23

Красочный плакат «Алгоритм изобретения», вывешенный на почерневшем от долгой службы щите за проходной, вряд ли бы возбудил особый интерес, если бы ниже названия лекции не стояла фамилия Прохорова — лучшего фрезеровщика инструментального цеха, прозванного вторым Сугробиным за его «ушибленность» новаторством: Его хорошо знали на заводе, и потому под вечер к рабочему клубу потянулось по аллейке довольно много любопытных. Направился туда, конечно, и Олег Петрович.

В лекционном зале Олег Петрович увидел почти всех своих конструкторов, пришел кое-кто из заводоуправления, и, больше всего оказалось рабочих. Послушать было что. Хитроумный фрезеровщик по путевке областного ВОИР побывал, оказывается, во время своего отпуска в одной из школ изобретателей в соседней области, и, вернувшись, получил направление в свой клуб по путевке общества «Знание».

Прохоров говорил интересно, содержательно, толково, а потом дельно отвечал на многие вопросы, из которых Олегу Петровичу запомнился один, оцененный им как стратегический.

— Скажите, Виталий Николаевич, в чем, по-вашему, основная сущность школы, с которой вы нас познакомили?

— А ведь я и сам задумывался над этим. Когда я поступал на завод, зашел как-то раз в обед в нашу библиотеку «Крокодил» посмотреть, а подвернулся под руку «Бюллетень изобретений». Полистал и заинтересовался… Ну это не к делу, а суть в том, что был «Бюллетень» тогда тощенький, а выходил, помнится, раз в месяц. А нынче он сильно потолстел, и выпускают его чаще. Вот и смекайте, с чего бы это?

— А вы-то сами как полагаете?

— Как взглянуть! Можно порадоваться: растет, мол, культурный уровень масс, очень хорошо это. Только есть тут одна заковыка: в корень взглянешь если, так, может, и не все так оборачивается. Мелочи больно много стало в «Бюллетене»-то. Вот и получается: то ли у нас изобретать научились, то ли экспертов наловчились по кривой объезжать. Тут особое нутро надо иметь, с этим родиться нужно. А писать пробивные заявки научить можно всякого. А школа? Школа учит поиску целенаправленному, логике, ухватистости мысли…

Олег Петрович тоже не удержался от вопроса:

— Виталий Николаевич! Вот побывали вы в такой специальной и интересной школе, есть у вас склонность и способности в технике, а почему бы вам в институт не поступить? Правда, вопрос не по существу доклада…

— Верно, не по существу он! Не стоит людей задерживать, лучше потом скажу, коль надо.

И не обманул. Подождал на выходе из клуба Олега Петровича, окликнул и заговорил первым:

— Вы меня, извиняюсь, с подковыркой спросили или как?

— Какая тут может быть подковырка?

— Да встречаются иногда среди вашего брата любители одернуть рабочего.

— В мыслях не держал.

Прохоров откашлялся, поправил воротник пальто.

— Тогда скажите-ка мне, сколько вам платят на вашей должности, если не секрет?

— Ну, двести пятьдесят, а что?

— А то, что на своем фрезерном я худо-бедно эти две с половиной сотни наскоблю. А после института мне ваш оклад не дадут. Нет, хорошо, если сто двадцать наскребут на первых-то порах.

— Работа работе — рознь, кому что нравится, — не выдержал Олег Петрович.

— Верно! Так мне и моя работа не противна. К тому же и то надо понять, что у станка от меня — польза явная. А как же! Что ни смена, то и продукция, ее видно сразу, ее пощупать можно, она весома. А в институте из меня еще не известно что получится…

На этом они и разошлись, каждый со своими думами. «Счастливей будет или несчастливее тот же Прохоров, если его поучить или изменить у него что-либо? А я? Для чего мне навязался ангел и какого рожна я от него жду? Не лучше ли забросить его куда-либо да позабыть и жить, как все люди?» размышлял Олег Петрович. Но это он уже явно лукавил перед самим собой, не таким был создан Олег Петрович, и он понимал, что теперь ему никуда не уйти от доставшегося ему наследства, пока не раскроет всех его тайн. Он ждал, он жаждал новых откровений.

Очередное полнолуние Олег Петрович встретил у компьютера, поставив ангела на столик у окна, и настроил механизм колпака на двадцать минут для пробы в новой обстановке. Взволнованности прежних опытов уже не было, они сделались привычными, утратилась и загадочность явлений.

Действительно, в истории пришельцев все встало как будто на свои места, и необъяснимыми оставались только побочные обстоятельства. С какой стати, например, привиделся отец? Ведь к пришельцам он не имел никакого отношения, они не могли знать его и заложить в программу импульсатора!

Об отце как раз и думалось Олегу Петровичу, сидящему у пульта еще невключенной «Шехерезады». Как и всегда, очертания окружающего начали слегка перекашиваться, как бы мерцать, но почему-то не расплылись и вновь сделались устойчивыми и четкими.

«Похоже на осечку, возможно сказалась близость больших металлических масс», — подумал Олег Петрович, но остался, на месте, услышав, как далеко сзади открылась входная дверь, и кто-то вошел в бюро.

«Кого это там несет не ко времени, вахтер, что ли, обход делает? Из-за него, наверное, сорвалось явление», — передумал он, вслушиваясь. Пришедший был, видимо, хорошо знаком с помещением, шел по неосвещенному бюро неторопливым уверенным шагом, тихонько насвистывая. Олег Петрович подвинул поближе пачку бумаги, всегда лежавшей на столике, и когда открылась дверь компьютера, нагнул голову к таблицам программы.

— Здравствуй, сынок! — услышал он знакомый голос, и крепкая рука легла ему на плечо.

— Вот уж не думал, что это ты! — воскликнул Олег Петрович, вскочил и обнял отца. — До чего же я рад тебя видеть! Я ведь думал, что это охранник идет. Здравствуй, отец!

— Ладно, не суетись, сядь. А «здравствуй»-то мне говорить негоже, мне уж не поздравствовать, — ответил отец, и сам сел на второй стул у столика.

На нем была черная сатиновая косоворотка, перехваченная плетеным шелковым пояском с кистями, и брюки, заправленные в яловые сапоги. Волосы на голове курчавились без единой сединки, а черные усы были лихо закручены кверху «под Поддубного», что было в моде давно ушедших лет. Таким помнил Олег Петрович отца еще тогда, когда он был простым заводским рабочим.

Отец достал из кармана штанов кисет, хлопнул по нему ладонью: «Эх, спички Дунаева, бумага Зимина, махорка Чумакова в кармане у меня!»

— Здесь лучше бы не курить, отец, выйдем…

— Ни хрена твоей машине не станется от моего курева: я ведь мертвый! отозвался отец, проворно свернул «козью ножку» и, закурив, пустил облако дыма. Олег Петрович сразу же почувствовал запах махорки «полукрупки». На косо обрезанной книжечке курительной бумаги было напечатано: «Спички Дунаева, бумага…» и все прочее, что только что пропел отец и что было хорошо знакомо еще с детства.

— Стало быть, так бобылем и живешь, сынок?

— А что делать, не жениться же снова в мои годы!

— Жить на свете долго ли намереваешься?

— Откуда мне знать? Чувствую себя хорошо, а доктор пугает, говорит, сердце хулиганит.

— Вот и соображай, что после себя на свете оставишь. Похоронить тебя и то родной души не найдется. Не обидно?

— Ах, мертвому не все ли равно!

— Мертвому — да, а думу думает живой. А ежели не думает, на кой хрен живет. Да ты не притворяйся, тебя давно заботит это же. Ты вспомни, есть у тебя где-то душа родная, ей каково?

— Тут я бессилен, жена встала поперек.

— Это ты-то бессилен? С твоей силой мог бы государствами двигать!

— Так то — теперь, а тогда я…

— Ну?

— Думал я вернуть семью, да вот запутался. Тут сложно объяснить, не только ведь в Афине дело.

— Да, знаю, — кивнул отец и, бросив докуренный крючок на пол, придавил сапогом.

— Оказывается, ты и это знаешь?

— Ну! — откликнулся отец в прежней своей манере, встал и, заложив руки за поясок, подошел к окну, нагнулся, приглядываясь, и погладил статуэтку.

— Знакомая игрушка.

— Постой, отец! А ведь ты еще не можешь знать про ангела, ты еще рабочий, не переехал в дом Башкирова!

— Ну и что! Тому, что про Афину знаю, не удивился, а теперь спохватился вдруг, — рассмеялся отец и, вернувшись к столу, вольготно расселся, закинув ногу на ногу. — Должен бы уж смекнуть, что я знаю все, известное тебе и даже то, о чем ты еще не успел догадаться. Я — не что иное как ты, но впереди тебя.

— Ничего не понимаю.

— Эх, Олег! И я, и Зор — только отходы производства в планах пришельцев, и тут уж ничего не попишешь!

— Как это?

— С пришельцами у тебя все стало на место, так? Все понятно?

— В общем, да.

— Потому ты и думал перед тем, как мне прийти, не о них, а обо мне.

— Тоже верно.

— Вот я и пришел. А думать-то тебе следовало о другом, о том, что в тебе подспудно вызревает. Над Комбинатором надо башку-то ломать!

— Легко сказать! А что как не по моим зубам задача?

— Одному-то и жизни не хватит. Но ведь подсказка заложена в программу пришельцев.

— Да где она, эта подсказка, в чем? Сколько уж всяких видений было, а толку что?

— Так ведь и подумать надо. Вспомни, Фада рассчитывала на человека башковитого. Для того, чтобы ангел начал действовать, ты что-то с ним сделал?

— Просверлил отверстие — и только.

— Не только. Перед тем, как тебе удалось дыру проделать, человечество должно было овладеть твердосплавом. Над этим перед тобой сотни, а то и тысячи людей мозгами ворочали, ты только готовенькое сверло использовал. И этого оказалось уже достаточно, чтобы прибор стал действовать.

— Все верно, я и не хвалюсь.

— И не хвались! Это была первая ступень ожидаемого развития. А для дальнейшего ты должен Применить еще что-то, более высокое из того, что человечество достигло. Значит, остаются только две мишени — ты да ангел. Вот на которого-то, а то и на обоих сразу и надо воздействовать.

— Ты говоришь так, будто знаешь, что нужно. Так научи меня!

— Хватит и того, что сказал, остальное мне неведомо самому.

Отец покачался на задних ножках стула, встал, прошелся вдоль компьютера, постучал костяшками пальцев по панели. Произнес задумчиво:

— «Шехерезадой» назвал, огоньками любуешься… Нет, далеко еще кулику до Петрова дня.

— Не одобряешь?

— Нет, почему же? Играй, да не больно канителься. Слышь! Возле ангела тикает какая-то штуковина, ведет свой счет…

И действительно, пространство внутри помещения содрогнулось, расплылось и вновь утвердилось в том же виде, но, кроме самого Олега Петровича, в нем не стало никого. Обычно горели лампы, стояли на нуле стрелки приборов, слабо доносился неразборчивый гул работавшего неподалеку цеха. И хотя Олег Петрович уже знал, что призрак не оставил после себя ничего вещественного, он все же покосился на то место, где была растоптана цигарка. Но пол был чист, на паркете не осталось никакого, следа, а в воздухе — табачного дыма…

Весь следующий день Олег Петрович был задумчив, рассеян, несколько раз ответил невпопад и только путал конструкторов, подходя к ним, как обычно. Тогда он ушел в кабинет и стал набрасывать на листках бумаги разные электро- и радиосхемы, обязательной частью которых был знак, напоминающий восьмерку с ушами и обозначающий ангела.

«Ну как на нее воздействовать?» — размышлял он, имея в виду Фаду.

Примитивные средства воздействия вряд ли могли представлять в глазах пришельцев свидетельство новой ступени развития.

Вновь и вновь припоминал Олег Петрович ночной разговор, стараясь нащупать наводящую нить, но все время сбивался на мысль о том, что, по сути дела, не с отцом он беседовал, а с самим собой.

И все-таки нащупал он эту нить.

Олег Петрович начал чертить схемы разных контуров, требующих переустройства ЭВМ, пока не порвал их все.

«Опять-таки нет, — решил он, — все должно быть гораздо проще». Фада могла опираться только на нечто элементарное. Решив так, Олег Петрович успокоился, совсем в другом настроении закончил служебный день, сходил домой пообедать и отдохнуть, а вечером снова пришел в свой отдел, протянул провод от общей шины энцефалографа к ангелу, подсоединил его обычным зажимом «крокодилом» к крылу ангела, а другое крыло таким же зажимом соединил с проводком от батареи отопления через конденсатор. Для пущей надежности он изолировал ангела от столика текстолитовой плитой.

К этому времени Луна уже начала заглядывать в окно. Олег Петрович, не торопясь, прибрал инструменты, достал и приготовил каску.

Увидев, что лунный свет за это время заметно сдвинулся и уже подкрадывается к статуэтке, он настроил механизм экрана на полчаса, все так же не спеша устроился в кресле, надел каску и нажал кнопку «пуск».

Вспыхнули и знакомо замельтешили перед глазами разноцветные зайчики «калейдоскопа». Они метались в некой связи с мыслями Олега Петровича, и он знал, что в такой же зависимости циркулируют сейчас микротоки через металл ангела, которого уже коснулся лунный луч, невидимый ему в свете включенных в помещении ламп.

И вот пространство дрогнуло, перекосилось, задрожало и начало было расплываться, но вновь определилось, казалось бы, в прежнем устойчивом виде.

«Как и вчера», — подумал Олег Петрович и приготовился к появлению какого-нибудь посетителя. Однако никто не шел и только тут он заметил, что обстановка в чем-то уже не та, которая только что была, пляшущие язычки бледнели и меркли все более, а через помещение протянулись, словно тоненькие тросы, три прозрачных линии, сразу напомнившие ему что-то очень знакомое. Чтобы лучше различить их, он выключил общий свет, оставив только настольную лампу под глубоким абажуром и воскликнул:

— Да ведь это же прямоугольные оси координат! Ну конечно, вон и обозначения даны… — Он схватил листок бумаги, нанес на нем оси и только тут распознал, что цифры у осей не арабские и не римские, да и буквы обозначений совсем ему не знакомы.

«Что ж, — согласился он, — так оно и быть должно, не могла же Фада пользоваться нашими символами, она их не знала».

Не смущаясь, он перерисовал знаки и заметил, что по оси абсцисс они представляют линейную шкалу, а по другим осям неравномерны и напоминают шкалу логарифмическую.

Зайчики «калейдоскопа» к этому времени совсем померкли, а над горизонтальной осью начало формироваться некое изображение, в котором Олег Петрович радостно узнал со школьных лет знакомые «Пифагоровы штаны» с записью теми же «чужими» знаками. «Ну что за умница эта Фада! — восхитился он. — Разве можно было выбрать образ еще более понятный всем мыслящим! Теперь по этой формуле я и символы смогу перевести на свой язык».

Правда, символов тут было только три — знаки сложения, равенства и степени, но рядом проступила формула той же зависимости, только в виде разности, так что он узнал еще один символ на языке Фады.

Продержавшись недолго, чертеж теоремы Пифагора померк, а на его месте появилось условное изображение конденсатора. Такое совпадение несколько удивило Олега Петровича, но, подумав, согласился: этот символ настолько нагляден, что иного и не могли выбрать разумные существа. Рядом, как и в предыдущем случае, висела в воздухе формула в двух видах, которая на математическом языке могла означать только соотношение между емкостью, количеством электричества и его потенциалом. Так, сменяя друг друга, перед ним повисали и исчезали еще несколько чертежей с физическими, математическими и химическими формулами. Олег Петрович старательно срисовывал их, беспокоясь только о том, чтобы не исчезли они с бумаги, как растоптанная отцом накануне цигарка. Появлялись эллипс, парабола, круг и, разумеется, синусоида, проступили тела с их объемами и поверхностями.

А потом вместо простеньких чертежиков перед Олегом Петровичем возникла сложная схема устройства.

Олег Петрович схватил лист побольше и начал только срисовывать схему, как она вздрогнула, «задымилась» и пропала. Он огляделся и, увидев, что экран закрыл статуэтку, выругался: «Дернул же меня черт ограничить время всего получасом! Только что появилось нечто важное, а тут — нате, пожалуйста, слезай, приехали!»

Олег Петрович снял каску, подбежал к подоконнику, поднял колпак и, прикинув, что Луна будет светить в окно еще добрый час, установил механизм на шестьдесят минут и вернулся на прежнее место. Только тут он с радостью обнаружил, что его зарисовки сохранились, сел в кресло, снова надел каску и нажал кнопку, рассчитывая на продолжение. Однако его надежда не оправдалась, маяк не возобновил работу, перед глазами только крутилась и кружилась разноцветная метель, красивая, но непознаваемая.

«Ладно, — успокоился он, — у меня есть в запасе еще одна лунная ночь этого месяца, а сегодня пора спать».

Днем, вглядываясь в зарисовки, сделанные накануне, Олег Петрович еще больше поразился целесообразности и глубокой продуманности того, что было когда-то запрограммировано Фадой. Не подлежало сомнению, что вчера она старательно и очень удачно учила его, подготовляя к пониманию того важного и сложного, что хотела передать. Последовательно и систематически знакомила она его с необходимыми знаками, буквами, цифрами и разными понятиями, постепенно переходя от простого к сложному.

Он скоро разобрался, например, что в мире Фады была принята не десятеричная и не двоичная, а пятеричная система исчисления. Это было видно из сопоставления линейной и логарифмической шкал на осях координат. А для показа химических соединений было привлечено изображение строения атомов с орбитами электронов и ядром в центре, — совсем как у нас.

«Да, — заключил Олег Петрович, — Фада, по-видимому, отлично понимала, что нелегко будет „дикарям“ Терры освоить дары пришельцев, и сделала все возможное, чтобы помочь им».

Олег Петрович не обманулся в своих ожиданиях. Дождавшись ночи, он установил выдержку времени на полтора часа и снова увидел вчерашнюю сложную схему. Она была даже сложнее, чем вчера, потребовала почти часовой зарисовки, после чего исчезла еще до момента срабатывания механизма.

Из этого можно было с полной уверенностью заключить, что запрограммированное сообщение передано до конца, а представлять собой оно могло не что иное, как устройство «Комбинатора», того самого, единственного технического устройства, которое при любых условиях, по мнению Фады, никак и ничем не могло повредить обитателям Терры.