Глава третья

…Он медленно шел по тихим утренним улицам, глядя по сторонам, наслаждаясь буйством зелени (похоже, в его прежней жизни вокруг не было такого количества травы и деревьев) и пытаясь понять, отчего с ним приключилось все это?

Теперь он уже почти не сомневался в том, что ни о каких случайностях не может быть и речи, что его ведет к неведомой цели твердая невидимая рука… но почему, почему именно он, забывший свое имя, подвернулся под эту руку?

Может быть, все случилось из-за того, что он устал от заквадраченности собственной жизни? Из-за того, что его потянуло к приключениям? Все его ощущения говорили о том, что его прежняя, исчезнувшая в беспамятстве жизнь была именно жесткой и угловатой… но в чем она состояла?

А может быть, в нем таилось нечто такое, о чем он сам не имел понятия, но что привлекло того или тех, кто теперь использовал его для выполнения неких задач?

Кем он был? Чем занимался? Где и когда столкнулся с той силой, что гнала его куда-то? Какова она из себя, эта сила? И чего она к нему прицепилась, черт бы ее побрал!

Изредка он видел на улицах то какую-нибудь бабку с ведром, аккуратно укрытым белой тряпочкой, то мальчишку на велосипеде, то пробегала дворняжка… прогуливались сытые непуганые кошки, одна другой краше… однако ни одна из них и в сравнение не шла с Софьей Львовной, решил он. Тихо, безлюдно… ну, наверное, в этом городке есть и более оживленные места. А здесь, в среде деревянных одноэтажных домиков с тщательно покрашенными стенами и ставнями, угнездившихся явно далеко от центра, утренние часы протекали вяло и бездеятельно.

Он в очередной раз повернул за угол — налево, в сторону вокзала, как ему подумалось. И увидел пожарище. Дом стоял здесь еще совсем недавно, это видно было по тому, что обгоревшие бревна и доски не успели утратить антрацитового блеска, а сорная трава и не пыталась пока что подступиться к черному неровному кругу. Забор смахнули в процессе тушения огня, но чуть поодаль, справа от останков погибшего так бесславно жилища, стоял сумевший выжить в катаклизме покосившийся сарай. Его крыша едва ли не сплошь поросла толстым ярким мхом — плотно сбитым, короткошерстным…

Крыша сарая…

Ему, наверное, лет шесть… зима… он одет ужасающе тепло и чувствует себя шариком из шерстяных свитеров, шарфов и варежек… вокруг бело от снега, под яблонями лежат целые сугробы… и огромный сугроб красуется прямо перед старым сараем…Как он забрался на эту чуть живую крышу из дырчатого толя и хрупких полусгнивших реек?… Неважно… он стоял на самом краю и смотрел на сугроб… хотя сугроб снизу, с земли, и казался невообразимо высоким и достигающим своей макушкой верхней части сарая, сверху все выглядело немного иначе… он думал, что если сейчас спрыгнет вниз, то прежде чем он погрузится в пушистую плоть снежной кучи, ему придется пролететь, пожалуй, с половину Вселенной… и все же сугроб манил его…

Он встряхнул головой и пошел дальше. Он не помнил, решился ли он тогда прыгнуть вниз.

На этот раз он повернул в другую сторону — и внезапно очутился на улице, по обе стороны которой стояли красно-белые кирпичные девятиэтажки. Он понадеялся, что таковы лишь один-два квартала… но его надежды не оправдались. Правда, и эта улица была вполне тихой и безлюдной, и вдоль домов здесь красовались сплошные ряды роскошных рябин, усыпанных бледно-оранжевыми незрелыми гроздьями, а тротуары зачастую отсутствовали, и их роль выполняли хорошо утоптанные тропинки, на которые наползали трава и цветы… и все-таки это слишком уже походило на город. Пусть не совсем настоящий (а как выглядит настоящий город?), но…

Потом он увидел парк.

Бледно— желтые оштукатуренные тумбы с навершиями-шарами соединялись между собой невысокой и редкой кованой решеткой, образуя ограду, через которую перескочил бы даже самый юный козленок. Впрочем, лишь последний дурак стал бы прыгать через забор, который, собственно, и забором-то не являлся, поскольку расстояния между прутьями решетки достало бы и для маленького слоненка. Максим вдруг удивился образному ряду, возникшему в его мыслях… почему все такое уменьшительное? Но, пройдя вправо, до полукруглой площадки перед официальным входом в парк, он увидел красовавшуюся на сетчатой полосе над ажурными распахнутыми воротами надпись:

«Детский парк им. М. Горького»

Но ведь когда он увидел парк, он не знал о его детской принадлежности…

А может быть, знал?

Еще одна тайна потерянной памяти.

Вдоль прямой и широкой центральной аллеи парка стояли гипсовые фигуры юных пионеров с горнами и барабанами. Салют за салютом проплывали мимо, когда Максим неторопливо шагал по плотному слежавшемуся песку аллеи. Вправо и влево от нее то и дело отходили аллейки поуже — темные, страшноватые, слишком противоречащие безоблачному летнему дню и самой идее детского парка… и он уже решил было свернуть на одну из них, густеющую колючими акациями, как вдруг прямо из сплошной стены зелени на центральную аллею вывалилась невообразимо толстая растрепанная тетка, слегка пьяноватая, несмотря на довольно ранний час, веселая… Она, сопя и отдуваясь, тащила огромное эмалированное ведро, полное крупных и ровных темно-красных вишен, и ежеминутно останавливалась, чтобы переложить ношу из одной руки в другую — и каждый раз теряла при этом десяток-другой ягод. Они ложились на сероватый песок, образуя за теткой прерывистый след. Завидя встречного, тетка обрадовалась поводу задержаться и отдохнуть. Поставив ведро на песок, тетка уставилась на Максима, взглядом приглашая его к разговору. Максим приглашение принял.

— Здравствуйте, — сказал он. — Похоже, неплохой денек будет сегодня, а?

— Уж и точно, — с охотой заговорила тетка, отирая лоб ладонью. — А все равно жара надоела. Дождичка бы! Да в лес, по грибы…

— Да, неплохо бы, — согласился Максим. — Жаль только, что я здешних лесов не знаю. Я тут в гостях.

— А! — тетка почему-то удивилась. — В гостях? Ну и ну! Издалека?

— В общем, да, — уклончиво ответил он, поскольку не имел ни малейшего представления, откуда он. Вполне могло оказаться, кстати, что он местный уроженец и просто вернулся в родной город. — А вишни у вас свои? Или купили на варенье?

— Продавать несу, — пояснила тетка. — На рынок. У меня в этом году вишни — ужас сколько! Да вот беда — не только у меня! У всех так! Особо-то дорого и не спросишь.

— Ну, вишни ваши — хоть куда, — решил Максим, присмотревшись к ягодам в ведре. — Вряд ли у всех такие же.

— Это верно, — кивнула тетка. — Мужик мой, покойник, в этом деле понимал. Все сортовое сажал, отборное.

— А далеко рынок? — поинтересовался Максим.

— Там, — махнула толстой лапой тетка, показывая на заросли по другую сторону центральной аллеи. — Ежели через парк напрямки — так уже и рукой подать. — И вдруг со внезапной надеждой скосила заплывший глаз на Максима.

Если он отдыхающий и заняться ему в общем-то нечем…

Разумеется!

— Может, я вас провожу? — вежливо сказал Максим. — Я города совсем не знаю, а мне хотелось бы посмотреть, какой тут рынок. Заодно и помогу ведерко донести, а?

— Уж и не знаю, удобно ли, — засмущалась тетка. — Вы человек посторонний, незнакомый…

— А давайте познакомимся. Меня Максимом зовут. Я остановился на улице Кирова, в шестьдесят втором доме.

— Ой… — вдруг тихо пискнула тетка. — Это у Нинки, что ли?

— Ну… вообще-то мою хозяйку зовут Ниной Петровной…

— Это уж кому как, — посуровела тетка. — Вам она, может, и Петровна, а мне — Нинка-зараза. Ну, хрен с ней, с Нинкой. Пошли.

Однако, подумал он, подхватывая ведро и шагая рядом с пышущей жаром теткой, кажется, я очутился в гуще местных интриг… а тетка-то не представилась… видно, не хочет, чтобы Нинка-зараза узнала, кто попользовался ее жильцом… забавно, очень забавно. Но по сути никакого значения не имеет.

Он тащился за теткой сквозь колючие кусты, волоча ведро с вишнями и совершенно не понимая, что он делает и зачем. Наверное, ему нужно было бы не шастать по зарослям акации, жасмина и американской смородины (откуда он знает, как называются эти кусты?…), а идти прямиком к психиатру… или кто там лечит от амнезий? Ну, не хирург, это уж точно. И не гастроэнтеролог. А какие еще бывают специалисты? В его уме проплыл ряд наименований: педиатр, терапевт, гинеколог, отоларинголог, патологоанатом… впрочем, это из другой оперы… проктолог… О! Вот к кому надо идти. Потому что его жизнь теперь течет как-то по особенному… мягко говоря, с другой стороны.

Парк наконец закончился (Максиму показалось, что парк этот занимает примерно такую же площадь, как сибирская тайга… он что, бывал в ней?) и, выйдя за его пределы через боковую калитку, они с теткой зашагали по улице. Максим с интересом смотрел по сторонам. Здесь первую партию вели каменные дома — в основном двухэтажные, старые, солидные до невозможности. Их серьезным неулыбчивым фасадам было не до кокетства барокко или, тем более, рококо. Впрочем, и классицизмом тут не пахло. Это были дома с совершенно особенным характером, хотя и им не чуждо было желание приукраситься. Но желание это выражалось в основном в форме тяжеловесной и начисто лишенной фантазии. Если в отделке присутствовал акантовый лист — уж это был всем листам лист! Здоровенный и мясистый, куда больше похожий на капусту, чем на акант. Если над окнами красовались лепные цветочные гирлянды — так они напоминали скорее связки жирненьких сосисок… А потом Максим и вовсе застыл на месте, разинув рот и забыв про тетку.

Под увесистым балконом второго этажа — оплывшим, как сальная свечка, — торчал почему-то одинокий толстый неуклюжий кариатид, которого просто язык не поворачивался назвать атлантом. Его пышная задница, выставленная шутником-архитектором на всеобщее обозрение, была разбита, и глубокая трещина пересекала левую ягодицу, слегка нарушая впечатление сытости и довольства. Но больше всего поразили Максима ноги этой удивительной фигуры. Они были чрезвычайно короткими и чрезвычайно толстыми. Настолько короткими и толстыми, что вообще не походили на человеческие ноги. Максим осторожно поставил на асфальт ведро с вишнями и взялся за фотоаппарат. Тетка, обнаружившая исчезновение носильщика, вернулась и молча встала рядом, наблюдая. Максим, заходя с разных сторон, сделал один кадр, другой, третий… думая о том, в какой восторг пришла бы малышка Лиза, доведись ей увидеть подобное чудо. Наконец вздохнул и оставил «Никон» в покое.

— Что, понравился? — спросила тетка. — Мы его Петей зовем. Толстый Петя.

— Да, Петя у вас что надо, — улыбнулся Максим. — Ну, пошли дальше.

— А мы уж почти пришли, — порадовала его тетка. — Вон туда за угол, а там и рынок.

И в самом деле, минут через пять они очутились перед задними воротами рынка.

Впрочем, рынок как таковой выплеснулся далеко за пределы, обозначенные для него городскими властями. Метров за сто до ворот уже сидели на упаковочных ящиках бабки и молодухи, разложившие перед собой разнообразные товары. Максим следом за теткой пробирался между кусками полиэтилена и газетами, расстеленными на земле и заваленными молоденькими огурчиками, зеленоватыми яблоками, связками вяленой рыбы, пучками сушеного зверобоя, горками блестящих стручков перца… а между всем этим стояли ведра с вишней, крыжовником, смородиной… Он обратил внимание на то, что помидор маловато… наверное, не поспели еще в массе, пока продаются только тепличные.

Тетка наконец выбрала для себя подходяще местечко и обернулась к сопровождавшему ее лицу.

— Ну, спасибо, дорогой. Я, пожалуй, туточки пристроюсь. — И она показала, куда следует поставить ведро.

Распрощавшись с теткой, он направился к собственно рынку, и долго бродил между рядами, прислушиваясь к местному говору и в какой уже раз пытаясь понять, что он здесь делает.

Блестящие бока темно-фиолетовых баклажан выглядывают из-за жестковатых шершавых листьев… он смотрит на них, забыв о светлой зеленой путанице мокрицы, которую ему следует повыдергать, чтобы она не заполонила все вокруг… неподалеку голубеют гигантские кочаны капусты, и по откинувшемуся до земли сочному листу неспешно ползет толстый ленивый слизень…

Черт бы побрал эти картинки… они то и дело выскакивают в его сознании, и он понимает, что это — обрывки его детских воспоминаний… но они ничуть не помогают ему, потому что слишком кратки и непонятны…

В конце концов он купил два пучка длинной оранжевой моркови, не устояв перед ее цветом, несколько зеленых перцев с зарумянившимися бочками, почти идеально круглый кочашок цветной капусты, петрушку, укроп… Выйдя с пакетом в руках за пределы рынка, он увидел лотки со всяким барахлом, и с интересом принялся рассматривать расчески, батарейки, дешевые фотопленки, игрушечные автомобили… а потом заметил в стороне россыпь ярких книжных обложек и поспешил туда. Однако книги его разочаровали. На лотке у рынка собралась явно не слишком интеллектуальная компания: дамские романы, всяческие самодельные лечебники, выпущенные неведомыми издательствами, руководства по вязанию и вышивке… даже детектива ему не удалось обнаружить, не говоря уж о чем-то более серьезном. Видимо, местные любители острых сюжетов и высокого стиля на рынок не захаживали. А может быть, в этом городе вообще не читали ничего такого, что не было бы представлено на данном конкретном лотке?

Он отправился в обратный путь, в целом держа направление на юго-восток, к району вокзала, рассчитывая на то, что точку своего постоя начнет всерьез искать лишь тогда, когда минует центр. Но сначала он немного прошел по довольно широкой улице, обсаженной старыми деревьями. Здесь тоже стояли в основном двухэтажные купеческие особняки, занятые ныне различными учреждениями и магазинами. Похоже, это была главная магистраль города Сарани. Потом он увидел явно очень большой для местных топографических масштабов книжный магазин и зашел в него. Однако и здесь его ждало разочарование. В зале слева от входа продавалась только учебная литература — от букварей до руководств по высшей математике. А в зале слева уныло пылились на полках никем и никогда не читаемые классики — Тургенев, Гончаров, Толстой (он вдруг вспомнил, что так и не сумел в школьные годы одолеть «Войну и мир», потому что с завидным постоянством засыпал на десятой странице…) и прочие в этом роде. Еще тут был масштабно представлен некто Шишков. Кто это такой — Максим не имел ни малейшего представления. Равно как не знал он ничего и о находящихся полкой ниже Астафьеве и Анатолии Рыбакове. Но его это ничуть не огорчило. Наверное, эти авторы и не стоят того, чтобы о них помнить.

Он вышел из магазина и побрел дальше.

И тут же увидел вывеску: «Комиссионный магазин».

Заинтересовавшись, что граждане могут сдавать на комиссию в данном конкретном городе, он толкнул тяжелую старинную дверь с плохо помытым стеклом и вошел в тихую прохладу, наполненную висящими на плечиках блузками и платьями, куртками и брюками… на полках вдоль стен стояли остатки недобитых фарфоровых сервизов вперемешку со шляпами и ботинками… а над кассой, за которой никого не было, висела аккуратная табличка: «При сдаче товара на комиссию предъявляйте паспорт и номер ИНН. Также необходим номер пенсионной страховки».

Он вздрогнул.

Паспорт…

Он же хотел поискать в чемодане документы! И забыл, увлекшись старухой и мадам Софьей Львовной…

Выскочив из магазина, он быстро зашагал в сторону вокзала, но вскоре запутался в узких улочках, без всякого смысла поворачивавших то вправо, то влево, то наискосок… и остановился, оглядываясь в поисках какого-нибудь аборигена, способного вывести его из зеленого лабиринта.

Абориген вскоре нашелся. Это оказался дядька с бурой встопорщенной щетиной на физиономии, патлатый, узкоглазый, весьма хитроумного вида. Дядька неторопливо шагал по противоположной стороне улицы, то и дело скрываясь от взгляда Максима за высокими кустами шиповника, украшенными зеленовато-красными ягодами. Дядька что-то крепко прижимал к обширной груди, обтянутой сетчатой майки защитной раскраски, но что — так сразу было не рассмотреть. Дядькина сторона улицы была освещена жарким дневным солнцем, и предмет, который нес абориген, время от времени поблескивал перламутровой синевой. Максим бросился через мостовую и с треском продрался сквозь стену шиповника, сломав при этом несколько особо хрупких веточек.

— Здравствуйте, — быстро заговорил он, встав на пути местного жителя, так что тому пришлось вернуть на землю уже взлетевшую в воздух ногу, обутую в старую сандалию, — вы не могли бы мне объяснить…

И замолчал, разинув рот и едва не выронив пакет с овощами.

Дядька держал в руках здоровенную черно-синюю змею.

— Объясню, если сам знаю, обязательно объясню, — благодушно заговорил дядька. — А чего бы ты хотел узнать?

— Я… — Максим повертел туда-сюда пересохшим языком, пытаясь вернуть себе дар членораздельной речи, и наконец выговорил: — Я ищу улицу Кирова. Я приезжий, вот запутался тут…

При это он неотрывно смотрел на темное гибкое тело змеи, мягко извивавшееся в короткопалых волосатых руках дядьки. Змея повернула плоскую голову, ее желтые глаза уставились прямо в глаза Максима, и он невольно сделал шаг назад.

— Да ты не бойся, не бойся, парень, она домашняя, ручная, — неторопливо произнес дядька. — Да и вообще не ядовитая. Мирное существо. Я ее из Средней Азии привез. Служил там, в армии. Ну, уж сколько лет прошло… а все живет! Во какая! А улица Кирова — вон она, поперек идет, — и он, разжав объятия, махнул рукой, указывая на ближайший перекресток. Змея мгновенно воспользовалась ослаблением хватки и рванулась, пытаясь удрать. Дядька ловко выбросил руку и схватил змею за загривок — и она тут же обмякла и повисла, как будто потеряв сознание от испуга.

Максим попятился, несвязно бормоча что-то, и, развернувшись, бросился за угол, ища укрытия на улице, которую уже воспринимал как нечто единственно по-настоящему знакомое в этом городе.

Но оказалось, что он вышел в самое начало этой зеленой извилистой улочки — на угловом доме висела облупившаяся эмалевая табличка с едва различимой единицей. Что ж, подумал он, несколько приходя в себя после неожиданной встречи с рептилией, недалек путь, дома тут не по кварталу… а какие дома окружали его в его прежней жизни? Он не знал.

Через несколько минут он уже стоял перед калиткой дома, в котором нашел себе прибежище. И только теперь он обратил на него внимание и рассмотрел как следует.

Дом, в верхней своей части деревянный, стоял на высоком каменном фундаменте, сложенном из грубо отесанных гранитных глыб, посверкивающих изломами. Над фундаментом выстроились в ряд окна, прорезанные в зеленовато-серой стене, обшитой широкими нестандартными досками, — ровно полдюжины. Ну, первое справа — это окно его комнаты, а дальше… да уж, подумал Максим, владения у старухи обширные. Пять окон только на улицу — это солидно. И каждое окно имело резной наличник и ставенки, покрашенные в белый цвет и обведенные густо-синей рамкой. Элегантный дом, решил Максим. Сочетание зеленовато-серого, белого и темно-синего почему-то заставило его подумать о море в пасмурный день… наверное, он когда-то видел такое море?

Наконец он сдвинулся с места, но не успел сунуть руку в карман джинсов, чтобы достать ключ, как калитка распахнулась перед ним и он увидел старуху, собравшуюся то ли в гости, то ли с деловым визитом. Во всяком случае, вид у Нины Петровны был торжественный… и необычный (почему необычный? а как обычно выглядят старухи, отправляющиеся на прогулку?). Черная шляпа-колпак с обвисшим замусоленным пером (неужели павлинье?) съехала чуть ли не до середины носа, и старуха держала голову высоко поднятой, чтобы видеть, куда, собственно, она идет… черный кружевной костюм с длинной, почти до земли, юбкой, родился, пожалуй, задолго до первой мировой войны, и тогда же приобрел свои первые пятна и прорехи. А вот черные лаковые туфли на низком широком каблуке сверкали новизной и чистотой. Старуха держала ридикюль (у Максима не нашлось другого слова для определения того, что крепко сжимали старческие пальцы, затянутые в черные капроновые перчатки) размером с небольшой рюкзак.

— О! — воскликнула старуха. — Вы уже вернулись? А я ухожу ненадолго. — И ее бледные глаза, едва обнаружимые за полями шляпы, вопросительно уставились на пакет в руках постояльца.

— А я на рынок забрел, — пояснил он. — Овощей вот купил… уж очень красивые, не устоял.

— Ну, бросьте на стол в кухне, — милостиво распорядилась старуха. — Я скоро вернусь. Если снова куда-то соберетесь, калитку заприте на ключ.

И она гордо прошествовала мимо Максима. Он усмехнулся и вошел во двор, аккуратно прикрыв за собой калитку.

Да, с этой старухой не соскучишься.

Войдя в дом (заднюю дверь старуха оставила открытой настежь), он, поглощенный мыслью о документах, поспешно вошел в кухню — и увидел мадам Софью Львовну, развалившуюся на кухонном столе, под вазой с ромашками. Он положил рядом с кошкой пакет, вежливо сказав:

— Извините, мадам, но хозяйка приказала положить это здесь.

Кошка недовольно дернула черным хвостом, но промолчала.