XI

Визит к генеральному прокурору. – Два часа ожидания. – Праздник у банкира. – Эбеновое кресло более не пустует. – «Привет мой Кванту!» – «Именем закона!» – Метаморфоза. – Два ареста. – Слово надежды

Выйдя из лодки на берег, Гроляр или Ванг тотчас же отправились к генеральному прокурору, жившему весьма недалеко от набережной. Всю дорогу они были так заняты разговором о предстоящем сюрпризе для их противников, что не заметили какого-то малайца, скользившего, как тень, следом за ними. Узнав, в чем дело, генеральный прокурор обещал, конечно, свое содействие и уступил желанию союзников, чтобы арест известных им лиц произошел на самом вечере у Лао Тсина. Это согласие, может быть, совпадало с тайным желанием блюстителя закона – показать могущество судебной власти перед многочисленным собранием представителей высшего общества Батавии.

– Вы можете как ни в чем не бывало отправиться к Лао Тсину, – сказал прокурор, – но я буду там не раньше чем через Два часа, потому что мне предстоит еще совершить несколько необходимых в этом случае формальностей, для которых всегда требуется немало времени.

Гроляр и Ли Ванг ушли от прокурора чрезвычайно довольные, нисколько не сетуя на двухчасовое промедление. Эти два часа они могли употребить на обстоятельное обсуждение плана своих будущих действий относительно банкира Лао Тсина: если их противники будут арестованы и преданы в руки французских властей, тогда разговоры с банкиром будут у них совсем другие, – тогда они смогут диктовать ему условия, а не он им, как это было до сих пор! Разговаривая таким образом, они незаметно для себя оказались на территории «Западного Отеля», не подозревая, что таинственный малаец продолжает следить за ними, никому не видимый под покровом темной южной ночи»

Между тем в Уютном Уголке банкира бал был уже в полном разгаре. В огромном зале, великолепно обставленном, играл оркестр из ста музыкантов – для танцоров, в которых недостатка не было. У стен было расставлено множество маленьких столиков для двух и четырех человек; столики были роскошно сервированы и снабжены в изобилии разными блюдами, горячими и холодными, смотря по вкусу каждого гостя. Два лакея, поставленные у каждого столика, служили тем, кто садился за них, исполняя скоро и точно малейшие желания гостей. Кроме того, особенные лакеи разносили повсюду шампанское и разные прохладительные напитки, изобретенные богатой фантазией обитателей жаркого юга.

Необыкновенно живой вальс готов был уже кончиться, к неудовольствию ярых танцоров, и лакеи уже наполнили свои подносы разными прохладительными – для освежения вальсировавших, как вдруг наступило какое-то торжественное молчание: большое эбеновое кресло с серебряными инкрустациями, пустовавшее вот уже более двух лет, оказалось неожиданно занятым. В нем сидел, ко всеобщему изумлению, молодой китаец лет тридцати, с благородными манерами, очень красивый. И всем бросалось в глаза огромное золотое кольцо на указательном пальце его левой руки.

Кто был этот новый гость, – по всем признакам, очень важная личность, – которого окружали трое приближенных и которому служители-китайцы, проходя мимо, оказывали глубокое почтение?

В эту минуту толпа гостей расступилась перед кем-то.

Это был хозяин дома, уже знавший о появлении на его рауте важного лица и спешивший засвидетельствовать ему свое глубокое уважение. Подойдя к новому властелину, он преклонил перед ним одно колено, после чего, встав на ноги, с благоговением взял протянутую ему левую руку и приложился губами к золотому кольцу.

– Привет мой Квангу, нашему великому главе, которому клянусь моим вечным повиновением и послушанием до конца моих дней! – воскликнул с энтузиазмом банкир.

– Привет мой благородному и великодушному Лао Тсину, нашему другу и бывшему другу нашего, вечной памяти и уважения достойного, отца! – отвечал ему с ласковой улыбкой молодой человек.

Все гости занялись толками об этом событии, важном для китайцев, как вдруг в зале раздался громкий голос:

– Именем закона требую, чтобы никто не выходил отсюда! Удар молнии не был бы поразительнее и ужаснее этих слов, сказанных в самый разгар блестящего праздника, который исключал всякую мысль о чем-либо подобном!

Три раза повторены были эти слова, всякий раз медленно и отчетливо, с надлежащими интервалами, очевидно рассчитанными на эффект!

Лао Тсин мгновенно побледнел, прошептав сдавленным голосом:

– Этот негодный главарь воров ничего не сделал, и теперь все пропало!

Один лишь Кванг не растерялся: воспользовавшись общим вниманием, которое привлек к себе генеральный прокурор, торжественно повторивший три раза свое «именем закона», он быстро встал с кресла и скрылся за его высокой спинкой; здесь он сбросил с себя китайский костюм, положил его под кресло, снял с руки кольцо, которое спрятал в жилетный карман, и оказался в блестящем форменном мундире капитана американского военного флота, с саблей на боку и с серебряным револьвером за поясом. Потом он надел на голову форменную фуражку, вышитую золотом, которую держал наготове в кармане мундира. Это превращение Кванга в американского моряка заняло не более одной минуты. В новом костюме Бартес, – это был он, – стал неузнаваем! Гости Лао Тсина, обратившие свои любопытные взоры опять на таинственное кресло, решительно недоумевали, куда мог деться важный молодой китаец, только что восседавший на нем.

Как раз в эту минуту послышались крики у подъезда: вероятно, подъехали новые гости, которые не могли без препятствий пробраться сквозь толпу жадных зевак, окружавших дворец банкира.

Наконец полицейские восстановили порядок, разогнав зевак направо и налево, и в зал вошли «маркиз де Сен-Фюрси» и Ли Ванг, в костюмах, порядком помятых давкой, но сияющие от удовольствия.

Увидев этих неожиданных и незваных гостей, банкир вспыхнул ненавистью, так ярко засветившейся в его глазах, что всякий, кто заметил бы ее, едва ли пожелал бы быть ее предметом… Но в ту же минуту лицо Лао Тсина выразило полное удовольствие, когда он узнал в одном из лакеев главаря воров, направляющегося к нему с подносом прохладительных напитков.

Сообразив, в чем дело, Лао Тсин зашел без всякого стеснения со спинку эбенового кресла, оказавшего уже услугу новому Квангу, принял там от импровизированного лакея портфель, который тот держал под подносом, и сунул его во внутренний карман своего китайского наряда. Потом, как ни в чем не бывало, банкир взял бокал с шербетом и начал отпивать его по капле, мешая в бокале ложечкой. Он даже простер свою находчивость до того, что велел поднести бокал превосходного шампанского генеральному прокурору, не найдя только нужным предложить то же самое двум ненавистным ему посетителям, которые отчаянно обмахивались от духоты носовыми платками.

Когда бокал был подан исполнителю закона, Лао Тсин обратился к нему с вопросом:

– Могу я узнать, чему обязан случаем видеть вас у себя не как уважаемого гостя, любезность которого всем известна, но как исполнителя закона?

– Лао Тсин, – отвечал важно и вместе с тем приветливо прокурор, – то, что я делаю в эти минуты, не исключает нисколько моего обычного уважения к вам… Несколько преступников бежали из французской колонии в Нумеа, и мне дано знать, что они находятся здесь, в Батавии; поэтому я признал сообразным с законом произвести розыск их между вашими уважаемыми гостями, среди которых они легко могут скрыться, пользуясь их многочисленностью.

Тут прокурор заметил подходящего к нему «маркиза де Сен-Фюрси» и сказал ему:

– Господин маркиз, потрудитесь указать нам среди этих почтенных посетителей тех, которые преступили закон нашего отечества.

– Вот они, я узнаю их! – воскликнул сыщик, указывая на трех китайцев, стоявших в толпе гостей. – Это китайцы Лу, Кванг и Чанг, бежавшие ссыльные из Нумеа, и я прошу вас, господин прокурор, немедленно арестовать их и отправить на французский фрегат «Бдительный» для предания их в руки французских властей!

– Господа, – обратился прокурор к трем китайцам, – что вы можете на это сказать?

– Мы не знаем этого человека и решительно не понимаем его обвинения, – был короткий ответ.

В толпе гостей послышался протест, так как все давно знали этих трех китайцев, всегда сопутствовавших прежнему важному гостю, восседавшему на вечерах банкира в эбеновом кресле.

Однако прокурор не обратил на это никакого внимания и, обернувшись к дверям в прихожую, сказал, немного возвысив голос:

– Стража, отведите этих трех человек под предварительный арест!.. Это все, господин маркиз де Сен-Фюрси?

– Нет, господин прокурор, вот еще четвертый! – воскликнул Гроляр, заметив среди посетителей и Бартеса. – Но я не ожидал, что увижу его в этом новом костюме, хотя он и способен на всякие переодевания и роли! Я прошу вас арестовать также и этого человека, потому что он не кто иной, как Эдмон Бартес, бежавший из той же французской колонии ссыльных!

– Что вы на это скажете? – спросил прокурор Бартеса.

– Этот человек лжет! – ответил с презрением «американец». – Я – Фредерик Робинсон, командир «Гудзона», военного судна, принадлежащего Соединенным Штатам, на что у меня имеются должные бумаги, хранящиеся в командирской каюте на судне.

– Все-таки я обязан подвергнуть вас предварительному аресту, до разбора вашего дела, – объявил ему прокурор.

– Я протестую, для чего обращусь к моему консулу! – энергично заявил «американский моряк».

– Запишите протест, пристав! – обратился прокурор к стоящему позади него чиновнику, после чего продолжал: – Завтра утром, милостивый государь, ваш консул решит ваше дело.

– Он называет себя американцем, – вмешался Гроляр, – хорошо! Заставьте его, господин прокурор, говорить по-английски, и мы увидим, осмелится ли он сделать это без опасения стать посмешищем всех находящихся здесь лиц, свободно владеющих этим языком!

Этот аргумент, непредвиденный, может быть, и Бартесом, произвел такое сильное впечатление на всех присутствующих в зале, что кое-где раздался смех как одобрение «маркизу де Сен-Фюрси», и Эдмон Бартес в роли американского моряка в эту минуту едва ли нашел бы себе какого-нибудь сторонника и защитника среди гостей банкира. Но прокурор обошел молчанием предложение парижского сыщика, найдя его, вероятно, неделикатным, и ограничился своим обычным вопросом, обращенным к Гроляру:

– Все ли теперь, господин маркиз?

– Все! – ответил тот. – Я не вижу более никого из известных мне лиц в этом зале.

– Стража! – заключил прокурор. – Отведите этих четырех человек в форт Хаутмана. Завтра их дело будет рассмотрено в заседании Высшего Суда, причем им предоставляется право выбрать себе защитников.

Лао Тсин мог бы поставить «маркиза де Сен-Фюрси» в большое затруднение, шепнув Бартесу, что у сыщика нет уже официальных бумаг, которые в давке у подъезда успел вытащить у него из кармана главарь воров, и Бартесу стоило бы тогда только спросить прокурора, на основании каких бумаг его арестуют, и потребовать, чтобы ему показали эти бумаги немедленно; тогда сыщик был бы на глазах у всех посрамлен за невозможность показать то, чего у него больше не было. Но Лао Тсин должен был отказаться от своей мысли, так как увидел в ней нечто опасное для себя и своих друзей: не найдя более с собой своих бумаг и вспомнив, что его порядочно помяли в давке у подъезда, Гроляр мог догадаться, в чем дело, и потребовать обыска у всех гостей, не исключая, конечно, и хозяина. И он решил, что лучше будет все отложить до завтра, когда соберется суд для разбора дела арестованных: тогда потребуют и от «маркиза де Сен-Фюрси» предъявления его официальных полномочий, – и вот тогда он будет торжественно и безвозвратно посрамлен! Его немедленно заподозрят в бесчестной интриге, в предъявлении в первый раз фальшивых бумаг, которые он не смеет теперь вторично показать самому суду, – и ему останется только поскорее со стыдом уехать из Батавии! Наконец, нужно еще удостовериться, все ли необходимые бумаги находятся в похищенном портфеле? Все это надо рассмотреть на досуге, в уединении, и потом бросить в огонь добычу, представленную ему главарем воровской шайки.

Приняв такое решение, Лао Тсин ограничился тем, что шепнул арестованным, когда они проходили мимо:

– Не беспокойтесь, все кончится в нашу пользу.