29

— Эй, проснись!

Марсель по своей привычке курил «травку», разлегшись на скамье возле обеденного стола, да так и заснул с косячком в зубах. А в ночи, как всегда, гремело фламенко, разве что теперь в музыке звучала трагическая нотка — дань сочувствия плененным собратьям.

Ивана стала трясти его за плечи. Никакой реакции. Косячок слабо тлел у него в зубах, словно ночник у постели.

— Да проснись же ты!

Она говорила почти шепотом, при этом злобно дергая его за рукав. От Марселя несло винным перегаром. Она не могла понять, где он раздобыл выпивку, — как ни парадоксально, сезонникам запрещалось употреблять и вино, и прочие алкогольные напитки.

— Марсель, мать твою!

Наконец малый соизволил открыть один глаз.

— Хочешь затянуться? — спросил он, протянув ей свой окурок.

— Мне нужна твоя помощь.

— Да пошла ты…

Ивана порылась в карманах и сунула в руку Марселя стоевровую купюру — она предусмотрительно оставила при себе немного наличных, которые носила под стельками ботинок.

Прикосновение денег к ладони привело в себя осоловевшего сезонника.

— Ну что там у тебя? — спросил он, поднявшись. Ивана присела рядом с ним на скамью и коротко изложила свой план: разыскать ночью обломки свода часовни и сфотографировать их.

Марсель сидел, понурив голову и снова затягиваясь сигаретой; он не отвечал, а может, даже и не слушал ее. Однако в конце концов спросил:

— Что это на тебя нашло — возиться с ихним мусором?

— Это мое дело.

— А ты точно журналистка?

— Ты хочешь мне помочь или нет?

Марсель уже прикарманил деньги, но тут же снова уронил голову на грудь.

— У тебя есть… только одно… решение… — невнятно пробормотал он, совсем одурманенный своим куревом.

— Ты можешь говорить побыстрее?

— Я хочу сказать… есть одно местечко… куда они могли сунуть обломки…

— Куда же?

— Зовется Хранилище. Несколько сараев… там они держат всякое барахло.

— Где это?

— Н-ну… с километр отсюда… только надо пройти внутрь Обители… в Диоцез…

— И что?..

— А то… не желаю, чтоб меня там… замели…

— Пошли!

Но Марсель уже совсем обмяк. Ивана схватила его за шиворот и силой поставила на ноги.

— Еще сто евро, когда найдем обломки!

Сезонник надвинул козырек на глаза (вероятно, он был плешив, потому что вечером, после работы, тут же менял соломенную шляпу на бейсболку) и, шатаясь, побрел в сторону Обители. Ивану передернуло при мысли о том, что она вынуждена проникнуть в Диоцез с таким спутником.

Им пришлось затаиться в леске, чтобы обмануть бдительность охраны, а затем пролезть в дыру изгороди, чтобы попасть внутрь, на главную дорогу Обители.

— Ты думаешь, мы сможем пройти?

— Ну, тут же не ГУЛАГ. В худшем случае нас оттуда погонят. Ничего, как-нибудь выживем. Сбор винограда почти закончен.

Ивана промолчала. У нее подкашивались ноги. Лесок, где она спрятала свой мобильник, находился в километре от лагеря, и ей пришлось чуть ли не бегом сгонять туда и обратно под холодным ветром через пастбище, переполошив стаю ворон. Она оставила мобильник при себе, чтобы позвонить Ньеману после этой ночной вылазки, а значит, придется проделать тот же путь еще раз, до восхода солнца. Ведь нельзя же держать телефон при себе во время рабочего дня.

Ночь была светлой — ледяной и светлой; падучие звезды пронзали небосвод, как трассирующие пули. Что-то искусственное было в этом зрелище, напоминавшем ей то ли убранство Гран-Рекса^[59], который так зачаровал ее в раннем детстве, то ли «живые ясли»^[60], где она неизменно исполняла роль Святой Девы благодаря своему молочно-белому личику.

Марсель еле волочил ноги, и Ивана спрашивала себя, уж не спит ли он на ходу. Эдакая сомнамбула в роли напарника — ну, супер! Правда, сама девушка тоже обессилела; она боялась, что она вот-вот рухнет наземь от усталости, но тем не менее была натянута как струна.

Она непрерывно озиралась, со страхом ожидая света фар или звука шагов. Ее успокаивал лишь вид кустов на обочине, куда можно было нырнуть в случае опасности. Кажется, она тут уже притерпелась к колючкам и крапиве.

— Далеко еще?

— Нет, мы уже в Диоцезе.

Странно, она не заметила ни малейшей перемены в пейзаже, даже изгороди. Граница этой «территории в территории», видимо, носила чисто символический характер. Где-то тут, в глубине холодной лощины, — она это знала — теснились фермы Обители. Однако дорога была по-прежнему безлюдной. Мало-помалу ходьба взбодрила девушку, мысли стали более четкими. Но она думала не о разоблачениях — довольно-таки жалких — Ньемана и не о своих собственных гипотезах, таких же смутных. Нет. Она размышляла о чудотворной терапии Рашель. Всего лишь обычная ножная ванна — и вот она воспрянула духом, приобщилась благодати, чуть ли не узрела ангелов небесных.

— Ну, долго еще? — спросила Ивана, почти разочарованная этой безмятежной прогулкой.

— Порядок. Вон там, — шепнул в ответ ее встрепенувшийся проводник.