на главную   |   А-Я   |   A-Z   |   меню


Глава 5

В компании с гасконцем жизнь пролетает быстро.

Сирано де Бержерак

Отважный лейтенант Наваррской гвардии стоял потупив взор, разглядывая потрескавшиеся от времени половицы, боясь посмотреть на своего грозного капитана и не имея сил смириться с реальностью и неотвратимостью потери. Я глядел на понурившуюся фигуру земляка, едва сдерживая себя, чтобы не расхохотаться. Казалось невероятным, чтобы какие-то пройдохи могли вот так запросто облапошить славного де Батца. Отвага, скорость реакции и сообразительность моего друга не вызывали ни малейших сомнений, но факт оставался фактом. Повозки, на которую мы возлагали столько своих надежд, не было.

– Сакр Дье! – выругался я. – Мано, но как же так?!

Мнимый возница еще раз тяжко вздохнул и с видом, с каким обычно бросаются в омут головой, начал:

– Мессир! Я уже возвращался из приюта Святого Лазаря, когда на перекрестке улиц Сорбонны и Сен-Жак, неподалеку от монастыря Святого Бенедикта, я столкнулся нос к носу с каретой монсеньора епископа Шатийонского.

– Ну?

– Я начал было сдавать в сторону, но мулы, знаете ли, заартачились и ни в какую. Ни влево, ни вправо. Понятное дело, кучер монсеньора епископа орет. Я держусь изо всех сил, чтоб ему кулаком промеж глаз не съездить. Зубы сжал, молчу да вожжи дергаю. Народ вокруг начал собираться. Глазеют, канальи, как мы тут стоим и разъехаться не можем. Потешаются, советики дурацкие дают. Тут вдруг дверца кареты распахивается, и из нее девушка – прыг на землю, да так быстренько шасть в толпу.

– Девушка? – переспросил я, придавая голосу деланно суровые интонации.

– Девушка, – сокрушенно подтвердил де Батц.

Ах! Когда ветреные французы говорят «Ищите женщину», они прекрасно осознают, что искать долго не придется. Ибо не в природе жизнерадостного галльского характера делать что-либо долго и скрупулезно. А женщина во Франции находится всегда, даже если, паче чаяния, ее не ищут. Будь то Париж, с его столичным многолюдьем, или же мужская обитель в предгорьях Альп, уж какая-нибудь красотка да сыщется. Как же могло обойтись без женщины в этой истории!

– За девушкой погнались лакеи, ехавшие на запятках кареты.

– Оч-чень интересно!

– Правда?! – радуясь невесть чему, спросил меня Мано.

– Конечно. Посуди сам: молодая, красивая девушка в карете епископа… Она красивая?

– О да!

– Я почему-то так и подумал. Так вот, эта молодая и красивая девушка, пользуясь случайной остановкой, пытается сбежать и скрыться в толпе. Весьма занятная сцена!

– Вот и меня это насторожило. – Очевидно понимая, что из-за нелепости произошедшего у меня нет сил сердиться, значительно увереннее продолжил гасконец. – Я соскочил с козел, поймал этих наглецов за загривки, ну и приложил их лбами одного к другому. – Он вздохнул.

– Так. Это понятно, – хмыкнул я. – Надеюсь все же, они живы.

Мой друг был весьма силен, и ежедневные многолетние упражнения с эстоком придали его рукам крепость печатного пресса. Я очень явственно представлял себе незавидную участь преследователей юной очаровательницы. Вероятнее всего, они еще не скоро смогут, склоняясь в почтительном поклоне, открывать дверцу перед его преосвященством епископом Шатийонским…

Стоп. Епископ Шатийонский – Эд де Шатийон. Я с удивлением посмотрел на незадачливого возчика.

– Ты уверен, что карета принадлежала именно епископу?

– О да! – не понимая, чем вызван мой вопрос, подтвердил де Батц. – Я узнал его герб!

– Забавно. Если я не ошибаюсь, епископ – старший брат покойного адмирала Колиньи?

– Верно, мой капитан!

– Гм. Ладно, продолжай.

– Да что продолжать… – опечаленно махнул рукой лейтенант. – За каретой дюжина стражников скакала. Понаехали, ее схватили, мне пику к горлу приставили. А я ж вот… – Мано тоскливо указал на свои дешевые обноски, заменившие привычную кирасу. – Она только и успела прошептать, что зовут ее Конфьянс де Пейрак и везут ее к Паучихе. Просила передать это друзьям адмирала, ежели такие сыщутся.

– Ну конечно. – Услужливая память точно попугай поспешила вытащить нужный билетик из ящика старого шарманщика. – Конфьянс де Пейрак, дочь графа Раймона де Пейрака, падчерица Колиньи.

– Да? В самом деле?! – Мои слова произвели на гасконца весьма странное впечатление – так, будто я похвалил его за прекрасно проделанную работу. – Тогда мы тем более должны спасти ее! Ведь так?

Спасать кого бы то ни было в то время, как за наши собственные головы назначена награда, было чистейшим безумием. Спасать дочь адмирала Колиньи, пусть даже и приемную, из лап Черной Вдовы было безумием вдвойне. Но, черт возьми, ни один дворянин Гаскони и Наварры, ни один даже самый захудалый владелец старого меча и полудохлой клячи, гордо именующий себя шевалье, не стал бы под мои знамена, когда бы в такую минуту я сказал «нет». Да, это было безумием, но у нас в горах иные не выживают. А стало быть, это было вполне нормально. По-гасконски.

– Пожалуй, ты прав, – подтвердил я. – Но, Мано, как же все-таки наша повозка?

– А… это… – Мысли смельчака уже давным-давно покинули пропавшее транспортное средство и витали где-то у ног случайно встреченной красавицы. – Я заплатил су какому-то школяру, чтобы он присмотрел за ней, а сам бросился вслед карете. Мессир, я проследил ее до самого дворца Сен-Поль. Там ныне свила себе гнездо Паучиха. До той поры, пока не будет отстроен Лувр, Сен-Поль – королевская резиденция. Правда, новый король предпочитает проводить время в Малом Бурбонском отеле со своей ненаглядной принцессой Кондэ. – Он победно улыбнулся, должно быть, всецело поддерживая счастливых возлюбленных, столь успешно наставляющих рога незадачливому мужу.

Честно говоря, я тоже был рад за кузена Генриха Анжуйского, вернее, теперь уже почти полноправного короля Генриха III. Но тем не менее принц Кондэ был мне родственником, причем, в отличие от кузенов Валуа, весьма близким. А стало быть, вполне вероятно, что где-то какой-то граф, барон, да, черт возьми, любой простолюдин, потешается над моей собственной рогатостью.

Хороши вожди гугенотов – пара рогоносных принцев! Выходит, что Кондэ, как ни крути, мой собрат по несчастью и уж кому-кому, но не мне радоваться его неудачам. И хотя я готов был спорить на что угодно, что одним из первых эдиктов будущего монарха после коронации в Реймсе будет признание незаконным брака Генриха Кондэ с собственной двоюродной сестрой Марией, пока что брак оставался браком, а мы – парой обманутых дураков.

– Мано! С тем, куда повезли девушку, все понятно. Теперь мы знаем, где находится прелестная Конфьянс де Пейрак. Но с нашей-то повозкой что случилось?!

Гасконец вновь посмотрел на меня взглядом набедокурившего щенка, так не вязавшимся с его обычно бесшабашно-самодовольной внешностью. Плечи его недоуменно поднялись, и руки разошлись в стороны.

– Когда я вернулся, не было уже ни повозки, ни этого проклятого школяра.

Ответ был ясен. Впрочем, ясен он был и без слов де Батца. Только очень наивный человек или же такой пылко влюбленный, как мой друг, мог предположить, что вещь, оставленная без присмотра вблизи любого из коллежей храма изящных искусств и высокой науки, может оставаться на месте дольше, чем понадобится, чтобы стащить ее. Тем более возок с парой мулов, бочкой и прочим содержимым – всего ливров на тридцать пять. Да еще на перекрестке оживленной улицы Сен-Жак, прямой стрелой тянущейся с одного берега на другой и соединяющей воедино все три части города: собственно Город, колыбель Парижа остров Ситэ и неунывающий Университет, живущий по своим законам, подсудный лишь ректору и королю и готовый в любую минуту вспыхнуть мятежом при одном лишь намеке на ущемление своих прав и привилегий. С пересекающей Сен-Жак улицей Сорбонны тоже все было понятно. Будущие бакалавры и магистры, весь день спешащие по ней в поисках сокровищ истинного знания и пары денье на пропитание, должно быть, изрядно веселились, наблюдая ополоумевшего возницу, преследующего епископскую карету и бросившего ради этого свой экипаж на попечение их собрата школяра. Мудрено ли было ждать иного исхода?

– Так что, мессир? – произнес де Батц, переходя к волновавшей его теме и выводя меня из задумчивости. – Нынче мы штурмуем Сен-Поль?

Я почти с нежностью посмотрел на лейтенанта. Да, такой вопрос мог задать только истинный уроженец Беарна. В нашем распоряжении, считая и нас, было четырнадцать человек. Пусть бравых вояк, но всего четырнадцать. Замок же Сен-Поль, принадлежавший еще королю Карлу V, был, как и его царственный собрат, двадцатичетырехбашенный Лувр, настоящим городом в городе, крепостью, готовой выдерживать долгую осаду небольшой армии. Лишь совсем недавно мы сами благополучно удерживали в своих руках замок, немногим превосходящий этот по своей мощи. Нас были сотни. Противников – десятки тысяч. Теперь же защитников, вероятно, были все те же сотни, зато штурмующих…

– Сен-Поль просто так, с налета, не возьмешь, – задумчиво начал я, внутренне негодуя на себя за пагубную податливость. – Здесь все разведать надо.

– Мой капитан! – Де Батц гордо расправил плечи, воспринимая прозвучавшие слова как долгожданную команду. – С вашего позволения, я уже послал двух парней посмотреть, что там да как.

– Надо бы поосторожней, – проговорил я в пространство.

– О да, мессир! Вы правы. Я велел им не брать с собой шпаги и не ввязываться в стычки со стражей.

– Это ты правильно сделал. – В моем мозгу, помимо воли, очень ясно нарисовалась картинка такого вот разведывательного рейда. Больших забияк, чем Гасконские Пистольеры, в Париже еще надо было хорошенько поискать. А вынужденные в последние дни вести себя тише воды ниже травы, они, поди, уже изнывали от желания пустить в ход кулаки и шпаги.

Мано, похоже, был счастлив. Он вновь был занят любимым делом, и его вновь вел в бой обожаемый король, а впереди маячил приз, ради которого стоило лить кровь, конечно, преимущественно чужую, увенчиваться славой и вообще совершать великие подвиги подобно неистовым Роланду и Баярду. Но вопрос, который я задавал сегодня уже несколько раз, по-прежнему оставался открытым.

Повозки не было, а стало быть, весь наш план скорого прощания с Парижем висел на волоске. С тем же, что, благодаря нынешнему дорожному приключению моего друга, мы вновь намеревались напомнить королеве Екатерине о своем существовании – вопрос, каким образом нам придется спасать свои шкуры, вовсе не был праздным.

– Ладно, Мано. Разведка – это хорошо, это правильно, но что мы будем делать с повозкой?

– Мессир. – Вновь потупился де Батц. – Когда я шел к вам, по дороге мне встретилась милашка Жозефина, ну и я поведал ей о своей беде… – Он на секунду запнулся. – Жози обещала помочь.

– Интересно, каким образом это ей удастся?

Вначале я хотел спросить, можно ли верить крутобедрой мадам, но, вовремя вспомнив, что все это время подруга моего лейтенанта была гостеприимной хозяйкой убежища двух беглецов, головы которых сулили ей безбедное существование на долгие годы, устыдился этого вопроса.

– Сир! – Голос де Батца звучал почти гордо. – Я познакомился с этой почтеннейшей женщиной вскоре после прибытия в Париж. Быть может, вы помните исчезновение любимца герцога де Гиза, виконта де Малеру?

Честно признаться, я не помнил вышеназванного любимца, но сомневаться в словах гасконца у меня не было никаких резонов.

– Так вот, – продолжал мой друг, – Малеру с двумя приятелями напали на меня неподалеку отсюда, на Пре-о-Клер. Я был вынужден обороняться. Тем более что двое моих товарищей были ранены… – Он замялся, очевидно, подыскивая слова.

– И что? – поторопил его я.

– Возможно, лишь Жозефина и я знаем, где похоронены эти наглецы. А ведь она видела меня до того лишь раз, м-м-м, незадолго до нападения. Если уж она берется помочь, я бы не стал сомневаться в ее словах.

Несомненно, Мано говорил правду. Но, должно быть, не всю правду. Впрочем, поединки между горячими головами всех сословий на Пре-о-Клер были не редкостью, и немалое число парижан, канувших в неизвестность, начинали путь туда именно с этого забытого Богом пустыря. Однако сказанное Мано невольно заставило меня по-иному взглянуть на мадам Жози. Эта женщина, несомненно, была подарком судьбы для нашей сумасшедшей компании.

В дверь негромко постучали.

– А, вот и она! – услышав тихий стук, вскинулся де Батц.

С тех пор как мой друг притащил своего раненого командира, Жозефина, то ли из чувства сострадания, то ли из почтения к бравому лейтенанту, уступила нам свою комнату. Когда же Маноэль на радостях от того, что я пришел в себя, неосторожно выдал мой королевский титул, она и вовсе запретила любопытствующим подходить к заветной двери. Для тех же, кому словесные увещевания были недостаточны, радушная хозяйка находила пару увесистых доводов. Левый и правый. Вероятнее всего, за годы, проведенные в армейском обозе, Жози нередко приходилось их применять, а потому чаще всего подобная аргументация не вызывала последующих споров. Я сам был свидетелем сцены, когда одного только «правого довода» хватило, для того чтобы наповал убедить разбушевавшегося бакалавра изящных искусств. Минут десять бедолагу отливали водой.

– Прошу простить меня, капитан! – Дородная фигура хозяйки «Шишки» показалась в дверном проеме, заслоняя его почти весь. Жозефина именовала меня лишь таким вот образом, иногда, впрочем, называя «мсье», но никогда не употребляя ни королевского титула, ни обычного в таких случаях «сир». Быть может, сказывалась «военная привычка», а возможно, что таким образом она пыталась сгладить разделяющую нас сословную дистанцию.

«Рубенсовская красавица», – всплыло у меня в мозгу. Я невольно нахмурил брови. Я точно помнил, что вот такая вот статная румяная женщина с вполне ощутимыми прелестями именуется «рубенсовской красавицей», но, разрази меня гром, не мог вспомнить, кто же такой этот Рубенс! Вообще, память моя выдавала порою фортели абсолютно необъяснимые. Не так давно вечером, размышляя в который раз об убийстве несчастного короля Карла, я вознамерился вызвать перед внутренним взором вид Лувра со стороны его парадного фасада. И память услужливо подкинула мне требуемую картинку… Я был абсолютно уверен, что дворец, возникший в моем воображении, – Лувр, но, Сакр Дье, это был совершенно другой Лувр! А главное, на площади перед ним красовалась огромная пирамида из стекла, что было уж совсем ни на что не похоже.

Одному Богу было известно, что вытворяло мое сознание. На днях, кроме ставшего уже привычным дю Лиса, в мозгах вдруг прорезался еще чей-то голос, сообщивший, что Вагант[14] вызывает Джокера-1 и что к нему ни в коем случае нельзя сейчас соваться, поскольку, во-первых, за его домом следят, а во-вторых, там сейчас полным-полно лишних глаз и ушей. Господь мне защита! Квартал Сорбонны был переполнен вагантами, но ни к одному из них я не намеревался наносить визитов…

И вот сейчас эта самая красавица невесть откуда взявшегося Рубенса!

– Капитан! – складывая в улыбке чуть пухловатые губы, начала милашка Жози. – Прошу простить, что прервала вашу беседу, но там пришел один мой добрый приятель. Он готов помочь Мано отыскать пропажу.

– Что еще за приятель? – В тоне лейтенанта послышалось что-то весьма похожее на ревность.

Лицо хозяйки приняло деланно сердитое выражение:

– Тебе что за дело? Сказано – приятель, значит, приятель! Никшни! Нешто ты мне муж? Да у меня, может, пол-Парижа приятелей! Тебе б радоваться, что я вообще вам помогать решила! Раззява! – Она стояла, уперев руки в боки, готовая обрушить на Мано припасенный на всякий случай град попреков, явное свидетельство тому, что подобные грубые знаки внимания ей весьма приятны.

– Полно, – прервал я двух «голубков», усиленно прикидывающихся ястребами. – Так что там за приятель, Жозефина?

– Капитан, поверьте мне – женщине, немало повидавшей в своей жизни. – Она погладила свою крупную грудь. – Если вам надобно будет отыскать иголку в стогу сена или сухой камень на дне реки, то лучшего мастера, чем благочестивый брат Адриэн, в Париже вам не сыскать! Если вы вдруг пожелаете обратить шайку пьяных ландскнехтов в веру нечестивого Мегмеда, то и здесь вам не найти никого, кто мог бы это сделать вернее, чем он. Ну а ежели у вас есть монеты, с которыми вам не терпится расстаться, то вам следует лишь скоротать с ним вечерок, и все равно, будете ли вы играть в карты или в кости, слушать проповедь или состязаться, кто кого перепьет.

Мы с Мано переглянулись.

– Так что же ты заставляешь ждать столь достойного человека? – Де Батц удовлетворенно провел пальцами по стрелке своих усов. – Немедленно зови его сюда. Да будь добра, принеси из своего погребка вино, вроде того, каким ты потчевала меня в день нашего знакомства. Не беседовать же с благочестивым братом на сухую глотку? Это же просто непристойно!

– Вот это истинная правда! – Жозефина расплылась в улыбке и, заманчиво покачивая бедрами, поспешила отправиться выполнять заказ.

Из-за полуоткрытой двери до нас доносились слова залихватской песни, выпеваемой внизу чьим-то хорошо поставленным голосом:

Дурак вилан пропьет свою рубаху,

Ему рога пройти мешают в дверь.

Когда женился, право, дал он маху —

Со школяром жена его теперь.

Ну а школяр – он набожный и кроткий,

За что и наградил его Иисус —

Ему верны парижские красотки,

И мне, ей-богу, нравится их вкус!

На какой-то миг песня смолкла. Вероятно, спустившаяся вниз по лестнице в зал Жози передала певцу наше приглашение, поскольку следующий куплет уже подхватил иной голос:

Ломбардец-жмот набьет сундук монетой,

Ему душа и тело – все товар.

Без покаянья сдохнет он за это —

Ни ливра не вернет ему школяр!

Ну а школяр – не вор и не мошенник,

Его избрал Господь для дел благих…

Ему нальют в таверне и без денег,

Да и накормят, Боже, помоги.

Сопровождаемый этим радостным возгласом, в нашу каморку вошел невысокий, еще довольно молодой человек в черном одеянии бенедиктинца, с низко опущенным капюшоном на голове и длинными янтарными четками, в молитвенно сложенных руках.

– Мир вам, дети мои, – благочестиво поводя отменно хитрыми темными глазами, торжественно изрек служитель Всевышнего тем самым голосом, который пару минут назад поминал недобрым словом злополучную судьбу выпивохи-виллана. – Мадам Жозефина, – продолжил он, проверив, хорошо ли закрыта дверь, – оповестила меня о том горестном событии, которое послужило причиною многих печалей для вас, – он кивнул на де Батца, – дети мои.

– Святой отец. – Мано подвинул бенедиктинцу тяжелый, грубо сколоченный табурет на трех лапах-ножках. – Прошу вас, присаживайтесь. Жозефина рекомендовала вас как весьма почтенного человека, умеющего хранить чужие тайны. Надеюсь, это так?

– О да! Я храню их даже от тех, кому они принадлежат. Ибо недаром сказано в Писании: «В многознании много печалей. Умножающий знания – умножает скорбь». Что сие, как не высшая мудрость, дарованая нам Господом? Вот, положим, вы, дети мои. Мадам назвала вас возчиками. Пожалуйста, зовитесь, как вам нравится. Но скорее архиепископ Парижский – странствующий рыцарь, чем вы – подопечные Святого Фиакра. Даже и не заметь я пистолей, столь небрежно прикрытых брошенным на ложе плащом, я бы, вне всякого сомнения, полагал, что езда поверх лошади вам куда более знакома, чем унылое следование за ее хвостом. Но, благослови вас Господь, повторю еще раз и еще сколько потребуется, раз вы желаете именоваться возчиками – отчего же нет! Это ваша тайна. И сам Карл Великий в прежние времена именовался «бедным пастырем овечьего стада», когда на то имелась причина.

Я невольно кинул взгляд на свою лежанку, где под плащом действительно на всякий случай была приготовлена пара пистолей. Брат Адриэн перехватил мой взгляд и едва заметно усмехнулся:

– Господин возчик! Конечно, если бы вы пришли ко мне в исповедальню с этакими кнутами, я бы выгнал вас взашей из дома Божьего. Конечно, если бы смог. Здесь же вы вольны раскладывать орудия своего труда там, где вам вздумается. Итак, как говаривал честнейший адвокат Пьер Патлен,[15] «вернемся к нашим баранам». Добрейшая госпожа Жози уже сказала вам, что я состою каноником в церкви Святого Бенедикта, что между улицей Сорбонны и Пла д’Этэн? Признаться, нынче днем я и сам был свидетелем того странного случая, произошедшего на этом перекрестке, жертвой которого вы, – он кивнул на де Батца, – стали. Давненько не встречал такой прыти у бедного возницы! А ваш бег! Вы вполне могли бы зарабатывать себе на жизнь, став королевским скороходом.

Неспешная, доброжелательная речь каноника лилась умиротворяюще, елейно, когда бы не слышалась в ней то и дело скрытая издевательская нотка. Де Батц сидел, пунцовея на глазах, уже и сам не радуясь, что затеял поиски.

– Но полноте. Я не считаю себя вправе спрашивать вас, чего ради бедному возчику вздумалось преследовать карету монсеньора епископа. Быть может, вы всегда мчитесь за епископскими каретами сломя голову. Сейчас вы просите меня об одолжении – я правильно вас понимаю? – перебил он сам себя, внимательно вглядываясь в своих визави.

Я молча кивнул.

– Так могу ли я, – торжественно продолжил брат Адриэн, – слуга Господний, отказывать в такой ничтожной милости возлюбленным чадам его, когда и сам он ежечасно дарует радость обретения искомого даже самым ничтожным из человецей?! Многие прихожане нашей церкви – добрые граждане, живущие поблизости. Не сомневайтесь, господа, – я отыщу вашу пропажу.

Дверь вновь отворилась. Жозефина, с парой бутылей и копченой грудинкой на подносе, присоединилась к пастве благочестивого бенедиктинца.

– О! «Премье крю ле Элено»! – радостно воскликнул слуга Господний, едва бросив косой взгляд на бутыли. – Прекрасное бургундское! Весьма рекомендую! Увы, сейчас я вынужден удалиться, ибо дела мои не терпят отлагательств, но, полагаю, завтра утром мы с вами вместе, в один голос, возблагодарим Господа за безмерную милость Его к чадам своим и воздадим лепту… – он чуть запнулся, – Матери нашей, Церкви, за ее посильную помощь. – Брат Адриэн смиренно склонил голову, блеснув из-под капюшона краешком аккуратно очерченной тонзуры. – До скорого свидания, почтеннейшие господа возчики. Да прибудет с вами Иисус!

Он направился к выходу, и из залы до нас снова донеслись слова озорной школярской песни:

Сеньор надутый город держит в страхе,

На короля косой бросает взор.

Ему отрубят голову на плахе,

Тогда школяр запишет: «Умер вор».

Ну а школяр, он не велик, не знатен —

Всевышний пожелал ему добра.

Кто будет крив в веках, кто будет статен,

Лишь он решает росчерком пера.

За короля, за Папу, за Сорбонну,

Что не подвластна светскому суду,

Мы сдвинем чаши пенные со звоном,

А кто не с нами – пусть горит в аду!

Шаги нашего гостя стихли, заглушенные радостными воплями школяров, возносящих свой вечно молодой гимн вольностям славного студенческого племени. Жозефина затворила ногою дверь и, поставив на стол принесенные яства, вопросительно уставилась на своих загостившихся клиентов:

– Ну что, договорились?

– Из того потока благочестивой галиматьи, которую сей добрый брат на нас обрушил, я понял, что скорее да, чем нет, – поморщился я. – Честно говоря, не люблю святош.

– Вам бы не следовало касаться благочестия, мсье, – внезапно хмурясь, надменно заявила хозяйка «Шишки». – Какая ни есть, но я все же добрая католичка, а брат Адриэн, хоть и плут, каких свет не видывал, но все же Божий человек!

Слушая эту пылкую тираду в защиту смиренного бенедиктинца, я едва сдерживал невольную улыбку, поражаясь кавардаку, царящему в голове милой Жози. Но более чем благочестие всех каноников Парижа вместе взятых, меня интересовало совсем другое. Невзирая на дурацкую потерю памяти, я все еще оставался главой партии гугенотов. Во всяком случае, так говорил об этом Маноэль. И вдруг помощь монаха…

Однако не успел я и рта раскрыть, чтобы изложить свои опасения, как Мано, дотоле напряженно молчавший под звуки колких замечаний брата Адриэна, пробурчал недовольно:

– Похоже, он нас узнал. Как бы не донес. Я их пиявочью душу знаю. – Он угрюмо посмотрел на закрытую дверь за спиной своей подруги. – Может, того… догнать?

Я живо себе представил, чем бы могла закончиться для священника такая негаданная встреча. Мано был скор на расправу.

– Упаси тебя бог, – замахала на него руками Жозефина. – Что ты такое удумал! Скорее львы у Дворца правосудия затянут псалмы Давида, чем он предаст того, кому обещал помочь. Но если ты его хоть пальцем тронешь – оловянный денье будет стоить дороже, чем твоя жизнь. А заодно с тобой и его. – Она ткнула в меня пальцем. – Да и моя тоже. Здесь, в Париже, всякий душегуб знает, что лишь брат Адриэн способен убедить палача не усердствовать на пытке. Лишь он может написать прошение в суд, чтобы вымолить у этих ржавых крючков помилование. Да мало ли чего! Если ты против него что недоброе удумал – забудь. На вон лучше выпей! – Мадам одним ловким движением откупорила бутыль и опрокинула ее в серебряный кубок, должно быть, военная добыча, прихваченная ею во время давних походов. – Вино действительно отменное!

В темную от времени чашу с бульканьем устремилась гранатово-алая струя благородного напитка, привезенного в столицу бургундскими виноделами.

– Да, вот еще что. – Хозяйка наполнила второй кубок и поставила полупустой сосуд на столешницу. – Мано, там внизу два твоих истукана приперлись. Выйди узнай, чего им нужно.

Де Батц ликующе поглядел на меня, явно забывая и о язвительном монахе, и о похищенной повозке, и вообще о чем бы то ни было, кроме очаровательной узницы замка Сен-Поль.

– Мой капитан, я жду приказа!


Глава 4 | Чего стоит Париж? | Глава 6