12.
В номере я первым делом набрал полную ванну горячей воды – и медленно погрузил туда окоченевшее тело. Однако согреться так просто не получалось. Тело промерзло до самых печенок, и горячая вода лишь усиливала ледяную стужу внутри. Я собирался просидеть так, пока эта стужа не растопится, но в голове начал твориться такой маразм, что из ванны поневоле пришлось вылезать.
В комнате я прижался лбом к оконному стеклу и немного остудил голову. Потом налил в бокал бренди сразу пальца на три, проглотил одним махом и тут же забрался в постель. Я изо всех сил пытался уснуть – ни о чем не думая, с пустой головой. Не тут-то было. Уснуть не получалось, хоть тресни. Мысли в голове отвердевали, превращаясь в кучку булыжников. Я обхватил голову руками – и пролежал так, пока за окном не забрезжил рассвет. Небо застили пепельно-серые тучи. Снег еще не пошел, но висели эти тучи так плотно, что своей унылой бесцветностью выкрасили весь город до последнего уголка. Куда ни глянь – все сделалось пепельным. Заброшенный город отчаявшихся людей.
Заснуть не получалось – но вовсе не от тяжелых мыслей. Я слишком устал, чтобы думать о чем бы то ни было. И тело, и душа отчаянно требовали сна. Только какой-то непонятный участок мозга, каменея все больше, наотрез отказывался засыпать – и действовал мне на нервы. Так раздражают таблички с названиями станций в окне скорого поезда. Приближается очередная – и я опять напрягаю внимание, чтобы успеть прочесть иероглифы, – но тщетно. Слишком большая скорость. Смутный образ написанного мелькает в окне. Но что за слово, не разобрать: миг – и все позади. И так без конца. Станция за станцией. Провинциальные городишки с никому не известными именами. Пролетая мимо каждого, поезд издает гудок за гудком – и эти пронзительные вопли, как пчелы, впиваются в мозг...
Так продолжалось до девяти. Увидав наконец, сколько времени, я совершенно отчаялся заснуть и выбрался из постели. Поплелся в ванную и начал бриться. Чтобы побриться как полагается, пришлось несколько раз напомнить самому себе вслух: “Я – бреюсь!” Добрившись-таки, я оделся, причесался и отправился завтракать. В ресторане, усевшись за столик у окна, я заказал себе “завтрак Континенталь” – но в итоге просто выпил две чашки кофе и съел один тост. На это потребовалась уйма времени. В тусклом свете облаков тост казался пепельным, как и все остальное, а по вкусу напоминал клочок слежавшейся ваты. Погода была идеальной для предсказания Конца Света. Допивая кофе, я в пятидесятый раз елозил глазами по страничке утреннего меню. Булыжники в голове никак не хотели рассасываться. Скорый поезд мчался мимо станций без остановок. Гудки его по-прежнему буравили мозг. А мысли в этом мозгу все больше походили на застывающие кляксы зубной пасты.
Посетители за соседними столиками завтракали вовсю. Сыпали сахар в кофе, мазали маслом тосты и вилками-ножами резали яичницы с ветчиной.Клац, клац, клац,– беспрерывно разносилось по залу. Прямо не ресторан, а мастерская по ремонту автомобилей...
Я вспомнил Человека-Овцу. Прямо сейчас, в этот самый момент он по-прежнему существует. В этом отеле, в какой-то из щелей пространства-времени – ждет меня в своей комнатенке. И пытается что-то мне объяснить. Только все бесполезно. Я не успеваю прочесть. Слишком большая скорость. Голова превратилась в булыжник и не считывает ни черта. Я могу прочитать только то, что стоит на месте: (А) Завтрак Континенталь: сок (апельсиновый, грейпфрутовый или томатный), тосты с маслом и... Кто-то пытается заговорить со мной. И ждет от меня ответа. Кто бы это мог быть? Я поднимаю взгляд. Официант. Стоит в белом форменном пиджаке и сжимает руками кофейник. Будто это не кофейник, а почетный кубок “Лучшему официанту Вселенной”. “Не угодно ли еще кофе?” – вопрошает он очень вежливо. Я качаю головой. Он исчезает, я подымаюсь и выхожу из ресторана. Клац, клац, клац– никак не смолкает у меня за спиной.
В номере я снова забрался в ванну. Стужа в теле почти унялась. Я вытянулся в воде во весь рост и начал сосредоточенно, словно распутывая клубок веревки, выпрямлять и разогревать одну за другой конечности. Так, чтобы в итоге каждый палец задвигался как положено. Вот оно, думал я, моё тело. Здесь и сейчас. В реальном гостиничном номере, в реальной ванне. Никакого поезда. Никаких гудков. Никакой необходимости читать названия станций. Как и думать о чем бы то ни было.
Я вылез из ванны, приплелся в комнату, плюхнулся на постель и взглянул на часы. Пол-одиннадцатого. Черт бы меня побрал... Может, плюнуть на сон да пойти прогуляться? Я принялся над этим раздумывать – но тут-то меня и сразил совершенно внезапный сон. Мгновенный – как в театре, когда на сцене вдруг гасят свет. И само это мгновение я запомнил очень отчетливо. Откуда ни возьмись передо мною возникла огромная пепельно-серая обезьяна с кувалдой в лапе – и шарахнула меня ею по лбу. Так сильно, что в сон я провалился, как в обморок.
Во сне было жестко и тесно. И темно – хоть глаз выколи. И музыки никакой. Ни тебе “Мами Блю”, ни “Лунной реки”. Тоскливый такой сон, без прикрас. “Какое число идет после шестнадцати?” – спрашивает меня кто-то. “Сорок один”, – отвечаю я. “Спит как убитый”, – говорит Пепельная Обезьяна. Все правильно, именно так я и сплю. Свернувшись, точно белка в дупле, внутри черного шара. Огромного чугунного шара – из тех, какими обычно ломают дома. Только у этого внутри пусто. Там, внутри, лежу я и сплю как убитый. Жестко, тесно, тоскливо.
Кто-то снаружи зовет меня.
Гудок поезда?
“Нет! Неправильно! Не угадал!..” – радостно вопят чайки.
Похоже, мой шар собираются накалить на огромной газовой горелке. Именно такие звуки я слышу...
“Опять неправильно! Думай дальше!” – кричат чайки в унисон, как хор в древнегреческой трагедии.
“Да это же телефон!” – осеняет меня.
Но чайки молчат. Никто больше не отвечает мне. Куда исчезли все чайки? Я нашарил телефон у подушки и снял трубку:
– Слушаю.
Долгий гудок – вот и все, что я там услышал. Дз-з-з-з-з!– продолжало раздаваться по всему номеру.
Звонят в дверь! Кто-то стоит в коридоре и давит на кнопку звонка. Дз-з-з-з.
– Звонят в дверь, – произнес я вслух.
Но чайки куда-то исчезли, и никто не похвалил меня за догадливость.
Дз-з-з-з-з.
Завернувшись в банный халат, я подошел к двери и открыл, не спрашивая.
Как и в прошлый раз, она бесшумной тенью скользнула в дверь – и тут же заперла ее изнутри.
Голова моя просто раскалывалась – в том месте, по которому шарахнула Пепельная Обезьяна. “Вот дура, не могла ударить чуть послабее?” – ругнулся я. Кошмарная боль. Будто дырку мне там пробили.
Она оглядела мой халат, потом лицо. И озабоченно сдвинула брови:
– А почему ты в постели валяешься в три часа дня? – спросила она.
– В три часа дня... – повторил я за ней. Я и сам уже не помнил, почему. И действительно, чего это я?.. – спросил я себя.
– Ты, вообще, когда спать вчера лег?
Я задумался. Вернее, очень сильно постаралсязадуматься. Но не думалось, хоть убей.
– Ладно, не ломай голову, – великодушно махнула она рукой. И, сев на диван, посмотрела на меня в упор: – Ну и видок у тебя...
– Представляю, – сказал я.
– Белый, как стенка, и лицо все опухло... Да у тебя температура, наверно? Ты в порядке?
– В порядке. Высплюсь как следует – все само пройдет. Не волнуйся, ничем я не болен... У тебя перерыв?
– Ага. Вот, пришла полюбоваться на твою физиономию. Чисто из любопытства. Но если мешаю – я уйду...
– Не мешаешь, – сказал я и сел на кровать. – Я, правда, спать хочу – умираю, но ты мне совсем не мешаешь.
– И ты не будешь со мной ничего... странного делать?
– Нет, я не буду с тобой ничего странного делать.
– Все так говорят, а потом делают.
– Все, может, и делают, а я – не буду, – сказал я.
Она о чем-то задумалась – и, как бы проверяя себя лишний раз, легонько поправила пальчиком дужку очков.
– Ну, может быть. Ты и правда немного... не такой, как все, – сказала она.
– И к тому же слишком сонный, чтобы что-нибудь делать, – добавил я.
Она встала, сняла голубой жакет и, как вчера, повесила его на спинку стула. Но на этот раз не присела рядом, а отошла к окну и стала разглядывать пепельно-серые облака. Видимо, потому, что я был в одном халате, а моя физиономия смотрелась и впрямь ужаснее некуда. Что ж, ничего не поделаешь. У меня тоже могут быть свои обстоятельства. Да и, в конце концов, хорошо выглядеть в чьих-то глазах – не главная цель моей жизни.
– Знаешь, – сказал я. – Я, по-моему, уже говорил... Мне все кажется, что мы с тобой в чем-то неуловимо пересекаемся.
– Вот как? – произнесла она безо всякого выражения. Замолчала на полминуты, не меньше. И только потом спросила:
– В чем, например?
– Ну, например... – начал было я. Но проклятая голова не работала совершенно. Ничего конкретного не вспоминалось. Ни слова на ум не приходило. Просто казалось, что это так. Что мы с нею действительно в чем-то пересекаемся. “В чем же именно?” – копался я в себе. Но не нашел ничего подходящего – ни для “например”, ни для “вот хотя бы”. Я просто чувствовал это – и все.
– Н-не знаю, – выдавил я наконец. – Нужно еще немного подумать. Разложить по-порядку. И проверить, так это или нет...
– Просто с ума сойти, – сказала она, не отворачиваясь от окна. Без насмешки – но и без особого интереса.
Я забрался в постель и, откинувшись на подушку, стал разглядывать ее фигурку у окна. Белая блузка без единой морщинки. Темно-синяя юбка в обтяжку. Стройные ноги в тонких чулках. Все это теперь тоже сделалось пепельным. И от этого она смотрелась как на старинной фотографии. Разглядывать ее было очень здорово. Я подключаюсь к ней. Я возбуждаюсь от нее. Великолепное ощущение. В три часа дня, в полуобморочном полусне – эрекция под пепельно-серым небом...
Я смотрел на нее очень долго. Обернувшись, она поймала мой взгляд – а я все смотрел.
– Ты чего так смотришь? – спросила она.
– Ревную тебя к бассейну, – ответил я.
Она чуть склонила голову на бок и улыбнулась:
– Ненормальный.
– Абсолютно нормальный, – сказал я. – Просто мысли путаются в голове. Нужно там порядок наводить.
Она присела на кровать, протянула руку и коснулась моего лица.
– Температуры нет вроде, – сказала она. – Усни покрепче. Пускай тебе приснится долгий-долгий сон...
Я хотел, чтобы она осталась со мной. Чтобы я спал – а она так и сидела все время рядом. Но просить об этом было бессмысленно. И я молчал. Лежал и молча смотрел, как она надевает свой небесно-голубой жакетик, как закрывает за собой дверь. Она ушла – и ей на смену опять заявилась Пепельная Обезьяна с кувалдой. “Нет уж, спасибо. На этот раз я сам усну как-нибудь”, – хотел я сказать Обезьяне. Но губы не слушались. И я снова получил по мозгам.
“Какое число идет после двадцати пяти?” – спрашивает меня кто-то. “Семьдесят один”, – отвечаю я. “Спит как убитый”, – говорит Пепельная Обезьяна. Ну еще бы, думаю я. Тебя бы так шарахнули по черепу – тоже бы заснула как миленькая! Полная отключка сознания – вот что это такое...
И нахлынула темнота.