ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ. СПАСИТЕЛЬ

Настоятель монастыря св. Лазаря долго и внимательно рассматривал поданный ему пергамент. Он был третьим настоятелем здесь за то время пока в лепрозории содержался прокаженный король Иерусалимский. Он был убежден, что этот человек сумасшедший, но при этом прекрасно знал, что малейшая безалаберность, ничтожнейшее упущение в деле присмотра за ним может стоить ему не только места, но и жизни. И вот его будят ночью и перед ним предстает человек исключительно похожий на того негодяя, притворившегося прокаженным и пробравшегося во внутреннюю тюрьму к сумасшедшему Бодуэну. Отец Циркуни прекрасно помнил, что случилось с его предшественником из-за этого типа с пятнистой рожей! И вот теперь перед ним лежит послание графа де Торрожа, не больше ни меньше, с требованием передать пятнистому прокаженного короля. Сомнений в достоверности документа быть не могло. Но, с другой стороны, отец Циркуни не мог сбросить со счетов упорные слухи, циркулирующие уже несколько дней по монастырю, что граф де Торрож мертв. Что делать? Не подчиниться письму было нельзя, трудно было даже вообразить, что с ним сделают господа рыцари Храма. Но ощущение подвоха, какой-то несообразности не оставляло хитрого, хоть и заспанного итальянца.

Может быть, попытаться оттянуть исполнение? Если невозможно совсем отказаться.

— Прошу меня извинить, шевалье, но я всего лишь настоятель монастыря, тюремная часть лепрозория не в моем ведении.

— Не надо лгать, некогда я провел здесь определенное время и успел разобраться, кто чем управляет.

Итальянец пристыжено улыбнулся и вытер ладонью потную лысину. Ночь была еще душнее Иерусалимской.

— Все-таки, я считаю своим долгом снестись с великим магистром нашего ордена.

— Вы не можете не знать, что он находится Вифлееме и стало быть просто пытаетесь оттянуть время. Я позабочусь, чтобы об этом было доложено верховном капитуле.

— Святая Мария! — всплеснул руками настоятель, — поймите же и вы меня! Это самый опасный из государственных преступников, и я не могу так просто…

— Это король! — проревел де Труа и поднес к лицу настоятеля сжатый кулак, на одном из пальцев которого отчетливо рисовался восьмиугольный перстень.

Настоятель потерял дар речи. Как орденский чин, он слышал о таком знаке отличия, но видел его впервые, знал только, что даже у великого магистра ордена св. Лазаря такого нет. Теперь он понял, что выполнять распоряжения этого пятнистого типа придется. Но выяснилось, что его готовность уже ни к чему. С улицы донесся крик, вернее крики. В этот час издавать их могли только охранники, но дело в том, что…

— Кто это? — прошипел де Труа. Он уже все понял, судя по направлению откуда эти крики доносились, драка шла у ворот монастырской тюрьмы. Не говоря ни слова, шевалье выскочил наружу, его люди, как и было велено не спешивались и ждали у крыльца. Мысленно похвалив себя за эту предусмотрительность, — сейчас бы разбрелись поить и кормить лошадей — де Труа прыгнул в седло и, выхватив из ножен кривую сарацинскую саблю, крикнул, чтобы все скакали за ним. Вздымая клубящуюся в лунных лучах пыль, всадники поскакали за своим начальником.

Ворота тюрьмы были уже выломаны. Один охранник лежал навзничь на земле, схватившись обеими руками за копье, торчащее из груди, другой верещал от боли, как затравленный заяц, где-то в тени стены.

Нападавшие немного успели за те секунды, что прошли после их победы. Когда де Труа влетел со своими людьми на распаленных лошадях внутрь ограды, Гуле и набранные им убийцы-профессионалы пешим бегом направлялись к бараку прокаженных. Их тоже было десятка полтора-два. Нападения сзади они не ожидали. Мало что могло смутить этих людей, но неожиданное появление новых врагов, смутило. Однако, Гуле оказался опытным человеком, он отдал несколько команд звучным уверенным голосом, большая часть его людей развернулась и встала в линию, лицом к всадникам, выскочившим из темноты, и тут же ударила из самострелов, а пятеро побежали дальше к бараку.

Когда де Труа падал со своего раненого жеребца, он увидел, как они лупят ногами в приземистую дверь.

Через мгновение шевалье де Труа был опять в полной готовности и быстро разобрался в обстановке. В темноте и спешке люди Гуле ранили немногих, у них не было времени заново зарядить арбалеты. Громоздкие машины полетели в пыль. Блеснули выхватываемые мечи и кинжалы. Но фехтовальная дуэль не могла продолжаться долго. Дверь барака уже трещала, изнутри доносился многоголосый, испуганный вой. Разлагающиеся люди поняли, что приближается что-то жуткое.

Де Труа быстро отсек большой палец руки одному из своих противников, тот отскочил, зажимая рану и шипя от боли. Легкая сабля в таком сражении была удобнее тяжелого меча.

Но вот уже те пятеро проломили дверь и сейчас они начнут крушить в куски несчастное, беззащитное мясо там внутри. Де Труа бросился под ноги второму противостоящему рубаке, тот рухнул, де Труа не стал его добивать и бросился к бараку. Влетел в вонючую тьму прокаженного убежища сразу вслед за посланцами богоугодного ордена. Их, кажется, было трое. Трое. Но у него было преимущество, он знал внутреннее устройство этого здания, а они нет.

Вой и вонь.

И еще звон металла о камень. Эти трое как будто торили дорогу сквозь заросли, вырубая все подряд. Кто-то извивался в темноте, визжал, ошметки гнилых тряпок, гнилой соломы и гнилой плоти, как бы повисли в тяжелом, пропитанном миазмами разложения, воздухе. Люди Гуле не пропускали никого, правильно рассчитав, что таким образом прикончат и единственного нужного.

Первого из рубак де Труа догнал во втором правом отсеке, он умер к сожалению, не беззвучно, что-то крикнул на незнакомом языке и шевалье лишился преимущества внезапности. Остальные насторожились. Замешательство их было коротким. Они разделили свои обязанности. Один продолжил мясорубочное дело, второй вышел в проход и, что-то истошно вопя, начал размахивать мечом, время от времени, задевая камня перегородок.

Таких схваток де Труа вести не приходилось, даже при исполнении самых тяжелых заданий своего Старца. В таких условиях мало что значило умение владеть, оружием, все решал случай. Но не было времени, чтобы его дождаться. Напарник крикуна добрался уже до середины барака, вой доносящийся оттуда становился все гуще. Но самое страшное, что нельзя было рисковать. Он сам, шевалье де Труа, был сейчас только чуть менее ценен, чем сам король Иерусалимский.

Решение пришло неожиданно. Де Труа присел и кинул кусок только что отрубленной плоти, прицелившись в то место, где должна была находиться голова пришедшего людоеда, швырнул. Попал. Крик на мгновение оборвался. Этого мгновения было достаточно, прежде чем человек Гуле снова поднял меч, шевалье уже убил его. Тот упал на колени, присовокупил свой предсмертный крик к царящему в лепрозории вою.

— Эй ты, — позвал де Труа ничего не видя, — обернись, ты теперь один. Я тебя сейчас убью.

Эти слова произвели неожиданно сильное действие. Оставшиеся в живых прокаженные перестали кричать. Слышно лишь было, как скулят раненые в углах. И еще тяжелое дыхание специалиста по рубке человечины. Шевалье понял, что тот не испугался. Что он надвигается. По звуку шагов и размеру дыхания спаситель прокаженного короля понял, что надвигается на него настоящий гигант. Он начал медленно отступать, чутьем определяя, расстояние между собой и почти невидимым противником. Еще шаг, еще. Оба понимали опасность резких движений и хотели действовать наверняка.

Де Труа оскальзывался на каких-то кусках то ли плоти, то ли грязи. С трудом удерживал равновесие. Острие меча, обмакнутое в человеческую кровь, наподобие жала нащупывало путь в темноте. Сабля спасителя, также выставленная вперед, несколько раз задела это надвигающееся, почти разумное острие. По этим соприкосновениям де Труа смог составить себе представление о силе противника и понял, что положение его плохо.

Вдруг за спиною грохнула упавшая створка двери. На улице было довольно светло, полыхало уже здание соседнего барака, сражение еще не кончилось. В тот момент, когда внутрь лепрозория хлынул поток бледного, порывистого света, в дверном проеме показалась фигура Гуле с арбалетом в руках. Он различил в глубине белый плащ тамплиера и, злорадно загоготав, нажал на спуск. Шевалье де Труа поворачиваясь на звук падающей двери, поскользнулся, нога съехала в точную канаву, прорытую в полу и он упал на одно колено. Пятифунтовая стрела, просвистев над белым плечом попала прямо в живот все еще невидимому противнику.

Гуле, даже не успев посетовать на столь неудачный выстрел, был тут же зарублен и по крикам, доносившимся снаружи, шевалье сделал вывод, что, если король еще жив, то задание можно считать выполненным.