на главную   |   А-Я   |   A-Z   |   меню


Глава седьмая

Как мама приписала себе чужие заслуги

Шли дни, недели, о возвращении в Берлин никто и не заикался, а о том, чтобы в гости приехал Карл, или Даниэль, или Мартин, Бруно даже не мечтал, поэтому он решил, что надо бы как-то себя развлечь, иначе он медленно, но верно сойдет с ума.

Бруно знал одного человека, которого он считал сумасшедшим, звали его герр Роллер. Он был примерно одного возраста с папой и жил на одной с ними улице в Берлине, в доме за углом. Герра Роллера часто видели шагающим по улице из одного конца в другой, туда и обратно; так он мог вышагивать часами и днем, и ночью, при этом отчаянно споря с самим собой. Иногда, чрезмерно разгоряченный спором, он даже пытался ударить свою тень, которую отбрасывал на каменную стену. Бывало, герр Роллер впадал в такой раж, что колотил кулаками по кирпичной кладке, разбивая руки в кровь, после чего падал на колени и принимался громко рыдать, причитая и отвешивая себе пощечины. Пару раз до Бруно доносились те самые слова, которые ему строго-настрого запрещалось произносить, и, заслышав эти слова, Бруно переставал хихикать.

— Не надо смеяться над бедным герром Роллером, — сказала мама однажды, когда Бруно взахлеб расписывал последнюю выходку сумасшедшего. — Ему очень не повезло в жизни.

— У него не все дома. — Бруно покрутил пальцем у виска и присвистнул, жестами подкрепляя свою убежденность в чокнутости герра Роллера. — Вчера он подошел к бродячей кошке и пригласил ее на чай.

— А что ответила кошка? — спросила Гретель, намазывавшая себе бутерброд за кухонным столом.

— Ничего, — сказал Бруно. — Она же кошка.

— И все же не надо над ним смеяться, — серьезным тоном повторила мама. — Франца я знаю с детства, он был очень милым молодым человеком. Добрый, внимательный, а танцевал не хуже Фреда Астера. Но в Великую войну его тяжело ранили — в голову, вот почему он себя так ведет. И ничего смешного в этом нет. Вы и понятия не имеете, что пришлось пережить тогдашним молодым парням, как они страдали.

Бруно в ту пору было всего шесть лет, и он смутно представлял, о какой войне идет речь.

— Война была много лет назад, — пояснила мать в ответ на его вопрос. — Тебя тогда и на свете не было. Франц был одним из тех, кто воевал в окопах. Твой папа в то время был с ним хорошо знаком. Кажется, они служили вместе.

— А с папой ничего не случилось? — забеспокоился Бруно.

— Сейчас мы не о нем говорим, — отмахнулась мама. — И вообще, война — неподходящая тема для беседы. Правда, боюсь, очень скоро другой темы у нас и не будет.

С тех пор прошло три года. Бруно не часто вспоминал герра Роллера, но сейчас он был твердо уверен, что если не сделать что-нибудь стоящее, не занять чем-нибудь свои мысли, то он сам не заметит, как начнет шататься по улицам, затевая драки со своей тенью и приглашая бродячих кошек на вечеринки.

С целью как-то развлечься Бруно провел весь субботний день, сооружая для себя новый аттракцион. Чуть поодаль от дома, с той стороны, куда выходило окно Гретель, стоял огромный дуб с очень толстым стволом (Бруно из своего окна дуба не мог видеть). Высоченное дерево с мощными ветвями, достаточно крепкими, чтобы выдержать маленького мальчика. Дуб выглядел таким старым, что Бруно решил, что его посадили в далекие Средние века, историю которых он недавно начал изучать в школе и находил очень увлекательной; особенно когда рассказывали о рыцарях, искавших приключений в заморских землях, — им всегда удавалось найти что-нибудь интересное, куда бы они ни отправились.

Бруно требовались всего две вещи, чтобы соорудить этот аттракцион, — веревка и шина. Найти веревку оказалось довольно легко — ее было полно в подвале дома. Бруно недолго раздумывал, прежде чем подвергнуть себя опасности, а именно взять острый нож и отрезать столько веревки, сколько ему было необходимо. Добычу он отнес к дубу и припрятал в траве. С шиной дело обстояло сложнее.

В ту субботу ни мамы, ни папы дома не было. Мама с утра пораньше укатила в соседний город на целый день, чтобы сменить обстановку. А папу видели удалявшимся в сторону длинных домов и тех людей, за которыми Бруно наблюдал из окна. Но, как обычно, у дома стояло много военных грузовиков и вездеходов, и хотя снять покрышку с машины было невозможно, всегда оставался шанс обнаружить где-нибудь запаску.

На улице Бруно увидел, как Гретель болтает с лейтенантом Котлером, и решил, впрочем без всякого энтузиазма, обратиться к нему за советом. Лейтенант Котлер был тем самым молодым офицером, которого Бруно встретил в свой первый день в Аж-Выси, — тогда он неожиданно возник на втором этаже их дома, внимательно посмотрел на Бруно, после чего отправился своей дорогой. С тех пор Бруно не раз с ним сталкивался — лейтенант сновал по дому, будто был тут хозяином, а уж в папин кабинет входил в любое время суток, — но разговаривали они редко. Бруно не совсем понимал почему, но лейтенант Котлер ему не нравился. От него веяло каким-то холодом, и Бруно в его присутствии всегда хотелось надеть свитер. Тем не менее обратиться больше было не к кому, и Бруно, потоптавшись немного, направился к лейтенанту. Главное, собраться с духом, чтобы поздороваться, а дальше уже само пойдет.

Лейтенант обычно одевался с иголочки и выглядел просто умопомрачительно; казалось, форму, в которой он разгуливал, непрерывно подглаживали прямо на нем. Его черные сапоги были начищены до блеска, а желтые волосы, разделенные на пробор сбоку, лежали не шелохнувшись, смазанные каким-то средством, на котором оставались следы от расчески, и от этого голова Котлера напоминала только что сжатое поле. Вдобавок лейтенант выливал на себя столько одеколона, что его можно было учуять издалека. Бруно избегал стоять рядом с Котлером с подветренной стороны, опасаясь грохнуться в обморок.

Но в тот день лейтенант выглядел не таким ухоженным, ведь была суббота, и солнце светило вовсю. На нем были брюки и белая майка, а волосы, словно в изнеможении, падали на лоб. Руки лейтенанта неожиданно оказались загорелыми, а мускулатура у него была такой, какой и Бруно позавидовал бы. И выглядел он намного моложе. Бруно даже удивился — лейтенант походил на старшеклассников из его школы, тех самых, от которых лучше держаться подальше. Котлер увлеченно беседовал с Гретель, и, сдается, все, что он говорил, было невероятно смешно, потому что Гретель громко смеялась, накручивая прядь волос на палец.

— Доброе утро, — поздоровался Бруно, приблизившись к ним.

Сестра с раздражением посмотрела на него:

— Что тебе надо?

— Мне ничего не надо, — мгновенно рассвирепел Бруно. — Я просто подошел поздороваться.

— Уж простите моего младшего братика, Курт, — сказала Гретель лейтенанту Котлеру. — Видите ли, ему всего девять лет.

— Здорово, большой человек. — Котлер протянул руку и — к ужасу Бруно — взъерошил ему волосы. За этот жест Бруно с удовольствием повалил бы лейтенанта на землю и попрыгал у него на голове. — И что заставило тебя подняться в такую рань субботним утром?

— Сейчас уже не рано, — ответил Бруно. — Почти десять часов.

Лейтенант Котлер ухмыльнулся.

— Когда я был в твоем возрасте, моя мать не могла меня добудиться по выходным, я вставал только к обеду. Она говорила, что я просплю всю свою жизнь и никогда не вырасту и не стану сильным.

— Что ж, кажется, она ошиблась, — сладким голоском вставила Гретель.

Бруно глянул на нее с отвращением. И зачем она говорит таким голосом, словно безмозглая дура? Больше всего Бруно хотелось развернуться и уйти и не впутываться в их разговор, но делать нечего: его насущные интересы требовали, чтобы он попросил лейтенанта Котлера о немыслимом — о дружеской услуге.

— Скажите, можно вас кое о чем попросить?

— Попросить-то всегда можно, — ответил Котлер, и Гретель опять расхохоталась, хотя ничего такого уж смешного он не сказал.

— Я хотел узнать, нет ли тут где-нибудь запасной покрышки, — продолжал Бруно. — От вездехода, например. Или от грузовика. Какой-нибудь ненужной.

— Единственная запаска, которую я здесь видел, принадлежит сержанту Хоффшнайдеру, и он носит ее на поясе. — Губы лейтенанта изобразили нечто вроде улыбки.

Бруно его слова показались полной бессмыслицей, зато Гретель окончательно развеселилась, она чуть не приплясывала на месте.

— Значит, она ему нужна? — спросил Бруно.

— Сержанту Хоффшнайдеру? Да, боюсь, нужна. Он крепко привязан к своей запаске.

— Перестань, Курт, — Гретель утирала слезы, — он не понимает твоих шуток. Ему только девять.

— А может, ты все-таки заткнешься? — крикнул Бруно, в бешенстве глядя на сестру. Мало того, что ему пришлось обратиться к лейтенанту с просьбой об услуге, так еще и родная сестра беспрерывно его дразнит. — Тебе самой только двенадцать, — добавил он. — Так что кончай притворяться старше, чем ты есть на самом деле.

— Мне почти тринадцать, Курт, — затараторила Гретель. Она больше не смеялась, лицо ее исказил ужас. — Через пару недель мне исполнится тринадцать. И мы с тобой почти сравняемся, ведь ты тоже пока считаешься подростком, тебе же еще нет двадцати.

Котлер улыбнулся, кивнул, но промолчал. Бруно внимательно разглядывал его. Если бы перед ним стоял какой-нибудь другой взрослый, мальчик закатил бы глаза: мол, мы-то с тобой понимаем, что все девчонки — дуры, а сестры — и вовсе полный караул. Но перед ним стоял не какой-нибудь другой взрослый. Перед ним был лейтенант Котлер.

— Ладно, — сказал Бруно, не обращая внимания на Гретель, сверлившую его злобным взглядом, — а кроме сержанта Хоффшнайдера, можно здесь найти у кого-нибудь запаску?

— Разумеется. — Котлер вдруг прекратил улыбаться. Казалось, он заскучал. — Но зачем она тебе?

— Я подумываю сделать качели. Ну, знаете, покрышка и веревка на ветке дерева.

— Вот оно что. — Лейтенант Котлер задумчиво кивнул, словно пытаясь вспомнить, что такое качели, хотя, как только что сказала Гретель, ему не было еще и двадцати. — Да, в детстве я и сам строил качели.

Бруно изумился: неужто у него с лейтенантом Котлером нашлось что-то общее? Но самое невероятное: неужто у лейтенанта когда-либо водились друзья?

— Ну так что? — спросил он. — Можно здесь найти запаску?

Котлер молчал с таким видом, будто размышлял, ответить честно и прямо или попытаться поддеть мальчишку, как у него было заведено. Затем он увидел Павла — старика, приходившего каждый день чистить овощи, а вечером, надев белую куртку официанта, прислуживать за ужином. Павел шел к дому, и лейтенант принял решение.

— Эй, ты! — крикнул он и добавил слово, Бруно совершенно незнакомое. — Иди сюда, ты… — Лейтенант опять произнес то же самое слово, и что-то в его резком звучании заставило Бруно отвернуться. Ему вдруг стало стыдно находиться в одной компании с Котлером.

Павел подошел, и Котлер заговорил с ним очень грубо, хотя по возрасту годился ему во внуки.

— За домом есть склад, отведи туда этого молодого человека. Там вдоль боковой стены сложены старые покрышки. Он выберет одну, а ты отнесешь ее, куда он скажет. Понял?

Павел стоял, держа шапочку в руках и опустив голову. Когда он утвердительно кивнул, голова его опустилась еще ниже.

— Слушаюсь, — произнес он едва слышно. Не сказал, но прошелестел.

— А потом, когда вернешься на кухню, не забудь вымыть руки, прежде чем прикасаться к продуктам, ты, грязный… — Лейтенант Котлер в третий раз произнес то слово и коротко сплюнул.

Бруно искоса глянул на Гретель. До сих пор она с обожанием пялилась на волосы Котлера, на которых резвились солнечные зайчики, но теперь, как и ее брат, немного смутилась. Никто из них раньше не разговаривал с Павлом, но за столом он прислуживал очень ловко, а такие умельцы, по словам папы, на дороге не валяются.

— Марш, — приказал Котлер, и Павел, развернувшись, потопал к складу.

Бруно, последовавший за ним, то и дело оглядывался на Гретель и молодого военного. Его так и подмывало вернуться, схватить сестру за руку и оттащить от Котлера подальше, несмотря на то что Гретель — задавала, эгоистка и постоянно подличает. Но в конце концов, ничего другого от нее и нельзя было ожидать, ведь сестры другими не бывают. Бруно страшно не хотелось оставлять ее наедине с таким человеком, как лейтенант Котлер. Тут как ни выбирай выражения, а иначе не скажешь: противный тип.

Катастрофа случилась двумя часами позже. После того как Бруно высмотрел подходящую шину, а Павел приволок ее к большому дубу под окном Гретель, Бруно принялся лазить вверх-вниз, вверх-вниз по стволу, крепя веревки, проверяя узлы на прочность и привязывая саму покрышку. Бруно уже строил однажды качели, и строительство завершилось полным успехом, но тогда у него в помощниках были Карл, Даниэль и Мартин. На этот раз он делал все сам, и это оказалось куда труднее. Тем не менее он справился и уже через час с небольшим, предвкушая веселье, забрался на покрышку и начал раскачиваться — так беззаботно, будто все в его жизни было в лучшем виде. Правда, это были самые неудобные качели, на которых он когда-либо катался, но Бруно предпочел закрыть глаза на этот факт.

Улегшись на шину, он отталкивался ногами от земли, а потом, когда качели взмывали ввысь, едва не врезаясь в ствол, отталкивался ногами от дерева — и качели поднимались еще выше. Все шло замечательно. Бруно крепко держался за шину, но, когда он в очередной раз отталкивался от ствола, его хватка на секунду ослабла и, сам не зная как, он перевернулся и полетел вниз. Сгруппироваться он не успел, потому что зацепился ногой за покрышку, и с грохотом рухнул лицом на землю.

На мгновение у него потемнело в глазах, а когда он снова стал видеть и принял сидячее положение, летающая покрышка ударила его по голове. Бруно взвыл и откатился подальше. Встав, он почувствовал, что рука и нога с того бока, на который он упал, сильно болят, но не так сильно, как при переломе. Он осмотрел руку, она была покрыта ссадинами, а на локте красовалась глубокая царапина. Хуже обстояло дело с левой ногой. Бруно поглядел на свое голое колено — и колено начало кровоточить, будто только и дожидалось, когда на нем сосредоточат внимание.

«О господи», — вслух произнес Бруно, уставясь на кровавую рану и не зная, что же ему теперь делать. В затруднении он пребывал недолго. Самодельные качели находились на той же стороне дома, куда выходила кухня, и Павел, чистивший картошку у окна, стал свидетелем катастрофы. Когда Бруно снова поднял голову, он увидел, как к нему бежит Павел, и только тогда он позволил слабости, окутавшей его, взять над ним верх. Бруно откинулся назад, но не лег на землю, а оперся на локти; Павел подхватил его на руки.

— Не знаю, как это случилось, — пожаловался Бруно. — Качели казались вполне надежными.

— Ты слишком высоко взлетал, — отозвался Павел спокойным тоном, и Бруно сразу почувствовал себя в безопасности. — Я наблюдал за тобой и думал, что это может закончиться падением.

— Так оно и вышло, — печально констатировал Бруно.

— Да, так вышло.

Павел нес его на руках через лужайку к дому. На кухне он усадил его на деревянный стул.

— А где мама? — Бруно оглядывался в поисках человека, к которому он обращался в первую очередь, когда с ним случалось несчастье.

— Боюсь, твоя мама еще не вернулась. — Встав на колени, Павел осматривал его колено. — Я здесь один.

— Что же теперь будет? — невольно запаниковал Бруно, а от паники и до слез недалеко. — Я истеку кровью и умру.

Павел добродушно рассмеялся:

— Ты не умрешь от потери крови. — Пододвинув табуретку, он положил на нее ногу Бруно. — Не шевелись пока. Я сейчас возьму аптечку.

Бруно смотрел, как он подходит к буфету, вынимает аптечку болотного цвета и наливает воду в мисочку. Воду Павел сначала попробовал пальцем, проверяя, не слишком ли она холодная.

— Меня отправят в больницу? — волновался Бруно.

— Нет, нет. — Павел опять опустился на колени перед Бруно, окунул сухую тряпицу в мисочку и нежно провел ею по ноге Бруно. Тот вздрогнул от боли, хотя процедура была не такой уж болезненной. — Всего лишь небольшой порез. Даже зашивать не придется.

Пока Павел промывал рану, Бруно сидел, сдвинув брови и закусив губу. Затем Павел приложил к колену другую тряпицу, а когда снял ее, кровотечение прекратилось. Достав из аптечки бутылочку с зеленкой, Павел начал мазать ею рану. Кожу защипало.

— Уй-уй-уй-уй!

— Ну, ну, это не страшно. — Голос у Павла был добрый и ласковый. — Не думай о боли, и она сама пройдет.

Удивительно, но на Бруно рекомендация Павла подействовала отрезвляюще, и он пересилил желание уйкнуть еще разок. Закончив обрабатывать рану зеленкой, Павел вынул из аптечки бинт и перевязал колено.

— Ну вот, — сказал он. — Полегчало?

Бруно кивнул. Ему было немного стыдно за то, что он вел себя не так храбро, как хотелось бы.

— Спасибо, — поблагодарил он.

— Всегда рад помочь. Посиди здесь минут пять, прежде чем ступать на ногу, хорошо? Пусть рана успокоится. И к качелям сегодня больше не подходи.

Бруно опять кивнул. Его нога лежала на табуретке, а Павел в это время тщательно мыл руки над раковиной, он даже поскреб под ногтями проволочной мочалкой, затем он вытер руки и вернулся к картошке.

— Вы расскажете маме о том, что произошло? — спросил Бруно, пребывавший в сомнениях: назовут ли его героем, выжившим в ужасной катастрофе, или негодником, соорудившим адскую машину себе на погибель.

— Думаю, она сама все поймет. — Покончив с картошкой, Павел вывалил на стол морковь и сел напротив Бруно. Морковные очистки падали на старую газету.

— Да, наверное. Возможно, она захочет отвести меня к врачу.

— Вряд ли, — негромко сказал Павел.

— Наперед никогда не знаешь. — Бруно не желал, чтобы катастрофа была забыта слишком быстро. В конце концов, ничего более захватывающего в его жизни не произошло, с тех пор как он сюда приехал. — Рана может быть опаснее, чем кажется на первый взгляд.

— Она не опасна. — Павел слушал Бруно вполуха, словно морковь полностью завладела его вниманием.

— Откуда вы знаете? — Бруно начинал сердиться, несмотря на то что был обязан Павлу своим спасением: кто поднял его с земли, принес на кухню и унял кровь? — Вы же не врач.

Павел вдруг перестал чистить морковь и глянул через стол на Бруно. Голову он не поднял, только глаза. Похоже, он колебался, не зная, что же ответить на подобное обвинение. Вздохнув, он опять надолго задумался, а потом сказал:

— Я врач.

Бруно в изумлении уставился на него. Что-то тут не складывалось.

— Но вы прислуживаете за столом, — медленно произнес он. — И чистите овощи. Как вы можете быть врачом?

— Молодой человек, — сказал Павел (и Бруно оценил его деликатность: он назвал его «молодым человеком», а не «большим человеком», как лейтенант Котлер), — я действительно врач. Если кто-то по ночам смотрит на небо, это еще не значит, что мы имеем дело с астрономом.

Бруно не понял, к чему тут астрономия, но что-то в голосе Павла заставило мальчика впервые пристально взглянуть на своего собеседника. Павел был невысок ростом и очень худ, острые нос и скулы и тощие длинные пальцы. На вид он был старше папы, но моложе дедушки — значит, старик, подумал Бруно, и хотя он познакомился с Павлом только здесь, в Аж-Выси, Бруно мог бы поспорить, что раньше этот человек носил бороду.

А теперь почему-то сбрил.

— Но я не понимаю. — Бруно, как всегда, хотелось докопаться до сути. — Если вы врач, зачем вам прислуживать за столом? Почему вы не работаете где-нибудь в больнице?

Павел опять долго молчал, Бруно терпеливо ждал. Странно, но он чувствовал, что нельзя торопить старика, хотя бы из вежливости.

— У меня была врачебная практика до того, как приехал сюда, — наконец высказался Павел.

— Практика? — Бруно это слово было незнакомо. — И у вас плохо получалось?

— Очень хорошо, — улыбнулся старик. — Видишь ли, я всегда хотел быть врачом. С самого детства. Когда я был в твоем возрасте, ни о чем другом я уже не помышлял.

— А я хочу быть путешественником-исследователем, — поспешил сообщить Бруно.

— Что ж, удачи тебе.

— Спасибо.

— Ты уже совершил какое-нибудь открытие?

— В нашем доме в Берлине я провел много экспедиций. Но там у нас большой дом, больше, чем вы можете вообразить, поэтому там было что исследовать. Здесь не так.

— Здесь все не так, — согласился Павел.

— Когда вы приехали в Аж-Высь? — спросил Бруно.

Павел отложил морковку, нож и посмотрел куда-то в сторону.

— Мне кажется, я всегда был здесь, — прошептал он.

— Вы здесь родились?

— Нет, — Павел затряс головой, — нет.

— Но вы же сказали…

Он не успел закончить — снаружи раздался голос мамы. Стоило Павлу услыхать ее, как он проворно вскочил и вернулся к раковине, прихватив с собой морковь, нож и газету, полную очисток. К Бруно он повернулся спиной, сгорбился и рта больше не открывал.

— Господи, что с тобой? — воскликнула мама, появляясь в кухне. Наклонившись, она разглядывала повязку.

— Я построил качели и упал с них, — объяснил Бруно. — А потом они еще ударили меня по голове, и я чуть сознание не потерял, но Павел спас меня, принес сюда, промыл рану и наложил повязку. Очень щипало, но я не плакал. Я ведь ни разу не заплакал, правда, Павел?

Павел повернулся к ним вполоборота, но спины не разогнул.

— Рана промыта, — тихо сказал он, не отвечая на вопрос Бруно. — Беспокоиться не о чем.

— Ступай к себе, Бруно. — Мама явно чувствовала себя неловко.

— Но я…

— Не спорь со мной… Иди в свою комнату! — приказала она.

Бруно слез со стула и оперся на ногу, которую он отныне решил называть «моей деревяшкой»; нога немного побаливала. Пересекая прихожую, Бруно услышал, как мама поблагодарила старика, и обрадовался: ведь ясно же, что если бы Павел вовремя не подоспел, он, Бруно, истек бы кровью и умер.

Но затем он услыхал кое-что еще — фразу, которой мама закончила разговор с кухонным слугой, провозгласившим себя врачом.

— Если комендант спросит, скажем, что рану обработала я.

Бруно подумал, что это ужасно некрасиво с маминой стороны — приписывать себе чужие заслуги.


Глава шестая Горничная, которая им дорого обходится | Мальчик в полосатой пижаме | Глава восьмая Почему бабушка хлопнула дверью