НА ПУТИ К НЕПОЗНАННОМУ

Известно, что homo sapiens ненасытен от природы. Мало ему места на девяти квадратных метрах жилплощади, тесно в очередях за недорогой гуманитарной снедью, негде развернуться в просторных салонах муниципального транспорта… Постыло изо дня в день мерять торопливым шагом торные пути в общественные учреждения и обратно, а в рабочее время — проделывать несложные манипуляции, имитируя бурную деятельность. Известно также, что тело человека вовсе не против существующего положения вещей, тело — консерватор, оно противится всякому сбою биологических часов с обыденного ритма, всякому нарушению раз и навсегда установленного Обществом распорядка жизнедеятельности каждого своего винтика-члена. И протестует ноющей болью в мышцах да внезапной апатией, для лечения которой придумано множество средств, и наиболее простое — утонченный конформизм. С душой обстоит иначе. Душа человечья обладает загадочным свойством время от времени впускать в себя болезнь, именуемую романтическим термином «сплин». В подобные минуты (часы, дни, месяцы?) окружающий мир в глазах такого больного медленно, но верно меняет окраску. Все явственней становятся заметны серые тона, которых на самом деле ужас сколько в нашей повседневной жизни, более того, в цветовой гамме будней они назначены играть главенствующую роль. Но, оказывается, разглядеть их можно лишь пристальным, сосредоточенным оком — не тем, каким мы смотрим на дешевые помидоры или литровую бутыль слезе подобного «Рояля»… Одержимый сплином в краткие моменты приступов готов послать все подальше и — либо на недельку махнуть в Дагомыс, либо на худой конец смотаться за город, либо… Число этих «либо» можно множить до бесконечности. Вывод один: человеку не сидится на месте. Хочется хотя бы попытаться что-то предпринять, сломать надоевший до ко ликов жизненный ритм, ускорить (или замедлить) ход биологических часов. Изменить себя, а если не получится, то в крайнем случае попытаться изменить мир. Чаще подобные приступы иссякают к началу разработки неких глобальных проектов, и это — большое счастье для мира, поскольку изменить себя дано, увы, не каждому, а вот способностью изменять окружающее пространство обладают все, кому не лень — плоды налицо. «Лучше уж читать фантастику», — заметит иной ревнитель чистоты биосферы и нравов, и будет тысячу раз прав, в частности потому, что в унылой толкотне и серости будней особенно бросаются в глаза яркие обложки с импортными монстрами и полуголыми красавицами инопланетного происхождения. Есть серьезное мнение, что увлеченность (в особо опасных случаях — одержимость) масс фантастикой избавляет мир от необходимости терпеть легионы новых Лысенко, Кашпировских и иже с ними… Дай-то Бог. Очень, знаете, не хочется данное светлое мнение оспаривать.

Кстати говоря, фантастика как жанр литературы произрастает из тех же корней. Чистейший продукт человеческой рефлексии. Ибо одно дело — от неспособности изменить себя начать строить планы касательно, скажем, поворота северных рек (хотя кому они мешают? — текли бы себе и текли…), и совсем другое — от той же неспособности попробовать повернуть указанные реки вначале в собственном воображении, а затем — на бумаге, что гораздо проще и экономичней. Или отправить себя в образе героя-супермена в Центр Галактики, как сделал однажды Гордон Диксон. Или накачать галлюциногенами, как Филип Киндред Дик. Или — как Желязны — погрузиться в «холодный сон», сиречь анабиоз в тиши морозильной камеры. И вдоволь пофилософствовать о бренности сущего. Заманчиво? А главное — безопасно для соседей.

Прочим же смертным, коль скоро не имеют они возможности (или времени) проделывать означенные фокусы, порекомендовать приобщаться к оным посредством внимательного чтения. Сопереживая и соприсутствуя. Блуждая по гибельным подвалам и лабиринтам, созерцая иноземные ландшафты и топча свинцовыми башмаками бронированный паркет межзвездных кораблей доверчиво следуя за прихотливой мыслью автора. Чтобы, перевернув последнюю страницу, с гордостью заявить: «Я тоже ТАМ побывал». Пусть это «ТАМ» — за миллион световых лет… Главное — поверить самому.

Фантастика шаг за шагом — этап за этапом — повторяет (если не сказать, копирует) каждую веху долгого пути Осознания Человеком Себя. Куда данный путь ведет — никто не знает. Фантастика — в том числе, хоть и пытается (для того она, собственно говоря, и предназначена) наметить некоторые тенденции. А поскольку всякий активно работающий мозгами фантаст есть Человек именно в том смысле, в каком данный термин следует понимать и поскольку проблему Осознания Себя он старается решить с позиции собственных взглядов, то тенденций получится столько, сколько на белом свете по-настоящему активно мыслящих фантастов. То есть, сравнительно немного. И достаточно, чтобы, сложив тенденции подобающим образом, получить на выходе систему.

Границы фантастики неизмеримо шире тех убогих «рубежей», в которые пытались затолкать ее многие отечественные и некоторые западные горе-систематизаторы. По существу, фантастика — это совокупность мировоззрений. Имеет она определенное родство с философией, несмотря на то, что идеи свои предпочитает излагать в занимательной форме (и это, пожалуй, единственное различие). И так же, как на ристалищах философских течений, на аренах фантастики сталкивается множество направлений и ответвлений, ломаются копья и ребра, словом — пыль стоит столбом. Главными субъектами противостояния по-прежнему остаются два извечных недруга — Материализм и Идеализм.

Кое-кто склонен утверждать, что именно Материализм дал жизнь любимому многими жанру. Точнее, Материализм-отец и мать-Литература произвели на свет это странное дитя — фантастику. Якобы, веками изнывавшая под тяжестью богословских догм, мысль человеческая воспрянула и воспарила, презрев законы гравитации — и понеслась, свободная, в необозримые дали. Дескать, убедившись, что на соседних планетах не подстерегают его ни козлоподобные черти с полным боекомплектом сковород и жаровен, ни суровые, исполненные очей архангелы, сносящие голову всякому дерзнувшему приблизиться к Непознанному, — дескать, убедившись в этом, человек расхрабрился и возомнил себя единственным исследователем и покорителем Вселенной. Освобожденная мысль вырвалась в бескрайние просторы — и, возлюбивши обретенную свободу, до сих пор витает незнамо где… Данное утверждение, впрочем, не лишенное оснований, смущает узостью подхода. Ибо оно — это утверждение — правомерно лишь в пределах видимого и осязаемого пространства, иными словами — объективной реальности. Ибо склонность человека к периодическому изменению собственных координат в пространстве, характеризуемая как извечная тяга к перемене мест (смотаться ли в Дагомыс, сесть ли в звездолет и улететь к черту на рога — конечный пункт играет здесь второстепенную роль), есть лишь одна сторона медали Познания. Как мир материальный есть лишь одна сторона медали Мироздания. Поднатужившись и набравшись храбрости, можно сказать, что устремления в пространство, отраженные в неисчислимом множестве фантастических произведений, являются лишь одним из ответвлений пути Познания, а именно — этапом юности. От записей воображаемых путешествий в Лемурию, минуя «Из пушки на Луну» Жюля Верна, до небезызвестной «Туманности Андромеды» и далее, до самых окраин Вселенной, которых, как известно, пока что не обнаружено. В те времена когда на географических картах обоих полушарий белых пятен было в достатке, бесстрашные фантасты рыскали по непролазным джунглям и каменистым плато, постреливая хищных динозавров и обращая в истинную веру собакоголовых каннибалов. Усилиями приверженцев изменения мира в натуральном, так сказать, масштабе, время белых пятен миновало — и мнения разделились. Одна часть путешественников по бумаге напридумывала внушительный парк перпетуум мобиле и гоняла себе туда-сюда сквозь эры и столетия, в то время как другая устремилась в безвоздушное пространство, где до сих пор хватает места для фантазии. Если последовать остроумному примеру братьев Стругацких, создавших в «Понедельнике…» мир будущего, населенный героями фантастических опусов, и воплотить в жизнь все написанное о межзвездных путешествиях, то в Галактике было бы просто не протолкнуться. В этом случае, усевшись в воображаемый корабль и вылетев за пределы земной атмосферы, мы рисковали бы тотчас оказаться обстрелянными из лазерных пушек, проглоченными заживо со всей оснасткой каким-нибудь монстрообразным Звездным Странником, засосанными в хищное облако, вброшенными в нуль-пространство, оглашаемое унылым воем фиолетовых (и чрезвычайно злобных) нуль-паскудников… И не получили бы ни единого мало-мальски реального шанса вернуться целыми и невредимыми назад, в родные пенаты…

Справедливый вопрос: что могут иметь общего с Путем Познания подобные кровавые картины? Ответ: ничего. Подобные картины — это побочный эффект, так сказать, дорожная пыль, без которой, известно, не обойтись. Вообще, все эти бесконечные космические оперы, коммерчески-спекулятивные сериалы, день ото дня пополняющие новыми колоритными персонажами бестиарий Звездной Экспансии человечества, есть лишь продукт дробления фантастики, которая во многом благодаря им низведена общественным мнением до уровня бульварного чтива. Брэдбери, Кларк, Азимов, Саймак и им подобные выброшены туда же под действием центробежной силы. Даже несмотря на то, что если и было что-то сказано путного в данной области литературно-познавательных экспериментов, то сказано было именно этими людьми. Первое и, пожалуй, последнее слово. Эра научной фантастики, плоть от плоти детища тогда еще юного общества технократов, давным-давно перевалила рубеж зрелости, а сегодня неуверенной старческой походкой ковыляет к закономерной смерти. Налицо вырождение жанра — факт очевидный для любого разумного человека. «Волк» Гордона Диксона — типичный тому пример. Здесь уже и за версту не пахнет техникой. Отсутствуют подробнейшие описания технических устройств и приспособлений общества будущего. В лучшем случае — упоминание вскользь, как бы дежурный реверанс в направлении мэтров science fiction, в свое золотое время упоено обсасывавших каждую заклепку выхлопного сопла звездолета и любовно отводивших под технически-лирические отступления добрую треть рабочего пространства своих и без того длиннейших романов (к слову говоря, порядочно грешили этим мэтры нашей отечественной фантастики — ох, уж эти писатели-инженеры!). Вспомним, что роман написан в шестидесятые годы, когда читательская аудитория Запада, во-первых, уже досыта наелась технических деликатесов фантастики под самыми разнообразными соусами, — а во-вторых, уже испытывала плоды всамделишней НТР на собственной шкуре. Диксон не мог не учесть этих важных факторов, а посему резонно сделал ставку на сюжет. И удивительное дело! — если отбросить и без того весьма условный и жиденький инопланетный антураж, глазам нашим предстанет типичный роман-фельетон — из тех, что в великом множестве наплодил достойнейший Дюма-отец. Изящный кивок в сторону маститого француза — и, пожалуй, Диксон смог бы с тем же апломбом выдать сакраментальную фразу: «Фантастика — гвоздь, на котором я повесил своего „Волка“». Действительно, несмотря на ряд программных аксессуаров, символизирующих принадлежность данного опуса жанру научной фантастики, фантастика как таковая здесь оттесняется на задний план. И сидит себе смирненько в уголку. В то время как сюжет (или фабулу, что применительно к безыскусно-хроникальному строению «Волка» одно и то же) без особых затрат энергии можно взять и затолкать в любые декорации — от эпохи Столетней Войны до эпохи Второй Мировой. Подобную вещь вполне могли написать как Эжен Сю, так и Юлиан Семенов. Расчет очевиден: конструируя «Волка» по проекту авантюрного романа, причем романа традиционного, с лихо закрученной интригой, обобщениями и разоблачениями, честолюбцем-умницей-героем, ведущим игру по одному ему известному сценарию (вспомним бессмертных Шико и Монте-Кристо), автор явно метил в десятку, полагая, что подобный проект гарантирует если не признание, то во всяком случае коммерческий успех В сущности, прицел оказался точным, учитывая, что широкая публика охотнее берет бульварщину, нежели трактаты для высоколобых. Очевиден и финансовый успех, что же касается признания… Законы и каноны авантюрного романа весьма и весьма суровы. И первейшее требование, предъявляемое самим жанром к сочинителю — мастерство. Только мастерство и безукоризненная точность в воплощении замысла (сколь бы хитрым и заумным он ни показался автору на первый взгляд) способны обеспечить творцу пожизненное (да и посмертное) место в славном пантеоне мировых литератур. Мастерство, которого Диксону, увы, не хватило. С первой до последней страницы на читателя сплошным потоком валится ворох банальностей, штампов, избитых приемов, давным-давно надоевших всем, всеми кому не лень использованных сюжетных коллизий. Типы героев романа имеют столь древнее происхождение, что даже назвать их традиционными язык не повернется. Насколько мне известно, публика времен Эсхила — и та уже не находила их оригинальными… Скованное, какое-то хромое изложение. В довершение к прочему — притянутая за уши развязка. Создается впечатление, что Диксон (самое обидное, весьма талантливый фантаст) добывал материалы для романа, роясь на свалке устарелого и давно вышедшего из моды литературного хлама. Конечно, о вкусах не спорят, и многим «Волк» безусловно придется по душе (хотя бы отсутствием претензий на шедевр высокого класса), однако на мой субъективный (и тоже без претензий на значительность) взгляд — писать в соавторстве у Диксона получается гораздо лучше…

Как было сказано, в течениях и направлениях фантастической литературы (и литературы вообще), словно в зеркале, отражаются извечные стремления человека. Стремление раздвинуть границы видимого мира, заглянуть за горизонт и где-нибудь там, в необозримой дали, найти покойный уголок для страждущей души… Истоптана, изъезжена земля, исполосовано выхлопами реактивных самолетов небо, просверлен остриями ракет-носителей межзвездный вакуум — покоя нет как нет. Юность миновала, настает пора зрелости. Поняв ошибочность избранного некогда пути, человек отворачивается от техники. И все больше внимания уделяет себе, своему внутреннему миру. И — странно, загадочно, как-то даже страшновато… — открывает в самом себе бездонные глубины. Подобная альтернатива кажется поначалу абсурдом. Но все чаще и чаще случаи, когда, казалось бы, безнадежные поиски гармонии увенчиваются относительным успехом (или его иллюзией). И — шаг за шагом — человек робко и осторожно начинает путешествие в Себя. Информация о пройденных этапах скудна и по возможности замаскирована. Во-первых, природная застенчивость не позволяет исследователям внутренних миров говорить о подобных вещах в открытую. А во-вторых, чем большее количество шагов отмерено на этом Пути, тем сильнее исследователь осознает бесполезность слов… Тем крепче влюбляется в ее сиятельство Аллегорию и ближе сходится с его высочеством Символом.

Термин «новая волна американской фантастики» услышан нами сравнительно недавно. Сказано, что фантасты, причисляемые к кругу авторов данной «волны», «пытаются соединить в своих произведениях занимательность легкого жанра с психологичностью классических литератур». Сие весьма научное, я бы даже сказал, по-научному мудреное определение по сути своей — заведомо ложно. Потому что ни Дик, ни Желязны, ни какой-нибудь там Брайен Олдис ничего не пытаются (и никогда не пытались) в своем творчестве соединить. Потому что «новая волна» — не гибрид старых волн и течений. «Новая волна», говоря образным языком, минует привычный, до блеска отшлифованный прибоем, местами обомшелый берег и движется дальше, к новым берегам, к острым кромкам неизведанных каменистых утесов. Движется в направлении, в котором доселе рисковали двигаться разве что святые и юродивые. И, быть может, юные поклонники ЛСД. «Новая волна» означает принципиально иной подход рефлексирующего человека к излюбленному объекту наблюдений и исследований — к самому себе. Подход с позиции фантастики. В данном случае фантастика выступает уже не в качестве самоцели, как было ранее, а в качестве некоего хитроумного прибора, посредством которого писатель проводит всевозможные абсурдные эксперименты с человеческим племенем.

Проза Филипа Дика — это крепчайший настой психоделического безумия. В его писания погружаешься, точно в бездонную черную яму. Обыденность, столь презираемая неугомонными искателями истины, обыденность, которую Дик с размаху швыряет в лицо читателю, эта самая обыденность, а потом и весь окружающий мир, несмотря на всякие там модуляторы настроения, электронных психиатров и прочие штучки-дрючки, насквозь пропитанный той же тоскливой обыденностью, рушатся как карточные домики. Рассыпаются в прах. И странице эдак на пятидесятой читателя начинают одолевать серьезные сомнения: а действительна ли та, казалось бы, самая реальная действительность, в которой ты, читатель, трясясь в трамвае по дороге с работы, листаешь книгу Дика? Может быть, все это — галлюцинация? может быть, реальны лишь плоды твоего воображения, а сам ты и все, тебя окружающее, включая трамвай — нонсенс, которого не существует в природе? Или где-то рядом (не исключено даже, что внутри тебя) находится некий параллельный, столь же правдоподобный мир, где существуешь ты и не существует книги Дика. Или наоборот. Или такой вариант: из всей кажущейся реальности реальна лишь одна книга, все остальное — вторично… И постепенно приходишь к мысли: а почему бы и нет? Во всяком случае, в данный момент ты — всего лишь игрушка, марионетка на ниточках, которой словно бы нехотя забавляется этот мрачный бородатый тип… Этот падший гений, ненавидевший действительность (которая принесла ему отнюдь не обыденную скорбь многих утрат и разочарований) больше самого себя и разрушавший ее подобно Шиве множество раз, раз от раза смелее и изощреннее, роман от романа… Бунтарь, в «Вере наших отцов» скатившийся до ереси… «Ты БОГ!» — заявляет молодой и перспективный партийный деятель товариц Чьень своему Абсолютному Благодетелю, кровожадному чудищу, основываясь лишь на убеждении в безнаказанности злобного монстра. Верит ли в безнаказанность зла сам Дик — непонятно. Хотя… Не зря же персонаж, представший нашим очам в образе Вождя, слишком уж явно кое-кого напоминает… «Как только вы его встретите, вы узнаете по его лицу, что он кавказец». Гамарджюба, Иосиф Виссарионыч! Давненько, геноцвале, не виделись! Кстати, подобные (по существу ни о чем не говорящие) аналогии и ассоциации толкают наших сегодняшних литературоведов к странным, мягко говоря, заключениям. «Через творчество Филипа Дика красной нитью проходит протест против тоталитарной системы…» Старый и накатанный путь — как рельсы для трамвая. Нынче модно навешивать на всякую оригинально мыслящую личность бирочку пламенного борца с тоталитаризмом. Однако в случае с Диком подобный диагноз (опять же мягко говоря) не слишком уместен. Дик — прежде всего борец с самим собой, со своим вторым и третьим и четвертым «я», раздиравшими (и разодравшими-таки) этого могучего и в то же время слабого, этого парадоксального человека. Тоталитаризм у Дика — такая же фикция, как все остальное, как весь мир, как наше проклятое бытие…

А что станет с человеком, если его внезапно превратить в бога? Или, к примеру, в одного из богов? Слушайте, слушайте! Может быть, вы считаете, что он предпочтет случайно обретенному превосходству ответственность за тех, кто остался у подножия Олимпа? Употребит полученную власть во благо меньшим? будет милостив к падшим, ко блуждающим во тьме и беспощаден к себе и всем сидящим рядом с ним на озаренной солнечным светом вершине?

Ничего подобного.

В худшем случае он превратится в сатану.

В наиболее благоприятном — сбежит с небес обратно на грешную Землю, придя к выводу, что богом становиться пока рановато.

Третий и самый распространенный вариант — сравнительно быстрая деградация, превращение в жалкую пародию на небожителя, праздное сидение дни напролет в бассейнах с шампанским, замыкание в своем убогом заоблачном мирке, нравственная гибель среди роскоши… «Ну что ж… Возможно, мы даже разок—другой сорвем аплодисменты, прежде чем потухнем…» («Кладбище слонов»).

Если Филипа Дика можно без натяжки окрестить великим Разрушителем, то Желязны, безусловно, не менее великий Ниспровергатель. Шива и Будда. Если Дик выставляет напоказ беспомощность любого маленького человека под гнетом — системы ли, общественного ли эго, то наиболее яркой отличительной особенностью человека толпы у Желязны является ничтожество. По убеждению основоположника «новой волны», личность заслуживает именоваться личностью только в том случае, если обладает способностью к жертве, под которой может подразумеваться что угодно — собственное благополучие и долголетие, любимый человек, жизнь. Предав во власть очищающего огня то или другое, либо все вместе, в зависимости от ситуации и решимости упомянутой личности, предав во имя некоей смутной и на первый взгляд сомнительной идеи, личность совершенно случайно обнаруживает если не саму гармонию, то по крайней мере ясно видимый путь к ней… Пожертвовать личным бессмертием ради смертных — ради тех, кого великосветское сборище избранных давно величает скотами… Послать к дьяволу все «холодные сны» на свете. «Пока мы спим, мир идет своей дорогой». Уничтожить свое превосходство, дабы остаток жизни играть на равных со всеми… Путь бодхисаттвы.

Это не случайно. И Дик, и Желязны творили, подвергаясь мощным дуновениям восточных ветров. И буддизм, и учение дао… Ныне «разорвалась завеса храма», и в наши города и веси также несется поток, подобный урагану, хотя для многих он до сих пор — только лишь красивая экзотика. В противоположность нам, на Востоке давным-давно догадались, в какой стороне искать целебные травы для душевной лихорадки. И «новая волна» явилась на свет во многом благодаря нашествию на Запад философов-миссионеров Китая и Японии. В причудливом смешении культур родилось необычное, кого-то пугающее, кое-кого возмущающее (ну да без этого не обойтись!), однако, несомненно, подающее большие надежды дитя. Желязны и Дик лишь проторили начальные метры (или ярды) нового, вероятно, бесконечно долгого пути. Куда ведет он? К сожалению, этот вопрос — особая тема для беседы.

С.Шикин