Темно-синий пиджак для маленького мальчика Ч.2

Хоуп встала со своего места и села на диванчик рядом со мной.

Да, доктор Финч — мой отец. Поэтому я здесь и работаю. Ни за что не стала бы работать ни с одним другим врачом.

А я ни за что бы не смог работать с отцом. Нам едва удается вместе вывезти мусор, А у вас есть братья или сестры?

Хоуп снова рассмеялась:

— Можно сказать, что так. — Она подняла голову, вытянула левую руку и начала загибать пальцы: — Значит, так. Кэйт, я, Энн, Джефф, Вики и Натали — мы биологические дети папы и Агнес. Плюс папин приемный сын, Нейл Букмен. Так что, как видишь, всего семеро.

Меня внезапно охватила зависть.

И вы живете все вместе?

Не совсем. Кэйт живет неподалеку — за углом — со своей дочкой. Энн тоже живет отдельно, только с сыном. Джефф - в Бостоне. Вики — с друзьями. А вот

Натали много бывает дома. Я живу дома, с родителями.

Кроме того, у нас есть кот и собака. Ну и, конечно, мама и папа. Так что в номере шестьдесят семь всегда кто-то есть.

Что такое номер шестьдесят семь?

Дом № 67 по Перри-стрит. Мы там живем. Обязательно как-нибудь заезжай вместе с родителями. Тебе наверняка будет интересно.

Я признался, что всегда мечтал побывать в гостях у настоящего доктора. Воображение уже рисовало дорогие ковры, мраморные полы, колонны, тянущиеся на сотни футов. Перед домом наверняка бьют фонтаны, а кусты подстрижены в форме животных.

Послушай, а ты не хочешь кока-колы? — поинтересовалась Хоуп.

С удовольствием.

Хоуп вытащила из стола сумочку, а из нее кошелек. Протянула мне пять долларов.

— Беги вниз, а потом по улице — в магазин О’Брайена. И заодно купи себе шоколадку.

Когда я вернулся, Хоуп сидела за столом и печатала на листке, который уже успела вставить в черную механическую машинку.

— Если мы хотим, чтобы нам платили, — объяснила она, — то должны держать в порядке страховые бланки. В офисе врача всегда полно работы.

Я почувствовал угрызения совести — ведь я отнял у нее так много времени; из-за меня она не успеет сделать, что положено.

Извините, мне не стоило отнимать у вас так много времени. — Я поставил на стол бумажный пакет с банками кока-колы и отдал ей сдачу,

Не глупи, — ответила она, — Ты вовсе мне не мешал. Мне куда приятнее говорить с тобой, чем заполнять дурацкие страховые бумаги.

Она вытащила лист из машинки и положила его на стол, потом залезла в пакет, достала банку и потянула за колечко.

— Работа никуда не убежит.

Зазвонил телефон. Хоуп сняла трубку и сразу заговорила таким гладким профессиональным голосом, как будто на голове у нее белая медицинская шапочка.

— Кабинет доктора Финча, — произнесла она. Потом с минуту послушала. — Прошу извинить, но доктор занят с пациентом. Что ему передать? — Она подмигнула мне.

Мы сидели рядом на диванчике, и Хоуп расспрашивала меня о нашей семье:

А как живется в вашем доме?

Не знаю, — ответил я. — Я люблю у себя в комнате заниматься своими делами.

Мне нравится твое колечко. —- Она показала на мою руку.

— Спасибо. Оно из Мексики. Настоящее серебро.

Очень красивое.

Спасибо.

У меня есть похожее.

Правда?

М-мм, х-мм, — промычала она. Потом показала кольцо на левой руке: — Видишь?

Оно было почти в точности как мое, только не такое блестящее.

Хотите, я вам его отполирую?

А ты умеешь?

Конечно.

Она сняла кольцо и протянула мне.

— Держи. Можешь привезти его в следующий раз, когда родители приедут на прием.

Я-то предложил всего лишь почистить его своей рубашкой.

— Вы хотите, чтобы я взял его домой и там привел в порядок?

— Конечно, именно так.

— Хорошо. — Я засунул кольцо в карман.

Хоуп с улыбкой взглянула на меня.

— Мечтаю, когда оно станет таким же новым и сверкающим, как твое.

Время шло, а отношения между родителями не только не улучшались, а с каждым днем становились все хуже и хуже. Отец сделался совсем злым и неразговорчивым, полюбил металлические предметы с острыми краями. А мама начала сходить с ума.

Не так сходить с ума, когда красят кухню в ярко-красный цвет. Нет, она начала сходить с ума таким способом, когда засовывают голову в газовую духовку, делают сандвичи с зубной пастой и считают себя Богом. Прошли те дни, когда она стояла на веранде, зажигала свечки с ароматом лимона и не ела потом воск.

Ушли в прошлое и еженедельные сеансы психотерапии. Теперь мама встречалась с доктором Финчем почти каждый день,

Развод моих родителей был как взрыв. Однако после него, как после любого взрыва, образовалась чистая ровная поверхность. Теперь я мог видеть горизонт. Ссоры и драки в доме прекратятся, потому что родители не будут между собой разговаривать. Напряжение в доме ослабнет, потому что дома не будет. Теперь холст оказался совершенно чистым.

Скоро мы с мамой будем сами себе хозяевами, как в фильме «Алиса здесь больше не живет» или в моем любимом шоу «Как-то раз».

В нашей новой квартире в Амхерсте она будет чувствовать себя гораздо лучше. Я пойду в новую начальную школу, потом в среднюю, лотом перейду в старшие классы. А потом поступлю в Принстонский университет и стану доктором. Или звездой собственного телешоу с очень высоким рейтингом.

А наша собака, Крим? Она наотрез отказалась переезжать. Мы взяли ее с собой в Амхерст, но она убежала и прошла пешком всю дорогу обратно, в Леверетт, в наш старый дом. Новые люди, которые теперь там жили, приняли ее и стали о ней заботиться. Поэтому даже у нее началась новая жизнь.

Да, теперь жизнь станет похожей на кондиционер для стирки белья, на салат из тунца под белым соусом, на торговлю в режиме наибольшего благоприятствования.

Мастурбаторий

Доктор Финч заложил руки за голову и откинулся на спинку плетеного вращающегося кресла. Мама сидела напротив на ярком диванчике, а я — между ними, в другом кресле. Мамины давно не бритые, в босоножках с узкими ремешками ноги были напряженно скрещены и время от времени нервно вздрагивали. Она закурила третью сигарету.

Мне было двенадцать, но чувствовал я себя по крайней мере на четырнадцать. Родители мои разошлись больше года назад, и мама постоянно встречалась с доктором Финчем. Она не просто каждый день бывала у него, а просиживала в кабинете по несколько часов. А если не удавалось попасть на прием лично, то непременно консульти-ровалась по телефону. Иногда, как сегодня, она брала на сеанс меня. Мама считала важным, чтобы мы с доктором поближе узнали друг друга. Думала, что он поможет мне уладить проблемы с учебой. Суть этих проблем состояла в том, что я просто отказывался ходить в школу, а она ничего не могла со мною поделать. Кажется, ее смутно беспокоило и то, что у меня нет друзей моего возраста. Вернее, вообще какого-нибудь возраста.

За городом у меня было двое знакомых ребят, но мы больше не дружили. Моя мама рассердила их мам, и те запретили сыновьям со мною играть. Я так никогда и не узнал, что она им сделала. Зная ее, могу сказать: да все что угодно. В результате я в полном одиночестве смотрел в окно квартиры, которую мы арендовали, и мечтал о времени, когда мне исполнится тридцать. Конечно, за исключением тех часов, что я проводил в кабинете доктора Финча.

— Каким бы духовно возвышенным я ни был, — про изнес доктор Финч с игривой искрой в глазах, — я все же человек. Причем мужского пола. Я еще очень даже муж чина.

Мама выпустила изо рта колечко дыма, и оно полетело к потолку.

— Вы, черт возьми, сукин сын, — ответила она. Сейчас голос ее звучал игриво, а совсем не так пугающе, как когда она говорила какие-то неприятные вещи.

Финч покраснел и рассмеялся.

Возможно, — продолжал он. — Мужчины вообще сукины дети. И ты станешь сукиным сыном, Огюстен. —

Доктор посмотрел на меня.

А вы — сука, — обратился он к маме.

Я самая большая сука в мире, — согласилась она и ткнула сигарету в горшок с каким-то желтеющим растением.

Это очень полезно для здоровья, — заметил Финч. —

Вам нужно быть сучкой.

Лицо мамы стало торжественным и гордым; она даже слегка приподняла подбородок:

— Доктор, если быть сукой полезно для здоровья, то я самая здоровая женщина на земле.

Финч с удовольствием рассмеялся, даже хлопнул себя по коленям.

Мне ситуация вовсе не казалась смешной. Я считал, что мама становилась сукой периодически, приступами. А вообще-то она представляла собой редкий вид сальмонеллы: тип психотически-исповедального поэта.

— Так вы действительно ею пользуетесь? — спросил я, переводя разговор на то, о чем мы говорили до этого, а именно на комнату за кабинетом.

Финч повернулся ко мне.

— Конечно. Как я уже сказал, я мужчина, и у меня есть определенные потребности.

Я пытался понять, что он имеет в виду.

— Так когда же вы ее используете? В перерывах между приемом пациентов?

Финч снова рассмеялся.

— Между пациентами. После пациентов. А иногда, если пациент особенно нудный и утомительный, я прошу меня извинить и удаляюсь в мастурбаторий.

Он взял с низкого плетеного стола номер «Нью-Йорк тайме».

— Вот, например, сегодня утром я читал о Годде Меир.

Невероятная женщина. Высокоразвитая. В духовном отношении она именно такая женщина, которая должна была стать моей женой. — Он слегка покраснел и поправил пряжку на ремне. — Поэтому чтение статей о ней оказывает мощное воздействие на мое либидо. Всего лишь за пять минут до вашего прихода я восхищался ее фотографией вот в этой газете. А в результате, как только вы оба уйдете, буду вынужден отдать долг природе.

Я посмотрел на закрытую дверь и представил за ней комнату с отвратительной кушеткой; шкафы, заполненные лекарствами; старые подшивки «Нью-Инглэнд джорнэл оф медисин». Представил журналы «Пентхаус», целые стопки, рядом с кушеткой. Мысль о том, что толстый доктор Финч поскорее выпроваживает пациента и отправляется заниматься онанизмом, глядя на намалеванные аэро-графом изображения влагалищ или, того хуже, на фотографию Голды Меир, лишала меня душевного равновесия.

— Хочешь отправиться на экскурсию? — поинтересовался он.

На экскурсию куда?

Мама кашлянула.

Разумеется, в мастурбаторий, — пророкотал он.

Я закатил глаза. С одной стороны, мне хотелось пойти на экскурсию. С другой — было так противно, что даже не интересно. Я взглянул на постер с изображением Эйнштейна. Надпись под портретом гласила: «Скука — болезнь юности». Нет, мне скучно. Я, пожалуй, пойду отсюда.

— Ну, дело твое. Однако учти, ты многое теряешь, — ответил доктор. — Сам не знаешь, чего лишаешься-.

На самом деле я, конечно, знал, потому что еще несколько месяцев назад Хоуп показывала мне эту комнату. Хотя, судя по всему, не следовало признаваться, что я там побывал.

— Хорошо, пойдемте на экскурсию.

Доктор тяжело поднялся со стула.

А мне можно войти в ваш мастурбаторий с сигаретой? — спросила мама. — Или погасить ее?

Курение в святилище — редкая привилегия, — ответил доктор. — Но вам, Дейрдре, я разрешаю.

Мама поклонилась:

— Спасибо.

Однако за закрытой дверью нас ожидал сюрприз. Оказалось, что Хоуп оставила свое рабочее место в приемной и прикорнула на заляпанной кушетке.

— Это еще что такое? — завопил Финч. — Хоуп!

Хоуп вздрогнула и открыла глаза.

— Господи, пап. Ты меня напугал до смерти.—Она прищурилась, вглядываясь против света. — Да что с тобой?

Финч трясся от ярости.

— Хоуп, тебе нечего здесь делать. Это мой мастурбаторий... ты взяла мое одеяло! — Он показал на цветное вязаное покрывало, которым прикрылась дочь.

Кисточки на его краю были связаны между собой.

— Пап, да я просто вздремнула.

Здесь не место для сна, — ревел он.

Мама повернулась к двери, собираясь уйти.

Я, пожалуй, выпью еще чашечку кофе.

— Нет, подождите минутку, Дейрдре, — остановил ее Финч.

Мама замерла.

— Да?

— Вы понимаете, насколько неправильно поступила

Хоуп? — поинтересовался он.

Мама поднесла к губам сигарету.

— Ой, я, право, даже и не знаю.

Хоуп села на кушетке.

— Нет, Дейрдре, не уходите от ответа, — настаивал

Финч. — Вы понимаете, как неправильно поступила Хоуп, пробравшись сюда и заняв мое личное пространство?

Мама на секунду задумалась. Потом, очевидно, что-то для себя решив, заговорила:

— Ну, я, конечно, могу понять, как неприятно, когда вторгаются в чей-то собственный мир. Могу понять и то, насколько неприятно, когда без разрешения копаются в чьих-то вещах.

Тогда скажите ей это все! — скомандовал Финч.

Я попятился к двери, не желая участвовать в сцене.

Ну, я...

— Дейрдре, говорите! Скажите Хоуп о том, что вы думаете и чувствуете!

Мама взглянула на Хоуп, словно пытаясь сказать: «Ну что я могу поделать?» — потом наконец заговорила:

Хоуп, я не думаю, что с вашей стороны было правильно без разрешения занять место отца.

Не ваше дело, — резко ответила Хоуп. Ее прищуренные глаза наполнились злобой.

Мама сделала еще одну затяжку, выпустила колечко дыма и снова постаралась ретироваться.

— Я правда хочу еще кофе.

Финч схватил ее за руку.

— Минутку, Дейрдре. Неужели вы позволите Хоуп так с вами разговаривать? Боже мой, Дейрдре! Разве можно терпеть, когда она вот так вытирает о вас ноги?

Мама резко повернулась к доктору и окинула его острым, гневным взглядом, Я вовсе не собираюсь никому позволять вытирать о себя ноги, доктор Финч. Просто это действительно не мое дело. Хоуп совершенно права. Вся эта заварушка касается только вас и вашей дочери. Дерьмо! — заревел Финч. — Это просто-напросто уловки, увертки, настоящее дерьмо!

Нет, вовсе не так. — Мама бросила сигарету на пол и затушила ее носком босоножки. ~ Я не собираюсь во все это вникать.

Она сделала такой жест, словно стряхивала с черной водолазки несуществующую пушинку. Хоуп подала голос:

Пап, ты переигрываешь. Оставь Дейрдре в покое.

Это ведь действительно касается только нас с тобой.

А ты, — он ткнул в нее пальцем, — ты не вмешивайся.

Хоуп моментально прижалась к спинке кушетки.

А что думаете вы, молодой человек? — обратился доктор ко мне.

Я думаю, что вы все сошли с ума, — ответил я.

Вот это характер! — неожиданно хихикнул он. Затем повернулся к дочери: — Отправляйся на свое место и отвечай на звонки. И свари свежего кофе. Работай так, как должна работать ответственная женщина. Если ты моя дочь, это вовсе не означает, что ты можешь на мне ездить, целый день ничего не делая. Да еще и спать в рабочее время!

Хоуп наконец встала со злополучной кушетки.

Пойдем, Огюстен! — позвала она, выводя меня в приемную.

Что это такое было? — недоуменно спросил я, когда Хоуп уже сидела на своем рабочем месте, за секретарским столом. Я облокотился о подоконник, с высоты восьмого этажа рассматривая, как едут далеко внизу машины. Мой папа просто пытается помочь твоей маме, — спокойно объяснила Хоуп. — На самом деле он вовсе на меня не сердится.

А мне как раз показалось, что он очень на тебя сердится.

Да нет. Он старается помочь твоей маме почувствовать свой собственный гнев. Беда в том, что она постоянно подавляет его и из-за этого очень болеет.

В приемной было жарко и душно. На окне стоял вентилятор, но он выдувал воздух из комнаты. Я хотел было повернуть его, чтобы он дул в комнату, однако Хоуп не разрешила — так из комнаты уходит теплый воздух, а я собираюсь еще запустить жару с улицы.

Я ненавижу свою жизнь, — сказал я.

Да ладно. — Хоуп рассеянно складывала на столе стопку страховых бланков.

Она ужасно жалкая и глупая,

Ты подросток. Поэтому тебе по штату положено ощущать свою жизнь жалкой и глупой.

Я подошел к маленькому столику возле дивана и налил себе горячей воды с сиропом. Мама ведь пробудет у доктора еще несколько часов.

— Почему ты не замужем?

Хоуп аккуратно что-то замазывала корректирующей жидкостью на бланке. Она ответила на мой вопрос, не поднимая глаз:

Потому что до сих пор не встретила такого же замечательного человека, как мои папа.

Что ты имеешь в виду? — не понял я.

Хоуп подняла бланк к свету и проверила свою работу.

Я имею в виду то, что все парни — ничтожества и сопляки. Я еще не видела никого, кто оказался бы так же эмоционально и духовно богат, как отец. Поэтому я и не спешу.

А сколько тебе лет? — поинтересовался я. Мы с Хоуп уже почти подружились. Мне казалось, что даже если бы ее отец и не был психоаналитиком, а моя мама не ездила бы постоянно к нему на консультации, мы все равно бы подружились, если бы, конечно, встретились.

— Двадцать восемь, — ответила она и подула на листок.

— О!

Некоторое время мы просто сидели молча; я пил воду с сиропом, а Хоуп правила бланки. Потом я наконец заговорил:

Он ведь на самом деле не использует ту комнату для...

М-мм? — произнесла Хоуп, поднимая на меня глаза.

Твой отец. Эту свою комнату. Он ведь на самом деле... это же не мастурбаторий, да?

Хоуп пожала плечами.

Думаю, все, что он говорит, правда.

Но это ведь отвратительно, — поморщился я.

И что же в этом такого отвратительного? Ты сам разве не мастурбируешь?

Чего?

Ты сам не мастурбируешь? — Она смотрела на меня, чуть склонив голову и ожидая прямого ответа на прямой вопрос. Так, словно она спросила меня, который сейчас час.

Ну, это же совсем другое. Это не... я не знаю.

Почему же это другое? — Она была очень настойчивой.

Я же не доктор.

Что? Ты думаешь, что все врачи мастурбируют?

Да я вовсе не это хотел сказать. Я хотел сказать, что странно отводить для этого специальную комнату.

Ну, сама понимаешь, мастурбаторий или как ее ни назови.

Мне это вовсе не кажется странным. — Хоуп пожала плечами.

Так, значит, ты не выходишь замуж потому, что ждешь, когда появится парень с мастурбаторием? — уточнил я.

Забавно.

Я попытался вспомнить, пожал ли я при встрече ему руку. Не вспомнил, а потому сказал:

— Извини, природа зовет, — и отправился в туалет, что бы долго-долго мыть руки горячей водой с мылом.