12

– Почему я так много слышу о твоей племяннице, но не вижу ее во дворце? – спросил как-то царь Саклея. – Все говорят о ней как об Артемиде Охотнице, молодые люди столицы не хотят смотреть на других девушек, кроме нее. Они окружают ее, выезжают на приволье, пируют. Как это весело! А вот я, царь, завален делами и заботами. Мой отдых скучен. Право, Саклей, мне начинает казаться, что быть царем не так уж интересно.

Перисад вздохнул так искренне, что в глазах Саклея сверкнули лукавые искры.

– Великому государю – великие и дела! – ответил он с достоинством. – Но ты волен приказать – и все, что ты пожелаешь, будет для тебя: конные выезды, скачки, охота, пиры. Ты еще молод, государь, и твоя душа рвется на волю. Моя же племянница, в жилах которой течет кровь славных предков, чиста и благородна. В ней нет ни хитрости, ни гордыни. Может, она и желала бы чаще бывать во дворце, да я не хочу этого.

– Почему? – удивился царь.

– Будь милостив, государь. Как она явится сюда? Сама по себе?.. Не пристало девушкам бывать одиноко в обществе мужчин. Находиться же в свите царицы Алкмены ей никак нельзя, ибо царица возненавидела ее из-за своего отца. А прийти на позор – что хорошего?

– Ты не обижайся, Саклей, – рассмеялся царь, – я не хочу плохого твоей племяннице. Но ведь коротает же она время с твоим сыном, да и Олтак, кажется, стал у тебя частым гостем.

– С сыном – они сверстники, это другое дело. Олтак же никогда не бывает наедине с нею, хотя и рвется к сему.

– Гм… Тогда пригласи меня на охоту. Может, я опять сумею убить козла, как в прошлый раз. А против волчьих зубов – возьму пару дротиков. Боюсь лишь, что нечем будет защищаться от золотых стрел Эрота.

Щеки царя заалели, глаза зажглись веселыми огоньками. Саклей заметил это, но не выдал своих чувств. Перисад сам шел навстречу его сокровенным замыслам.

Думая, что старик колеблется, Перисад коснулся длинными пальцами его плеча и, приложив палец к губам, знаками предложил Саклею следовать за ним. Они прошли в небольшую комнатку – молельню самого Перисада. Здесь он уединялся от людей и размышлял в обществе десятка мраморных статуэток, изображающих олимпийских богов.

– В молельне никто не бывает, кроме меня, – сказал царь, – но для тебя я сделаю исключение. Хочу показать тебе одну редкостную вещь. Ты, как знаток искусства, должен оценить ее.

С этими словами он протянул костлявые пальцы к черной занавеске, закрывающей нишу в стене.

– Смотри! – он отдернул занавеску.

Изумленный Саклей увидел бюст женщины, искусно изваянный из розоватого мрамора. Это была Артемида с лицом Гликерии. Девушка была изображена вполуоборот, с чуть раскрытыми губами и смело устремленным взором, именно такая, какой привыкли все видеть ее, – женственная и в то же время полная внутреннего огня и задора. Казалось, она смотрела в даль степей с седла скачущей лошади. Художник сумел передать с изумительной точностью ее черты и характер, сочетать простоту и девичью прелесть с бойкостью мальчишки.

– Ну как? – торжествующе рассмеялся Перисад.

– О государь, чудесно, чудесно! Но заслуживает ли девчонка такой чести? Не много ли чести и мне, слуге твоему?

– Нет, нет, не много. Этот бюст я не буду держать здесь, в молельне, но решил подарить его твоей племяннице в знак моей милости и расположения. Думаю, что для такой цели ты разрешишь, чтобы твоя подопечная посетила меня?

– Что ты, что ты, государь! – почти испугался Саклей. – Да если ты подаришь этот бюст Гликерии – ты всем покажешь, что девчонка люба твоему сердцу. Что скажет народ? А царица расстроится и станет еще больше ненавидеть меня. Не делай этого! Прикажи разбить это изваяние ради мира в твоей семье!

Старик говорил с такой горячностью, что даже Алкмена, если бы слышала этот разговор, не усомнилась бы в искренности его речей.

– Нет! – возразил царь упрямо. – Разве я боюсь кого-то? Разве я не волен делать подарки кому захочу? Пусть твоя племянница гордится моим даром. И пусть все знают, как я отношусь к твоей семье и к Гликерии. Она показала себя благонравной девицей, а я милостив к ней.

– Воля твоя, – вздохнул старик, разведя руками, – воля твоя!.. Но почему бы тебе не сделать все это так, чтобы избежать больших разговоров и не вызвать гнева и ревности царицы?

– Я не боюсь всего этого. Ибо моя милость всегда может простираться на моих подданных, как мужчин так и женщин. Но хочу слышать – как ты представляешь нашу встречу?

– Я думаю, государь, это можно сделать во время твоего выезда на охоту.

– В твоем доме, на Железном холме?

– Нет, государь, не там. Дело в том, что моей племяннице надоело общество молодых друзей, их разговоры и притязания. Она жаждет уединения, хочет молиться, читать книги. Ее утомили все эти грубые развлечения.

– Да? Она так серьезна? Сама возжаждала уединения?

– Сама, государь.

– Так она не захочет встретиться со мною?

– Она ищет просвещенного общества, хотела бы послушать человека большой учености, ибо отец не мог многого дать ей, будучи солдатом.

Тщеславный Перисад считал себя самым образованным человеком Боспора. То, что он услыхал от Саклея, как нельзя более льстило ему. Кто, как не он, может быть интересным и просвещенным собеседником? Он уже представлял себя в роли наставника молодой красавицы, видел ее восхищенный взор и то внимание, с которым она слушает его пересказы из знаменитого труда Демокрита «О симпатии и антипатии живых существ, растений и камней». Положительно, этот Саклей весьма добронравный старик, а его племянница достойна царского внимания.

– Но такие беседы ведутся без свидетелей. Охота не подходящее место для бесед, просвещающих ум и душу, – заметил царь.

– Справедливо. Но охота – для молодежи. А ты во время охоты можешь отлучиться. То укромное место, где Гликерия думает предаваться молитвам и чтению, не столь далеко от охотничьих угодий.

– Это интересно! Ты развлечешь меня, Саклей! Мне надоели эти стены, эти люди, приемы и вечные неприятности. Я хочу непринужденно побеседовать с тобою и твоей племянницей в стороне от людей. Но когда?

– Когда прикажешь, государь.

– Как можно скорее готовь охоту!

После этого разговора на Железном холме началась подготовка большой охоты по первому снегу. Выезживали десятки лошадей, собирали собак для травли зверья по-скифски, шили одинаковую одежду коноводам и загонщикам. Шел слух, что и царь будет принимать участие в предполагающемся полеванье. Однако последнему, так же как и тайной встрече царя с Гликерией, не суждено было состояться. По дорогам царства рыскали шайки мятежных крестьян, руководимые беглым рабом Пастухом. Сейчас они обнаглели, выросли в числе и не боялись нападать на отряды наемников, грабили караваны с хлебом, рубили головы царским приказчикам и подручным. Жгли имения, склады. После их налетов оставались дымящиеся головни, поломанные возы и изуродованные до неузнаваемости трупы.

Разбой, учиняемый озлобленными крестьянами и приставшими к ним рабами, навел ужас на горожан. Говорили, что озверелый Пастух велит убивать всех без разбору. Если происходили стычки с войсками, то мятежники дрались отчаянно, живыми не сдавались.

Всякие загородные пиры и пышные выезды прекратились. Хозяева спешно укрепляли свои имения, превращая их в настоящие крепости.