Глава 2

На ярмарочной площади было теперь светлее. Генератор так и не починили, но народ где-то раздобыл масляные и керосиновые лампы, которые горели в наиболее важных местах. Впечатление было более чем странное: световые пятна делали атмосферу еще более пугающей.

В фургоне Хоги горел свет. Дядя Эм появился именно оттуда, пока я ставил машину на место. Он открыл дверцу машины и весело произнес:

— Привет, ребята! Ну, как луна?

— Светит ярко, — ответил я в том же тоне.

— Мне гораздо лучше, — сказала Рита, — Что нового, Эм?

— Все идет как по маслу. Приехала полиция и, я бы сказал, держит ситуацию в своих руках. Она расположилась в балагане с уродами. Тебе бы надо туда зайти. Несколько обычных вопросов.

— Мне пойти с ней, дядя Эм?

— Не впутывайся в это дело, Эд. Я им сказал, что Риту отправили покататься по городу, чтобы она успокоилась. Но не стал уточнять с кем. Так что можешь спокойно исчезнуть. Тебя ждет твоя кушетка.

Идея мне понравилась, потому что я совершенно закоченел. Мой плащ был таким же скользким и холодным внутри, как и снаружи.

Рита сказала:

— Большое спасибо, Эд. До завтра. Она сжала мне руку, и я подтвердил:

— Конечно, до завтра.

Я провожал ее взглядом, пока она не вошла в балаган с уродами. Затем, стуча зубами от холода, я вернулся в нашу палатку. Мне снова пришлось растереться полотенцем, после чего я рухнул в постель, завернувшись в два одеяла.

Я было начал дремать, когда вернулся дядя Эм. Он тут же принялся раздеваться. Я буркнул ему: «Привет», чтобы он понял, что я еще не сплю.

— Тебе нравится Рита? — спросил он.

— Недурна.

— Что-то не слышно особого энтузиазма. Однако будь начеку. Она из тех, кто любит деньги.

— Она мне об этом уже доложила. Сказала, что, если бы я был богат, она бы мною занялась.

Дядя Эм медленно покачал головой.

— Это опасно, малыш. Когда они с нами откровенничают, это всего опаснее.

По тону, которым были произнесены эти слова, я не мог понять, шутит он или говорит серьезно.

— Значит, если они не честны, они менее опасны?

— Опасны, но не в такой степени. — Он поднялся и потушил керосиновую лампу. Кушетка заскрипела, когда он наконец улегся. И тут я спросил:

— Уже выяснили, кто был тот мальчик?

— Какой мальчик?

— Ну разумеется, тот, которого убили. Это ребенок кого-нибудь из наших?

— О господи! — воскликнул дядя Эм. — Я и забыл, что тебя тут не было. Это не мальчик, Эд, это карлик.

Я привстал. Карлик. Имя напрашивалось само собой, поскольку среди наших циркачей был всего один карлик.

— Так это был Великан Моут?

— Нет, никто его не знает. Этот карлик не циркач. Его здесь никто никогда не видел.

На какое-то мгновение мне даже показалось, что он меня разыгрывает. Это было полной бессмыслицей. В балагане с уродами найден голый карлик, которого зарезали ножом, причем этот карлик не имеет никакого отношения к ярмарке. И его никто здесь не знает. Немыслимо было в это поверить, однако я понимал, что дядя Эм не стал бы шутить подобными вещами.

— А где была его одежда? — спросил я. — Полиция нашла его одежду?

— Нет.

— Но как это возможно?

— Это не наше дело, Эд. Пусть полиция сама в этом разбирается.

— Ну ладно. — Я снова лег и через какую-то минуту заснул как мертвый.

На следующее утро я проснулся довольно рано. Сам не знаю, что меня подняло, но я проснулся и тут же начал обдумывать вчерашнюю историю. Дядя Эм всегда говорит, что много думать опасно, — это одно из его излюбленных суждений.

Думать, говорит он, так же вредно, как курить. И гораздо хуже, чем напиваться. На самом деле он уверен в обратном.

Я оделся, причем в свой самый лучший костюм. Почему — сам не знаю. Дядя Эм все еще спал.

Небо в тот день было тускло-серого цвета, но дождя не было. Несмотря на ранний час, было удушливо-жарко. Ни одно дуновение ветерка не колыхнуло слабо натянутые полотнища палаток. Они казались такими неподвижными, как будто сделаны из серого камня.

Я стоял на мокрой траве у входа в нашу палатку и спрашивал себя, какого черта я поднялся в такую рань. И решил, что сделал это, чтобы хорошенько подумать.

Завернув брюки, чтобы не испачкать их в грязи, я направился в сторону центральной аллеи. За каруселями какие-то люди кидали в грязь опилки целыми лопатами. Рядом с ними стояла тележка. Больше вокруг никого не было.

Я спустился вниз, к краю ярмарочной площади, где стоял фургон Хоги. Мардж обычно поднималась очень рано. Я честно признался самому себе, что хотел повидаться с ней только затем, чтобы навести разговор на Риту.

Но в фургоне Хоги никто не подавал признаков жизни, так же как и в фургоне Уолтера и Дарлены: правда, я и не надеялся, что Рита уже встала. Наверняка она легла спать гораздо позже, чем я.

Я вернулся к центральной аллее, и мне вдруг захотелось попрыгать через лужи. К счастью, я удержался. А затем от нечего делать поплелся к бассейну, где демонстрировали сальто-мортале. Я посмотрел на трамплин и, вздрогнув, представил себе, что нахожусь наверху и готовлюсь прыгнуть с этой страшной высоты в бассейн, имеющий всего полтора метра глубины. А ведь когда-то эта мысль казалась мне соблазнительной! Постояв у бассейна, я вновь побрел к центральной аллее. У балагана с уродами на маленькой эстраде, где обычно орал зазывала, сидел незнакомый человек и покуривал сигарету. Это был здоровенный мужик, который поглядывал вокруг с самым дурацким видом. Мне почему-то сразу пришло в голову, что он из полиции. Разглядев его ботинки, я в этом совершенно уверился. Переброситься парой слов с тупицей-полицейским было все-таки лучше, чем слоняться без толку вокруг балаганов. Я небрежно бросил ему! «Привет!» — и он ответил мне тоном, располагающим к дальнейшему знакомству. Он не проявил ко мне особого интереса, но был вполне вежлив. Я подошел поближе:

— Полицейский?

— Как видишь, это сразу бросается в глаза. Стараюсь войти в роль. Народу это нравится.

Он оказался гораздо симпатичнее, чем я предполагал. Я сел рядом на эстраду зазывалы и полю6опытствовал:

— Ну и как идут дела?

— Погано, — последовал ответ. — Эти чертовы циркачи совершенно отказываются помогать. Ты циркач?

— Да. Я слышал, что убили какого-то карлика. Как его звали?

— Неизвестно, — ответил он. — Никто его не знает, никто о нем ничего не слышал, никто его не видел. Хорошенькое дело! Находят уродца в костюме Адама в балагане, где демонстрируют уродов, — и никто ничего не знает! Пусть расскажут это кому-нибудь другому!

Он бросил сигарету в мокрую траву, вынул из кармана измятую пачку н сунул в рот вторую сигарету. Зажигалка вспыхнула, и он с удовольствием затянулся.

— Это, конечно, кажется полным идиотством, но я провел целый сезон на этой ярмарке и могу вас уверить, что у нас работает только один карлик, — сказал я.

Он с грустью покачал головой.

— Они все говорят то же самое. Где ты был во время этих радостных событий? Я что-то не помню, чтобы я видел тебя этой ночью. Так где же?

— Я спал. Вернулся довольно рано и сразу лет. Я даже не слышал выстрела, но мой дядя меня разбудил, чтобы…

— Подожди-ка, давай оформим это официально. Так мы сэкономим время.

Он достал из кармана записную книжку, карандаш и приготовился записывать.

— Имя?

— Эд Хантер. Девятнадцать лет — почти двадцать. Работаю на ярмарке около года. Живу со своим дядей Эмброзом Хантером. Он держит тут балаган с аттракционами.

— Помню, помню! Такой толстенький коротышка?

— Это он. Отличный мужик! — сказал я.

— Итак, вы ночуете оба в палатке позади вашего балагана?

— Да. — И я рассказал ему, как проснулся и, накинув на голое тело плащ, пошел за дядей Эмом в маленькое шапито, чтобы увидеть убитого. Но потом я слегка приврал: я помнил, что дядя Эм не сказал им о том, как я возил Риту по городу. Значит, и я должен был об этом помалкивать. Я сказал, что вернулся в палатку и снова заснул.

Он бросил на меня странный взгляд.

— Ты проспал весь остаток ночи?

— Конечно.

— А когда ты встал сегодня утром?

— Недавно. Четверть часа назад, может быть, двадцать минут.

— С кем ты разговаривал с тех пор, как поднялся?

— Ни с кем.

Он положил записную книжку обратно в карман, а затем посмотрел на меня так пристально и серьезно, что я внутренне съежился. Наконец он отвел глаза и бросил куда-то в пространство: «Ах ты, черт побери!» Мне показалось, что он обращался к самому себе.

— Вы, циркачи, не любите полицейских, не так ли?

Этот вопрос застал меня врасплох.

— Думаю, многие не любят полицию.

— А почему?

— Ну, потому что мы, циркачи, например, считаем, что закон против нас. Полиция запрещает наши лучшие спектакли в большинстве городов, где мы работаем, и…

— Разве мы запрещаем законные и приличные зрелища?

— Ну, это как сказать…

— Подумай сам: во что превратятся ярмарки, если закон будет смотреть на все сквозь пальцы? Ваши игры по маленькой, которые и так граничат с мошенничеством, — ведь это ловушка для простаков! Уж лучше приставить такому болвану револьвер к виску и отнять деньги — это все же честнее! А ваши «живые картины»?² Это ведь откровенный стриптиз! Да еще позади балагана — палаточки для клиентов, которым не терпится перейти к делу после…

— Кто вбил, вам в голову, что наши девушки — шлюхи? Они не шлюхи.

— Потому что закон не позволяет им… — он осекся. — Послушай, не надо на меня так смотреть! Я не говорю конкретно о тех девушках, которые сейчас здесь работают, по крайней мере, не о всех. Я говорю лишь о том, что, если понадобится, на ярмарке найдутся и такие. А те, кто торгует у вас сейчас всякими пустяками, начнут торговать травкой. Ну ладно, давай больше не будем!

— Если циркачи и торгуют чем-то недозволенным, то это потому, что ваши порядочные хотят это купить. Эти ваши так называемые сограждане.

Он вздохнул:

— Эд, если большинство сограждан желает посещать притоны, то в городе они найдутся. Никто не стал бы искать их на ярмарочных гуляньях.

Он еще раз грустно взглянул на меня и произнес:

— Значит, ты не любишь полицейских и поэтому вешаешь им лапшу на уши?

— Что вы хотите этим сказать?

— Ты уже спал, когда мы приехали. Ведь это твои слова? И ты ни с кем не разговаривал сегодня утром. Но ты знал, что убили карлика, а не мальчика, хотя я тебе об этом ничего не говорил. Каким образом ты это узнал? Ведь пока мы не приехали и не перевернули его лицом вверх, все думали, что это ребенок. Что скажешь?

Господи! Ведь надо же было быть таким идиотом!

— Я проснулся на минутку, когда вернулся дядя Эм. Это он мне сказал, что убит карлик.

— Ах, вот как было дело! — вроде бы он мне поверил. — А ты знаешь этого убитого карлика?

— Нет, — сказал я и увидел, как он помрачнел. — Подождите, не сердитесь! Конечно, я не видел его лица, но знаю, что никогда с ним не встречался. За всю жизнь я знал только одного карлика — Великана Моута, а дядя Эм сказал, что это был не он.

Он покачал головой:

— Ну ладно, Эд. Надо, чтобы ты все-таки взглянул на фотографию, которую сделали вчера вечером.

И он вынул из хармана фотографию. Я взял ее и начал рассматривать. Это было малоприятное зрелище. С фотографии глядело сморщенное личико с широко открытыми глазами, которые, казалось, заранее предвидели свою судьбу. Фотография была сделана именно на том месте, где вчера был найден убитый. Его только перевернули лицом вверх. Под его головой виднелась истоптанная трава. Я вернул фотографию.

— Нет, я его не знаю и никогда не видел.

— Еще один вопрос, Эд. Ты не заметил вчера вечером ничего необычного? Такого, что обратило бы внимание или казалось ненормальным?

— Вроде ничего такого не было. Правда, молния попала в генератор. Это случается не каждый день.

— Да, — ответил он. — Это мы знаем, спасибо, Эд. Казалось, он отпускал меня на волю, но мне не хотелось уходить, да и идти-то было некуда. Я спросил:

— Вы так и просидели здесь всю ночь? Значит, вы совсем не спали?

— Что ж, иногда это необходимо. Но не напоминай мне, а то я начну зевать. Я пока не сделал ничего такого, что смогло бы гарантировать безопасность карликов. Когда у вас тут открывается палатка со съестным?

— Обычно около десяти.

Он достал из кармана массивные золотые часы на цепочке и со вздохом заметил:

— Мне кажется, я продержусь до открытия. А может, и еще поживу, если они не положат мне мышьяка в завтрак. Как ты думаешь, они могут это сделать?

— Ручаться не стану. Здешние повара — жуткий народ. Ну, я пошел.

И я направился к центральному входу. Разговор о завтраке напомнил мне, что я сам еще ничего не ел. Я не собирался ждать до десяти. Неподалеку от ярмарочной площади стоял рейсовый автобус. Я вошел в салон. Через несколько минут автобус отправился в город. По дороге я думал, какие остроумные ответы я мог бы дать на грязные намеки полицейского в отношении циркачей. Жаль только, что эти удачные ответы приходят на ум слишком поздно!

Но я прекрасно отдавал себе отчет в том, что, несмотря на свои суждения о нас, которые мне не всегда нравились, этот полицейский был далеко не глуп. Кроме того, мне вдруг начало казаться, что он вообще отличный парень.

Когда я вышел из автобуса, Эвансвилль показался мне гораздо более крупным городом, чем я предполагал. Конечно, он не шел ни в какое сравнение с Чикаго й был значительно меньше Луисвилля, однако не был занюханной дырой. Я позавтракал в кафетерии, почистил ботинки у чистильщика и неспешно двинулся по центральной улице, поглядывая по сторонам.

Время только подходило к одиннадцати, и кинотеатры были еще закрыты.

Тогда я начал рассматривать витрины: торговца пластинками, галантерейного магазина и даже витрины, где демонстрировалось нижнее белье. Но ничто не могло отвлечь меня от моих мыслей. Даже выставленные напоказ кокетливые женские штучки не могли заставить меня выкинуть из головы то, что я хотел бы забыть— лицо мертвого карлика. Дошло до того, что я сам себе сказал: ладно уж, подумай об этом хорошенько — иначе тебе от этого не избавиться. Вообще-то это не твое дело, ты его даже не знал. Купи газету и прочти, что они там написали. Может, тебе станет легче. Ведь именно так ты намерен поступить, не так ли? И я купил газету. Вся история была уже расписана, а заголовок гласил:

Я зашел в холл какого-то отеля и сел, чтобы удобнее было читать.

В газете не было для меня ничего нового, кроме имен полицейских, которые вели расследование. Главу полицейского управления звали Гарри Стратфорд, а непосредственно делом занимался инспектор полиции капитан Армин Вейс. Это могло кое-кого заинтересовать. В газете поместили две фотографии, большую и маленькую, причем маленькая занимала один из углов большой. На маленькой был снят мертвый карлик, лежащий на траве, — его голова и плечи. Это была та фотография, которую показал мне полицейский. Большая фотография была сделана внутри балагана после того, как вынесли тело; крестом было отмечено местоположение трупа. Фотограф снимал со стороны входа. На ней отчетливо были видны пустая эстрада, трава, столбы — и ничего более, вернее, я хочу сказать, никого более. Либо полиция заставила народ выйти из балагана, либо присутствующие посторонились, когда фотограф готовился сделать снимок.

Я еще раз прочел крупный заголовок: «Убийство карлика в ярмарочном балагане». Это было так просто. То есть, рассуждая логически, в каком другом месте можно убить карлика, если не в балагане? Правда, по моему мнению, недоставало одного слова. Следовало бы читать так: «Убийство карлика в плохом ярмарочном балагане». Одно словечко, которое выделяло это дело из ряда обыкновенных и придавало ему странный характер.

Я попытался вообразить себе, что означало быть карликом. Карлик не воспринимает себя в этом качестве, подумал я. Это все остальные должны казаться ему гигантами, причем каждый гигант достаточно силен, чтобы поднять тебя с земли и переломить пополам. Или всадить нож в спину. Я опять припомнил выражение его лица: он знал, что нож его не минует.

Однако он не закричал, или никто не слышал его крика. Значит, какой-то великан, который вдвое больше его и вчетверо тяжелее, поймал его, зажал рот и…

Я устал об этом думать. Чтобы отвлечься, я прочел всю газету. В разделе происшествий был помещен отчет о налете на бензоколонку и сообщение о банальной квартирной краже. Ничего интересного. Однако следующее сообщение привлекло мое внимание. В ста шестидесяти километрах отсюда, в Луисвилле, был похищен ребенок семи лет. Сын Джеймса Р. Порли из «Порли косметик энд компани». Его, похитили из кровати и оставили на подушке записку с требованием выкупай пятьдесят тысяч долларов. «Вот еще одно преступление, которое возмущает душу, так же, как и убийство», подумал я. И здесь, как и в случае с карликом, преступник покушался на маленького и слабого.

Потом пошла политика — мятеж в Калькутте. Далее речь шла о каком-то кандидате, провалившемся на выборах в штате Иллинойс. Он выдвигал обвинение в фальсификации результатов выборов и требовал расследования..

Я пробежал всю газету и наткнулся на юмористический отдел. С этого мне следовало начинать. И наконец, под занавес, я прочитал всю программу кинотеатров. Читать больше было нечего. Я поднялся с места и прошелся по холлу отеля. «Интересно, пойдет ли сегодня дождь?» — подумал я. Если нет, то я вполне мог бы остаться в городе и сбегать в кино. Если да — нужно было возвращаться на ярмарку и помочь дяде Эму.

Я подошел к окну и посмотрел, что творится на улице. Небо в просвете между двумя огромными зданиями напротив отеля было цвета расплавленного металла. Никаких облаков, только густая сероватая пелена. Дождь мог зарядить до конца месяца, если не на все лето. Мной овладела какая-то тревога; я порывался что-то предпринять, но не знал, что именно. Когда такое испытываешь, все кажется бессмысленным. Я хотел и не хотел возвращаться обратно на ярмарку.

Я отошел от окна и взглянул на часы, висевшие в холле: мне хотелось знать, который теперь час. Часы показывали без четверти двенадцать.

Перед стойкой портье стояла какая-то девушка; она только что вернула ему ключи от номера. Девушка стояла ко мне спиной, но даже со спины было видно, что такие создания не гуляют толпами по Эвансвиллю. Что-то сразу привлекло в ней внимание, например, подстриженные под пажа золотистые волосы, которые падали на плечи. На ней было шелковое сиреневое платье, облегающее фигуру, как те купальники, которые носят девушки на рекламных картинках. Она так же мало принадлежала к реальному миру, как импровизации Луи Армстронга.

Меня сразу перестало занимать то, что было за окном; я стал ждать, пока она обернется, чтобы удостовериться, что фасад соответствует всему остальному. Не подумайте, что я сразу разлетелся мыслями в отношении знакомства. На все про все у меня было в кармане восемнадцать долларов. Бедный дурачок с ярмарки не мог надеяться на то, что девушкa такого класса обратит на него внимание. Сами понимаете, что я хочу сказать. Если не понимаете, я объясню. До ее появления холл казался вполне пристойным, он был отлично меблирован и украшен. Но стоило появиться ей — и он приобрел, вид жалкой ночлежки. То же самое она сделала со мной: пока ее не было, я казался себе прилично одетым малым недурней наружности. Но рядом с ней я выглядел замызганным юнцом, который имеет привычку спать не раздеваясь.

Вот такие мысли бродили у меня в голове, пока она не повернулась ко мне лицом. А когда повернулась — я остолбенел. Она не обманула моих ожиданий и была точно такой, как я себе ее представлял. И я ее знал: это была Рита. Мне кажется, я довольно долго простоял с разинутым ртом. Рита отошла от администратора н двинулась к выходу. Заметив меня, она подошла и, улыбаясь, сказала: «Привет, Эдди!» Ее голос в отличие от внешности не изменился со вчерашнего дня.

Я что-то промямлил в ответ.

— Как тебе удалось узнать, где я живу? — спросила она.

— А я и не знал. Я зашел сюда, чтобы укрыться от дождя, который так и не пошел. Послушай, может, выпьем чего-нибудь в баре?

На минуту она заколебалась.

— Я бы не прочь позавтракать. Ты уже ел?

— Нет.

Мы заказали кофе и пирожки в баре рядом с холлом. Сидя за столиком напротив девушки, я не переставал ее разглядывать. Перемена не укладывалась у меня в голове. Невозможно было поверить, что это та самая девушка, которая вчера рыдала под дождем, одетая в грязный плащ и стоптанные туфли.

— Они разузнали что-нибудь о карлике? — спросила она.

Я покачал головой.

— Судя по тому, что написано в газете, — нет. Они даже не знают его имени..

— Но ведь это довольно легко сделать. Карликов не так уж много.

Я знал, что сказать в ответ на ее замечание. Совсем недавно у меня зашел разговор об этом с Великаном Моутом.

— Их в Штатах около двух тысяч. То есть, я хочу сказать, настоящих лилипутов. И около пятидесяти тысяч других карликов.

— А в чем разница, Эдди? Лилипуты еще меньше карликов?

— Думаю, что Да, но разница не в этом. Лилипут совершенно пропорционально сложен. А у карлика голова таких же размеров, как у нормального человека; у него длинное тело и короткие конечности.

— Значит, в цирке выступают только лилипуты?

— Обычно да. Ни один шапито не выставит карлика вместо лилипута. Но есть цирки, где выступают только карлики. А некоторые цирковые водевильные труппы лилипутов имеют в своем составе и карликов — для контраста с настоящими лилипутами. Из карликов иногда получаются отличные клоуны.

— Мне можно заказать еще одну чашку кофе, Эдди?

— Думаю, я могу себе это позволить. Я же говорил тебе вчера, что у меня было девятнадцать долларов. Сейчас у меня осталось восемнадцать.

— Эдди! Ты истратил этот доллар с другими женщинами?

— Пока до этого еще не дошло. Если мы будем обходиться только кофе, этих денег хватит надолго.

— Ну ладно уж, давай обходиться только кофе. Правда, время от времени хорошо бы съесть еще и пирожок. Я никак не могу прийти в себя, Эдди.

— От чего? От отсутствия пирожка?

— Нет, от того, как ты выглядишь, когда хорошо одет. Твой сегодняшний вид слишком разительно отличается от вчерашнего.

Тут меня разобрал смех. Я откинулся на спинку стула и громко захохотал. Я, конечно, должен был объяснить, отчего мне так смешно. Она поняла и тоже рассмеялась. И стала еще красивее. Раньше я не замечал, какой у нее изумительный голос.

— Ты провела остаток ночи с Дарленой? — спросил я.

— Да, но не в фургоне, а здесь, в отеле. Когда полиция закончила допрос, я вернулась к Дарлене. Она уже встала и оделась. Мы обе не захотели там оставаться. Поехали в город и переночевали в моем номере. Только Дарлена уже у ехала обратно на ярмарку, потому что ждет сегодня мужа.

После второй чашки кофе Рита посмотрела на свои часы.

— Нам надо ехать на ярмарку, — сказала она, — Мне, по крайней мере, необходимо туда вернуться. Надо только забежать в банк. Это совсем рядом. Ты подождешь меня здесь? Если ты тоже намерен вернуться, то…

— Что мне тут делать? Конечно, я тебя подожду, поедем вместе.

Я уже не мог смотреть на кофе после двух чашек, которые выпил сейчас, и еще двух, выпитых часом раньше. Но надо было ждать, и я заказал еще одну чашку.

Потом мы сели в автобус, чтобы вернуться на ярмарку. Рита сказала, что я должен беречь свои восемнадцать долларов, и не позволила мне взять такси.