6
«Стрелу» поставили на мелкую работу. Мы развозили по пристаням и перекатам начальников, возили на дачи разных барынь.
Как-то в начале июня доставляли на казенные суда пакеты со строгими приказами: привести в блистательный вид водолазные краны, все карчеподъемницы по случаю проезда по Каме на пароходах «Межень» и «Стрежень» царских дочерей.
Когда мы подходили к суденышку, Афанасий Ефимович сдавал под расписку пакет, а из машинного отделения высовывалась испачканная в мазуте физиономия Заплатного.
— Водохлеб! — обращался он к старшине или багермейстеру, получившему пакет. — Может быть, из-за тебя царские девки по Каме едут? Большая честь, что они проплывут мимо твоего корыта.
— Что корыто, так ты брось! У меня монитор справный. У тебя пароход — это, брат, не пароход и не лодка, а так — середка на половинке, — глумился старшина, задевая самую больную струнку Андрея Заплатного.
При встрече с другим судном Андрей кричал:
— Водолив! Бороду надо отрастить, чтобы на Гришку Распутина походить.
Водолив смущенно разглаживал свою большую рыжую бороду, а Заплатный хохотал.
На перекате ниже города Оханска на одной из карчеподъемниц принял пакет сам старшина. Распечатал его, прочитал вслух приказ и, к удовольствию Заплатного, заявил:
— Ничего красить не буду. Подумаешь, едет какая-то шкура, а я изворачивайся. Скажи начальнику, что, когда поедут царские лахудры, я заместо флага портянку повешу…
Через неделю с нами поехал техник, чтобы проверить, как выполняется приказ.
Около города не только суда, но и бакены были выкрашены яркой, свежей краской.
На излучинах реки появились новешенькие перевальные столбы. Но чем дальше от города, тем хуже.
Карчеподъемницу со строптивым старшиной мы нашли с трудом. Затянулась она за остров в воложку и замаскировалась кустарником. Команда шлялась где-то на берегу, а старшина удил рыбу.
Техник ругался на чем свет стоит, а старшина отвечал спокойно:
— Воля ваша, а красить и смолить судно я не буду. В прошлом году сам просил, чтобы выкрасили, однако мне отказали. Всю навигацию ходили некрашеные. А сейчас с чего это?
— Дурак! Их императорские высочества великие княжны едут. Ты не шути!
— А мне хоть кто. Хоть сам дьявол, хоть государь император…
На следующем плесе мы встретились с Кондряковым. Он служил здесь постовым старшиной. Я рассказал ему о случае с карчеподъемницей.
— Ага! Там старшиной Данилович. Немного сглупил старина.
— Что с ним будет, Михайло Егорович?
— Уволят, а может быть, и засудят за крамольные разговоры.
— Что это, Михайло Егорович? Какие разговоры?
— Не может рабочий человек так жить, как жил до сих пор. И камни заговорили. А ты знаешь, что везде пошли забастовки? В Петербурге настоящая война…
Наш рулевой перепугался даже:
— Тише ты, Кондряков. Услышит техник, так в другой раз и говорить-то не захочется. Лучше помолчи.
— Молчали, знаешь ли, триста лет. Нынче говорить будем! — заявил Михаил Егорович.
Ниже на перекате опять неожиданная встреча. На берегу с пестрой рейкой стоял Вахромей Пепеляев.
— Ты откуда? Как сюда попал? — спросил я Пепеляева.
— Я здесь наблюдатель водомерного поста. Уже второй день. Наше вам почтение, господа зимогорики!
— Наблюдатель? — удивленно спросил Заплатный. — Выгнали, что ли, из приказчиков?
— Меня? Плакали, когда уходил. Сенька Юшков тридцать три платка смочил слезами. Война скоро, господин механик. Казенных-то служащих на войну не возьмут. Я и тово… Водичку кому-то тоже надо мерять.
— Улизнул, значит, шкура.
— Жить-то всем хочется, моряк сухого болота!
В народе действительно ходили разные слухи о войне:
— К нашему белому царю в Сан-Петербург приехал запросто французский царь Пункарь из Парижа. Быть войне.
— В газете читали, что англичанка хорохорится. Обязательно война будет.
Двадцатого июля мы проходили мимо пристани Хохловка. С верхов нам навстречу тихим ходом шел пассажирский пароход «Иван». Он то и дело подавал беспорядочные свистки: то прощальные, то тревожные. Пассажиры на пароходе орали, ревели, пели песни, кричали «ура». Оказалось, началась мобилизация. Германия объявила нам войну.
На верхней палубе «Ивана», куда пассажирам раньше вход был воспрещен, сотни людей бесновались в дикой пляске под визг и вой разбитых гармошек. Пароход шел с креном на правый борт.
Заплатный выглянул из машины и сказал:
— Ого! Повезли на убой.
Мы подрулили ближе к пристани. На берегу такой же содом. «Иван» с большим трудом пристал к дебаркадеру, и началась свалка.
Женщины крепко держались за своих мужей. Они волоклись по мосткам и выли «по мертвому». Силой отрывали их от мобилизованных и выпроваживали на берег. Поодаль пьяная молодежь била урядника. Кого-то раскачали на корме дебаркадера и перебросили прямо на верхнюю палубу парохода.
Когда пароход поплыл дальше, его провожал плач и вой несчастных солдаток и солдатских матерей…
Нам передали телеграмму с требованием немедленно возвратиться в город. Оставив позади пароход с мобилизованными, мы в тот же день пришли в город и пристали к казенной пристани.
Оказалось, что здесь нашего рулевого Афанасия Ефимовича ждала повестка о мобилизации.
И остались мы вдвоем с Андреем Заплатным. Нового рулевого найти было нелегко — мобилизация смахнула с пароходов и пристаней больше половины бурлаков.
— Видал, Сашка, — трунил Заплатный, — как все на германца окрысились?
Нашу «Стрелу» передали в водную полицию, а от нас попросили свидетельства о благонадежности, для чего вызвали к самому начальнику водной полиции Степанову.
Заплатный выслушал требование Степанова, не говоря ни слова, повернулся к нему спиной и вышел из канцелярии.
— Ну и гусь! — возмутился начальник.
Я последовал за Андреем.