3

Истома принес из алтаря кусок холстины и перевязал им шею Виктора.

– А воды в соборе нет. Нечем обмыть твое лицо, – сказал он. – Смотреть на тебя страшно.

Летчик потрогал щетину на лице, слипшуюся от крови, посмотрел на притихших Сережу и Митьшу и сказал с усталой безнадежностью:

– Странно. Мы здесь как в мышеловке, а Памфил не торопится вытащить нас отсюда на расправу.

– Пока у него есть хоть капля надежды улететь на вашем самолете, он нас не тронет! – крикнул капитан из глубины собора. Он что-то там осматривал. И, возвратись к остальным, сказал, пожимая плечами: – Непонятно! Нет никаких следов, что братчики прятались здесь, в соборе, ожидая, когда их введут в бой. Собор только промежуток на их пути.

– Откуда же они пришли на этот промежуточный пункт? – спросил Косаговский.

– Это-то и непонятно. Через дозоры, а потом и через стан восставших они пройти не могли. По воздуху перелетели? Чепуха! Значит, только под землей! Будем искать!

– У меня догадка есть, – сказал нерешительно Истома. – Надо в подполье собора поглядеть, где могилы честных стариц.

– Идея! Спасибо, Истома! – оживился капитан. – Пошли, товарищи, в соборное подполье.

Они все, даже Сережа и Митьша, перешли в погребальный придел, где по-прежнему горела одинокая багрово-красная лампада. Остановились в ногах гробницы старицы Анны, перед небольшой железной дверью. На ней висел огромный, пузатый, как арбуз, замок. Капитан потрогал, подергал его и сказал:

– Ломать придется. А чем?

– Момент! – успокоил его мичман. – Я тут приметил добрую штуковину.

Он ушел в глубь собора и вернулся, с трудом волоча большой, в человеческий рост, железный крест. Верхний его конец вдели в дужку замка; не раз и не два капитан и Птуха нажимали на рычаг-крест, и наконец дужка с треском вылетела из замка. Дверь открылась, вниз уходили скрипучие ступени. Ноги нащупали землю. Истома поднял над головой взятый из алтаря многосвечник, осветив подвал собора. Во всех его концах были могилы стариц. Стены подвала были обложены бревнами, а в одной из стен чернела вторая железная дверь, тоже запертая на большой висячий замок. И этот замок взломали железным крестом. Капитан открыл дверь. Из черного проема пахнуло сырой землей. Сразу от двери начинался узкий коридор.

– Сережа и Митьша останутся здесь с Истомой, – приказал Ратных. – И Женьку держи, Сережа, если дорожишь им.

Капитан, Косаговский и Птуха с многосвечником вошли в коридор. Он на первых же шагах изогнулся поворотом, за которым была просторная пещера. На белых ее каменных стенах зашевелились тени людей. Из пещеры шли три хода, и каждый из них был помечен крупным знаком, нанесенным черной краской: крестом, подковой и двумя горизонтальными линиями.

– Опять загадка! – остановился капитан. – Куда свернуть?

– Шхерный фарватер, сложно расчлененный! – вздохнул мичман. – Стоп! А это что?

У ног его лежала плоская автоматная обойма.

– Здесь шли братчики! – воскликнул капитан, подняв обойму.

– А нам здесь, боюсь, не пройти, – мрачно сказал летчик.

– Дальше я пойду один, – сказал капитан, – откликайтесь, когда я буду кричать.

Он взял многосвечник и вошел в средний из трех проходов. Вскоре потух отсвет многосвечника. Застоялую подземную тишину нарушала лишь близкая капель, а темноту ничто не тревожило. И в этой темноте, не видя друг Друга, летчик и мичман замерли в тоскливом ожидании. Они обрадовались, услышав глухо долетевший голос капитана, и дружно, громко ответили ему.

Сначала показался отсвет многосвечника, а затем вышел и Ратных.

– Заблудимся. Дальше снова развилки со знаками. У братчиков был ключ к этому лабириту, а может быть, план.

Притихшие, помрачневшие, вернулись в подполье с могилами, затем поднялись в собор. Косаговский сел на ступени амвона и обхватил голову руками. Мальчишки смотрели на него с испугом. Птуха заходил по собору, засунув руки в карманы, негромко грустно-грустно напевая:

Там, где мчится река Амазонка, Там я буду тебя вспоминать…

Оборвав песню, шумно вздохнул и сказал:

– Вышли мы из меридиана. Кошмар!

– Давайте-ка посмотрим теперь, что делается на божьем свете, – громко и бодро сказал капитан. – Кто со мной?

К нему присоединился один мичман. Они поднялись на соборные хоры, и казалось, что поднимались вместе с ними, подсаживая друг друга, святые угодники, нарисованные на стенах Истомой. На хоры выходили высокие узкие окна собора, затянутые промасленным холстом. Ратных рванул раму окна, выходившего на посадничий двор. Посыпалась замазка, окно распахнулось. Двор был безлюден. Недвижно лежали убитые посадские. Над ними уже кружили вороны и сороки. Как быстро они почуяли мертвецов! Потрескивал огонь в догоравших домах, доносилось откуда-то жуткое похоронное вытье.

– Стрельчихи убитых мужей отпевают, – сказал тихо мичман.

На ступенях посадничьего крыльца сидел чахар с автоматом, зевал, свирепо чесался под халатом и не спускал глаз с собора.

– Такой никого не пропустит, – покачал головой капитан. – Такой по любой живой душе из автомата чесанет. А вот и второй вылез!

Но второй был не чахар и не русский братчик.

– Остафий Сабур! – удивился Птуха. – И не разорвало его, проклятого, взрывом!

– Живуч, язви его! – нахмурился капитан. – Ловкач!

Стрелецкий голова, не сходя с крыльца, оглядел двор, посмотрел на собор. Лицо его внезапно оживилось, он приложил ладонь ко лбу, вгляделся и заулыбался радостно.

– Нас увидел и улыбается, жлоб! – озлился мичман.

Остафий приложил руку ко рту рупором и крикнул весело:

– Мирские, гость дорогой к вам идет! Вина и хлеба-соли не жалейте. А у вас, поди, корочки нет? И воды ни глоточка? – заржал голова и скрылся за дверью.

– Я догадываюсь, какой это гость будет, – сказал спокойно капитан.

Он сел удобно на подоконник, но сидеть ему не пришлось. Открылась дверь, и на крыльцо вышел Памфил-Бык.

– Вот он, гость незваный! Пойдемте встречать. Они не успели спуститься с хоров, как в дверь крепко, требовательно постучали. Капитан отодвинул засов и открыл дверь.

Братчик шагнул через порог, снял кепку и вытер потный лоб. Виктор заметил, что он очень изменился за эти два дня: лиловые мешки под глазами почернели.

– Жарко, капитан. Вы не находите? – криво улыбнулся братчик.

– Кому как! – ответил Ратных.

А Косаговский недобро пошутил:

– Синяя ферязь вам больше к лицу. В ней вы на опричника были похожи. А теперь вы вылитый заготовитель яиц и сушеных грибов из райпотребсоюза.

Памфил не отвечал, в упор разглядывая капитана и загадочно улыбаясь.

– Вот вы какой! – пробормотал он, дергая нижней губой. – Первый раз по-настоящему вас вижу. Во вторую встречу на улице темно было, а при первой встрече мы оба спешили.

– О какой первой встрече вы говорите? – удивился капитан.

– Моя мета, моя работа, – указал Памфил пальцем на изуродованное ухо капитана.

– Что?.. – отступил Ратных. – Да вы кто?

– Полковник Колдунов! – поклонился Памфил коротким офицерским поклоном. – Штаб-офицер Харбинского конного полка к вашим услугам!

Пахнуло на капитана жаром горящих камышей на озере Самбурин, оглушил грохот бешено скачущих коней и древний боевой клич монголов: «К-ху!.. Ху…у…у!..» Взблеснула его сабля, занесенная для удара, а под саблей – это лицо с закушенной губой, с острым подбородком и пустыми глазами. Никогда, ни к кому не испытывал капитан такой лютой, тяжелой ненависти, как к этому стоявшему перед ним человеку.

– Ваша работа, не отказываюсь, – медленно сказал Ратных и вытянул палец к горлу братчика. – А это вот тоже озеро Самбурин. Это моя работа'

Колдунов схватился за горло, где под высоким воротом рубахи был скрыт безобразный красный и бугристый шрам, притянувший к груди его острый подбородок. Он бешено оскалился, сказал свистящим шепотом:

– Глупо я сделал, что стрелял в тебя на скаку. Саблей бы тебя достать, развалил бы на две половинки!

– Едва ли. Я костистый, – угрюмо усмехнулся Ратных. – Ну и богатый же послужной список у вас, Колдунов. Корнет царской армии, гусарский поручик у Колчака. Гусарскую бескозырку сменили на меховой малахай конно-азиатской дивизии барона Унгерна. Восстанавливали с ним Великую Монголию, былую империю Чингисхана. В монгольской степи «ставили вешки» – пленных красноармейцев и партизан зарывали по горло в землю на съедение волкам.

– Мы сражались за святое дело, за единую, неделимую Россию, за православную веру! – гордо выпрямился Колдунов.

– Сражались вы за единую, неделимую и за православную веру и грабили церкви, монастыри, а заодно мечети и буддийские дацаны. А когда вышибли вас из Монголии, пошли на службу к микадо.

Колдунов сдвинул брови и тяжело усмехнулся:

– Будем изучать мой послужной список или перейдем сразу к делу? Разговор есть. Очень серьезный!

– У нас с вами разговоры всегда очень серьезными бывают. Говорите! – привалился к стене Ратных.

Колдунов бычьим взглядом, исподлобья обвел лица стоявших перед ним людей. Он искал на этих лицах растерянность, страх и не нашел их.

– Я могу поджечь собор и зажарить вас, как рябчиков. А я принес вам жизнь и свободу. Завтра вы будете дома. Я дам вам бензин для полета. Устраивает вас это?

– Вполне, – кивнул головой капитан. – Пора нам домой, загостились мы здесь. Но с вашей стороны будут, конечно, какие-то условия?

– Да. Слушайте мои условия. Колдунов помолчал, глядя прямо перед собой. В глазах его был мутный страх затравленной собаки.

– Минуточку! – выставил капитан ладонь. – Мне почему-то кажется, что разговор у нас будет не для детских ушей. Отойдемте!

Все, кроме Истомы и ребят, ушли в алтарь и закрыли алтарные двери. Колдунов, сдвинув Евангелие и крест, сел на престол; капитан, летчик и мичман стояли, прислонясь к стене.

– Вот мои условия: в самолет сяду не я один, а все мои парни.

– Вариант с вашим индивидуальным полетом отпадает? – весело удивился Косаговский.

– Отпадает, – угрюмо ответил Колдунов.

– Понятно. Не прошел номер! – сказал капитан. – А сколько вы платины берете с собой?

– Пустяк! Я возьму мешочек на пуд, не больше.

– То есть на двенадцать тысяч долларов! – уточнил Косаговский. – Погубит вас жадность, Колдунов!

– Я выхожу на пенсию, – криво ухмыльнулся братчик. – Буду марки коллекционировать и разводить тюльпаны. Нужен же мне кусок хлеба на старость.

– Любите вы комфорт. Колдунов! – покачал головой Ратных. – Подавай вам самолет. А почему бы не пешочком? Дорогу в Харбин вы знаете. Но едва ли удастся вам прорваться обратно в Маньчжурию.

– Да, трудности будут большие, – в тяжелом раздумье проговорил Колдунов. – Добывая бензин, мои конники наделали много шума. Ваши пограничники, капитан, обложили нас, как зверя. Они уже ждут нас на выходе из Прорвы.

– У вас ясная голова. Колдунов.

– Благодарю за комплимент. И мне хочется спасти эту ясную голову. А спасение только в самолете. Не скрываю, что мы пойдем ради этого на самые крайние меры! Вы, конечно, уже догадались, как мы прошли сюда?

– Уже догадались. Подземным ходом.

– Возможно, вы даже открыли его?

– Возможно.

– Но воспользоваться им вы не сможете. Вы заблудитесь в подземных лабиринтах. Нужен ключ, у вас его нет. Вы в западне!

– Вернемся к вашим условиям.

– Это не мои условия. Это план князя Тулубахова. Вы, Косаговский, перебрасываете нас в Маньчжурию, а перед взлетом ваши друзья получают от нас карту Прорвы. Они смогут спокойно вернуться домой. Согласны?

Все почувствовали, как внутренне сжался Колдунов, ожидая ответа.

– Не согласен! – резко ответил летчик.

– Тогда все осложняется, и картина становится мрачной. Мы врываемся в собор. Короткие очереди из автоматов. Перебиты все, кроме вас, Косаговский, и вашего брата! (Косаговский повернулся и уперся лбом в стену. Видно было, как вздрагивают его плечи.) А вас спросят в последний раз: согласны вы лететь с нами? Не согласитесь, будет убит ваш брат на ваших глазах!

– Я согласен! Летим! – рывком обернулся Виктор. Капитан молча рванулся к нему, но летчик остановил его вытянутой рукой:

– Молчите, капитан! Лучше мне одному погибнуть, чем всем вам.

– Погибнуть? – поднял брови Колдунов. – Кто говорит о гибели? Я знаю, какие безумные мысли бушуют сейчас в вашей голове. Вы утащите нас в Совдепию. – Голос братчнка загустел от угрозы. – Не выйдет! Мы сидим сзади вас с автоматами. А может быть, вы решитесь устроить аварию, угробить нас и себя? И это не позволим! Вместе с вами полетит ваш братишка. Убивайте родного брата. Все предусмотрено!

Виктор привалился плечом к стене, обхватив голову руками. Братчик, сидя на престоле, взял Евангелие, начал не спеша его перелистывать, с любопытством разглядывая древнюю рукопись. И вдруг громко, оживленно сказал:

– Послушайте слова Христа! – И он прочитал медленно, водя пальцем по строке Евангелия: – «Блажен, иже положит душу свою за други своя». Это к вам относится, Косаговский! Не хватайтесь за голову, соглашайтесь!.. – Он слез с престола. – Игра наша затянулась, капитан, но я вам даю время обдумать. Я знаю. Вы соберете общее собрание и будете голосовать. Пожалуйста! Даю на это время. Завтра ровно в полдень я постучусь в соборную дверь и потребую окончательного ответа-

Он ушел, не обернувшись, пренебрежительно показывая, что он ничего и никого не боится.

– Эффектно ушел, как актер на сцене, – зло улыбнулся капитан. – А у самого поджилки дрожат!

– Вот полундра так полундра! – Мичман сел, уткнув лицо в ладони, и застонал, как от зубной боли. – Кошмар! Это же кошмар!

– Слушайте, товарищи, – неестественно спокойно заговорил Виктор. – Я решил. Лечу. Забираю Сережку – и лечу! Советские люди не осудят меня: они поймут, что я сделал это ради спасения друзей.

– Вы не спасете нас, Виктор Дмитриевич! – горячо возразил капитан. – Нас с Федором Тарасовичем они не выпустят отсюда живыми. Слишком много мы знаем про них. И вас они передадут майору Иосси. И Сережа погибнет.

– Возможно! Но есть хоть какая-нибудь надежда спасти вас.

– Вот что! – поднялся мичман, улыбаясь со злой иронией. – Давайте соберем общее собрание, как говорил этот жлоб, и проголосуем. Кто за то, чтобы таким подлым способом спасать свою жизнь? Я против. Кто за? Нет! Воздержавшихся? Тоже нет! Единогласно!

– Что же делать? Что? – измученно крикнул Косаговский.

– Ждать! – ответил капитан, – До двенадцати ноль-ноль завтрашнего дня у нас немало времени. Я крепко надеюсь, что посадские нас выручат: Будимир и Волкорез, есаулы мои, живы. Ждать и надеяться!

Мичман пожал плечами и развел руки:

– Не очень это весело. А что кроме будешь делать?