Глава 13 Марсель-Лондон-Мюнхен
Маша плотно закрыла дверь каюты, прислушалась к шагам в коридоре и сбросила опостылевшие узкие туфли. Пройдя на цыпочках к иллюминатору, посмотрела на хмурые волны, катящиеся вслед за судном, залезла в мягкое кожаное кресло вместе с ногами и беззвучно разрыдалась. Задание графа Канкрина, казавшееся в Марселе простым и даже привлекательным, уже на корабле, следующем в Лондон, обратилось своей полной противоположностью.
Привлечь внимание квартета, а особенно надутого вульгарного американца, было совсем не сложно. В это время года в салоне первого класса было немного пассажиров и Маша, с её африканско-цейлонским загаром и точёной фигуркой, облаченной в роскошное платье, пошитое в Марселе по настоятельному требованию графа, выделялась среди бледных, похожих на моль, француженок и англичанок, как аппетитный пирожок среди пожухлых капустных листьев.
Познакомиться, пообщаться, благосклонно принять предложение пообедать в веселой непринужденной компании — всё это вполне вписывалось в стандартный набор штатных дорожных приключений, пока дело не дошло до самого поручения, подразумевающего более-менее длительное совместное пребывание и общие интересы, которые Маша не могла никак нащупать. Но больше всего осложняло задание внезапное и очень настойчивое ухаживание мистера Гувера, от которого девушку откровенно тошнило.
С первого взгляда Герберт казался самовлюблённым ослом. Со второго — впечатление усиливалось. «Кто убедил этого деревенского бульдога, что он неотразим?» — думала Маша, слушая его скабрезные шутки и ловя бесцеремонные взгляды американца на своём декольте. А когда вечером, после традиционного коньяка, расслабившись, он закинул ноги на журнальный столик, Маша почувствовала, что тихо возненавидела Гувера, его якобы элитный университет Стэнфорд, Америку и само задание, к выполнению которого она за два дня не приблизилась ни на йоту. «Как? — мучительно думала Маша, автоматически отодвигаясь от американца, норовившего подсесть поближе, чтобы очаровать рассказами про Соединенные Штаты, — как мне подойти к вопросу об их планах, круге общения и связях? Просто так спросить в лоб?»
— А знаете Мари, каков тираж газет только одного Нью-Йорка? — задал Гувер вопрос вкрадчивым голосом, каким в салонах обычно спрашивают, нравятся ли даме стихи Тютчева.
— Я не знакома так хорошо с прессой Нового Света, — учтиво отвечала Маша, убирая руку нахала, вроде как случайно упавшую ей на колено. — Но почему-то мне кажется, что сегодня самые большие тиражи у глупости, — отвечала она, стараясь поддержать разговор. — Это правда, Герберт, что фраза «человек человеку волк» из комедии Плавта «Ослы» является для американской деловой среды естественной и не безобразной?
— Человек человеку — кто угодно, — усмехался в ответ Гувер, — в зависимости от обстоятельств. В этом заключается главная прелесть гибкости человеческой натуры.
Вот за такими разговорами и таким времяпровождением прошло два вечера. Ничего. Ни единой зацепки… А завтра они прибывают в Лондон и всё… Маша с позором может возвращаться обратно. Как стыдно!..
Совсем другие настроения царили в сигарном салоне, где собрались Герберт, Беатрис, Джеймс и Джон Лесли Уркварт…
— Никакая она не суфражистка, — уверенно заявила Беатрис, — просто восторженная курсистка, подверженная модным увлечениям. Сейчас в России среди студентов бушуют антиправительственные страсти, вот молодые люди и воображают себя санкюлотами.
— Но что означает её флирт? — окутался клубами дыма дотошный Гувер.
— Герберт! Ты невыносим! Флирт — это когда женщина не знает, чего хочет, но всеми средствами добивается этого, — добродушно засмеялся изощренный в амурных делах Уркварт. — Но тут другая проблема! Она же говорила, что замужем! На что ты рассчитываешь?
— Ах, Джон! У нас — американцев — широкая душа! Нам очень дорого свое, но бесконечно тянет к чужому…
— Боюсь, Герберт, в этот раз ты выбрал орешек не по зубам, — улыбнулся Джеймс, — Мари не выглядит объектом для лёгких дорожных интрижек. Хотя… Не развлечёшься, так приобретёшь бесценный опыт…
— Да, — задумчиво пустил в потолок облако дыма Гувер. — Опыт — это то, что получаешь, не получив того, что хотел.
— Удивляюсь вам, мужчины, — вздохнула Беатрис, — когда вы начинаете думать тем, что находится в штанах, у вас начисто отключается то, что находится в голове.
— И что такого мы не нашли в нашей голове о Мари, — игриво спросил Джеймс.
— Её связи! Она ясно и чётко дала понять, что вращается в сферах, близких к престолу и что в ближайшем окружении царя имеется достаточно революционно настроенных придворных. Глупо, господа, упускать такой шанс!
— И что вы предлагаете? Уговорить Мари вступить в партию к горячо любимому тобой Ульянову?
— Совсем не обязательно. И уж точно не сейчас…. Но держать её лучше рядом. Она ищет средства для продолжения поисков своего брата, воевавшего за англичан в Кимберли. Герберт официально едет в Лондон устраивать дела своей компании. Вот и пусть пригласит её на какую-нибудь непыльную, но хорошо оплачиваемую работу… Тем более вы сами видели — французский и английский у Мари близок к совершенству. Герберт! Только умоляю, без твоих ковбойских выходок — петербургским дамам претит запах навоза.
Третий день закончился к общему удовлетворению вполне результативно. Герберт был нестандартно учтив и галантен, Беатрис — неимоверно любезна и любознательна. Поток вопросов о знакомых Маши, разделяющих её стремление к Конституции и Республике, сыпался, как горох. Маша еле успевала произносить заученные с подачи графа Канкрина чины и фамилии. Закончилось всё официальным приглашением на должность секретаря в лондонском офисе компании Bewick, Moreing & Co и твёрдым обещанием Маши познакомить Беатрис с каким-нибудь блестящим русским офицером, разделяющим её революционные взгляды.
Когда шумный вечер закончился, а пассажиры угомонились и разошлись по каютам, Маша аккуратно села к крохотному столику и начала составлять своё первое в жизни шифрованное донесение.
В другой каюте своё письмо русскому революционеру Владимиру Ульянову писала Беатрис. Вспоминала прекрасное время, проведенное в Германии и восхищалась его новым псевдонимом «Ленин» и, как бы между делом сообщала, что нашла ценного человека, посредством которого, как она надеется, удастся подобраться так близко к русскому царю, как никому до этого не удавалось. Оставив на бумаге отпечаток своей помады, Беатрис улыбнулась и добавила всего две фразы: «Безумно скучаю! А ты?»…