АНГЕЛЫ-УТЕШИТЕЛИ

Чутким сном спала в теле боль. Или тела вовсе уже не было – осталось под белым солнцем на площади? Над головой в пепельном небе кружился крупный снег. Печально-мягок был свет. И высоко над нею возносилась в безрадостное небо седая оснеженная великанская голова. Пепельное небо покачивалось. Покой был под великанской головой, в руках великана. Плотная темнота вновь начала окутывать ее…

… Сознание возвратилось, когда чья-то рука нежно убирала с ее лица волосы, а потом поправляла подушку под головой. Боль исчезла. Но взамен слабость охватила разбитое тело. И страшно было даже подумать о том, чтобы сделать какое-нибудь движение. Перед глазами брезжил слабый свет, проступали как бы два высоких светлых окна или столба. Неведомые руки продолжали свою ласковую заботу. Свет становился яснее, и в нем проступило смутное и дивное ангельское лицо. Не различить было ни выражения, ни взгляда, только черты были знакомы, да, пугающе знакомы, так что внутри все похолодело и перехватило дыхание. Ангел? Сикрингьер Фрели… Сикке Фрели… И рука его нежно гладила ее волосы, не касаясь лица… Он же обезглавлен под черным небом на белой площади в Кордораффе!.. «Значит, я умерла?» Она вздрогнула в ужасе, открыла глаза, он в явном испуге Отвел руку, превратившись в красивого отрока… Сходство с Фрели осталось, но было всего лишь сходством.

– Простите, королева, – прошептал незнакомец, склоняясь к Беатрикс, – вам что-нибудь нужно?

– Ты кто? – спросила она, глядя с испугом и надеждой.

– Я Авенас Морн, сын князя Калскуны, – ответил он, успокаивая ее. – Не говорите много, ваше величество, отдыхайте… Вы здесь в полной безопасности.

– Где я?

– В замке моего отца…

Мягко… Уютно… Тепло… Невыразимое наслаждение от того, что забыта опасность и исчезли куда-то черные холодные своды и черный ледяной эшафот под низким солнцем…

Окна были открыты только в первый день. Потом их зашторили, чтобы больную не беспокоил свет, тем более что поправлялась она плохо. В сутки по нескольку раз наплывал волнами жар, начинали ныть кости, она вытягивалась на подушках, с трудом дыша сквозь стиснутые зубы, потом накатывала дурнота, и минуты перед тем, как появлялись видения, были столь тяжки, что она не могла сдержать стонов… Потом воздух наполнялся звоном и начинался бред, являлись мороки – живые мертвецы, поднимали трясущиеся руки, ловили ее, слепо пялили точащиеся желтой слизью глаза… Потом она приходила в себя, истекая остывающим потом в жарких перинах, мокрая, дрожащая под взорами незнакомых лекарей и молчаливых прислужниц…

Авенас бывал с ней часто, и, видя его, она задыхалась от нежности, не отдавая себе отчета в своих чувствах. У нее еще не хватало силы ни на какое притворство. И она его боялась – ему было пятнадцать лет или даже четырнадцать, он был ученый, как хронист, и она безмерно изумлялась этому, даже не пряча долгих восхищенных взглядов… День за днем, день за днем… Иногда она мечтала, чтобы во время длинных и мучительных перевязок он держал бы ее голову на своих коленях, склонялся бы над ней, едва сдерживая слезы, тонкими пальцами накладывая мазь на алый крест ожога. Он садился возле нее, заводя тихие разговоры, как правило о чем-то надмирном, нездешнем, ласкал душу жемчужным взглядом. Она утопала в сладком, как душистый дым, блаженстве, Он замолкал, видя, что она закрыла глаза…

Авенас вздрогнул, почувствовав прикосновение ее руки, лицо его вспыхнуло. Приподнявшись на утонувшем в перинах локте, на него глядела женщина, исхудавшая, черноглазая, с короткими, как у церковного служки, волосами. Подбородок ее чуть подрагивал от напряжения, глаза были внимательны и печальны.

– Может, мне попробовать встать? – спросила она с хрипотцой в голосе. – Помоги мне, Авенас. Я хочу попробовать. – Эта хрипотца, эти короткие волосы, эта доверчивость, прозвучавшая в ее голосе, заставили его забыть, что эта женщина на семь лет его старше, что она королева и мученица.

– С радостью, госпожа моя! – Он отбросил книгу, за которую было взялся, ожидая, пока она проснется.

Она медленно села, спустила с шелковых простынь на приступок босые ноги. Авенас накинул ей на плечи меховой пеллисон. Комната была устлана волчьими шкурами, можно было ходить босиком.

Она сделала шаг, и у нее закружилась голова, она беспомощно уцепилась за его плечо.

– Ох!

– Сядьте! – Он торопливо подставил ей скамеечку. – Сядьте, госпожа моя! Нельзя было так сразу. Вы долго не ходили.

Она потерла лоб, выпрямилась. Какая-то мысль тревожила ее сознание, на переносице появилась морщинка.

– Сколько?

– Недели две, моя госпожа, не меньше.

– Две недели… Ну надо же когда-то и начинать? Я хочу дойти до окна. – Ее узкие ступни неслышно приминали волчий мех рядом с остроносыми туфлями Авенаса. – Ну и вот. – Она оперлась на низкий скошенный подоконник. От окна сквозило. Снег слежался на переплетах, примерз к стеклышкам. Внизу шла широкая внутренняя стена, и по ней в снегу цепочки следов – это ходили караулы. Внешней стены было не видно, сбоку выступала углом серая башня. Белые земля и небо сливались в окне.

Беатрикс как-то бездумно всматривалась в даль. Потом спросила:

– Что там, в той стороне?

– Навригр и Хаар, госпожа моя.