[15 сентября 1904 года, Вечер. Гельсингфорс.]
У подножия лестницы Сейма и Сената собралась толпа молодых людей, по большей части студентов Александровского (Гельсингфорсского) университета финско-шведского происхождения – они собрались послушать зажигательных демократическо-патриотических ораторов, одним из которых и был адвокат и финский националист Пер Эвин Свинхувуд.
– Сейчас, в этот решительный час, – вещал он с высоты крыльца, – когда финская земля буквально загорелась под ногами Романовых, мы, финские патриоты, близки к победе как никогда! Прошло всего три месяца с того дня, как истинным финским патриотом Евгеном Шуманом был застрелен тиран и душитель свободы русский наместник граф Бобриков – и вот до истинной независимости страны Суоми остался всего один шаг! Император Николай, сброшенный[26] восставшим народом с престола в Петербурге, решил, что сумеет отсидеться у нас в Финляндии, но ничего у него не выйдет. Уже завтра все финны разом поднимутся, как один человек – и вышвырнут бывшего русского царя из его последнего владения, а вместе с ним и прочих рюсся[27]. А если они не захотят уходить – то рука у нас не дрогнет, и никто из них не уцелеет! Ни мужчина, ни женщина, ни ребенок, ни старик – никто из оккупантов не должен чувствовать себя в безопасности. У них будет возможность либо бежать, либо умереть, третьего не дано. Финляндия достойна самостоятельного существования и другого, настоящего монарха из рода Гогенцоллернов или из состава шведской династии Бернадоттов. Ура, товарищи, ура!!!
Оратор замолчал, и собравшаяся на Сенатской площади толпа разразилась одобрительными криками, прославляя своего кумира. Этим молодым и не очень людям казалось, что стоит им выгнать из Финляндии проклятых русских оккупантов – как тут же настанет сытная и счастливая жизнь. Для кого-то, может быть, так и будет. Например, для тех, кто займет места министров, депутатов демократически избранного парламента, чиновников, а также тех, кто поделит между собой собственность, что принадлежит сейчас Империи и императору. Ради этого собравшиеся были готовы брать в руки оружие и убивать, убивать, убивать. Сейчас, на волне оптимизма, возникшего из-за недавней смуты в Империи, этим людям казалось, что Россия не захочет и не посмеет вмешаться в финские события, что бывший император Николай свергнут своей сестрой и послан в Гельсингфорс в ссылку, что Финляндия для молодой императрицы – уже отрезанный ломоть. Да и что может сделать им эта девчонка, буквально вчера севшая на императорский трон? Они думали, что стоит только чуточку надавить – и прогнившее самодержавие рухнет, и тогда можно будет праздновать победу.
Следом за Свинхувудом, на крыльцо Сейма и Сената поднялся радикальный финский политик Конни Циллиакус – возможно, самый отмороженный во всей этой шайке. По сути, это был международный авантюрист, десять лет мотавшийся по свету, живший в Египте, Коста-Рике, Североамериканских Соединенных Штатах, Японии и во Франции. В политике этот человек был лучшим другом самых радикальных революционных движений, стремившихся не к достижению социальной справедливости, а к разрушению Российского государства. В свое время, организуя контрабандную доставку в Россию оружия и революционной литературы, Циллиакус немало якшался с такими деятелями российского революционного движения, как Пинхас Рутенберг, Евно Азеф и Максим Литвинов. Выбравшись на импровизированную трибуну, этот глашатай смуты принялся долго и нудно вещать о том, что в России скоро случится революция, и это будет нечто великое и хорошее, чего ждут все либеральные и цивилизованные люди. Также говорил он и о том, что русские – отсталая, варварская и полуазиатская нация, у которой остальному миру нечему учиться политически, хотя революция должна освободить финнов и поляков и позволить России начать догонять Запад.
Совсем другие настроения царили в менее радикальных кругах финского политикума, реально оценивавшего складывающуюся международную и внутрироссийскую политическую обстановку. От революции Российская империя после победы в русско-японской войне была далека так же, как Пекин от Лондона. Напротив, в стране имел место патриотический подъем, отчего большая часть либеральных деятелей шипела как раскаленный утюг после смачного плевка, а объявленные императорскими манифестами и указами меры социального характера (вроде отмены выкупных платежей и создания министерства труда) в ближайшее время должны были резко снизить в стране социальное напряжение.
Эти люди понимали, что если в Великом княжестве Финляндском заварится националистическая буча, то новая власть, решительно подавившая гвардейский мятеж и всего за месяц сменившая большую часть министров, не преминет воспользоваться этой возможностью для того, чтобы привести финнов к тому же знаменателю, что и поляков, а может быть, даже и хлеще. Единственное, что будет сдерживать новую императрицу и ее канцлера в их объединительном стремлении – это необходимость оставить личную вотчину ушедшему в отставку экс-монарху и его потомкам. Но если экс-император с дочерями погибнут в ходе мятежа, то за финскую государственность, а также жизни всех финских политиканов, нельзя будет дать даже потертого медного гроша.
Именно с этими людьми, в число которых входил и небезызвестный в нашем мире главный директор государственного казначейства Юхо Кусти Паасикиви, и пытался работать Маннергейм, стремясь если не предотвратить, то хотя бы ослабить грядущий мятеж. Уж он-то точно знал, чем грозит аборигенам весь тот веселый карнавал, который затеяли деятели, митингующие сейчас на Сенатской площади… Но получалось у Маннергейма откровенно плохо. Люди, которые могли хоть что-то изменить, были опьянены своей кажущейся властью, а умеренные, которые были с ним согласны, не имели реальных рычагов влияния на события.
Отдельные, совершенно особенные настроения, царили на левом фланге политического фронта. Финская социал-демократическая (рабочая) партия, самая сильная из всех левых организаций, на тот момент придерживалась линии Каутского на чистый марксизм. Эти люди отрицали как сотрудничество с буржуазными и националистическими партиями, так и необходимость применения революционного насилия, в том числе и социалистическую революцию. Программа СДП требовала путем мирной агитации добиваться всеобщего избирательного права для мужчин и женщин с двадцати одного года, восьмичасового рабочего дня, всеобщего обязательного среднего образования, обобществления средств производства, улучшение условий труда и отделения церкви от государства.
Первые же социальные шаги нового правительства в Петербурге несколько дезориентировали этих людей, и теперь они не знали, чего им надо. То ли они хотят полного отделения Финляндии от России (вследствие чего, безусловно, наступят некоторые европейские свободы, но Финляндия надолго окажется во власти правых националистов), то ли им желательно полное присоединение Великого княжества Финляндского к территории России, чтобы и на ее территории начали действовать российские социальные законы и программы. Красная гвардия в рабочих районах, конечно, еще не формировалась, но и поддержки слева радикалам ждать не следовало.
И в то же время, когда над Гельсингфорсом уже сгущался вечерний мрак, в военно-морскую базу зашли прибывшие из Кронштадта три русских броненосца: «Император Александр III», «Бородино» и «Князь Суворов», а также более десятка транспортных пароходов, на которые находились войска. В основном это были части столичного гарнизона во время мятежа Владимировичей попытавшиеся отсидеться за фиговым листком нейтралитета. Прощение императрицы требовалось еще заслужить, и этой службой должно было стать подавление мятежа финско-шведских националистов в ВКФ. Выгружались солдаты уже под полным покровом темноты, тем более что по городу уже ходили намеренно пущенные слухи, о том, что пароходы присланы для эвакуации из Финляндии всего русского населения.
В результате митинг на Сенатской площади разгорелся с новой силой; там уже праздновали завтрашнюю победу. Правда, и Маннергейм тоже был пока ни сном ни духом о прибывающих войсках. Об этом его просто не предупредили, не желая доверять абсолютно секретные сведения человеку с неподтвержденной лояльностью. Этим парадом командовал полковник имперской безопасности Баев, которому императрица дала прямо-таки диктаторские полномочия, чтобы в ходе грядущих событий не пострадали не только ее брат и племянницы, но и вообще русскоязычное население. Время великого усмирителя фон Плеве (если он вообще понадобится) придет потом, а пока требовалось плеснуть на раскаленные угли холодной водичкой.