* * *

— Олег, что со мной тогда произошло ?

— Я же говорил — не знаю. Мы до сих пор не разобрались с этим посохом. Ты молодец, всё сделал правильно, если бы не ты, мы бы все сейчас сидели в такой гадости, что и дерьмо сахаром покажется. Но ты же сам прекрасно знаешь — не бывает войны без потерь. Честное слово, тебе еще повезло, всё могло быть намного хуже, тяжелее — да ты и сам видел.

— Значит, меня уже списали? Безвозвратные, так сказать, потери, упаковать и забыть?

— Не кипятись, сам же понимаешь, что это не так. Считай себя тяжелораненым на излечении. Ты бы сразу из госпиталя в рейд не попросился бы, правда? Почему? Своих бы подвел, тебя бы тащить пришлось. Так что потом видно будет, а пока к боевым делам мы тебя допустить не можем. Хочешь, найдем что-нибудь еще, работы у нас всем хватает.

— А какой с меня толк сейчас?! Ты же знаешь, я сейчас ничего не чувствую!

— И не слышишь, и не видишь? Так, что ли?

— Я не об этом, не притворяйся. Я не вижу ничего, как Древний! А зачем вам воин, который может только на спуск давить?! Я же с самого начала вам нужен был как боец, вы и внимание обратили только потому, что война идет!

Олег молчал, тяжело глядя из-под седеющих бровей. На скулах перекатывались желваки. Потом выдавил сквозь зубы:

— Н-ну, хорошо… Если ты всё еще ничего не понял, то я тебе это в башку вбивать не намерен. Найдутся дела и поважнее. Ты, кажется, сам дал согласие, никто не заставлял? Так или нет?

— Ну, допустим, так.

— Не «допустим». Если бы ты отказался — шел бы на все четыре стороны. Помнится, кто-то говорил, что навоевался и отвоевался? Было такое?

— Было, не спорю.

— Вот и хорошо, что не споришь. Я с тобой тогда тоже не спорил. Не хочешь воевать — пожалуйста. Хочешь остаться просто человеком — оставайся. Клятв не даешь — твое дело, хотя и дурак ты со своей свободой, сам теперь и страдаешь. У нас тут не масонская ложа, никого с завязанными глазами не тянем и зарезать не грозимся. Когда в Братство вступать отказался, ты мне как это объяснил, напомнить?

— Не надо, склерозом не страдаю. Я и сейчас то же самое сказал бы.

— Да, ты не склерозом… Тебя предупреждали, что Братство не только забирает часть тебя, но и готово отдать эту часть, и поделиться своим, если потребуется? Ну и кто тебе теперь виноват? Я и так нарушил все правила, когда разрешил тебе работать самостоятельно. Думал, посмотришь, поймешь, что к чему, сам подойдешь… Да, не успел. Ну и что? Ты всё равно остался Древним по крови, понимаешь ты это, дурак?! Если уж ты пришел ко мне сюда во второй раз, если ты и сейчас нашел этот дом — значит, ты наш. Да, пострадал. Да, сейчас ты ранен. А ты что, в своих горах раненых бросал — потому что они не просто воевать не могут, а еще и другим мешают?! Бросал своих?! Или добивал?!

Александр попытался сглотнуть перегородивший горло комок. Точно, дурак. Салага. Пуп всея земли, весь такой гордый и самостоятельный. Олег прав. А тот продолжал уже спокойнее:

— Николай Иваныч говорил, из тебя можно было бы не только воина вырастить. Задатки были, только время им не пришло вызреть. Еще и поэтому возле себя и оставил, посмотреть хотел. С твоей головой, да с тем, что в тебя разведка вложила… Поднабрался бы опыта, мог бы потом ведуном стать. Вот только одной учебы и даже хорошего чутья тут мало, сердце нужно миру открыть, почувствовать себя частью всего… Я когда-то попробовал, не получилось. А у тебя могло бы, да только ты всегда хотел отдельно от всех быть. Мало тебе — жить, как многие, как целый народ, стать одним из простых Древних. Даже одним из воинов Древних. Не хочешь ты быть «одним из». Что ж… Свободная душа — это святое. Но тогда сам и решай, как дальше жить будешь.

— Вы меня… изгоняете?

— Изгоняем мы за преступления или тех, кто нам ничего, кроме вреда, принести не может. Тебя никто не гонит, кроме тебя самого. Законов наших ты принимать не хочешь, себя одним из нас не считаешь — так кто же ты? Вот когда поймешь — приходи. А зря ноги не бей, дом не ищи. Вернется чутье или нет, а пока сам себя Древним не почувствуешь, пока снова одним из нас не станешь — не найдешь. В тебе Кровь, ты наш, вместе с нами сражался, но если ты и после этого сомневаешься — я не имею права поддерживать тебя. Многие из нашего Круга увидели в тебе будущего отступника, когда ты не вошел в Братство. Мы ценим свободу каждого, но ценим и свою, за нее слишком дорого заплачено.

Глава одного из Кругов Древнего Народа, правитель, главнокомандующий и прочая, почти что князь, подошел к Александру и положил руку на плечо.

— Прости, Саша… и постарайся понять. У нас свои законы. Каждый, в ком есть наша Кровь, — один из нас, и ты тоже. Но от Народа осталось слишком мало — мы говорим на разных языках, живем в разных странах, молимся разным богам. Большие народы могут позволить отдельным людям быть не такими, как все. Всё, что у нас осталось, что нас объединяет, — наши обычаи, наш образ жизни, мышление. Каждый из нас — личность, каждый видит мир по-своему—иначе мы и не можем. Но мы должны — понимаешь, просто должны! — отсеивать тех, кто не может быть одним из нас. Иначе мы будем принимать всех. В Европе и кое-где в России почти половина населения несет хоть каплю Древней Крови, треть проявляет какие-нибудь способности… Да ты и сам успел увидеть, наверное. Однажды мы почти растворились в этом океане. Пермяк и прочие предлагают перевернуть мир, чтобы заставить всех людей видеть и чувствовать то же, что и мы. Да, тогда Древний Народ не потеряет свои знания. Мы потеряем свою культуру, свои обычаи, историю — в лучшем случае. В худшем, просто вымрем вместе со всеми.

— Я знаю, Олег. Ты мне уже говорил. Я знаю, за что воевал, слышал о планах возвращения в мир древней магии. Но теперь я остался просто человеком. Вхожу в ту самую половину, но не в треть. Так что ты прав, я буду только мешать, путаться под ногами.

— Разве я об этом говорил? Мы своих не бросаем, помни это. Думаю, ты однажды сможешь снова стать одним из нас, пусть даже без способностей. Впрочем, о них ты тоже не забывай. Просто теперь это только твой бой. Если я решу за тебя — это будешь уже не ты. Если не получится — лучше будь собой — человеком, чем тенью себя — Древнего. Иди. И если получится — возвращайся.