Переселяемся на старую мельницу!

Йолан Злюка–Пылюка кружила над накрытым к завтраку столом. Подарок сбросить хотела? Или уронить какую–нибудь весть? Подхватила где–то новость, прилетела с ней сюда и сейчас кинет тому, кого она касается. Свежая новость для завтракающей за столом компании. Известие. Почта. Не исключено, что это новость для всех, а может статься, и для кого–то одного. Вполне вероятно, что фарфоровую сахарницу приветствует двоюродный брат. Или хлебнице сестрица поклон шлет. Или Чиму ее подружка.

Йолан Злюка–Пылюка кружила над столом. Неожиданно порхнула к Арнольду Паскалю.

— Наверное, я вам надоела, но все–таки скажу. Ваши старые друзья… Что вы так смотрите, будто не понимаете, о ком идет речь? Об ученом киношнике и его распрекрасной доченьке Агике, если не ошибаюсь.

— Не ошибаетесь, Йолан.

— Они переехали на другую квартиру.

Некоторое время Арнольд не мог издать ни звука.

— Как? Они уехали с улицы Ипар?

— А что такого? По–вашему, с улицы Ипар и уехать нельзя?

— Да, — тихо сказал Арнольд. — Это такая улица, с которой нельзя уехать. Я мог бы рассказать, что там находится Вальцовая мельница! Там есть славная маленькая пыльная площадь. А брандмауэры ^[7]! Старые, облезлые брандмауэры! Но вам все равно этого не понять, Йолан. Вы знай себе порхаете!

— Да, я не люблю засиживаться на одном месте. Для меня путешествия — все!

— И кроме того, вас вытирают, — язвительно заметила Росита Омлетас. Испанская танцовщица чувствовала, что наконец–то настал момент досадить чем–то Йолан Злюке–Пылюке.

— Что? Вы что болтаете? Это меня–то вытирают?

— Да! И вытряхивают из пыльных тряпок. И вообще, где бы вы ни появились, сразу начинают проветривать комнаты.

— А меня это ни капельки не волнует! По мне, пусть проветривают! Устраивают сквозняки! Больше всего на свете люблю кувыркаться в сквозняке! А вот ваше «вытряхивают» я вам припомню! Берегитесь! Очень советую поберечься, милая Росита.

Арнольд с легким нетерпением перебил:

— Мы отклонились от темы. Значит, они уехали с улицы Ипар?

— О чем идет речь? — спросила хлебница.

Сахарница — со скукой:

— О каком–то переселении. Переселении и уборке. Совсем неинтересно!

— Кому как! Надо полагать, нашего Арнольку это интересует.

— Вы, случайно, не знаете, куда они переехали?

— Хотите им написать?

— Арнольд не ведет переписки, — вмешалась испанская танцовщица.

— Ошибаетесь, милая Росита! Одно время я вел весьма обширную переписку. Когда был директором кабаре. Мне приходилось, например, заключать договора с артистами, живущими за границей.

Росита зачарованно:

— А со мной вы заключите договор? Напишете мне по этому поводу письмо?

— Разумеется, милая Росита. Но скажите, Йолан, не поселился ли доктор киноведения где–нибудь поблизости?

— Скорее, на другом конце города. На берегу Дуная.

— Понимаю! Понимаю! — Арнольд умолк. И вдруг просиял: — Как это прекрасно задумано, как тонко сделано!

— О чем вы, Арнолька?

А он торжествовал:

— У меня сложилось совершенно ясное впечатление обо всем этом.

— Ясное впечатление? Полно вам!

— Йолан! Вы только послушайте! И все остальные тоже, прошу вас! Это просто нельзя понять иначе. Ведь о чем идет речь? Всей семье наскучил Арнольд из горки! Отцу, матери и в особенности Аги. Он им надоел. Их от него тошнит. Они захотели избавиться от этого типа. Да, но как? Нельзя все–таки просто его выкинуть. И тогда отцу, доктору киноведения, моему старинному другу, пришла мысль. — Арнольд на мгновение задумался. — Да, это определенно была его идея! Переселиться! Обменять квартиру! А в старой забыть Арнольда из горки. Просто забыть. В таком кавардаке все может случиться. Вот каков был план у доктора киноведения. И этот план осуществили. Арнольд из горки, эта жалкая ничтожная кукла, осталась одна в пустой квартире.

Арнольд сделал паузу. Огляделся, ожидая всеобщего одобрения.

Но никто ему не поддакнул.

Сахарница смотрела в пространство перед собой. Охотнее всего она погрузилась бы в утреннюю газету, но утренней газеты у нее не было. Молчала хлебница. Молчали все, кто сидел за утренним столом. Только одна Росита Омлетас рискнула проронить:

— Что ж, возможно…

Йолан Злюка–Пылюка сновала взад и вперед в воздухе. Подлетела к Арнольду:

— Должна вас разочаровать, друг мой.

— Что вы сказали?

— Действительность рисуется несколько иначе. Зачем приукрашивать дело? Арнольда Второго, или, как вы его называете. Арнольда из горки, обитатели дома с улицы Ипар увезли с собой.

— Увезли?! Но по дороге потеряли! Такая жалкая, незаметная, ничтожная кукла легко могла выпасть.

— Но не выпала. Не потерялась по дороге. Ваша маленькая приятельница заботливо оберегала Арнольда Второго. Ни на минуту с ним не расставалась.

— Не расставалась ни на минуту? Вы говорите, ни на минуту?

— В машине она усадила его рядом с собой. Они прибыли в новую квартиру вместе.

Арнольд сделал протестующий жест:

— Не продолжайте!

Йолан описала над Арнольдом круг. Словно набрасывала на него невидимое лассо.

— А продолжать–то и нечего!

И она вылетела в окно.

За столом все стихло.

Чашки и блюдца медленно взлетели на поднос, покидая стол. И тут вскочила Чиму:

— Когда мы переезжаем?

Мать испуганно вздрогнула:

— Ты что говоришь? Зачем нам переезжать?

— Не думаете же вы с папой навсегда остаться здесь? Или вы собираетесь тут заплесневеть?

— Мы с папой вовсе не собираемся заплесневеть. Мы считаем, что этот маленький дом с садом…

Но Чиму ее не слушала. Погрузившись в мечты, она улыбалась.

— Знаешь что? Мы переселимся на мельницу!

Отца встретила перевернутая вверх дном квартира.

У стен — скатанные ковры. Посреди комнаты — смятая оберточная бумага. Стулья опрокинуты и поставлены на стол. Там же стоит чемодан. Из него торчат рукава рубашек. А на полу книги… Разбросанные в беспорядке книги.

Пораженный отец остановился в дверях. Он шевельнуться не мог.

— Мы переселяемся, если хочешь знать.

Мать стояла в вылинявшем синем халате, с маленькими коробками в руках. На коробках лежала одна разорванная женская туфля, вторая была давно потеряна.

— Чиму надоела наша квартира. Она всем сыта по горло.

— Да, но как ты…

Отец нерешительно шагнул. Казалось, он не понимает, куда попал.

— Как я разрешила? — резко, нервно рассмеялась мать. — Чиму вдруг набросилась на ковры, вывернула ящики. И вообще…

Она указала в сторону дивана.

На диване прыгала Чиму. В одной руке у нее была колодка для обуви. Девочка сердито потрясала ею, будто колотя по чьей–то голове. В другой руке она держала останки соломенной шляпы, которую в пылу сборов она собралась нацепить на голову.

— Мы переезжаем! Переселяемся!

Мать бросила на нее из–за коробок безумный взгляд.

Отец направился к дивану. Обо что–то споткнулся. О коробку? О ботинок? Или о книгу?

Где–то вдалеке мелькнули лохмотья женской шляпы. Стукнула колодка. Это Чиму выстрелила себя в воздух. Врезалась в потолок. Пробила его. Взорвала крышу, взорвала небосвод.

Отец остановился возле Чиму. Он утомился на пути к ней. Заметил свою домашнюю куртку. Куртку с беспомощно распростертыми руками, опрокинутую на диван. Ее выдернули откуда–то, затолкали сюда, а теперь она шевельнуться не может. Похоже, сам отец лежит там.

Или это он валяется на лестничной клетке, на серых ступенях лестницы? Неподвижно, с распростертыми руками. В наброшенной на плечи старой, потрепанной домашней куртке. Рядом железная кровать с перевернутыми матрацами. Почерневшая от дождя садовая скамейка. Выброшенные вещи.

— Переселяемся! Переселяемся! — трещала колодка. — Переезжаем на мельницу!

— На мельницу? — По лицу папы промелькнул какой–то отсвет. Тень улыбки. — На мельницу?

Он повернулся спиной к комнате. Взглядом искал маму.

— Почему бы нам не переселиться на мельницу? На добрую, старую мельницу?