Глава 69

Джим Кэрби рассказывает Весли о смерти Доминика Тоска на Тихом океане

Однажды у нас позвонил телефон, и мужской голос спросил:

– Можно к телефону Весли Джексона?

Это был Джим Кэрби, журналист, который когда-то устроил нам с Гарри Куком полет на Аляску. Он спросил:

– Где мы сейчас можем встретиться?

Я сказал, что можно встретиться у «Бегущей лошади», и поспешил на улицу. Через несколько минут в пивную вошел Кэрби в форме военного корреспондента.

– Я только что прилетел, чтобы дать в газету сообщение о вторжении – сказал он – Я был на Тихом океане. Как вы думаете, кого я там встретил?

– Гарри Кука, – говорю я. – Ну как он?

– В полной сохранности, – сказал Джим. Он проглотил одним духом стакан пива. – В полной сохранности благодаря человеку по имени Доминик Тоска, которого мне так и не удалось повидать.

– А что с Домиником?

– Он умер еще до моего приезда. Я был у Гарри в госпитале, и он мне все рассказал.

– Что он вам рассказал?

– Что Доминик Тоска спас ему жизнь, а сам погиб.

– А семью Доминика уже известили?

– Они не будут ничего знать еще некоторое время. Это случилось только две недели тому назад. Гарри в полном порядке. Скоро он уже сможет ходить. Его отправляют домой в Сан-Франциско. Он дал мне номер и название вашей части и сказал, чтобы я вас повидал и рассказал обо всем. «Скажите ему, – говорит, – что парень, спасший мне жизнь, был человеком, которого я не любил и который не любил меня. Почему же он это сделал?»

– Он сделал это ради своего брата Виктора, – сказал я.

– К нему пришли в госпиталь, чтобы вручить орден за то, что он спас жизнь Гарри, а он их прогнал – и потом умер. Говорят, он мог бы прожить еще день или два, если бы так не разволновался, – вот что мне сказали. Гарри уверяет, будто он ругался целый час без передышки, а потом Гарри подумал, что он уснул, а он, оказывается, умер. Я написал в газету об этом, только не упомянул имен – ни Доминика, ни Гарри. Ей-богу, жалко, что он умер. Интересно было бы познакомиться с таким парнем.

– Мать Доминика, – сказал я, – хотела послать письмо президенту. Пускай, говорит, он убьет на войне Доминика, но только не Виктора. Ну, и раз Доминика убили, они не смеют теперь убить Виктора.

– Что это вы болтаете? – воскликнул Джим, и я рассказал ему о миссис Тоска, Доминике и Викторе.

– Но, черт возьми, – сказал я, – что делать с парнем, который просто уверен, что не выйдет живым из войны? Его брата убили. Довольно этого для одной семьи. Доминик вовсе не должен был быть убитым. Он сделал это только для Виктора, – ну а если вдруг Виктора все-таки тоже убьют?

Джим Кэрби рассказал мне подробно о гибели Доминика и потом о делах на Тихом океане, которые шли неважно. Он был рад, что попал в Европу, потому что если его убьют где-нибудь здесь, это все-таки лучше, чем погибнуть, как Доминик, Бог знает где. Джим спешил по делам, и мы уговорились встретиться позже в тот же вечер в Польском клубе.

Я вернулся к своему столу и долго не мог успокоиться. Ведь я раньше думал, когда только познакомился с Домиником, что он просто хулиган, но, узнав его немножко поближе, увидел, что он самый лучший брат, какой только может быть. Он был таким хорошим братом Виктору, что, не задумываясь, подверг себя опасности, хотя это вовсе не было обязательно, и только для того, чтобы помочь перепуганному парню, чего не сделал бы никто другой на его месте. Я был рад, что мой дружок Гарри Кук не постыдился рассказать Джиму Кэрби всю правду о том, что случилось, ведь если бы он не рассказал, я бы никогда не узнал, каким замечательным братом был Доминик Виктору. Я всегда думал, что ничто не может убить Доминика Тоска, но, Боже мой, ведь любовь к брату тоже может убить человека. Разве не она убила Доминика? Гарри ничего не напутал, ни о чем не соврал – жизнь его была спасена, и теперь он отправлялся домой в Сан-Франциско, в свой родной город и родной город Доминика, где он мог на свободе обдумать, как прожить остаток своей жизни. Он не показал себя ни дураком, ни героем. Просто он был ранен и лежал под огнем, и никто не пытался его спасти, даже лучшие из друзей, потому что это было безрассудно. Он звал, умолял их помочь, но они ничего не сделали. Они любили его, как и полагалось настоящим друзьям, но, черт побери, что за смысл рисковать, если все равно ему не помочь да и сам можешь поплатиться жизнью. Никто из этих ребят не любил его так, как Доминик любил Виктора. Гарри ведь не был им братом, но он был братом Доминику – Гарри был Виктором Тоска.

Скоро в контору зашел Джо Фоксхол и поинтересовался, что со мной происходит. Я не собирался никому рассказывать, но Джо я просто должен был рассказать, потому что был слишком взволнован. Я усадил его на стул и рассказал всю историю. Он хорошо помнил Доминика. и Гарри Кука, но для него было новостью то, что я рассказал ему о жене и матери Виктора и о том, как Виктор уговаривал меня писать только о любви, потому что он уверен, что будет убит. Джо не знал, что мне на это сказать, но ему стало очень жалко Доминика, даже слезы выступили у него на глазах. Джо обещал ничего не говорить Виктору о Доминике. Он сказал, что возьмет парня с собой и они отправятся куда-нибудь развлечься.

После ужина я пошел в Польский клуб выпить с Джимом Кэрби. Мы сели в буфете и пили стакан за стаканом. Потом Джим сказал:

– Гарри говорил, что вам будет интересно узнать о знакомых ребятах. Я где-то тут все записал.

Он вынул записную книжечку в кожаном переплете и прочитал несколько фамилий ребят, которых я немного знал, – все они были целы и невредимы.

– А как Ник? – спросил я.

– Как его фамилия?

– Калли.

– Калли, – сказал Джим. – Ник Калли. Вот он где. Он убит. О, черт возьми, черт возьми, – я, конечно, был рад, что остальные ребята живы и здоровы, но Ник, Боже мой, ну зачем нужно было его убивать?

Ведь это он пел:

Мне стало так тяжело и грустно, когда я вспомнил песню Ника, что я даже говорить не мог. Мне все слышалось, будто он поет свою песню?

– Как это произошло?

– Несчастный случай, – сказал Джим. – Его послали в дозор, и свои же американцы из другого отряда подстрелили его.

– Кто еще убит?

Джим прочел еще три фамилии, и среди них был Вернон Хигби – о сволочи, сволочи, сволочи! – ведь это Вернон вручил мне первое письмо в моей жизни, письмо от священника пресвитерианской церкви на 7-й авеню в Сан-Франциско. Боже мой, неужели и Вернон убит?

Джо сказал, что, поездив столько по белу свету, сколько поездил он, поневоле привыкаешь к тому, что утром познакомишься с кем-нибудь, а вечером, глядишь, его и в живых уже нет. Но я ответил:

– Никогда я к этому не привыкну.

Мне становилось все грустнее и грустнее, и я подумал, что мне нужно бы пойти домой к Джиль, потому что скоро мы с ней расстанемся надолго, а может быть, и навсегда. Джим Кэрби рассказал мне много всякой всячины – немало пришлось ему повидать на войне. Он сказал, что ненавидит войну больше, чем когда либо прежде, и как же он возненавидит людей, если они оставят все по-старому после войны. Он был слегка пьян и возбужден и клялся, что до конца своей жизни будет говорить людям в глаза, что они лгут, каждый раз, когда услышит ложь. Он рассказал мне, каких парней видел он в госпиталях – закоренелых убийц, ненавидевших всех, даже собственных матерей и отцов, жен и детей, это были парашютисты и бойцы диверсионно-десантных отрядов, награжденные всякими орденами и медалями. Они вполне подходят для войны, но ни на что другое не годятся, а ведь война скоро кончится; что же будет с ними тогда? Джим ненавидел все, что связано с войной. Ненавидел актрис и актеров, которые разъезжают по казармам и заигрывают с солдатами, всячески стараясь позабавить их и пощекотать их чувственность, – а ведь у этих солдат сегодня убили товарищей, а завтра, может быть, убьют их самих. Ненавидел он и тех журналистов, что болтают о каких-то особых боевых качествах «наших ребят» – о том, как они делают то и как это, о том, что они лучшие солдаты в мире и ужас как любят воевать. А как быть с «нашими ребятами», которых поубивали и которые не могут об этом рассказать? – вот что хотелось бы знать Джиму.

Его прямо распирало от ненависти, но я не думаю, чтобы он был способен на что-нибудь большее, чем сидеть в буфете и поносить всех и вся на чем свет стоит.

Новости, которые он привез с Тихого океана, были ужасны, от них делалось страшно и тоскливо на душе. Доминик Тоска. Ник Калли. Вернон Хигби. Черт побери, все они были мертвы, а разве кто-нибудь знает, что такое быть мертвым?

Я пошел домой к Джиль, обнял ее и заплакал, оттого что не мог представить себе, что это такое – быть мертвым. Я знал только одно, что не желаю этого никому из тех, кого я встречал в своей жизни, не желаю, конечно, и себе самому.