7

– Да-а. Заварил ты кашу, – сказал Алексей Борисович. – И знаешь что, Сергей? Тебя будут обвинять в дезертирстве. Скажут, не уходить надо было из лагеря, а доказывать свою правоту, раз уж ты уверен, что прав.

– Кто скажет?

– Да кто угодно. Ребята. Или тот же начальник лагеря.

Серёжа медленно покачал головой:

– Я не дезертир. Я не из-за трусости ушел. Просто противно стало. А доказывать там некому. Одни смеются, другим все равно. Ведь знают, что нельзя чужие письма читать, а молчат… А Тихон Михайлович тоже… Ну что я ему докажу? Он думает, что с ребятами что хочешь можно делать!

– Сейчас он так уже, наверно, не думает, – заметил Алексей Борисович.

Серёжа осторожно поднял на него глаза.

– А вы… не думаете, что я дезертир?

– Нет, – сказал Алексей Борисович и почему-то нахмурился.

Потом он спросил:

– А почему этого Тихона Михайловича так разозлило письмо? Что ты там такого понаписал?

– Да ничего особенного! Вот посмотрите! – Он вытащил из кармана помятый конверт.

– Постой, Серёжа. А откуда оно у тебя? Разве начальник вернул его?

– Физрук отдал… Ну… он меня тут догнал, уговаривал вернуться.

– Понятно. Это тот гражданин, с которым ты беседовал, когда я подходил к станции?

– Тот самый…

– Так… Значит, можно почитать письмо?

– Читайте, пожалуйста.

Алексей Борисович вынул из конверта большой коричневатый лист в крупную клетку. И удивленно глянул на Серёжу.

– А где ты взял такую бумагу?

– Да в лагере ее сколько угодно. Это такие конторские книги, мы из них отрядные дневники делали. А что?

– Да так, любопытно…

И он стал читать.

Серёжа придвинулся и тоже стал перечитывать знакомые строчки.

Здравствуйте, папа,

тетя Галя и Маринка!

У меня все в порядке. Здоровье хорошее. Один раз ногу подвернул на футболе, но уже прошло. Недавно мы ходили в поход с палатками. Только ночевать не стали, потому что вожатая испугалась грозы. А еще будет военная игра. Но знаешь, папа, если по правде писать, то мне здесь не нравится. Сначала понравилось, потому что был один хороший вожатый и костры были. Но он уехал. Теперь скучно. Хотел я подружиться с ребятами, только пока не получается. Я один раз сказку рассказал, чтобы интереснее было. А они смеются теперь. Знаешь, папа, лучше бы ты приехал за мной. Лучше бы мы с тобой и Наташкой поехали на рыбалку, а то все только собираемся и собираемся. И никак не получается, чтобы вместе. А здесь даже и не порыбачишь. Одному на речку не дают нос сунуть, а когда целая толпа, то тут уж не до рыбалки. Даже и не искупаешься как следует, потому что только залезешь и уже велят обратно.

Ты не думай, что я жалуюсь. Если надо, я проживу всю смену. Но ты ведь просил писать честно, вот я и пишу честно. Лучше бы ты приехал за мной. Здесь знаешь почему плохо? Потому что каждый день одно и то же! А если плохо, то зачем?

Но если ты не можешь, не приезжай.

Тетя Галя, можно, я сменяю свои польские штаны на трехцветный фонарик? Они мне все равно велики и сваливаются, а тому мальчику, у которого фонарик, они как раз.

Пусть Маринка не лазит в мой ящик без спросу, а то у меня там пистоны и острый циркуль с иголками.

До свиданья.

Ваш Серёжа.

Письмо было написано на развернутом листе, вырванном из конторской книги. Одна половинка листа осталась чистой.

– Можно, я возьму эту бумагу? – спросил Алексей Борисович. – Здесь ничего не написано.

– Возьмите, конечно!.. А зачем?

– Да так, пригодится. В морской бой можно поиграть, тут клетки подходящие. До поезда все равно еще много времени. Ты умеешь играть в морской бой?

Серёжа снисходительно усмехнулся.

– Ну и отлично! – Алексей Борисович аккуратно оторвал листок, а письмо отдал Серёже.

– А вы… – нерешительно сказал Серёжа. – Вы ведь сейчас прочитали. Как вы думаете, что в нем… такого?

– "Такого" ничего.

Серёжа сунул письмо в конверт, а конверт – в карман своих просторных брюк. Алексей Борисович глянул мельком и спросил:

– Не успел поменять штаны на фонарик?

– Не успел, – вздохнул Серёжа. – Да тетя Галя, наверно, и не разрешила бы.

– А тетя Галя… она кто? Твоя тетя?

Серёжа просто сказал:

– Она – папина жена. Мама у меня умерла.

– Извини, брат. Перестарался я со своим любопытством.

– Ну, а что ж такого, – спокойно откликнулся Серёжа. – Конечно, непонятно: папа и тетя Галя… – И вдруг спросил: – А вы были в Сибири?

– Был.

– Мама в Сибири умерла. Поехала в командировку к геологам и простудилась. Быстрая какая-то простуда. Врач на вертолете прилетел, да уж поздно… Алексей Борисович! – Серёжа глянул так, будто очень о чем-то просил. – Это шесть лет назад было. Может, вы встречали маму?

Алексей Борисович покачал головой.

– Нет, малыш. Не хочу я тебя обманывать, не встречал. Я бы запомнил такую фамилию.

– А у мамы другая фамилия – Ласкина.

– Нет, Серёжа. Не знаю… Сибирь громадная. Где это было?

– Где нефть. Под Сургутом.

– В тех краях я бывал. Да разве всех запомнишь? Может быть, и встречались когда-нибудь.

Почти шепотом Серёжа сказал:

– А у меня карточка есть. Хотите, покажу?

– Покажи, конечно.

Из нагрудного кармана курточки Серёжа достал блокнотик и вынул из него фотографию. Она была размером с карманное зеркальце.

Алексей Борисович положил снимок на ладонь. Посмотрел полминуты и снова покачал головой:

– Нет, Серёжа. Я запомнил бы… Красивая у тебя мама. И молодая совсем.

Серёжа кивнул:

– Двадцать четыре года. Я ее хорошо помню, хотя мне всего пять лет было.

– И карточка всегда с тобой?

– Всегда.

Он вложил снимок между страничками и спрятал блокнот в карман.

Морской бой – игра нехитрая, но тоже требует умения. Алексей Борисович один раз уже потерпел полный разгром и теперь слегка нервничал.

– Не понимаю, как ты ухитряешься? По теории вероятности шансы у нас должны быть примерно равные… Слушай, а ты не подсмотрел?

– Да честное пионерское! Просто у меня особый способ… Дэ-один…

– А, вот тебе и способ! Промазал! Жэ-семь.

– Мимо. Е-три.

– Тьфу, черт! Угробил канонерку. Бей еще… Ты что, Серёжа?

А Серёже сразу стало не до канонерок. Он увидел, как на дороге затормозил лагерный "газик". И от машины к станции шагал по заросшей тропинке сам Тихон Михайлович Совков.

– Ну вот, – тоскливо сказал Серёжа. – Директор приехал.

Алексей Борисович быстро оглянулся.

– Ишь ты, – непонятно сказал он.

Серёжа сидел сощурившись и сжав губы.

– Начнется теперь все снова, – шепотом сказал он.

– М-да… – неопределенно откликнулся Алексей Борисович.

Серёжа думал, что он заступится, а он "м-да".

Серёжа резко сказал:

– В лагерь я все равно не поеду.

– Смотри. Это в конце концов твое дело.

– Не поеду я! – повторил Серёжа.

Алексей Борисович вдруг улыбнулся.

– Ну а если не поедешь, тогда зачем нервничать? Давай играть дальше. Посмотрим, что будет.

И было вот что.

Начальник лагеря подошел и остановился, выжидающе глядя на Серёжу.

– Вэ-один, – напряженным голосом сказал Серёжа.

– Может быть, Каховский, ты обратишь на меня внимание? – спросил Тихон Михайлович.

– Я обратил, – сказал Серёжа. – Вэ-четыре, Алексей Борисович.

– Может, ты хотя бы поздороваешься? – спросил директор.

– Здравствуйте… Мимо, Алексей Борисович. Вэ-шесть…

– Вляпал, – с сожалением сказал Алексей Борисович. – В подводную лодку. Ловко у тебя получается.

– У меня способ. Нащупывание огнем…

– Гражданин, я, кажется, разговариваю с мальчиком, – с достоинством произнес товарищ Совков. – Я просил бы не мешать.

Алексей Борисович поднял на него добрые свои зеленоватые глаза.

– Разве я мешаю? Бог с вами. Мне показалось, что мальчик сам… э-э… не очень охотно общается с вами.

– Этот мальчик сбежал из лагеря! – возмущенно известил директор. – Вам это известно?

Услышав слово "сбежал", Серёжа шевельнул плечом, но промолчал.

– Мне Серёжа изложил, так сказать, ситуацию, – откликнулся Алексей Борисович. – В общих чертах. Правда, не совсем так, как вы. Он сказал, что не сбежал, а ушел из лагеря. В соответствии с вашим распоряжением. Кажется, вы не сошлись во взглядах на тайну переписки? Кстати, охраняемую законом.

– При чем здесь закон? Вы что, угрожаете мне?

– Ну, что вы, товарищ начальник лагеря! – с мягким упреком воскликнул Алексей Борисович. – Ну чем я вам угрожаю, посудите сами? Разве я похож на человека, который может угрожать?

– Тогда почему вы вмешиваетесь? Собственно, кто вы такой?

– Да я и не вмешиваюсь. Я, простите, отвечаю на ваши вопросы. Кто я такой? Серёжин попутчик, вместе ждем, когда поезд придет… А вообще-то, Тихон Михайлович, я думал, что вы меня не забыли еще. Мы с вами как-то разбирали один сложный вопрос с выгрузкой овощей из вагонов. Помните? По правде говоря, я не думал, что после этой истории вы займете пост начальника пионерского лагеря. Тем более что дети чем-то отличаются от овощей.

Серёжа заметил краем глаза, что во время этой речи Тихон Михайлович начал часто мигать и лицо у него порозовело. И кислым голосом директор сказал:

– А, это вы… товарищ корреспондент. Я должен был догадаться. У вас удивительная способность возникать, где не надо.

– Ну, видите ли, тут у нас точки зрения очень разные. Когда вы считаете, что не надо, я как раз думаю, что надо.

Тихон Михайлович тяжело задышал и стал ощупывать карманы, словно искал сигареты.

"А ведь он чего-то боится", – с удовольствием подумал Серёжа.

– Да вы не волнуйтесь, товарищ Совков, – усмехнулся Алексей Борисович. – С Серёжей-то я случайно познакомился. Я в этих краях по другому письму. Понимаете, какой-то гражданин – не то Сапогов, не то Сачков – написал про председателя здешнего колхоза. Будто председатель этот – сущий жулик. Недлинное письмо, но… выразительное. Кстати, написано на такой же бумаге, как Серёжино. Хорошая бумага. Где вы ее для лагеря раздобыли, Тихон Михайлович?

Совков отступил на два шага и вздернул подбородок.

– Я вас попросил бы… Кто вам дал право делать намеки и клеить на меня ярлыки? Я не писал накаких писем. У меня с председателем отличные отношения.

– Ну и прекрасно! Тем более что не подтвердилось письмецо.

– Я не понимаю, зачем вы мне про все это рассказываете.

– Да просто так. Делюсь своими заботами. Думал, вам интересно. Учитывая вашу любовь к чужим письмам…

– Я попросил бы не вести таких разговоров при детях.

– Прошу прощения. Но ведь "дети"… – он взглянул на Серёжу, – про это все равно знают.

– Давайте закончим разговор, – сказал Совков со сдержанной обидой. – Я выполняю свои обязанности. Ребенок самовольно покинул лагерь, и я должен увезти его назад. Почему вы мне препятствуете?

– Я? Препятствую? – Алексей Борисович даже отодвинулся от Серёжи. – Помилуйте, каким образом я препятствую? Ну увозите, пожалуйста. – Он поймал растерянный Серёжин взгляд и в ответ улыбнулся глазами. – Только, Тихон Михайлович… я не понимаю, как вы это сделаете. Уговоры, мне кажется, не помогут. А применять более решительные способы вы, наверно, не станете. Тем более что человек – не теленок, на веревке не утащишь…

– Я не собираюсь применять никаких способов, – заявил Совков, поглядывая на дремлющего Нока. – Я просто приглашу на помощь милиционера.

– Ну, Тихон Михайлович, – с укоризной сказал Алексей Борисович. – Вы путаете. Это не тот лагерь, куда приводят с милицией. Кроме того, я точно знаю, что в радиусе шести километров нет ни одного милиционера, ибо участковый, товарищ Павлов, находится сейчас в Дмитровке.

Начальник лагеря перестал обращать внимание на Алексея Борисовича. Он всем корпусом повернулся к Серёже, слегка наклонился и стал говорить настойчиво и в то же время добродушно:

– Ну вот что, Каховский. Надо заканчивать эту историю, ты и сам понимаешь. Давай, дорогой товарищ, забудем все эти грустные события, сядем в машину – и в лагерь. Нас дела ждут.

– Извините, Тихон Михайлович, я не поеду. Я же сказал, – негромко, но твердо проговорил Серёжа. Он не смотрел на Совкова. Разглядывал бумажку с нарисованной эскадрой и с нетерпеливой досадой думал: "Когда он наконец уберется?"

– Видали его! – уже без всякого добродушия воскликнул Совков. – Он "сказал"! Фигура! Ты думаешь, что ты лучше всех? За что ты всех нас возненавидел?

– Кого? – удивился Серёжа.

– Весь лагерь!

– Я никого не возненавидел. Просто мне в лагере не нравится!

– Не нравится сейчас – потом понравится.

– Нет, – тихо сказал Серёжа. – Все равно хорошо уже не будет… Да еще собака. Где она там будет жить?

– При чем тут собака? Я приехал не за собакой, а за тобой. Я не могу забирать в лагерь всех бродячих псов.

– Он не бродячий, а мой. Я его бросить все равно не смог бы. Раз он мой, я за него отвечаю.

– А я отвечаю за тебя! Понимаешь? За тебя! И я не имею права отпустить тебя из лагеря.

Серёжа досадливо пожал плечами.

– Вы меня не отпускаете. Я сам уезжаю.

– Вот именно – сам! Самовольно! Ты думаешь, это тебе так сойдет? Не думай, голубчик. Мы и родителям сообщим, и в школу. Про все твои фокусы. И как собаку натравливал на Станислава Андреевича! За такие дела знаешь что?.. В колонию!

– Я не натравливал! Он меня схватил, а Нок зарычал!

– Эти сказки ты потом будешь рассказывать. Не здесь и не мне. Станислав Андреевич врать не будет, собака бросилась за ним вслед.

– Прошу прощения, – вмешался Алексей Борисович, – но ваш Станислав Андреевич несколько… преувеличивает, так сказать. Я как раз подходил к станции и был свидетелем этой сцены. Собака вела себя вполне интеллигентно… в отличие от Станислава Андреевича.

Совков резко повернулся к нему.

– Я не понимаю, чего вы хотите? Чтобы я отпустил его одного домой? Интересно, что вы сделали бы на моем месте?

– На вашем месте, – с жесткой усмешкой сказал Алексей Борисович, – я бы помнил, что никто не имеет права читать чужие письма. Помнил бы также, что у детей тоже есть чувство собственного достоинства, которое никому не позволено оскорблять, да еще публично. И что каждый человек имеет право порвать отношения с тем, кто его оскорбил… Возможно, это не следует говорить "при детях". Возможно, это непедагогично. Прошу извинить… А посоветовать вам я мог бы вот что: раз мальчик категорически отказался жить в лагере, надо назначить ему провожатого – пусть доставят его домой. Странно, что это вам не пришло в голову.

– Если каждый мальчишка начнет бегать из лагеря, у меня людей для провожанья не хватит. У меня вожатые, а не провожатые.

– Ну, если у вас начнут бегать все мальчишки, значит, в лагере что-то не так… А о провожатом для Серёжи не беспокойтесь, я эту роль могу на себя взять, раз уж так получилось.

– Я не понимаю, зачем вам нужно в конце концов, чтобы он не возвращался в лагерь. Чего вы хотите?

– Да ничего я не хочу, – опять усмехнулся Алексей Борисович. – Просто думал вам услугу оказать, проводить мальчика.

– Знаю я ваши услуги. Они, извините, медвежьи… Каховский, я последний раз спрашиваю, ты поедешь в лагерь?

Серёжа вздохнул и молча покачал головой.

– Ну, прекрасно. Так и запишем. А про вас, товарищ корреспондент, я напишу в редакцию. О вашем поведении. Имейте в виду.

– Буду иметь в виду. Только подписывайтесь разборчиво…

Совков круто повернулся и зашагал к машине, широко размахивая руками. Нок поднял уши и смотрел ему вслед.

Хлопнула дверца машины. "Газик" подпрыгнул и запылил по шоссе.

Серёжа с облегчением сказал:

– Кажется, все.

– Будем надеяться… Хотя должен сказать, что Тихон Михайлович Совков – человек упрямый.

– Вы его знаете, да?

– Встречались. Не всегда он был начальником лагеря.

– Вот вы сказали… про овощи. Неужели он был жулик? Он овощи воровал, да?

Алексей Борисович засмеялся.

– Да нет, Серёжа, не придумывай. Ничего он не воровал. Все это гораздо сложнее… Хитрил он, чтобы лишнюю премию получить, а из-за этого дело страдало. Вагоны простаивали, график срывался. Да ну его… Ты что приуныл?

– Я не приуныл. Все в порядке.

– Тогда продолжим? Бой еще не закончен.

– Не закончен, – вздохнул Серёжа.