38

Око Мардука

Бисеза перебралась в храм Мардука. Она принесла туда тонкий матрас и одеяла, туда ей приносили еду. Она даже поставила там биотуалет, который когда-то взяли с борта «Пташки». Теперь она большую часть времени проводила здесь совсем одна, с ней оставался только ее телефон – и угнетающе огромная масса Ока.

Она чувствовала, что за его непроницаемой металлической кожурой кто-то находится. Это ощущение находилось за пределами обычных чувств. Может быть, отчасти это было сродни тем ощущениям, которые можно испытать, когда тебе завяжут глаза и вытолкнут за дверь, а ты все же можешь сказать, стоишь ты под открытым небом или в комнате.

Но ощущения, что с ней рядом разумная личность, не возникало. Порой она чувствовала только, что за ней наблюдают, словно Око было всего-навсего громадной видеокамерой. Существовал ли Наблюдатель, который, в переносном смысле, стоял за всеми Очами на Земле? Иногда Бисезе казалось, что имеет место целая иерархия разумов, восходившая вверх от простых конструкций Наблюдателей и Очей. Эта иерархическая лестница уводила в невероятные выси, она фильтровала и классифицировала дистиллят действий Бисезы, ее реакций, её «я».

Бисеза проводила все больше и больше времени, оценивая свои ощущения. Она избегала всех, в том числе и своих друзей из двадцать первого века, она старалась не видеться даже с бедолагой Джошем. Правда, она искала его общества, чтобы немного утешиться, когда ей становилось холодно и уж слишком одиноко. Но потом, несмотря на то что ее к нему искренне тянуло, Бисеза чувствовала себя виноватой, ей казалось, что она цинично использовала его.

Она старалась эти чувства не препарировать, старалась даже не решать для себя, любит она Джоша или нет. У нее было Око, и оно было центром ее мира. Так должно было быть. И она не желала делить себя ни с чем и ни с кем другим, даже с Джошем.

Бисеза стала пытаться обследовать Око методами физики.

Она начала с простейших геометрических измерений, наподобие тех, которые производил Абдыкадыр с более мелкими Очами вблизи от форта Джамруд. С помощью лазерных приборов она доказала, что знаменитое число «пи» для этого серебристого пузыря не равняется примерно трем и одной седьмой, как того требовала Эвклидова школьная геометрия и все прочие законы мира. Это число в данном случае равнялось ровно трем. Как и все остальные Очи, этот шар был пришельцем.

Бисеза не ограничилась геометрией. С отрядом македонян и британцев она вернулась в район северо-западной границы, к месту крушения «Пташки». Лившие на протяжении многих месяцев кислотные дожди отнюдь не способствовали тому, чтобы хорошо сохранилось все, что там оставили. И все же Бисеза разыскала работающие электромагнитные датчики, действующие в диапазоне видимой части спектра, а также датчики инфракрасные и ультрафиолетовые – электронные «глаза» для шпионства в небе. Кроме того, Бисеза нашла и не сколько химических датчиков – «носов», разработанных для выявления взрывчатки и тому подобных веществ. Она взяла все, какие только могла, приборы и приспособления, детали, провода – и даже маленький биотуалет.

Она расставила оборудование в святилище храма. Она окружила Око чем-то наподобие строительных лесов и разместила на них датчики так, чтобы они были направлены на инопланетный объект со всех сторон и чтобы были включены двадцать четыре часа в сутки. В конце концов она заполнила это древнее вавилонское святилище сетью проводов и инфракрасными лучами, и все они сходились к коробке интерфейса, на которой терпеливо стоял ее телефон. Электрической энергии в запасе было мало – только аккумуляторы, взятые с борта «Пташки», да маленькие батарейки в каждом из приборов. И вот датчики из двадцать первого века стали пристально всматриваться в невероятно превосходящий их в техническом отношении инопланетный артефакт при тусклом, дымном свете масляных вавилонских светильников, заправленных овечьим жиром.

Бисеза получила кое-какие ответы.

Радиационные датчики из запасов оборудования с борта «Пташки» – усовершенствованные счетчики Гейгера, предназначенные для поисков незаконно хранящихся ядерных ракет, – выявили исходящие от Ока следы рентгеновских лучей высокой частоты и потоки элементарных частиц с высоким зарядом энергии. Эти результаты были мучительно скудными, и Бисеза догадывалась о том, что это – всего-навсего утечка, что Око излучает большой спектр продуктов экзотической высокоэнергетичной радиации, но простенькие датчики с «Пташки» не способны это излучение уловить и продемонстрировать. Излучение явно являло собой следы громадных затрат энергии, оно, возможно, было результатом колоссального напряжения, требовавшегося для поддержания существования Ока в чужеродной реальности.

А еще был вопрос времени.

Пользуясь альтиметром «Пташки», Бисеза добилась отражения лучей лазера от поверхности Ока. Свет лазера отражался со стопроцентной эффективностью. Поверхность шара вела себя как идеальное зеркало. И все же лучи возвращались обратно с заметным допплеровским сдвигом. Это выглядело так, будто Око удалялось со скоростью более ста километров в час. Какую бы точку на поверхности шара Бисеза не подвергала тестированию – результат был один и тот же. Судя по этим данным, шар словно бы сжимался.

При наблюдении невооруженным глазом такого впечатления не возникало. Око, огромное и неподвижное, как всегда, висело в воздухе. Тем не менее куда-то (вот только Бисеза не могла понять куда) эта гладкая поверхность все же двигалась. Она подозревала, что в каком-то смысле существование Ока развивается в таких направлениях, какие она оценить и увидеть не в силах, а ее приборы не в состоянии замерить.

«Если это, конечно, возможно, – размышляла Бисеза, – вероятно, есть всего одно Око, спроецированное в мир из какого-то более высокого измерения, – так пальцы руки пронзают поверхность воды в луже».

Но порой она думала о том, что все эти эксперименты она выполняет только ради того, чтобы отвлечься от главного – от того, что ей подсказывала интуиция.

– Возможно, я подхожу к Оку со слишком человеческими мерками, – сказала Бисеза своему телефону. – Почему за всем этим обязательно должен быть разум, хоть в чем-то похожий на мой?

– Подобные вопросы занимали Дэвида Юма^[30], – пробормотал телефон. – «Диалоги о естественной религии»… Юм спрашивал, почему мы должны обращаться к «разуму» как организующему принципу Вселенной. Он, конечно, имел в виду традиционные подходы к трактовке Бога. Может быть, – рассуждал он, – тот порядок, который мы ощущаем, просто «возникает». «Многое известно нам a priori, и материя может содержать источник или движущую силу порядка, зарождающегося внутри себя самого – таков и разум». Вот так он писал за целое столетие до того, как Дарвин доказал, что бессмысленная материя способна самоорганизовываться.

– Так ты считаешь, что я подхожу к Оку с антропоморфными мерками?

– Нет, – ответил телефон. – Мы не знаем иного способа формирования подобного объекта, как только за счет разумного действия. Пожалуй, самая простейшая гипотеза – предположение о том, что тут поработал чей-то разум. Кроме того, ощущения, о которых ты рассказываешь, вероятно, основаны на какой-то физической реальности – даже если они и не затрагивают твоих чувств. Твое тело, твой мозг являются по-своему сложнейшими приборами. Вероятно, испытывает на себе какое-то воздействие Ока тонкая электрохимическая структура, лежащая в основе твоего сознания. Это не телепатия – но это может быть реально.

– А ты чувствуешь, что тут что-то есть?

– Нет. Но я же не человек, – вздохнул телефон. Иногда у Бисезы возникали подозрения, что телефон нарочно пичкает ее этими озарениями.

– Око словно бы загружает в меня информацию, бит за битом. Но мой разум, мой мозг просто не в состоянии эту информацию воспринять. Это примерно то же самое, как если бы я попыталась программу современной виртуальной реальности запихнуть в разностную машину Бэббиджа^[31].

– Этому сравнению я могу посочувствовать, – сухо проворчал телефон.

– Я не хотела тебя обидеть.

Порой она просто сидела в помпезном обществе Ока и ее мысли витали где угодно.

Она не переставала думать о Майре. Время шло, месяцы складывались в годы. Разрыв – единичное необычное происшествие – уходил в прошлое, и Бисеза чувствовала, что все более и более вживается в этот новый мир. Иногда в этом унылом древнем храме ее воспоминания о двадцать первом веке казались абсурдными, невероятно кричащими и вычурными, словно ложный сон. Но чувство утраты Майры не проходило.

Все было совсем не так, как если бы Майру у нее каким-то образом отняли, и теперь она жила в какой-то другой части мира. Бисеза не утешалась, пытаясь вообразить себе, сколько Майре теперь лет, как она выглядит, хорошо ли учится в школе, чем бы они могли заниматься вместе, если бы воссоединились. Ни одна из этих ситуаций, нормальных с человеческой точки зрения, тут не годилась, потому что Бисеза не знала, в одном ли времени они существуют с Майрой. Не исключался и такой вариант, что во множестве фрагментированных миров существует множество копий Майры, и некоторые из них не расставались там с копиями Бисезы. И как, спрашивается, она должна была к этому относиться? Разрыв был сверхчеловеческим событием, и утрата, от которой страдала Бисеза, тоже была сверхчеловеческой, и по-человечески она с ней справиться не могла.

Она лежала на матрасе и думала, думала, думала ночь напролет и чувствовала, как Око следит за ней, как оно впитывает ее беспомощную тоску. Она ощущала присутствие чужеродного разума, но в нем не было сострадания, не было жалости – ничего, кроме высокопарного взгляда с высот Олимпа.

Иногда она вскакивала и начинала колотить кулаками по бесстрастной оболочке Ока или швыряла в него пригоршни вавилонских камешков.

– Ты этого хотело, да? Ты за этим явилось сюда, Око, для этого ты разорвало на куски наш мир и наши жизни? Ты пришло, чтобы растерзать мое сердце? Почему ты не отправишь меня домой?

В такие мгновения она ощущала что-то вроде ответной реакции, смутно напоминающей отзвуки эха под куполом махины кафедрального собора, где ее жалкие крики теряли громкость и значение.

Но иногда ей казалось, что кто-то слушает ее.

И очень редко – какими бы бесстрастными ей ни представлялись эти существа – она чувствовала, что они все же могут ответить на ее мольбы.

В один прекрасный день телефон прошептал:

– Пора.

– Что «пора»?

– Я должен перейти в режим ожидания.

Она ждала этого. Память телефона содержала большой объем бесценных и невосполнимых данных – не только результатов наблюдений за Оком и запись многих событий после Разрыва. В памяти сохранилось и множество сокровищ прежнего, исчезнувшего мира – в частности, произведения бедняги Редди Киплинга. Но эти данные некуда было перегрузить, их невозможно было даже распечатать. Когда Бисеза ложилась спать, она отдавала телефон бригаде британских писарей, и они под наблюдением Абдыкадыра вручную копировали кое-какие документы, графики и карты. Это было все-таки лучше, чем ничего, но представляло собой сущий мизер в сравнении с полным объемом памяти телефона.

В общем, Бисеза договорилась с телефоном о том, что когда его аккумуляторная батарея «сядет» до определенного критического уровня, он переключится в режим ожидания. Этот режим требовал минимальных затрат энергии для сохранения данных на неопределенно долгое время – до тех пор, пока новая цивилизация на Мире не разовьется настолько, что будет способна оценить бесценные «воспоминания» телефона. – И тогда мы тебя оживим, – пообещала Бисеза телефону.

Все это было вполне логично. Но вот этот момент настал, и Бисеза медлила. В конце концов, этот телефон был ее спутником с тех пор, как ей исполнилось двенадцать.

– Ты должна всего-навсего нажать на кнопочки, чтобы меня отключить, – напомнил ей телефон.

– Знаю.

Она взяла телефон в руку и, заливаясь слезами, набрала нужную комбинацию клавиш. Перед там как нажать последнюю клавишу, она помедлила.

– Прости, – проговорил телефон.

– Ты не виноват.

– Бисеза, мне страшно.

– Не надо бояться. Если придется, я тебя замурую и оставлю для археологов.

– Я не об этом. Меня раньше никогда не отключали. Как думаешь, мне будут сниться сны?

– Не знаю, – прошептала она.

Она нажала клавишу, и экран телефона, светившийся зеленым в полумраке святилища, почернел.