Глава девятнадцатая

Тихая Ладога

Когда-то я здесь отдыхал. Я имею в виду — на Ладоге. Мать отправляла меня в пионерский лагерь в тридцать четвертом году. Счастливое и беззаботное время! Я любовался белыми ночами, втихомолку от бдительных воспитателей карабкался по захватывающим каменистым кручам, чтобы нарвать букет колокольчиков девчонкам из пионерского лагеря, распевал пионерские песни у костра.

Картошечки бы сейчас! Той самой, запеченной в костре, местами обуглившейся, солоноватой от пепла. В пионерском лагере артиллеристы из гаубичного полка, на футбольном поле, где мы гоняли мяч, расположились огневые позиции гаубиц, а у рощицы — укрытия для личного состава. На скале, куда я лазил за колокольчиками, расположился пост воздушного наблюдения. И маяк перекрасили, был он ярко-красного цвета, а теперь его покрасили под цвет окружающего его камня. А в остальном ничего не изменилось. Все также накатывает Ладога волны на каменистые берега, облизывает ими разноцветные гранитные голыши, бурлит течение в узеньком проходе Кочерги, изгибают в дымке свои горбы острова, только баржи идут чаще, чем в мирное время. И подспудно ожидаешь взрыва под днищем каждой из них.

В день, когда мы прибыли в распоряжение объединенной группы НКВД, была потоплена еще одна баржа и опять при обстоятельствах, не исключающих нападение подводной лодки. Ей было где разгуляться! Если Байкал считался самым глубоководным пресным озером, то Ладога являлась самым обширным хранилищем пресной воды, ведь в озеро впадало более ста рек. Это в свою очередь осложняло нашу задачу. Некоторые реки были судоходными, а это значило, что противник мог скрытно приходить и уходить по ним.

Никогда не видел столько генералов, собранных в одном месте!

Пока они совещались, мы получали карты местности, дополнительное снаряжение, лоции озера. Удивительное дело, но подробные карты местности масштабом один сантиметр на два километра местности были немецкими. К ним надо было привыкнуть. Судя по этим картам, немцы до войны времени зря не теряли, удивительно, что наша разведка всю эту нехилую работу прошляпила.

— Да, — сказал Скиба. — Хорошо гансы работают, подробная карта, очень подробная!

— Зато нам легче будет, — вздохнул Дроздов. — По хорошей карте и работать легче. Нам как обычно — участок выделят?

— Как начальство решит, — Скиба все не мог оторваться от карты. — Будем посмотреть… Красивые здесь места. И рыбные, наверное.

Может, Ладога и отличалась крутым нравом, но сейчас поверхность озера покрывала незначительная рябь. Штаб расположился неподалеку от небольшого рыбацкого поселения со странным названием Кобона.

Линия фронта находилась в десяти или двенадцати километрах от поселка, поэтому временами он подвергался интенсивному артиллерийскому обстрелу. Тревожила поселок и немецкая авиация. И это было понятным — для бесперебойных перевозок грузов в Ленинград близ Кобоны был построен подземный городок. Месторасположение его оставалось неизвестным, по некоторой информации, подземная база располагалась неподалеку от деревни Леднево. Эта информация, скорее всего, была известна и немцам, дважды в районе Леднево выбрасывались немецкие десанты, которые удавалось уничтожить лишь в результате тяжелых боев. От села по дну озера тянули трубопровод для подачи топлива в осаждённый Ленинград. Это был лакомый кусочек для диверсантов, Гитлер бы с удовольствием повесил Железные кресты тем, кто сумел бы нарушить создаваемые коммуникации.

Кормить стали значительно лучше. Нет, все-таки был прав неизвестный армейский острослов, что солдат должен стараться быть подальше от начальства и поближе к кухне. А может, кормили хорошо именно потому, что начальство заседало неподалеку.

— Жить можно, — удовлетворенно подытожил Сергей Семенович, облизывая ложку. Ложка у него была знаменитая — из нержавейки, а по дну ее было выгравировано пожелание «Ищи, сука, мясо!» Не знаю, как насчет мяса, но пшенку она метала с завидной скоростью. Выдали даже по пакетику сухого молока американского производства. Бросаешь пакетик в теплую воду и получаешь кружку волне приемлемого пойла молочного цвета. До настоящего коровьего молока этой жидкости, разумеется, было далеко, но пили её с большим удовольствием.

— Умеют, гады, делать! — удивленно сказал Дроздов и лизнул вощеный вывернутый белый пакетик с коричневыми английскими буквами.

— Коровы это делают лучше, — авторитетно сказал Дворников. — Там и жирность соответствующая, и вкус… Вот смотрю я на корову и поражаюсь: изумительное изобретение природы. Что мы имеем на входе? На входе мы имеем траву и сено, ну запарку на худой конец. А в конце процесса получаем вкуснейшее парное молочко. Какая трансформация происходит в организме, каким Макаром из травы молочко получается? Загадка природы! Вот если бы сделать такой агрегат — натолкал в раструб травы накошенной, а в обратную сторону тебе молочко потекло…

— Ага, — подхватил Дроздов. — Буряка или пшенички натолкал, а машинка тебе чистейшим самогоном ответила. Благодать!

— Вот ты смеешься, — обиженно сказал Дворников, — а я тебе так скажу, социализм в отдельно взятой стране мы обязательно построим. А вот коммунизм, его нахрапом не выстроишь, большой труд должен быть. И прежде всего должны совершенствоваться орудия труда.

— Это как? — удивился Дроздов.

— Вот, скажем, сейчас для того чтобы урожай посеять, собрать да пирожки испечь, много разных технических приспособлений надо, — начал загибать пальцы Дворников. — Смотри, для того чтобы вспахать и засеять нужен трактор, плуг, сеялка, хреновина эта, что ядохимикатами поля обрабатывает от вредных насекомых. Удобрения надо внести. А потом еще собрать урожай надо: тут уж комбайн и трактор опять же необходимы, машины, элеватор, где зерно будет сушиться и храниться. Тоже морока! Но ведь еще сайку испечь требуется. Тут уже форма нужна, машина, которая тесто замешает и по формам разольет, формы опять же… Да еще производство яиц, молока, там опять же свои процессы… Пока хлебушек готовый попробуешь, потом обольешься. А при коммунизме все совсем по-другому будет. Ведь если атомы одним образом сложены, стало быть, их можно разобрать и другим образом собрать, как раз так, как тебе нужно. Берешь, например, лопату… э-э-э…

— Говна, — с удовольствием подсказал Дроздов.

— Да пускай говна, — покладисто согласился Дворников. — Оно тоже из атомов состоит. А машинка эта атомы дерьма рассортирует, по новой конфигурации их сложит, и вот уже на выходе свежая и горячая французская булка.

— Не хотел бы я булку из дерьма жевать, — сказал Дроздов.

— Привыкнешь, — пообещал Дворников. — К тому же она совершенно ничем от обычной булки отличаться не будет, к тому же про говно ты сказал, а не я. Где столько этого добра напасешься, чтобы хлеба на всех хватило? Будет песок или, скажем, земля. Главное — чтобы материальное было. Одна материя переработается в другую, понял?

Они замолчали.

— Слушай, — вдруг спросил Дроздов, — так что же тогда получится? Комбайнеры не нужны, трактористы не нужны, кто работает на элеваторе — тоже не потребуются, хлебопеки, доярки, птичницы — всех получается побоку? Что же тогда народ будет делать?

— Творчеством заниматься, — авторитетно сказал Дворников. — Кто в науку подастся, кто песни петь да плясать станет, другие стихи и романы к твоему удовольствию сочинять станут. Да что там творить, путешествовать станут, мир познавать, к звездам намылятся!

— Врешь ты все, — сказал Дроздов. — Не станут они ничего сочинять, будут лопатами дерьмо в твои аппараты бросать и самогонку из него гнать. Сопьется народ со скуки!

В этот момент в комнату вошел капитан Скиба.

— Ну, славяне, — сказал он. — Седлайте коней. Последний парад наступает!

Поисковая работа однообразна и требует к себе наблюдательности и выносливости. Если с наблюдательностью у нас, можно сказать, дела обстояли удовлетворительно, то с выносливостью дело было значительно хуже. Поиск включает в себя движение по маршрутам внутри выделенного для того района, визуальное наблюдение и опрос населения по необходимым для розыска вопросам. Диверсант — не иголка в стоге сена, он обязательно привлечет к себе внимание, даже будучи в советской форме. Но одновременно нам в обязанность вменялось наблюдение за водным пространством Ладоги в пределах закрепленного района. Выполнять сразу обе задачи было намного сложнее. И еще следовало определить возможные места базирования подводной лодки, все-таки десять-пятнадцать метров длины в штаны не спрячешь, к тому же подводники должны были где-то питаться, отсыпаться и готовиться к новым выходам в озеро. А сделать это можно было в оборудованном под базу гроте или в домовладении, удобно примыкающим к озеру.

Нам достался маршрут по западному побережью озера, как раз там, где почти не было поселков. Участок был небольшой — между деревнями Тетерево и Соловьево. Всего две небольших деревушки на почти двадцатикилометровом участке побережья. Сами деревушки ничего особенного собой не представляли — десятка по три домишек, откуда, наверное, всех мужиков уже призвали. Берега Ладоги вообще не слишком заселены, и надо же именно нам досталась самая глухомань. Похоже, что кто-то заглянул в наши личные дела, хмыкнул, решил, что от этаких контрразведчиков проку будет мало, и отправил нас к черту на кулички, чтобы не путались мы под ногами у более серьезных людей.

Продпайком нас обеспечили, катер береговой охраны доставил до лесничества.

— Надежный человек, — охарактеризовали местного лесника знающие люди. — Делу революции предан, проверен на конкретных делах, в свое время принимал участие в ликвидации банды Сашки-душегуба. Староват, правда, но вы ведь его не женить едете!

Лесничему оказалось далеко за шестьдесят, но, на мой взгляд, женить его вполне можно было, лесничий даже мог позволить себе некоторую привередливость в выборе невесты. Одет он был, как все в прифронтовой зоне — в полевое обмундирование без знаков различия, да вместо кирзовых сапог носил литые резиновые, не расставался с двустволкой. Даже сев за стол, поставил ружье рядом с собой. Звали его Василием Поликарповичем Маховым, говорил он густым басом и не очень охотно.

На вопрос капитана, видел ли он в лесу кого-нибудь подозрительного, Мохов ответил отрицательно, но — как мне показалось — немного уклончиво. Тогда Скиба поставил вопрос несколько иначе: не замечал ли лесник во вверенных ему угодьях чего-нибудь странного, ведь там, капитан неопределенно мотнул головой вверх, товарища Мохова характеризовали как человека серьезного и наблюдательного. После этого вопроса лесник задумался, потом припомнил:

— Был один случай странной порубки по весне. Кто лес рубил, так и не понял. Я мужиков из Соловьево пытал, никто не признался.

— Покажешь потом — где, — сказал капитан.

— Отчего не показать? Покажу, — равнодушно пообещал лесник.

Оживился он, когда Дворников поставил на стол бутылку «сургучки».

— А вот это славно, — сказал Мохов. — Я похозяйствую, капитан?

— Ну, — с некоторым сомнением согласился Скиба, — хозяйствуй!

Стол у лесника был богатым, словно он в деревне Маслино жил. Была тут жареная зайчатина, и копченая кабанятинка, и соленые крепкие рыжики, и моченая с клюквой капуста, и домашний хлеб, который лесник выпекал сам, и прочие дары леса и озера, вроде вяленых лещей и жареной щуки.

— Богато живешь, — похвалил Скиба. — Только вот зайчатина — по сезону ли?

— Бывает, — скупо сказал лесник. — Ты, капитан, можешь не есть, раз уж такой законник, а твои подчиненные, как я погляжу, уже руками и ногами сучат от нетерпения. Подсаживайтесь, робятки, глаз жрет, да сытости не дает.

После обеда я вышел во двор.

Вокруг стоял лес — тихий, приветливый. Словно и не было вокруг войны, так, собралась хорошая компания и приехала к леснику в гости — на озере с удочками позоревать, по лесу с ружьишком пройтись или просто прогуляться по ельнику или березовой роще, грибки крепкие после первого дождя пособирать. Выпили, о жизни поговорили. Только вот надета на нас была военная форма, и с автоматами расставаться не приходилось, потому что совсем неподалеку слышались редкие раскаты канонады, словно отзвуки далекой грозы. И в лес без опаски нельзя было пойти, мало ли какие хищники по нему сейчас бродили, возможно — и двуногие.