на главную   |   А-Я   |   A-Z   |   меню


Глава 6

Прежде чем отправиться в детский сад, я сделал приличный крюк, чтоб завезти ужин Вуангу. И пока кружил по запруженным улицам города, погрузился (спасибо в кавычках за напоминание пьяному эгрегору Кике) в тревожные размышления о претёмном усмирителе, о пропавшем без вести главе Великого круга пятиконечного трона, о небезызвестном Жане Калишере.

Так уж вышло, что я, в отличие ото всех остальных, знал, куда на самом деле делся этот великий из великих и могущественный из могущественных тёмный маг. Трудно поверить, сам порой в это не верю, но именно на моих глазах, да и не без моей, откровенно, но не под протокол говоря, помощи превратился он при весьма щекотливых обстоятельствах в узника разбившейся Зеркальной Сферы. Намеревался меня гад такой коварный в тлен и прах обратить (не по злобе и не в силу служебного долга, а дабы скрыть тайну двойственности своей больной души), да от собственной огромной силы и пострадал невзначай. Теперь бездарно и безысходно бытует-отражается в тысячах и тысячах зеркальных осколках, рассыпанных по полу верхней залы той таинственной башни, что трётся шпилем о нездешнюю луну в одном укромном месте Запредельного.

Знаю, хорошо знаю, даже слишком хорошо знаю, что это такое – обнаружить себя самостоятельной и свободной частью цельной личности. Мне ли, нагону золотого дракона, этого не знать. Но даже представить не могу, что значит вот так вот – без подготовки, вдруг и сразу – обрести множество равноценных, ничем друг от друга не отличающихся личностей-клонов, имеющих свободу независимого существования и при этом лишённых возможности этой свободой воспользоваться. Подозреваю, что это ужасно. Ужасно до истошного воя. И одновременно – до глухой немоты. Но тут уж, как говорится: что накрошишь, то и выхлебаешь. Сам дядя виноват.

Иные люди (в том числе и трезвомыслящие и даже чаще других в силу непонятных мне причин именно трезвомыслящие) живут с наивной уверенностью, что расплата за дурные поступки – некая никоим образом к ним самим не относящаяся метафизическая абстракция. Истые же апологеты большинства религий и конфессий, как известно, веруют, что расплата неизбежна, только наступает она не сразу, а после так называемой физической или биологической смерти. Именно тогда, по их убеждению, человек получает сполна по совокупности грехов. А я считаю, что на самом деле всякий (не важно – дракон или человек) испытает плоды своих деяний – не тело, естественно, душу имею в виду – уже при жизни, и в зависимости от степени праведности свершённого уже здесь и сейчас живёт либо в раю, либо в аду. И то, что произошло с Жаном Калишером яркое, можно даже сказать ярчайшее тому доказательство.

Хотя – чего уж тут греха таить – и очень хочется, но ни с кем я тайной заточения Претёмного до сих пор не поделился. Почему? А потому что сам себе не враг. Оно ведь как обычно бывает в мире людей: одному расскажешь под честное слово, тот – другому по большому секрету, и всё – пошло-поехало. Рано или поздно большой секрет для маленькой, для маленькой такой компании дойдёт и до ушей того, кто измыслит – мало ли на свете гениальных дуралеев – способ Претёмного вызволить. И тогда мне уже точно несдобровать. Вот потому и креплюсь. Потому и помалкиваю. Это вроде как с украденной из чужого костра картошкой. Раскопал в горячих углях, перекидываешь, остужая, из ладони в ладонь, а тут хозяева, и ты клубень раз – за пазуху. Жжёт-печёт, больно до слёз, а вытащить нельзя – прибьют. И ничего другого не остаётся, как терпеть и пританцовывать.

И, кстати говоря, спасибо в связи с этим Серёге Белову за то, что ни о чём меня не расспрашивает. Ему-то ведь известно, кто с Жаном последним встречался. Как же ему об этом, ёлки-палки, не знать, когда он сам помогал мне эту встречу устроить. Знает-знает. В курсе. Однако подробностями не интересуется. И вовсе не потому, что следует малодушному обывательскому принципу "меньше знаешь, крепче спишь", просто старый вояка, будучи человеком неглупым и кручёным, понимает: в данном конкретном случае нет никакого толку ветку трясти, плод сам упадёт, когда созреет. Рано или поздно созреет. А не созреет, что ж, значит, не судьба.

По хорошему, мне бы выкинуть к чертям собачьим из головы эту печальную историю. Напрочь забыть. Не делать вид, что ничего не помню, а реально забыть. В золу забыть. В пепел. И я, откровенно говоря, пытался. Пытался всерьёз, по-настоящему. Однако ничего, к сожалению, не вышло. Даже напротив: чем старательней пытался, тем более мелкие детали всплывали на поверхность. Какое-то время уповал на очередное посещение Храма Книги – вменённый ритуал, благодаря которому дракон очищает глубокие, но отнюдь не бездонные подвалы своей памяти от ставшего неактуальным житейского мусора. Но и тут ждало меня разочарование. Не случилось. Видать, не мусор. Во всяком случае, пока. И осталось мне надеяться только на время, ведь оно, как тонко заметила одна рассудительная ведьма-певунья, рано или поздно для любого воспоминания выбирает опцию "сепия", потом – "чёрно-белое", после чего понемногу уменьшает яркость, а затем и контраст.

Больше всего тревожило меня по поводу всей этой катавасии вот что. Страшно подумать, а вслух произнести ещё страшнее, но ведь именно я, нагон-маг по имени Ашгарр, в миру людей – сыщик с сомнительной репутацией Егор Владимирович Тугарин, имел возможность назначить нового Претёмного самоличным решением. Стоило мне выбрать из толпы подходящего Тёмного да рассказать ему накоротке, где находится жезл Ваала, и – нет такого Тёмного, который отказался бы стать Претёмным – дело было бы сделано. Никто и ахнуть бы не успел, как перед изумлёнными взорами посвящённых предстал во всём своём бюрократическом величии – Претёмный умер! да здравствует Претёмный! – новый глава Чёрного совета. Мог я такое устроить? Мог. Ещё как мог. Но – не хотел. Прежде всего ответственность такую неподъёмную на себя брать не хотел. Что естественно. Изрёк же Великий Неизвестный в "Шестом послании к почивающим на лаврах": "Если понимать ответственность как обязательство принимать последствия своего выбора, то от этого обязательства, как и от всякого другого, сразу возникает желание избавиться". А именно так ответственность я и понимаю. Ведь золотого дракона изрядный кусок как-никак.

В этом всё дело, именно в этом, а вовсе не в том, что предстояло бы поддержать приверженца чёрной магии. Мне, откровенно говоря, что Тёмные, что Светлые – всё едино. Никаких на этот счёт напрягов и моральных ограничений. По большому счёту, какая между ними разница? По большому счёту – никакой. Выверни ведро наизнанку, получишь то же самое ведро. Светлые стяжают Силу посредством магических манипуляций, направленных на генерацию у профанов добрых чувств и позитивных эмоций, волшебство же Тёмных вызывает чувства поганые и эмоции негативные. Вот и вся собственно разница. Выглядит полярно, по сути – и там, и там жёсткая манипуляция чужим сознанием, грубое подавление чужой воли и беспардонное вмешательство в чужие судьбы.

К тому же всё это имеет отношение к пусть и весьма специфической, но сравнительно небольшой сфере жизни персонажей колдовского мира. Магические упражнения, разумеется, накладывает свой отпечаток на их нравы, но в большей степени, как мне представляется, влияние оказывает всё-таки происхождение, воспитание, вид легальной деятельности и круг общения. Ведь прежде всего посвящённые люди, потом только посвящённые. А человеческое в человеке – таков уж закон жизни – рано или поздно, но всегда берёт вверх. Сколько раз на своём веку встречал матёрых Тёмных, которым после череды безобразных обрядов становилось настолько совестно, что они свершали деяния, достойные святцев. И напротив, видел ангелоподобных Светлых, до того утомившихся от вынужденной и, я бы сказал, навязанной им условиями игры благости, что они учиняли такое, от чего у самых отмороженных Тёмных волосы на голове дыбом вставали.

В принципе имелись у меня среди знакомых Тёмные, с которыми в разведку не боязно сходить. К примеру, молотобоец, боевой маг и просто славный парень Володя "Нырок" Щеглов. Или та же самая Ирма Ахатова, состоящая в должности Резидента местного бюро Ордена усмирителей. Отважные, порядочные и толковые ребята. Этих навскидку вспомнил. А есть ещё и другие достойные кандидатуры. Но всё равно: нет, нет и ещё раз нет. Нет и ни за что. Ибо где гарантия, что мой или моего пятака избранник останется порядочным человеком, заняв столь высокий и ответственный пост? Нет такой гарантии. А ну как крышу у него снесёт от открывшихся светлых, точнее тёмных перспектив? Испытание властью, как известно, единицы достойно проходят, большинство ломается и превращается в уродов уродских. Примеров тому несть числа. Вот и буду потом до конца жизни поедом себя есть за то, что человека приличного в искушение непосильное ввёл и тем самым жизнь ему поломал. Оно мне надо? Ни в коем разе.

Вот о чём и вот как я в те минуты думал. И за такими размышлениями, самому себе что-то доказывая и самому же себе возражая, перебрался на левый берег Реки. Повернув сразу после Старого моста согласно вечерней схеме движения к железнодорожному вокзалу, вытащил телефон и набрал свой домашний номер. Когда Вуанг поднял трубу и по старинке произнёс "У аппарата", я его обрадовал:

– Ужин везу.

– Молодец, – сухо похвалил меня воин.

– Правильная оценка. Только сразу предупреждаю: доставка до подъезда.

– Уже спускаться?

– Минут через десять.

И получилось так, что соврал я Вуангу, – был у подъезда уже через девять. Казалось бы, ну что может произойти за одну минуту с нагоном золотого дракона у порога собственного дома? Оказалось – немало. Заглушив двигатель, взял я с кресла пассажира завёрнутый в фольгу горшок и вылез из машины, чтоб встретить Вуанга у порога. Двух откормленных хлопцев быковатого вида, что сидели на лавке у подъезда, заметил сразу, только внимания особого не обратил. Ну сидят, ну тухлоё пиво под номером девять потягивают – что тут такого? Частенько сидят, когда погода позволяет. В тот день позволяла. Другое дело, что несколько постарше были обычных пацанчиков с района. Это да. Впрочем, гоготали точно так же. Омерзительные гы-гы-гы, временами переходящие в тошнотворные бу-га-га, разносились эхом по всему околотку. Однако как только ко мне присмотрелись, разом притихли. А потом один другому сказал, ничуть меня не стесняясь:

– Сдаётся, Лёха, наш клиент.

Названный Лёхой вытряс в себя остатки пива, швырнул пустую банку на газон (не глядя так, швырнул, через плечо), после чего приблизился к машине расслабленной походкой старослужащего воздушно-подпрыгивающих войск и, внимательнейшим образом изучив номера, подтвердил:

– Ага, Баркас, оно. Прикатила тема.

– Кого-чего сижу тогда? – упрекнул себя Баркас, порывисто подскакивая с лавки.

И вот уже оба стоят передо мной. У Лёхи (он в чёрных джинсах и серой кожаной куртке) ничего в руках, а вот у его дружка (этот в тёмно-синем костюмчике спортивном с широкими лампасами) – монтировка ловкая. Ну и начали тары-бары-растабары без промедления. Если быть протокольно точным, Лёха начал. Предложил фамильярно:

– Ну что, дядя, поговорим?

Вокруг благостно, черёмуха на углу благоухает, люди чаи гоняют за кружевными занавесками, а тут эти вот архаровцы. Покручинился я мысленно, попечалился. Но не долго. Некогда было долго печалиться, нужно было откликаться на вызов вселенской энтропии, нужно было пресекать на корню и выкорчёвывать. Подобрался внутренне, развернулся бочком, и прежде чем, вооружившись лозунгом "Нам грубиянов не надо, мы сами грубияны", приступить к восстановлению порушенного статус-кво, поднял горшок на уровень глаз и обратился к нему с таким вопросом:

– Зачем, скажи мне, бедный друг мой Йорик, глупцы туда спешат по доброй воле, куда всем златом мира не заманишь мудрецов?

Не знаю, как Баркас, а Лёха подковырку уловил. Мгновенно отреагировав на "глупцов-мудрецов", нервно дёрнул щекой, сжал кулаки и сделал полушаг вперёд. Но сразу не ударил, а, явив крайне непрофессиональный к боевому делу подход, обратился через плечо к дружку:

– Слыхал, Баркас? Дядя-то нас придурками окрестил.

А в ответ тишина.

Ничего Баркас не мог сказать, валялся без чувств на асфальте. Уж не знаю, в какую именно секретную точку ему ткнул подошедший с тыла Вуанг, но осел парнишка, даже не охнув. Сначала на колени, а потом плавно так на бочок. И только монтировка – бряк.

Ну а затем пришла и Лёхина очередь увидеть небо Аустерлица в алмазах. Справедливости ради стоит сказать, попытался он зацепить Вуанга с разворота, да только воина в том месте, где миг назад стоял, уже не оказалось. Просвистел кулак впустую. А в следующую секунду Лёхе стало не до того. И не до этого. И вообще не до чего. Издал тихий хрип и повалился рядышком с дружком своим Баркасом.

– Надеюсь, ты их не насмерть? – глядя на лежащих в причудливых позах пареньков, уточнил я у Вуанга.

Тот с пугающей невозмутимостью поправил серебряную запонку на правом рукаве белоснежной рубашки, одёрнул рукав пиджака и слегка повёл головой – зачем же? нет, конечно. Затем принял у меня торжественно, с полупоклоном еле тёплый уже горшок и спросил без каких-либо эмоций:

– Опять в ночь и до утра?

– Честно говоря, пока не знаю, – признался я. – Одно дельце есть небольшое. Как осилю, приеду.

– Помочь?

– Справлюсь.

– Смотри

Сказал и, перешагнув сначала через одно, а затем и через другое тело, направился к подъезду. Сильный, собранный, уверенный в себе мужчина. С учётом того мужчина, конечно, что не человек он, а нагон. Нагон золотого дракона. Нагон-боец. Нагон-воин. Внешне – моя точная копия. Ну почти точная. В том случае точная, если по какой-либо причине не обращать внимания на то, что мышцы крепче, движения резче и башка наголо бритая. Да ещё на то, что в одежде стиль принципиально другой. Я-то всё больше джинсами тёртыми да свитерами немарких цветов обхожусь, а он, когда из Подземелья выползает, исключительно в чёрных классических костюмах красуется да в сорочках белых накрахмаленных. Чисто упырь офисный. Только на самом деле внешний вид его – обманка, и людям, особенно нервным и озабоченным, этого лощённого и отутюженного до умопомрачения красавчика лучше за версту обходить. Если у Ашгарра отношение к людям эстетски отстранённое и несколько благодушное, а у меня нейтрально-рабочее, то у Вуанга – резко отрицательное. На косой взгляд и недоброе слово реагирует строго: сначала бьёт, потом разбирается. Что с одной стороны, конечно, нехорошо, скверно, и всё такое, но с другой стороны – то, что доктор прописал. Ибо в Ночь Полёта, в ночь, когда золотой дракон обретает посредством магического анаморфоза свой истинный облик, основная тяжесть по исполнению долга "убийцы с добрыми намерениями" ложится именно на сурового, чтоб не сказать беспощадного Вуанга. Именно благодаря ему Список конченных грешников обнуляется так, как и должен он обнуляться. Непредвзято. Быстро. Точно. Бестрепетно.

В чувство я Лёху приводил минут пять, наверное. Приподнял, ухватив за шкирку без церемоний, и по щекам его, и по щекам. Аж испариной покрылся от усердия. А когда он очнулся и сумел почти точно сосчитать, сколько у меня пальцев на левой руке, приставил кольт ему ко лбу и полюбопытствовал устало, но без раздражения:

– Ну и за что же вы меня, Леша – драная галоша, кончить-то хотели? Говори-отвечай.

И чтоб эффект усилить, взвёл курок.

– Кончить? – опешив, свёл в кучу зенки хулиган. – Да ты что, мужик? Попутал ты чего-то, мужик. Вот те крест – попутал. Потолковать собирались. Только потолковать. В смысле объяснить.

Сказал и, преодолевая не прошедшее онемение в суставах, попытался уползти на локтях из-под ствола. Удержав его за плечо, я погрозил пальцем – не шали, и уточнил:

– И что же вы, чудики, объяснить мне хотели?

– Ну… Это… – От напряжения он часто заморгал. – Ну типа, чтоб нос ты больше не совал.

– Куда не совал? – добавил я строгости в голос. – Уж не в детский ли сад?

– Точно, в детский.

– Сало быть, это Гертруда свет Васильевна вас ежиков резиновых ко мне зарядила?

Лёха мотнул головой:

– Точно, она.

– А ты ей кто? Сосед? Сын? Брат? Или, может быть, сват?

– Племянник.

– Племянник, значит. – Я не выдержал строго тона и усмехнулся. Но тут же опять сделался серьёзным: – Ну-ну. Тётка, получается, номер тачки тебе в зубы, а ты и рад стараться. Руки в ноги и по базе пробил. Знаешь, а ведь это статья. Причём, доложу тебе, конкретная статья.

– Не я пробил. – Он показал глазами и подбородком на всё ещё пребывающего без сознания дружка и сдал его подленько. – Он пробил, Баркас. В смысле Борис. Диск у него такой есть, вот он и…

– И чего тётка вам посулила?

– Трёшку.

– Не мало ли?

– Каждому.

Признаться, очень мне захотелось врезать по лбу этому мальчишу-плохишу эпохи пластиковых окон и гламурной жижи за ними. Ну или хотя бы в рёбра ткнуть побольнее. Чтоб хоть что-нибудь понял. Чтоб хоть что-нибудь осознал. И уже было руку для удара я занёс. Но глянул в глаза, из которых страх уже выскреб всё добела, подчистую, и неожиданно для самого себя задался странным вопросом: где предел насилия и где та сила, которая его остановит?

Вот, согласитесь, вопрос. Всем вопросам вопрос. Вселенского масштаба вопрос.

Над ответом при всей кажущейся сложности вопроса долго не мучился, всплыл ниоткуда он сам по себе. И всплыл в таком вот парадоксальном изводе: предела насилию нет, но остановить его по силам любому. Именно вот так вот – нет и любому.

Одарённый на халяву столь пронзительной и нездешней мудростью, удержался я от удара. И, раз такое дело, спрятал пушку в кобуру. И сказал, чтоб хоть что-то сказать напоследок, чтоб просто так не уйти:

– Хрен с вами. Протокола не будет и воспитательной беседы тоже не будет. Живите. Только чтоб… – Тут я сжал ладонь в кулак. – А не то… – И провёл себе ребром по горлу. – Ты меня понял, чувак?

Лёха облегчённо вздохнул и замотал башкой как заводной цыплёнок:

– Ага-ага, мужик, понял. Всё я понял. Не сомневайся.

– Да ни хрена ты не понял, – констатировал я, с трудом поднимаясь с корточек. – А напрасно. Ибо я реально был готов зайти настолько далеко, насколько это в принципе возможно. Ты даже не представляешь, насколько реально.

После этих слов не поленился и, разминая затёкшие ноги, побродил по газону в поисках выброшенной банки. Вернулся и сунул её уже сумевшему сесть на задницу хулигану за пазуху:

– Металлолом свой вонючий забирай. А монтировку конфискую, поскольку трофей. Или есть возражения?

Оспаривать моё суровое, но вполне справедливое решение Лёха не стал, очнувшийся к тому времени Боря-Баркас тоже, и я демонстративно, так чтоб видели все, закинул абсолютно не нужную мне железяку в багажник. А когда отъехал, подумал с запоздалым возмущением: беда с этими монтировками. Просто-напросто беда. Ладно ещё, когда в честной равной драке ими размахивают, но когда вот так вот – ни с того, ни сего, да к тому же ещё и незнакомого – это в самом деле какой-то кошмар. Разве ж можно незнакомца монтировкой по голове лупить? Да ни в коем разе. Не монтировкой, не битой, не клюшкой хоккейной. А ну как окажется, что не обычный он человек, а, допустим, бог-творец в облике человека? Что тогда?

Тут, пожалуй, стоит кое-что пояснить. Хотя Вуанг, Ашгарр и я, Хонгль, являемся ипостасями одного и того же существа, взгляды на устройство мироздания у нас сильно разнятся. Поэт, к примеру, сторонник концепции создания мира рациональным логосом. Создатель для него некий абсолют, вобравший в себя и плерому гностиков, и эн-соф каббалистов, и праджню махаянистов и, разумеется, стихию света манихеев. Воин же считает, что вселенная наша существует благодаря пусть и уникальной, но всё-таки случайной, возникшей в результате Большого Взрыва комбинации физических констант. А я в последнее время склоняюсь к следующему: Создатель, кончено, существует, это даже не обсуждается (слишком уж близка к нулю вероятность той самой обожествляемой Вуангом случайности), но Он скорее личность, нежели абсолют. И ещё я думаю, что мир Им ещё не до конца создан. Он его ещё создаёт. Думает и создаёт. Вернее даже так – думает и тем самым создаёт. И мир до тех пор наличествует, до тех пор продолжается в пространстве и времени, пока Он этот мир измышляет. А как только перестанет Создатель мозги напрягать, как перестанет фантазировать, история тотчас свёрнётся в точку и мир провалится в тартарары.

И вот теперь такой вопрос в свете этой моей не требующей никаких доказательств и равнодушной к любым возражениям солипсической доктрины: что будет, если со всей дури врезать Создателю монтировкой по его умной и светлой головушке? Я не великий хирург, всего лишь знахарь-любитель, однако пять сезонов "Доктора Хауса" отсмотрел и чем чревата травматическая субдуральная гематома хорошо представляю. Большой трагедией она чревата, вот чем. Трагедией и для Него: мозг разбухнет, сосуды разорвутся, и кровь зальёт всё свободное пространство под черепушкой. И для нас: после того, как Он даст дуба от кровоизлияния, мир раствориться в темноте и мы, разумеется, вместе с ним. Один удар и… И всё. Метамизолом натрия такие вещи не лечатся, и лучше подобного не допускать.

Наверняка какой-нибудь умник скажет: Создателя не возможно ударить по голове, он же не человек, Он персона высшего порядка, у него, скорее всего и головы-то нет. А я так этому умнику отвечу: откуда тебе, дружок, известно, что у Него есть и чего у Него нет? Видел? Не видел. Ну, так вот и помолчи тогда. Кто знает, может, он как раз большой любитель принимать человеческий облик и бродить по городам и весям с инспекцией плодов созидательных раздумий своих. И может так статься, что твой вечно поддатый сосед по лестничной клетке как раз и есть Создатель. Или Он – тот весёлый таджик, что торгует огурцами-помидорами на углу у гастронома. Или та красивая неулыбчивая женщина, с которой ты постоянно сталкиваешься по утрам на автобусной остановке. Или заморенная учёбой в институте девочка, вот уже второй год выгуливающая чёрного карликового пуделя за автостоянкой. Или… Да кто угодно. Может, даже ты сам. Если, конечно, у Создателя бывает амнезия. А вполне может статься, что бывает. Почему бы, собственно, и нет, раз мы допустили наличие у Него головного мозга. Так что думай, думай и – мало ли, всякое бывает – не переставай думать. Соответствуй изо всех сил грандиозному статусу. Напрягайся. Ради себя напрягайся, своих близких-любимых и всех остальных.

Вот бы любопытно было посмотреть, как бы изменился мир, если эту мою хитро-мудрую теорию каким-нибудь чудесным образом вбили бы всякому-каждому гражданину в сознание? Думается, кривая уличного насилия пошла бы на убыль. Хотя нет, навряд ли. На свете так много деструктивных элементов, грезящих о конце времён, как о личном благе, что эта кривая наверняка бы круто пошла вверх. Взялись бы эти идейные придурки прохожих дубинами охаживать почище придурков уголовных. Ей-ей.

Ну и, пожалуй, хватит об этом.

Теперь о другом.

Подъехал я к детскому саду в начале второго. В ночной час всякое детское учреждение являет собой зрелище грустное, ибо без детишек напоминает разорённое гнездо. Учреждение за номером сто девяносто семь исключением не было. Давящая тишина царила там, где ещё недавно слышался звонкий детский смех, по стенам метались неясные тени, полупрозрачные светлые шторы подчёркивали тревожную черноту оконных глазниц. Одним словом, тоска.

Прежде чем выйти из машины я проверил наличие заговоренных патронов в обойме, затем вытащил из бардачка заряженный Силой кастет и на всякий случай сунул его в карман. После чего достал из тревожного чемоданчика ритуальный кинжал и ножны к нему и, конечно же, фонарь. Прикрепил ножны к поясу, со словами "Только бы не понадобилось вынимать" воткнул в них кинжал, выбрался из машины и, восславив Великого Неизвестного, решительно направился к воротам. Подойдя к ним, обнаружил, что сваренные из толстенных труб створки связаны цепью, крайние звенья которой соединяет убийственных размеров амбарный замок. Вид его, честно говоря, внушал уважение. Зато примыкающая к воротам калитка была раскрыта чуть ли не нараспашку. Ну и вот что на это скажешь? Пропили воеводы Вологду – только то и скажешь. И то лишь после того, как пройдёт понятное онемение.

Внутрь здания проник я без каких-либо проблем, тем же самым образом, что и днём. И пока шагал тёмными коридорами до служебного корпуса, соображал, как поступить со сторожем. Морок при встрече навести? Усыпить? Подкупить? Просто вырубить без затей? Или ещё как? Оказалось, переживал напрасно. На моё счастье дежурил Ефим Ефимыч, тот самый мужичок в камуфляжной форме, что представился мне давеча дворником. С тётками, наверняка, повозиться бы пришлось, тётки они ведь существа упёртые, а с этим аникой-воином всё решилось само собой. Охрану и оборону вверенного объекта обеспечивал он самым немудрёным способом: запер всё, что можно запереть, и предался – солдат спит, служба идёт – безмятежному богатырскому сну.

Дрых Ефим Ефимыч не где-нибудь, а на диване в уютной приёмной директорского кабинета. Дрых, свернувшись калачиком и засунув ладони между колен. Дрых, повторюсь, крепко, посвистывая и – какая же прелесть – весьма художественно похрапывая. Завидуя ему по-доброму и стараясь не разбудить (хотя, подозреваю, разбудить его даже специально было бы предприятием безнадёжным) я стащил брошенную на журнальный столик связку ключей. Вышел с ней на цыпочках в коридор и для блага самого же сторожа, этого пропитанного кислым духом табака и казённого хлеба беззаботного человечка, запер дверь снаружи. Ну а дальше уже, действуя по плану, опять сыграл в игру "горячо-холодно". Раскрылся ментально, вошёл без особого труда в состояние, позволяющее уловить волны страха (они, кстати говоря, оказались по какой-то причине чуть слабее, чем днём) и, вслушиваясь в каждый шорох и в каждый скрип, приступил к поискам трикстера.

Следуя строго против течения уродливых эманаций, сначала пошёл по коридору направо, но через десяток-полтора шагов свернул налево, в узкий проход, до самого потолка выкрашенный ядовито-зелёной краской. Этот аппендикс вывел меня к лестнице, ведущей вниз, и уже через два пролёта я оказался перед дверью из проржавевшего металла. Дёрнул её на себя за грубо приваренную скобу, не поддалась, толкнул – нет, увы. Заминка вышла. Но не проблема. Хотя в украденной связке нужного ключа не оказалось, подарок-то Лао Шаня был по-прежнему при мне. Едва я поднёс ключ к замку, ожившее жало с большим удовольствием заползло в скважину, растеклось там, приняв нужную форму, и уже через секунду вновь стало тем, твёрже чего на свете нет. Трижды провернув волшебную отмычку, я осторожно потянул дверь на себя. Верхняя петля оказалась лопнувшей, и чтоб железо не скрежетало о бетонный пол, пришлось слегка приподнимать полотно.

Прежде чем войти посветил фонарём. Там, внутри оказалось банальная, густо пропахшая нитрокраской и ещё какой-то химией подсобка, где, как и в любой другой подсобке любого другого учреждения, царил чудовищный кавардак. Какие-то жестяные банки из-под краски валялись кругом, канистры, бидоны, малярные инструменты, заляпанная белилами стремянка, ящики деревянные, ветошь, вкривь и вкось намотанный на бухту резиновый шланг, всякий прочий хлам.

Мечта пожарного инспектора, да и только, подумал я, переступая порог.

Другого выхода отсюда не наблюдалось, но я чувствовал, что это место отнюдь не эпицентр. Однако эпицентр был уже где-то совсем-совсем близко. Страх – штука конкретная, хотя и являлся чужим, но я ведь его через себя пропускал, и пробирало меня отнюдь не железного уже до самого позвоночника. Волны шли от левой стены, оттуда, где стоял фанерный щит с выцветшей надписью "Нормы питания". Я было заволновался, что не с того бока-края зашёл и теперь придётся либо искать обходной путь, либо каким-то образом пробивать стену, но когда сдвинул в сторону щит и два стоящих за ним небольших фанерных листа, увидел дверку. Небольшую. Метр в ширину, полтора – в высоту. На её обшарпанном, сколоченном из досок полотне красовался – ура! – выведенное чёрным битумным лаком и уже набившее мне за эти сутки оскомину изображение защитного пантакля.

Грешным делом предположил, что знак не позволит просто так прикоснуться к двери, в связи с чем придётся тратить Силу для его нейтрализации, но нет, ничего подобного. На поверку знак оказался совершенно пустым. Возможно, незаряженным, а быть может, уже кем-то разряженным. Разбираться я с этим не стал, а просто, навалившись плечом, открыл подпёртую изнутри ящиком с песком дверь. Луч фонаря высветил за ней узкий, низкий, длиной в шесть-восемь шагов ход в подвал. Даже не ход, а скорее некий технологический лаз. Ничего другого не оставалась, как послать проклятие в адрес чёртова трикстера и – эх, где наша не пропадала – полезть в эту кроличью нору.

Обтерев джинсами и пиджаком пыль и копоть со стен лаза, я столкнулся на выходе с тем, что можно было бы назвать более-менее серьёзным препятствием. Пытаясь хоть как-то отгородиться от угроз внешнего мира, в этом месте трикстер соорудил Невидимую Стену. Обыкновенную, стандартную, ничем не примечательную. Настолько ничем не примечательную, что прежде чем на неё наткнуться, я её увидел. Причём увидел без использования Взгляда, что не удивительно, поскольку в кромешной темноте Невидимая была не такой уж и невидимой: свет фонаря сквозь неё не проникал и, ударяясь, растекался бесформенным пятном. Яйцом в обычную кирпичную стенку запусти – нечто подобное увидишь. Надо полагать, маг, придумавший во времена оны сей элемент магической защиты, не имел ни малейшего представления об искусственном свете и не упомянул в базовом заклинании ни о каких иных источниках света помимо солнца и огня. Упрекать его за это ни в коем разе нельзя, ибо давненько всё это было, задолго до появления бытовых электрических приборов. А вот тот, кто старинное заклятие применил, обязан был подойти к этому вопросу творчески, тогда бы и не обмишурился так.

Впрочем, как бы там ни было, Стена есть Стена, видима или невидима, а просто так сквозь неё не пройдёшь, нужно как-то преодолевать. Недолго думая, выхватил я из ножен ритуальный кинжал и активировал его мольбой о помощи. Затем воткнул по самую крестовину в пустоту и, словно консервным ножом, пошёл вырезать в Стене подходящее по размеру отверстие. Пустоту кромсать дело несложное, кромсай себе и кромсай. Если, конечно, можешь представить, как выглядит пустота и – что особо важно – отверстие в ней. Ну и если помимо того умеешь хоть немножечко колдовать. Именно умеешь, а не имеешь способность, ибо потенциально способных колдовать полным полно на белом свете, а вот тех, кто на самом деле умеет фантазировать и, сконцентрировав накопленную Силу в единый импульс, воплощать фантазию в реальность, таких хорошо, если один на пять тысяч.

Спустя две-три минуты отверстие было готово. Благополучно, то есть, не поцарапавшись о невидимые края и не сняв скальп о невидимые зазубрины, пролез я сквозь него и наконец-то оказался в подвале. По уму надо было бы какую-нибудь зверушку вперёд себя пустить на разведку, только не было у меня под рукой подходящей, а тратить на её создание Силу не хотелось. Ушло бы тысячи полторы кроулей, не меньше. А то и больше. Вот и пожадничал. Впрочем, всё обошлось: в полымя не попал, в яму потайную не провалился, на мине противопехотной не подорвался.

Это был подвал, каких миллионы. Подвал как подвал. Подвал, где путаная система водопроводных труб и канализационных стоков живёт своей привычной, независимой от остального мира жизнью. Где темно, сыро и затхло. Где-то что-то постоянно капает, подозрительно журчит и время от времени пугающе ухает.

Не самоё веселоё место для схрона, подумал я, обшаривая помещение лучом фонаря.

Поскольку в ожидании возможной атаки сконцентрировался для отдачи Силы, страх трикстера я перестал воспринимать, но и без приёма этого метального порно чётко знал, что интересующий меня субъект находится где-то здесь. Правда, пока ещё не видел его. Импровизированный топчан – несколько приставленных друг к другу деревянных ящиков и брошенный на них матрас видел, бутылку минеральной води и стакан на ржавой бочке – тоже, а вот того, кто спал на нём несколько предыдущих ночей, – пока ещё нет. И Взгляд колдовской мне тут, к великому сожалению, помочь ничем не мог.

В то, что трикстер набрался духу и улизнул в складку между складками Пределов, верилось слабо. Ещё меньше верилось в то, что сбежал в Запредельное. Чего бы он тогда так долго тут в подвале торчал? Умел бы, мог бы, давным-давно бы через серую муть улизнул на какой-нибудь соседний лоскут Пределов. Нет, прикинув хвост к носу, уверил я сам себя, никуда он отсюда не сбежал. Скорее всего прикрылся чем-то магическим. Незамысловатым, но очень качественным. Можно было бы, конечно, насильно трикстера видимым сделать, перебив его заклятие заклятием. Но решил я понапрасну не суматошиться, решил набраться терпения и просто подождать. Рано или поздно он должен был Силу потерять и показаться. Всесильных людей на этом свете нет, они все давно уже на том. А вот на психику надавить не помешало бы, и я, не долго думая – а чего думать, когда трясти надо – надавил.

– Хорош в прятки играть, – посоветовал человеку-невидимке, выхватывая кольт. И продолжая елозить лучом фонаря по тёмным углам-закоулкам, припустил в голос издёвки: – Пыжься, не пыжься, а показаться придётся. У меня времени вагон, по любому дождусь. Чего зря Силу тратишь?

Сработало практически сразу. Правда, не совсем так, как я предполагал, точнее совсем не так. Не показался трикстер и ничего не ответил, напал исподтишка. Оставаясь под заклятием невидимости, швырнул мне в лицо изрядную горсть заговорённой на смерть ярь-серебрянки. Просто швырнул скотина, и всё. И даже не единого словечка не произнёс.

Когда заиграли у меня перед носом весело переливающийся всеми цветами радуги, но дико вонючие искры-огоньки, я, конечно, отпрянул инстинктивно, а вот дыхание остановил с запозданием, в результате непроизвольно наглотался дряни. Будь человеком, тут бы и упал бы замертво, но, слава Силе, не человек, не помер. Тем не менее, ядовитое магическое зелье всё же попало вместе с кислородом в мою густую, вяло текущую по венам чёрную кровь. И хотя не убило, ударило по рассудку основательно.

Поначалу испытал я приступ эйфории, каковая случается, когда выпьешь правильную дозу пшеничной водки. Обычно это пограничное, близкое к нирване состояние длится пять-восемь секунд, не больше, а то и меньше, потом уходит, и догнать её уже нет никакой возможности. Настойчивые попытки догнать оборачиваются последовательно: поросячьим визгом, зверским бодуном, муками совести и клятвами "Больше никогда и не за что". Вот и тут исключительно чёткое понимание смысла жизни и ощущение единства со всем сущим длилось недолго. Не успел я, подобно находящемуся в мескалиновом угаре Антону Сопрано, объявить городу и миру, что наконец-то всё-всё-всё понял, как в сознании случился провал, о продолжительности которого судить не берусь, поскольку провал он и есть провал. А вот после него было мне видение. Можно так сказать. А можно сказать, что случилась со мной галлюцинация. Это уж как кому угодно. Для меня же существенной разницы нет.

И вот вижу я, когда туман перед глазами рассеялся, большую, драпированную тканью холодных тонов залу. В зале той женщина стоит у единственного окна. Высокая, стройная, с талией осиной. Платье на ней вечернее, вишнёвых переливчатых тонов. Красивое платье. И сидит на неё ладно, подчёркивает великолепную фигуру исключительно. А вот пригожа дамочка лицом или нет, того, к превеликому сожалению, не могу увидеть, потому как спиной же ко мне стоит. Недвижно так стоит. Однако не просто так стоит, не как античная статуя, а, закатными всполохами любуясь, бокал коньячный в ладонях греет. Поглаживает его и подкручивает. Я этого не вижу, но точно знаю. А вот откуда знаю, это вот как раз и не знаю.

И вот, стало быть, стоит она, дама эта, стоит, вроде как моего присутствия не замечая, а потом в какой-то момент вдруг и говорит мне, не оборачиваясь:

– Красиво-то как, господи. Как же всё-таки красиво. Не правда ли, дракон?

Сказала и коньячок свой… Нет, не отпила, лишь пригубила слегка.

Собрался я было ей ответить что-нибудь умное с целью поддержать светскую беседу, но тут вдруг понимаю, что не понимаю, как это сделать. Что сказать знаю, а вот как говорить не помню. Мало того, вообще тела не чувствую. Но когда понял, что не чувствую, тут сразу его и почувствовал. И понял, что теперь понимаю, как ртом управлять. И сказал тогда:

– Правы вы, сударыня, на все сто правы, действительно красиво. Всегда красиво. И что интересно, никогда не повторятся. Калейдоскоп. Горсть разноцветных стекляшек в трубке, крутящейся медленно в неразличимых руках.

Сказал, а сам думаю: и глаза у неё огромные, и блеск их печален. С чего я это взял, ума не приложу. Не видел же глаз. И главное вдогон ещё вот что подумал: хорошо, что вот так вот, спиной ко мне стоит. Очень это хорошо. Ибо не обманет меня печальный блеск её огромных глаз.

В тот момент я не понимал, что думаю отравленным своим умишком как-то не так, как-то коряво и неправильно. Сейчас понимаю, и не удивляюсь ничуть, поскольку знаю прекрасно, что всякая галлюцинация – это в определённом смысле духовное путешествие, а духовное путешествие состоит не в том, чтобы придти в новый пункт назначения с целью получить то, чего не имел раньше, или стать тем, кем раньше не был. Оно заключается в алогичном рассеивании незнания о самом себе. Не больше, но и не меньше. Впрочем, пройти полный цикл духовного пробуждения таинственная незнакомка мне не позволила.

– Ухожу я, – произнесла она тихо, еле слышно.

– Не смею задерживать, – сказал я учтиво, хотя, признаться, немного расстроился. Не хотелось одному оставаться в этом безвоздушном холоде.

– Ты меня не понял, дракон, – поторопилась уточнить она. – Я от тебя ухожу.

– От меня? В каком смысле от меня. Мы что, разве… Мы с Вами, сударыня, прошу прощения, как-то… Каким-то образом… Не понимаю.

Действительно ничего не понимал.

– Так ты что же это, не узнал меня, что ли, дракон? – удивилась она. – Вот так здорово. Я же удача твоя. Ты что, дракон!

– Удача? – Я остолбенел. – Так ты удача моя?

– Уже не твоя. Извини.

Потом добавила почти шёпотом что-то насчёт того, что совсем этого не хотела, не желала немало этого, что так получилось, и сделала такое движение плечами и корпусом, будто собралась повернуться ко мне. Однако так и не повернулась. Передумала. И именно это вот неоконченное движение меня почему-то больше всего и задело. Именно оно больше всего и обидело. Не слова её, нет, а это вот самое движение.

– Ну и ладно, – сказал я запальчиво, переходя от обиды, а больше – от неуверенности в себе на "ты". – Ну и шагай себе. Подумаешь. Уже и сам давно хотел уйти от тебя. Просто, как-то всё сказать не решался. А теперь… А теперь вот говорю. И вообще, не думай, что ты там какая-то особенная. Думаешь, мало баб, которые будут на меня молиться? Да ты ещё сто раз пожалеешь. И вообще, запомни, это я тебя бросаю. А то возомнила тут, понимаешь.

И тут она расхохоталась. В голос расхохоталась. Ничем себя не сдерживая, расхохоталась. А когда нахохоталась вдоволь, сказала:

– Ах ты, мой миленький. Ах ты, мальчик мой, бедненький.

И повернулась.

Но лица её я так и не увидел. Просто-напросто не успел, поскольку очнулся. Там же очнулся, в тёмном, затхлом, дурацком подвале. И вернувшись в привычное состояние ума, обнаружил с прискорбием, что лежу бревном на холодном бетонном полу и задыхаюсь. Задыхаюсь отнюдь не из-за пагубного воздействия ярь-серебрянки, а из-за того, что какой-то урод, навалившись всей массой, душит меня крепкими руками.

Не ушла, обрадовано подумал я, нашарив в кармане и насадив на руку кастет. Нет, не ушла. Вот только жаль, что лица её так и не увидел. Хотя, быть может, и хорошо, что не увидел. Так оно, пожалуй, вернее будет. Ибо, что ни случись в дальнейшем, не обманет и не смутит меня печальный блеск её огромных глаз.

Подумал таким вот образом, пока ещё путано, неправильно и слабоумно, изловчился да и ударил со всей дури наугад.


Глава 5 | Тень кондотьера | Глава 7