10

Когда со сцены зазвучала ария мельника, один из зрителей вдруг почувствовал себя плохо. Очевидно, сильный сердечный приступ... Даже в неверном отраженном полусвете театральных прожекторов видно, как в мучительной гримасе кривится его лицо, длинные, покрытые рыжими волосками пальцы судорожно теребят ворот накрахмаленной сорочки. В сопровождении заботливого соседа он, пошатываясь, пробирается к двери.

Гулкая пустота коридора, служебный выход в небольшой, примыкающий к городскому парку сквер...

Сосед останавливается на крыльце. А больной... быстрыми уверенными шагами идет в парк. Скрывшись за кустами, замедляет темп, прислушивается. Пусто и сумрачно вокруг. Небо затянуло тучами. Вот, наконец, знакомый по чертежу и фотографиям тупичок аллеи. Последняя скамья... Здесь совсем темно.

Осторожно присев, театрал наклонился; нервные пальцы шарят в земле, нащупывают и извлекают гвоздь-контейнер.

...Вспыхивают прожектора, ярко освещая часть аллеи с фигурой Штреземанна в центре. Стрекочет кинокамера. «Коммерсант» растерянно вскакивает. С трех сторон к нему приближаются люди. Доктор пятится, натыкается на скамью. Сзади — грузные, тяжелые шаги...

Неожиданность происходящего так велика, что туманится сознание, путаются мысли и только страх все растет, обволакивает мозг. Поднимая руки, сдавленным тонким голосом неожиданно для себя Штреземанн выкрикивает всплывшую из неведомых глубин памяти русскую фразу:

— Гитлер капут!

Колосков фыркает, сдерживая неуместный смех.

— Sie sein verhaften^[15], — четко произносит Климов.