и его последствиях, которые, если все пойдёт хорошо, будут означать разоблачение полковника Карузерса.
Перед тем как войти в клуб, Холмс настоял на том, чтобы осмотреть запасной выход и удостовериться, что инспектор Лестрейд обеспечил контроль над ним. Не то чтобы он считал, будто на инспектора нельзя положиться, просто, как любой генерал перед сражением, хотел убедиться, что все устроено согласно плану. Это педантичное внимание к мелочам распространялось даже на внешний вид Холмса: он приклеил маленькие чёрные усики, чтобы Карузерс, который мог видеть портрет моего друга в газетах, не узнал его.
Выяснилось, что Лестрейд, по мнению Холмса страдавший недостатком воображения, в других отношениях вполне ловкий малый. Он поставил у запасного выхода уличного продавца яблок с тачкой. Ещё два полисмена в штатском прогуливались поблизости, беззаботно болтая и стараясь не вызывать подозрений.
Взглянув на них, Холмс одобрительно кивнул, и мы, обогнув угол здания, вновь подошли к парадному крыльцу, на ступенях которого нас уже поджидал одетый в гражданское платье Лестрейд.
После того как я зарегистрировал своих гостей, мы прошли в столовую, где нас усадили за стол, находившийся в глубине помещения, но прямо напротив выхода. Управляющий специально оставил его для нас, следуя указаниям Холмса. Затем нам подали завтрак, и мы принялись за еду. Согласно плану, я сел спиной к двери, так чтобы Карузерс не сразу меня заметил и не почуял засаду. Он явился, когда мы почти покончили с первым блюдом и ждали, пока принесут пудинг. Холмс дал мне знать о его приходе, дотронувшись тихонько под столом до моей ноги.
Надо признаться, мне очень хотелось обернуться и взглянуть на мнимого полковника, не столько из любопытства, сколько из желания удостовериться, что описание его внешности, которое я давал Холмсу, оказалось верным. Однако я сдержался и сосредоточился на еде и разговоре, который завязался за нашим столом, изо всех сил стараясь вести себя естественно. Это была непростая задача, поскольку я дрожал от волнения и желания поскорее увидеть, как гнусного мошенника арестуют и выпроводят из клуба в наручниках.
Все же, когда мы выходили из столовой, я позволил чувствам одержать верх над благоразумием и отважился искоса взглянуть в его сторону. Мои опасения оказались напрасны. Карузерс был поглощен своим бифштексом и почками в тесте, а в перерывах между едой проглядывал свежий номер «Морнинг Гералд», прислоненный к подставке с солонкой и перечницей.
Он, как и прежде, хорошо выглядел, был аккуратно причесан, хорошо выбрит. Глазная повязка тоже была на месте.
По-видимому, он нас не заметил, так как продолжал есть и читать, когда мы прошествовали мимо него, вышли из столовой, пересекли вестибюль и направились в бильярдную.
Холмс подробно объяснил, каким образом мы должны разыграть последний акт этого маленького спектакля. Так, следуя его инструкциям, я снял пиджак и повесил его на спинку стула, стоявшего возле двери, которая нарочно была оставлена приоткрытой. Инспектор Лестрейд встал около бильярдного стола, словно собираясь наблюдать за игрой. А мы с Холмсом взяли кии и стали кидать монетку. Начинать выпало Холмсу. Все, что нам надо было делать, — это гонять шары, причем Холмс должен был захватить инициативу, а я — стараться все время стоять спиной к двери, чтобы Карузерс, когда он войдет в бильярдную, не увидел моего лица.
Капкан был поставлен. Теперь оставалось только ждать, когда явится Карузерс.
И он пришел.
Поскольку я стоял спиной ко входу, то не заметил этого, зато услышал, как Лестрейд выкрикнул: «Эй, Вы! Погодите-ка!», затем кий Холмса с грохотом упал на пол, а сразу после этого по паркету быстро застучали чьи-то каблуки.
Я обернулся и увидел, что Холмс и Лестрейд прямо в проходе сцепились с Карузерсом, который дрался совсем не по-джентльменски, явно не признавая правил маркиза Куинсберри.
Наконец Холмс сбил его с ног ловким апперкотом в челюсть, и тот упал как подкошенный. Стремительный удар вызвал стихийные аплодисменты у кучки случайных зрителей — лакеев и членов клуба, привлеченных шумной возней.
Лестрейд немедленно велел одному из лакеев позвать полисменов в штатском, охранявших запасной выход, другого отправил за наемным экипажем. А пока что инспектор надел на Карузерса наручники и проворно обыскал его карманы. Как и ожидалось, он обнаружил там несколько чеков, вырванных из моей чековой книжки. Инспектор Лестрейд туую книжку.
Но, то была малая цена за удовольствие видеть, как Чизмен, он же Карузерс, он же Бог знает кто еще, отправился под суд и был приговорен к нескольким годам каторжных работ. Зачитывая приговор, судья отметил, что преступник уже давно занимался воровством, мошенничеством и подлогами, не говоря о том, что он был глубоко безнравственным человеком.
* * *
— В последний раз я радовался подобному исходу дела после ареста трёхрукой вдовы, — заметил Холмс, откладывая «Морнинг-Кроникл», где содержался подробный отчет о расследовании.
— Трехрукой вдовы? — удивлённо переспросил я, ибо мой друг уже второй раз произносил эти странные слова.
— Да, доктор Ватсон. Вы в жизни не встречали такой скромной и чопорной особы. Напомните мне, и я как-нибудь расскажу Вам о том случае. Вы сможете добавить его к своей коллекции красочных рассказов о моей деятельности. Но, в данный момент мне не помешает немного тишины — я должен дочитать эту статью о леди Питершем и цыганской гадалке.
С этими словами он вновь взял со стола газету и загородился ею от меня.