1

Около Сарапула белые загнали в баржу пленных красноармейцев и неугодных им людей вместе с семьями. Отступая под натиском частей Красной Армии, уничтожали пленных и всех, кто из местного населения попадался им на глаза. Было ясно, что заключенным в барже грозит неминуемая гибель. Нас догнал катер с приказом во что бы то ни стало спасти их.

Мы и сами понимали, что опоздай мы на секунду — палачи сделают свое черное дело.

Пароход шел вверх по Каме самым полным ходом. Из трубы валили густые клубы дыма. Капитан безостановочно приказывал в машинное отделение:

— Нажимай, механик! Самый полный, до отказа!

Крепко вцепившись в штурвальное колесо, я старался вести пароход по прямой линии, не давая ему рыскать в стороны.

С пушки на носу сняли брезентовый чехол. Около нее хлопотали артиллеристы. К пулеметам прильнули пулеметчики.

Пароход трещал по всем швам, звенело броневое железо, быстро-быстро проносились мимо прибрежные кустарники, но нам казалось, что ползем мы по-черепашьи.

С характерным шелестом пролетел над нами снаряд и взорвался за кормой, другой снаряд упал рядом с бортом.

За деревьями, на берегу, очевидно, расположилась часть белых.

— Лавируй! — приказывал мне капитан. Но как лавировать, если мы еще не у цели, если это снизит быстроту хода. И я не подчинился капитану. Меня поддержал командир.

— Правильно действуешь, братишка! — сказал он. — Двум смертям не бывать, одной не миновать! Проскочим!

Наши артиллеристы стали посылать ответные снаряды. Многие из бойцов затыкали уши паклей. Палуба так тряслась, что трудно было стоять на ногах. Наконец, пушка белых захлебнулась.

Обогнув косу, мы подлетели прямо к черной барже, стоявшей недалеко от правого берега.

— Тихий! Самый тихий! Стоп!

Все ринулись на борт баржи. Трюм был заколочен наглухо. Оттуда слышались гул и удары по бортам.

Бойцы ломами, топорами отдирали пришитый на «баковые» гвозди тяжелый люк.

С боку баржи, на четверть от уровня воды, вылетел обломок баржевой доски. В пробоине показались костлявые руки. Послышались стоны задыхающихся в трюме людей.

Через минуту, которая нам казалась часами, бойцы отряда выворотили крышку люка, и вверх на палубу по крутой лестнице стали выходить заключенные: старики с изможденными лицами, женщины с мертвыми детьми на руках. Все в лохмотьях. Некоторые кутались в рваные мочальные рогожи.

Шура, которая первой спустилась в трюм с санитарной сумкой, вывела кверху седого старика. Я заметил, что у него на руке нет одного пальца. Присмотрелся к нему. Старик повернул голову в мою сторону. Из-под нависших бровей сверкнули знакомые черные глаза.

— Дядя Иван? Ты ли это?

Он бессильно опустился на деревянный кнехт.

— Племянник… Сашка, — прошептал он.

Мы хотели перенести старика на носилках. Он жестом отстранил санитаров.

— Сам поплетусь. Еще крепкая, небось, становая жила.

Встал, пошатнулся. К нему подбежала Шура.

— Ты, девка, иди другим помогай, а я сам как-нибудь очухаюсь.

Мы с Шурой, несмотря на протесты, подхватили старика под руки и осторожно перевели по трапу на пароход. Увидев капитана, дядя поздоровался:

— Здравствуй, Ильич. Принимай гостя.

— Кто такой? — тихо спросил меня Плюснин, но дядя услыхал его вопрос и посетовал:

— Эх, кум! Не узнал Ивана Ховрина.

— Иван Филиппович? Вот так встреча! Да как же это тебя так, дорогой мой! Милый ты мой! Аида скорей ко мне в каюту.

Баржу подтянули ближе к берегу. Устроили широкие мостки. И началась высадка с баржи чуть не до смерти истерзанных людей…

Из-за косы показалось военное судно. Артиллеристы загнали в орудие снаряд. Командир уже поднял руку, как на мачте неизвестного броневика взвился красный флаг.

— Свои! Товарищи!

Сделав оборот, тяжелое судно тихим ходом подходило к нашему пароходу. На мостике стоял Меркурьев. На корме из-за броневого листа выглядывал весь в мазуте Андрей Иванович Панин.

— Ну и чертушко! — проговорил кто-то из наших матросов за моей спиной. — Шерсть-то у него растет на одной щеке. Погляди, ус один, а другого нету…

Но мне в эту минуту старый бурлак Андрей Заплатный, мой второй отец, показался самым красивым человеком на свете.

Вспомнилось, как мы с ним во времена керенщины бурлачили на катере в устье Обвы. Мне казалось, что Андрей Иванович вот-вот спросит:

— А что вы тут делаете, бурлаки?

Я крикнул громко:

— Андрей Иванович! Это я — Сашка!