1

– Валет, – объявил Клим, небрежно швыряя карты на стол. – Двадцать одно.

Собственное зеркальное отражение, которое он обставил в десятый раз подряд, не огорчилось и не обрадовалось. Оно было таким же скучным, как и сам Клим Басаргин. Чем, блин, еще заняться? Этого не знал ни он сам, ни его отражение.

Ломать и крушить чего-нибудь дома он не хотел – жалел родителей. По телику гнали сплошную муть – глазом зацепиться не за что. Музыку Клим не уважал, хотя в хорошей компании притворялся ценителем творчества Розенбаума и Шуфутинского. Оставались телки, водка и карты. Но не нажираться же перед «стрелкой» в метро? А на строчильные агрегаты еще нужно было заработать. Вот Клим и резался сам с собой в очко, мухлюя по привычке. Выигрывал, конечно. Да только какая от этого, блин, радость, если от этого, блин, радости никакой?

Тук-тук-тук – постучали в дверь осторожно.

– Входи, батя, – разрешил Клим, отодвигая колоду подальше.

Отец, как всегда, протиснулся в комнату сына бочком. Давно минули золотые денечки, когда в светлой детской можно было застать веселого вихрастого Климушку, возящегося с конструктором, кубиками или пачкающего альбомы акварельными красками. Сын вырос, возмужал, начал говорить басом и покрикивать на родителей.

– Сидишь? – спросил отец с виноватой улыбкой.

– Сидят на зоне, батя, – поправил его Клим с нотками превосходства в голосе. – Я просто отдыхаю.

– Ильфа и Петрова не пробовал читать? Помнишь, я давал тебе книгу…

– Туфта! А Бендер твой – жид пархатый. Стану я на такого дешевого фраера время тратить!

– Может, что-нибудь другое тебе предложить? – не унимался отец. – О'Генри?.. Фантастику?..

Клим посмотрел на него не то чтобы с жалостью, но с сочувствием. По батиной теории выходило, что на том свете каждый устроится в меру своих душевных и умственных способностей. Ну, типа того, что музыкант сможет до одурения на скрипочке своей пиликать, заядлый рыбак ничего, кроме удочки своей, не будет видеть, а алкаш не просохнет до Страшного суда. Вот батя и донимал Клима то своими книгами дурацкими, то какой-то музыкой допотопной, то смотреть канал «Наше кино» фаловал. Чудак-человек! Да ведь по его теории выходило, что в загробной жизни Климу сплошная лафа светит – курево, порево, пойло, жрачка, – и все задарма, на халяву. Чего еще надо?

– Ты иди, батя, – попросил Клим. – Мне собираться надо. Дельце одно намечается.

– Эти твои дела тебя до добра не доведут, – укоризненно покачал головой отец.

– Я сказал: дельце. Дела у прокурора… Ступай, батя. Честное слово, некогда мне…

Часы и впрямь показывали уже половину четвертого. «Стрелка» забита на пять, но Климу хотелось добраться на место пораньше, оглядеться, наметить пути отступления, если Тамарины заступнички подготовили какую-то подлянку.

Обсудив с Женей ситуацию, они решили Березюку и Шумихину про состоявшиеся накануне переговоры не рассказывать. Менты за такое по головке не погладят, наоборот, запросто настучат по этой самой головке. За то, что напарники неурочную пьянку устроили, за то, что позволили себя на понт взять, за то, что решение самовольно приняли, со старшими не посоветовавшись. Майор Березюк, он хоть и родной мамкин брат, но пощады от него не жди – будь ты ему хоть кум, хоть сват. Вот ежели затея с двадцатью пятью штуками выгорит, тогда да, совсем другой коленкор. Победителя не судят…

«Вы признаете себя виновным, обвиняемый?»

«Нет!»

«Что ж, на «нет» и суда нет»…

Вспомнив старый анекдот, Клим ухмыльнулся. Начал действовать.

Прежде чем накинуть на мощный торс рубаху, он обнюхал свои подмышки и обильно спрыснул их одеколоном. Поскольку купаться парень не любил, то и аромат был подобран соответствующий – резкий, терпкий, шибающий в нос шагов за пять. Все дружбаны Клима пользовались похожими одеколонами и стриглись одинаково: наголо, чтобы не морочиться с волосами. Так что сборы были недолги – не прошло и трех минут, как Клим был готов к выходу, трезвый, подтянутый, во всем чистом или относительно чистом.

Почему же он продолжал перетаптываться посреди комнаты, не спеша переступить ее порог? Он и сам не знал. Чувствовал только, что уходить ему никуда не хочется и денег легких не хочется, а хочется, наоборот, завалиться на диван и… хоть даже голимую батину книгу почитать, на крайняк.

Кожа на лбу Клима подернулась задумчивой рябью. Из настоящих морщин там пока что только одна была, горизонтальная, неглубокая, потому что раздумья посещали парня значительно реже, чем, скажем, желание выпить или, наоборот, отлить.

Если это и подстава, то Клима ни на горячем не поймаешь, ни на мякине не проведешь. Ну, катается человек в метрополитене с блоком сигарет «Кэмел» – что здесь криминального? Подходить к мужику с розочками он сразу не станет, выждет, убедится, что его никто не пасет, короче, действовать будет наверняка. Конечно, еще лучше было бы в метро хитровымученного Женю запустить, но кто ж такому кренделю двадцать пять штук баксов доверит? Что касается Клима, то он был не столь наивен. Так что делать нечего, нужно было рисковать самому.

Жене же было велено из дома не выходить, телефон к бениной маме отключить, а дверь открывать лишь на условный звонок Клима. Эти меры предосторожности были приняты на тот случай, если ментовские отцы-командиры вдруг надумают лично проконтролировать ситуацию. Лапшу им на уши вешать – себе дороже выйдет. Но врать – это одно, а молчать – совсем другое. Вот пусть Женя и сидит мышкой-норушкой, понапрасну не светясь и не высовываясь.

«А если спалишься?» – спросил напарник перед расставанием.

Клим его в живот кулаком ткнул, чтобы не каркал. Несильно, но с чувством. И велел язык свой прикусить. «Хрена с два я спалюсь, – сказал он тогда. – Я Крым, братуха, прошел, и рым, и медные трубы».

– Хрена два я спалюсь, – повторил он теперь, чтобы заставить себя сдвинуться с места.

Сделал шаг, другой, а дальше дело пошло легче – знай себе пакетом с сигаретным блоком на ходу помахивай да на прохожих с вызовом поглядывай.

Расступись, шелупонь, Клим по жизни буром прет, не чета вам, огородным растениям!..