Глава 8

Двадцать девятого декабря «подданным враждебных стран» в западных штатах было предложено добровольно сдать «контрабанду», которая включала коротковолновые радиоприемники, фотоаппараты всех видов и размеров, бинокли и оружие.

Единственное замешательство вызвал термин «подданные враждебных стран», который должен был относиться только к гражданам Японии, но через несколько часов стало ясно: он применим к каждому японцу, кем бы он ни был — гражданином страны или иностранцем.

— Этого не может быть! — восклицала Рэйко, когда Такео объяснял ей, в чем дело. — Мы же американцы, мы не враги! — Она была ошеломлена.

— К сожалению, уже нет, — мрачно возразил Такео. До сих пор иностранное подданство не беспокоило его, не мешая даже преподавать в Стэнфорде.

Но внезапно все изменилось, и, подобно Хироко, Так стал чужаком, да еще врагом. Более того, к этой же категории отнесли его жену и детей, которые родились в Калифорнии.

Танака собрали все фотоаппараты и бинокль, который брали с собой на озеро Тахо. Все вещи они отнесли в местный полицейский участок — там уже ждали очереди несколько соседей, а у полицейского, который принимал вещи, был смущенный вид.

Для Такео и его семьи этот случай был первым соприкосновением с реальностью. Хироко забеспокоилась, что, оставшись с родственниками, она навлечет на них неприятности.

Втайне она решила оставаться в колледже как можно дольше. Возможно, для Танака будет даже опасно иметь в доме «врага», а для Питера — еще опаснее любить ее.

Но несмотря на растущий страх репрессий и панику, вызванную атаками с воздуха и моря, Питер спросил у Така, нельзя ли ему провести с Хироко канун Нового года. Это было их первое официальное свидание, и Питер выглядел весьма официально и заметно нервничал.

— Значит, это у тебя серьезно? — наконец озабоченно спросил Так. Он понял, что больше не стоит откладывать этот вопрос. Питер уже давно признался ему в своих чувствах, но никогда не упоминал, как относится к нему Хироко.

И теперь такой момент наступил.

— Да, очень серьезно. Так, — почти с гордостью и без малейшего смущения отозвался Питер. — Я пытался сдержаться… но не смог. Каждый раз после встречи я целыми днями вспоминал ее… Она словно преследует меня. Я еще не встречал женщину, похожую на Хироко. — Его глаза говорили правду. Такео переполняло беспокойство за них обоих — Питер и Хироко выбрали для любви самое неподходящее время.

— Она милая девушка, но оба вы вступаете на опасную почву, — предупредил Так. После трагедии в Перл-Харборе прошло всего три недели, ненависть к японцам росла. Такео уже слышал о расследованиях, начатых ФБР, и о допросах, которым подвергали людей. Он не хотел, чтобы что-нибудь подобное постигло Питера. — Вам не следует забывать об осторожности. — Судя по тому, что он видел, влюбленных было бесполезно останавливать.

— Знаю. Но мы не пойдем в ресторан или на танцы в Фэрмонте. Один из ассистентов кафедры психологии устраивает вечеринку на Новый год; он пригласил меня и других ассистентов нашей кафедры. Соберется довольно приличное и тихое общество.

Слушая его, Такео кивнул. В некотором смысле признание Питера обрадовало — прежде Такео серьезно сомневался в искренности его Чувств, но теперь ему это все не нравилось. Он считал, что со стороны Хироко неразумно связываться с американцем, к тому же он помнил об ответственности перед отцом Хироко. Но почему-то Такео не мог больше возражать — слишком многое изменилось, много страданий выпало на их долю. Даже если эта связь теперь более опасна, чем в мирное время, Хироко и Питер имеют право на надежду. Такео чувствовал, как тревожится Питер за Хироко. Какое право он имел разлучать их?

Тем не менее он должен предупредить пару об опасности:

Такео боялся не только за Хироко, но за жену и детей.

— Ради самих себя, будьте осторожны, — заклинал Такео, глядя на Питера в упор. — Если вы что-нибудь заподозрите, немедленно возвращайтесь домой. Не стоит попадать в затруднительное положение. — Только Богу известно, на что способны люди, одержимые ужасом и приливом патриотических чувств.

— Я буду осторожен, — заверил его Питер-с печальным видом. — Так, политика здесь ни при чем — нам нет до нее дела. Я американец, я люблю свою родину. За нее я готов умереть. Но дело не в сочувствии, дело только в ней… и во мне. Я люблю ее. Я сумею ее защитить.

— Знаю, — скорбно отозвался Такео. Два народа вели войну, и ей предстояло отразиться на всем мире, а не только на двух влюбленных. — Вскоре положение может стать еще хуже.

— Надеюсь, этого не произойдет, надеюсь хотя бы ради Хироко. Ей будет очень трудно вынести такое. Она любит свою семью, свою страну, но здесь ей тоже нравится, и она предана вам. Ей сейчас очень трудно. — К счастью, несмотря на усилия отца и дяди, у Хироко не пробудился интерес к политике и международные события она не воспринимала, как имеющие отношение к ней. Подобно большинству своих ровесниц, гораздо больше она тревожилась за своих близких и любимых, а последствия решений правительства воспринимала смутно. Ее взгляды были ограниченны, впрочем, как и взгляды большинства людей. — Так ты позволишь мне повести ее в гости?

Такео кивнул, задумчиво глядя на Питера, и вновь повторил:

— Только будь осторожен.

На Новый год мало кому хотелось забивать голову политикой. Хироко одолжила у Рэйко черное платье из тафты, которое давно стало ей мало, и набросила поверх него бархатный жакет Салли, дополнив наряд ниткой жемчуга. Она выглядела восхитительно, поражая своим утонченным лицом, огромными глазами и длинными блестящими волосами до пояса. Салли убедила Хироко научиться ходить в туфлях на высоком каблуке — Хироко уверяла, что это гораздо труднее, чем носить гэта.

Заехав за Хироко, Питер оглядел ее и широко раскрыл глаза. На этот раз Хироко не стала кланяться — просто стояла в дверях и казалась невыразимо прелестной и робкой.

Она словно вдруг повзрослела, и все, прежде скрытое от взгляда Питера, теперь стало явным.

— Выглядишь изумительно, — заявил Питер, и был полностью убежден в своей правоте. Он никогда еще не видел такой красивой девушки и на этот раз смутился сам. Такео налил им обоим по крошечной рюмке сакэ.

— Больше не пейте ни в коем случае, — предостерег он, присоединяясь вместе с Рэйко к паре. Это напомнило Хироко, как они отмечали семейные праздники в Киото, с отцом и матерью, и ее опять захватила тоска по дому. Она не получала вестей с родины с тех пор, как консул передал Такео телеграмму от отца Хироко. — Кампай! — провозгласил Такео традиционный тост, и Рэйко улыбнулась влюбленным — они выглядели такими юными, так надеялись на счастье. Рэйко вспомнила первые дни знакомства с Такео, когда она была одной из его студенток и влюбилась без памяти. Она не могла удержаться, чтобы не наблюдать исподтишка за парой. Щеки Хироко раскраснелись от сакэ.

— Куда вы сегодня собираетесь? — словно невзначай осведомился Такео.

— Мой приятель живет через пару кварталов от кампуса.

Мы поужинаем у него и немного потанцуем. — Питер улыбнулся Хироко. Он до сих пор не мог привыкнуть к мысли о первом свидании с юной девушкой. Хироко была гораздо менее искушенной, чем большинство прежних подруг Питера, но во многих отношениях оказывалась мудрее их. — А чем намерены заняться вы? — спросил Питер. Рэйко была одета в ярко-красное шелковое платье, которое Так подарил ей на Рождество, и выглядела очень хорошенькой.

— Пойдем на ужин к друзьям, — объяснила Рэйко. Салли отправилась к подруге, Кен — к Пегги, а Тами сидела дома с няней. Уходя, Питер пообещал, что они не станут Задерживаться в гостях, но Так не особенно поверил ему.

Выходя из дома, Хироко улыбалась, и Питер не мог не восхищаться ею. Хироко выглядела обворожительно, и он знал, что она произведет впечатление на всех его друзей. Оба были возбуждены, как и полагалось на первом официальном свидании.

— Какая ты взрослая, — поддразнил ее Питер, и Хироко рассмеялась вновь, садясь в машину. На улице похолодало.

— Спасибо, Питер, — отозвалась она, опустив частицу «сан» после имени. Она внимательно прислушивалась ко всем предостережениям родственников — никаких кимоно, поклонов, японских слов при посторонних. Хироко предпринимала все усилия, чтобы не отличаться от американцев. Питер считал, что это необходимо для ее благополучия и безопасности.

Это было первое свидание в жизни Хироко, и она трепетала от возбуждения, сидя в машине, направляющейся к кампусу. Дом, к которому они подъехали, был невелик, оттуда доносилась музыка и шум. Гостиную переполняли старшие студенты и молодые преподаватели. Никто не заметил прибытия новых гостей, хотя, когда Хироко сняла пальто и вошла в гостиную, Питер заметил несколько удивленных взглядов, за которыми не последовало никаких замечаний. Среди гостей оказалась молодая пара японцев-нисей.

Питер смутно припоминал, что девушка изучает биологию, а юноша работает на кафедре иностранных языков. Однако Питеру так и не удалось познакомить Хироко с этой парой.

Вечеринка отличалась изобилием еды, красного и белого вина и дешевого шампанского; некоторые из гостей прихватили с собой джин, скотч и водку. Кое-кто был уже навеселе, но большинство смеялись, болтали или танцевали в одной из спален, откуда для этой цели вынесли мебель и увешали ее воздушными шарами и гирляндами. Издалека доносилось воркование Фрэнка Синатры.

Питер представил свою спутницу всем знакомым и положил на ее тарелку ростбиф и немного индейки. Перекусив, они отставили тарелки и отправились танцевать под записи оркестра Томми Дорси. Танцуя, Питер крепко прижимал к себе Хироко. Близилась полночь. Питер чувствовал тепло ее тела, в его руках Хироко казалась такой хрупкой, что он боялся причинить ей боль. Он не мог выразить словами чувства, которые испытывал, — ему казалось, что они остались одни на всем свете, что их никто не видит.

Такого счастливого Нового года ему еще не доводилось встречать. Питер танцевал с Хироко, обнимал ее, и когда кто-то крикнул, что наступила полночь, осторожно поцеловал ее. Хироко смутилась, но вскоре заметила, что и остальные гости целуются, а Питер прошептал о том, что это давний обычай.

Хироко серьезно кивнула, Питер еще раз поцеловал ее, и они медленно закружились по комнате, вступая в 1942 год в Мечтах о надежде и свободе.

— Я люблю тебя, Хироко-сан, — прошептал он так, чтобы услышала только она. Подняв на него широко распахнутые глаза, Хироко кивнула — она не осмелилась ответить ему словами, когда вокруг было много людей.

Они еще танцевали, слившись в объятиях, когда завыла сирена, возвещая о воздушной тревоге, и послышался общий недовольный стон. Никому не хотелось портить вечер, гости были не прочь пренебречь сигналом, но хозяин настоял, что необходимо спуститься в подвал. Кто-то погасил свет, и гости заспешили вниз по лестнице с бутылками шампанского и вина. Питер заметил, что многие уже совсем пьяны. В подвале они едва сумели разместиться — он был рассчитан на небольшую семью, а сейчас в него набилось не меньше пятидесяти человек. Молодая пара нисей уже исчезла, как и еще несколько знакомых Питера, но гости веселились до тех пор, пока в подвале не стало душно и тесно, а девушки не начали жаловаться, что от пыли им нечем дышать. Сирена не смолкала, и люди понимали, что придется сидеть в подвале до отбоя воздушной тревоги, несмотря на затемнение на окнах верхних комнат. Танака тоже устроили затемнение — так сделали во всех домах сразу же после Перл-Харбора.

— Черт, неужели они не могли хотя бы в Новый год оставить нас в покое? Чертовы япошки! — проворчал кто-то в дальнем углу. В подвале было полутемно, он освещался только фонариками. В углу целовалась пара, но Питер просто стоял, обняв Хироко за плечи, — подвал выглядел совсем не романтично. Питеру и Хироко хотелось поскорее выбраться отсюда и уехать домой, как и всем остальным. Они торчали в подвале уже полчаса, и конца ожиданию не предвиделось.

Сирены продолжали выть еще час. Наконец в половине второго все поднялись наверх, обсыпанные пылью и усталые.

Праздничное настроение испарилось. Увидев Хироко, один из мужчин шагнул к ней.

— Это проклятые япошки вроде тебя устроили нам такой праздник, — злобно выпалил он. — Благодаря тебе через месяц меня заберут в армию. Кстати, спасибо за Перл-Харбор. — Мужчина выглядел так, словно был готов наброситься на Хироко, и Питер быстро встал между ними.

— Хватит, Мэдисон.

Мужчина был пьян, но это не умаляло оскорбления. Стоя за спиной Питера, Хироко дрожала, побелев от страха.

— Да брось ты, Дженкинс! — ответил пьяный. — Ты у нас известный любитель япошек, ничего-то ты не замечаешь. Когда ты только поумнеешь и перестанешь лизать задницу Танаке? ФБР уж точно заинтересуется тобой, а может, даже арестует твою подружку, — ухмыльнулся пьяный и побрел прочь. Питер гневно смотрел ему вслед, не желая затевать в праздник драку или тревожить Хироко, — она и без того была напугана. Питер видел, что она борется со слезами, и не отпустил ее, отправившись на поиски пальто. Радость от вечера бесследно исчезла.

— Мне очень жаль, — произнес Литер, помогая Хироко одеться. — Он пьян, сам не понимает, что несет. — Но случившееся встревожило их обоих. Они поблагодарили хозяина и поспешили к машине; гости еще долго смотрели им вслед. Никто не упрекнул Мэдисона, и Питер задумался, не высказал ли пьяный то, что вертелось в головах гостей. Неужели все они считают его дураком? Может, все и впрямь решили отвернуться от знакомых японцев? Но за исключением Хироко, в округе было мало настоящих японцев. Такео стал таким же американцем, как любой человек, двадцать лет проживший в Штатах, а Рэйко и дети родились здесь. Да о чем тут говорить? Разве Хироко виновата в том, что случилось в Перл-Харборе? В чем ее обвиняют? Что себе думают эти люди? Но в эти дни паника усилилась — Такео оказался прав.

Пока Питер вез Хироко домой, она расплакалась и начала извиняться за то, что испортила ему вечер.

— Вам следовало пригласить кого-нибудь другого, Питер-сан, — всхлипывала она, невольно переходя на привычное обращение. — Какую-нибудь американку.

Напрасно вы взяли меня с собой.

— Может быть, — сказал он сквозь зубы, — но я влюблен не в американку. — Взглянув на Хироко, он свернул на обочину, чтобы поговорить с ней. Привлекая Хироко к себе, Питер почувствовал, как она дрожит. — Я влюблен в тебя, Хироко, и ты должна стать сильной. Такое может повториться. Такео считает, что пройдет еще немало времени, прежде чем люди успокоятся — особенно после всей этой чепухи о «врагах», после того как у студентов отобрали фотоаппараты, а каждые пять минут нас предупреждают о воздушном налете. — Несмотря на многочисленные сигналы тревоги за последние три с половиной недели, ни одной атаки не произошло, никто не видел вражеские войска. Но газеты пестрели сообщениями о том, что целые флотилии таинственных кораблей осаждают берега, что самолеты-призраки кому-то удалось заметить. Ежедневно в стране ловили шпионов. — Незачем обращать внимание на таких людей, как тот пьяница. Ты знаешь себе цену. Слушай свое сердце, Хироко, — и мое тоже, а не людей, которые оскорбляют или пытаются обвинить в том, к чему ты не имеешь никакого отношения.

— Но Япония — моя родина. Я отвечаю за ее действия.

— Ты пытаешься взвалить на себя тяжкую ношу, — заметил Питер, внезапно ощущая усталость. Ночь в подвале была не из легких, оба были еще обсыпаны пылью. — Ты отвечаешь только за себя, и ни за кого другого. Ты не можешь сдерживать действия Японии!

Хироко испытывала боль и стыд за свою страну — точно так же, как стыдился бы Питер, если бы Америка опозорила себя.

— Мне очень жаль, — неловко произнесла Хироко, и Питер вновь устремился к ней всем сердцем. Она держалась с таким достоинством, была так печальна. — Простите за то, что моя родина совершила такое преступление. Это отвратительно, — заключила она, сгорая от стыда, и Питер поцеловал ее.

— Да, это отвратительно, но ты ни в чем не виновата.

Наберись терпения, Хироко, вскоре все будет хорошо.

Вернувшись домой, они обнаружили, что вечер выдался трудным не только для них. Родители лучшей подруги Салли попросили ее больше не приходить к ним домой. Они прекрасно знали, что Салли влюблена в их сына, но считали это недопустимым. Их старший сын уже ушел на флот. Салли сидела в своей комнате, заливаясь слезами. Она сбросила платье, закуталась в материнский халат, и, когда ее попросили спуститься, она рассказала, что произошло, поливая слезами приготовленное Рэйто печенье. Салли никакие могла успокоиться.

— Они еще никогда так не говорили со мной! Запретили мне приходить к ним! Мы с Кэти знаем друг друга всю жизнь, она мне как сестра. А она ничего не сказала, но, когда я вышла за дверь, расплакалась. Ее брат даже не вышел к нам — ему не разрешили встретиться со мной. Их мать сказала, что все мы враги, — так считает правительство.

Но ведь я не враг, мама! — Она зарыдала еще сильнее. — Я просто девочка… Я американка! Я родилась здесь!

В это время вернулся Кен и сразу понял, что случилось с сестрой. Его подруга была из семьи сансей — это значило, что ее родители родились в Штатах, но до рождественских каникул ей не давали проходу в школе. Кен несколько раз дрался из-за подруги. Люди положительно обезумели.

— Ну как можно быть такими тупыми? — возмущался Кен, мрачно глядя на сестру. Джорданов он знал всю жизнь.

Как они могли так поступить с Салли? Она права — она всего лишь девочка. — Зачем наказывать ее за то, в чем она не виновата?

Питер рассказал всем, что случилось с Хироко, и все согласились, что надеялись удачнее провести праздник. Все также сошлись во мнении, что им следует быть как можно осторожнее. От постоянной тревоги люди приходили в исступление.

— Что у меня вызывает отвращение, — честно признался Питер, — так это ярлыки вроде «вражеских подданных». Если люди похожи на японцев, это еще не значит, что они враги. Но сдается мне, никто не вспоминает об этой разнице.

— Может, просто не хотят, — печально вставила Рэйко.

В больнице ей тоже приходилось несладко. Уже несколько человек оскорбили ее или отказались работать вместе, некоторых из них Рэйко знала много лет. Все это вызывало боль и обиду.

Салли наконец успокоилась, но Питер надолго задержался в гостях. Хироко проводила его до двери, и Питер поцеловал ее, сказав, что сожалеет об испорченном вечере.

— Никто его не портил, Питер-сан, — возразила Хироко, вновь забывшись, хотя сейчас это было неважно. — Вечер удался чудесно, я была с вами — все остальное неважно, — негромко объяснила она.

— Мне тоже больше нечего желать, — ответил Питер, поцеловал ее еще раз и ушел. Хироко пожелала спокойной ночи Рэйко и Такео, и супруги задумались, следует ли позволять ей встречаться с Питером сейчас. Но с таким же успехом можно была попытаться остановить экспресс, мчащийся в ночной тьме.

На следующий день Салли взялась убираться в доме, и хотя Кен пытался пригласить ее погулять вместе с ним и Пегги, сестра отказалась. Она скучала по Кэти — еще больше, чем по ее брату. Они всегда были лучшими подругами, а сейчас Салли запретили даже звонить ей.

Рэйко и Так отправились за покупками, а Питер повез Хироко и Тами прокатиться, и они с удивлением смотрели на бесконечные шеренги юношей — новобранцев из Пало-Альто. Кое-кто из них был навеселе, но большинство выглядели так, словно знали, что делают. За прошедшие три недели была объявлена мобилизация. Среди новобранцев оказалось немало японцев-нисей.

На следующий день японцы захватили Манилу, и после этого приток юношей на призывные пункты усилился. Но три дня спустя отборочная служба провела переклассификацию всех нисей и сансей. Их включили в категорию военнослужащих с номером IV-C и сообщили им, что они будут либо освобождены от военной службы, либо отправлены на подсобные работы — например на кухне.

— Граждане второго класса, — процедил Питер сквозь стиснутые зубы.

— Мне просто интересно, кто станет учить этот второй класс — скорее всего не я и не подобные мне. Делать это придется тебе, Питер, — мрачно заявил Такео.

— Не говори глупостей. Так. — Питер не хотел ничего слышать.

— Это не глупости. Оглядись, Питер, почитай газеты. — В эти дни ненависть к японцам достигла небывалых высот, и волна этой ненависти захлестнула даже родившихся в Америке японцев, таких, как Рэйко. Казалось, люди не в состоянии отличить врагов от друзей, союзников от «подданных враждебных стран», как их стали называть.

Посреди всех этих волнений и дурных новостей Хироко вернулась в колледж святого Эндрю, и это оказалось легче, чем она ожидала. Несмотря на протесты Питера, она отправилась в колледж поездом.

Танака были слишком заняты, чтобы отвезти ее; к удивлению Хироко, на станции она не смогла взять такси. Ей пришлось идти пешком с тяжелым чемоданом до самого колледжа. Мимо прошло несколько автобусов, но ни один не остановился. Разгоряченная и усталая, Хироко все же добралась до колледжа благополучно.

Сразу же после прибытия наставница жилого корпуса сообщила Хироко, что у них произошли небольшие изменения.

Учитывая обстоятельства последних дней, сказала она, Хироко наверняка предпочтет жить одна, и администрация колледжа сделала все возможное, чтобы предоставить ей отдельную комнату. Несмотря на такое вступление, Хироко испытала угрызения совести. Она помнила, как Энн Спенсер стремилась жить одна, и теперь ей казалось несправедливым занимать одной целую комнату. Хироко объяснила это наставнице и сказала, что вполне может обойтись без лишних удобств.

— Это очень любезно с твоей стороны, Хироко, — нервно отозвалась женщина, — но Энн уже согласилась пожить с другими девушками до конца семестра. А у Шерон будет новая соседка. Надеюсь, это всех устроит.

Отдельная комната, которую отвели Хироко, оказалась не чем иным, как чуланом под самой крышей здания. К нему пришлось подниматься по черной лестнице, поблизости не было других комнат. Ближайшая ванная располагалась внизу, на расстоянии трех лестничных пролетов. Шагнув в комнату, Хироко широко раскрыла глаза и вздрогнула. В комнате не было ни отопления, ни даже окна.

— Это и есть моя комната? — изумленно спросила она, и женщина кивнула, надеясь, что ее подопечная не станет возражать или делать какие-либо замечания.

— Да, конечно, она очень мала. Но зато мы дали тебе запасные одеяла, — одеял было всего два, и, даже стоя на пороге, Хироко ощущала промозглый холод. В теплую погоду здесь, под крышей, при полном отсутствии вентиляции, должна была стоять удушливая жара. Комнату освещала единственная лампочка, свешивающаяся на проводе с потолка, не было даже стола, за которым Хироко могла бы заниматься, или шкафа для одежды — только кровать, стул и тумбочка. Все вещи, которые она оставила в прежней комнате, теперь были перенесены в новую и сложены в коробки.

— Спасибо, — тихо произнесла Хироко, борясь со слезами и молясь о том, чтобы удержать их до ухода наставницы.

— Я рада, что тебе понравилось, — с признательностью отозвалась наставница, не ожидавшая, что девушка так спокойно воспримет новость. Выбора у нее не было. Спенсеры и несколько других родителей потребовали, чтобы администрация колледжа решилась на такой шаг. В сущности, они настаивали на исключении Хироко из колледжа, но в этом им отказали. Хироко была милой девушкой и превосходной студенткой, и если бы не инцидент с курением, у нее не было бы ни единого замечания. Администрация отказалась исключить ее по политическим причинам. — Если тебе что-нибудь понадобится, обращайся ко мне, — сказала она Хироко и тихо прикрыла дверь. Оставшись в одиночестве, Хироко села на постель и заплакала. Теперь она была не просто врагом — она стала парией.

Днем она отправилась в библиотеку, готовиться к занятиям, но не появилась в столовой — ей не хотелось никого видеть. Она лишь мельком видела сегодня Энн — та возвращалась с уроков гольфа — да слышала, как болтает Шерон о том, как провела Рождество с Гэри Купером. Вероятно, ее рассказ был ложью от первого до последнего слова, но кто заботился об этом? Хироко была слишком уязвлена, чтобы слушать болтовню Шерон. Она даже не стала звонить родственникам и сообщать им о комнате — это было слишком мучительно.

Она рано легла спать, ничего не съев перед сном, и на следующий день пришла на занятия бледная, в толстом свитере. Всю ночь в ее комнате стоял мороз, и к четвергу Хироко начала шмыгать носом. Но она никому ничего не сказала — за всю неделю ей ни разу не удалось поговорить.

Едва она входила в комнату, окружающие делали вид, что не замечают ее.

В пятницу вечером она собиралась домой, но к тому времени уже успела простудиться и была не в состоянии куда-нибудь ехать. Она до сих пор не призналась родственникам в том, что ей отвели «отдельную комнату», — просто позвонила и сообщила, что на этот раз не приедет.

Но когда в пятницу вечером Хироко спустилась в столовую выпить чашку чаю, медсестра случайно увидела ее и сразу поняла, что у девушки жар.

— С тобой все в порядке? — приветливо спросила она, и Хироко попробовала улыбнуться, но глаза наполнились слезами. Неделя прошла как кошмарный сон, состояние Хироко не улучшалось. Она сильно простудилась, непрестанно кашляла, глаза покраснели. Сестра настояла, чтобы Хироко прошла с ней в лазарет, и там, померив температуру, обнаружила, что у нее и вправду жар, — Никуда ты отсюда не уйдешь, — решительно заявила сестра, — а ляжешь в постель — прямо здесь. Утром мы вызовем врача.

Хироко было так плохо, что она не стала спорить, позволив сестре уложить ее в постель, благодарная за теплую комнату и изобилие одеял.

Утром температура слегка понизилась, но сестра все равно вызвала врача. Он появился днем и обнаружил, что у Хироко бронхит и грипп, но сказал, что к воскресенью она может вернуться к себе в комнату. Так Хироко и сделала, чувствуя себя по-прежнему неважно.

Она медленно поднималась по лестницам, с трудом неся свои немногочисленные вещи. Ей предстояло много работы, она собиралась пойти в библиотеку сразу же, как только переоденется. Но добравшись до комнаты, Хироко обнаружила, что дверь не открывается. Она была каким-то образом заперта, хотя замок на ней отсутствовал. Когда Хироко изо всей силы толкнула дверь плечом, ей в лицо ударила тошнотворная вонь, а откуда-то сверху вылилось полное ведро красной краски, забрызгав пол и стены. Хироко закричала от испуга, увидев, что ее вещи разбросаны по комнате, а на стенах жирно написано той же красной краской «япошка», и пониже мелкими буквами:

«Проваливай!» и «Убирайся!» Но хуже всего была дохлая кошка, лежащая на постели. Похоже, она сдохла уже несколько недель назад, и теперь кишела червями.

Хироко с воплем бросилась за дверь и вниз по лестнице, разбрызгивая краску. Запачканными оказались ее одежда, обувь, краска попала в глаза, на руки, и, касаясь стен и перил, Хироко оставляла на них кроваво-красные отпечатки.

Она не знала, куда бежит. Несколько девушек с удивлением проводили ее взглядом, а другие исчезли при ее появлении.

Хироко кричала от ужаса. Она не знала, что теперь делать, все, что она помнила, — вонь кошачьего трупа, краска, льющаяся на голову, и ужас при виде того, что стало с ее единственным обиталищем.

— Хироко! — Наставница корпуса и ее помощница, потрясенные ее видом, немедленно бросились за ней.

— О Господи! — Младшая из двух женщин заплакала, и Хироко последовала ее примеру. Она обняла Хироко, не замечая, что та перепачкана краской, и спросила:

— Кто это сделал?

Хироко была слишком потрясена, чтобы говорить, но в любом случае она не имела представления о том, чьих рук это дело, и даже зная, не сказала бы Женщины отвели ее в лазарет и поднялись в комнату; представшее их глазам зрелище шокировало их. Допоздна обе сестры отмывали волосы Хироко, пытались смягчить каплями зудящие от краски глаза, а затем уложили ее в постель. Случившееся ошеломило администрацию колледжа — возможно, подобных случаев больше не повторилось бы, но ради самой Хироко и ее безопасности требовалось срочно принять решение.

Этим же вечером из колледжа позвонили родственникам Хироко, и Рэйко с Таком прибыли на следующий день. Услышав новости, они перепугались, опасаясь самого худшего.

Хироко и вправду было плохо, но не так, как они думали.

Увидев комнату Хироко, ее родственники были сражены.

К тому времени кошку уже убрали, но рассказали о ней. В комнате намеревались перекрасить стены, но оставили их нетронутыми до приезда Танака. Администрации колледжа хотелось, чтобы они поняли, какая сложилась ситуация, и приняли обдуманное решение.

— Нам неприятно сообщать вам об этом, — сказали им, — это позор для всех нас. Мы стыдимся случившегося.

Но из-за этого события и политической обстановки в данный момент реакция девушек становится непредсказуемой.

Хироко нельзя гарантировать безопасность. Мы не в состоянии отвечать за нее, если такое случается прямо на территории колледжа. Ради ее же блага она должна уехать отсюда.

Декану было очень жаль, он рассуждал правильно, но не хотел брать на себя ответственность, если с Хироко случится что-нибудь еще. В этот раз она могла ослепнуть от краски или даже погибнуть, если бы ведро ударило ее по голове. Все это было слишком опасно, и потому родственникам предложили забрать ее домой на время семестра, дождаться, пока паника утихнет. Супругам Танака объяснили, что попозже Хироко с радостью примут в, колледже — она отличная студентка.

Танака сидели и слушали, убитые горем, гадая, сколько пройдет времени, прежде чем такое же случится в Стэнфорде.

— Вы уже говорили с Хироко? — печально спросил Такео. Он был согласен с решением, хотел, чтобы Хироко отправилась с ними домой. Но он знал — девушка будет расстроена.

— Мы хотели прежде поговорить с вами, — сказал декан, а затем вызвал Хироко и повторил ей то же самое. Несмотря на все старания сдержаться, Хироко расплакалась.

— Значит, мне придется уехать? — переспросила она и, когда декан кивнул, всхлипнула. Опустив глаза, она вновь стала выглядеть совсем как японка. По мнению самой Хироко, она совершила страшное преступление и была виновата в нем только она одна. Она перевела взгляд на родственников. — Отцу будет стыдно за меня, — произнесла она по-английски. Ее терзало желание заговорить с дядей по-японски, но она знала, это желание неосуществимо.

— Твой отец все поймет, — утешил ее декан. — Ситуация не поддается контролю и, разумеется, характеризует наших студенток не с лучшей стороны. Стыдиться следует им, а не тебе, Хироко. Мы делаем это ради твоей же безопасности. — Сначала ее поселили в чулане под крышей, затем опрокинули на голову ведро с краской и подбросили в комнату дохлую кошку. Судя по отношению других девушек, Хироко было не место в колледже. — Может быть, когда-нибудь ты вернешься.

— Я была бы рада, — печально отозвалась Хироко., — г Я должна учиться в колледже в Америке — так я пообещала отцу, — объяснила она.

— Возможно, ты переведешься в Калифорнийский университет или в Стэнфорд и будешь жить у родственников. — Такое было возможно, но вряд ли какое-либо из учебных заведений согласилось бы принять подданную Японии во время войны.

— Ты можешь несколько месяцев побыть со мной дома. — Рэйко улыбнулась девушке, не в силах опомниться от того, что с ней случилось. Такой беды Рэйко не пожелала бы никому, а тем более хрупкой, робкой Хироко — при мысли об этом Рэйко чувствовала тошноту.

— Нам очень жаль, — вновь произнес декан, и немного погодя Хироко вместе с Рэйко отправились собрать вещи.

Кое-что из вещей пропало, большинство были безнадежно испорчены. Краска забрызгала всю комнату; она до сих пор осталась в волосах Хироко, несмотря на усилия обеих сестер.

Понадобятся недели, чтобы смыть ее. Пришлось отмывать от краски даже брови и ресницы Хироко.

Рэйко унесла сумку в машину, а Хироко снимала постельное белье и сворачивала одеяла. Неожиданно она почувствовала, что на нее кто-то смотрит, и в ужасе обернулась. Должно быть, на этот раз на нее нападут. Но оказалось, что на пороге со смущенным видом стоит Энн Спенсер. Хироко молча смотрела на нее и ждала, уверенная, что эта высокая, аристократического вида блондинка явилась оскорбить ее или даже ударить. Однако глаза Энн были печальными, и они наполнились слезами, когда она протянула руку Хироко.

— Я пришла попрощаться, — прошептала она. — Мне жаль, что так случилось с тобой, — я слышала об этом вчера вечером.

Энн видела следы краски в волосах Хироко, вокруг глаз и испытывала к ней отчаянную жалость. Да, Энн не хотелось жить с ней в одной комнате, но таких бед Хироко она не желала. Всю ночь она пролежала без сна, размышляя о случившемся. Это было отвратительно, и Энн хотелось сказать Хироко, как она относится к выходке девушек. Она была возмущена. Энн знала, что она имела право проявить недовольство, когда ее поселили вместе с Хироко. Но, по ее представлению, эти вещи были совершенно разными. Она твердо знала: никто не имеет права поступать с человеком так, как обошлись с Хироко. И несмотря на то что Хироко была японкой, она вела себя очень прилично. Энн исподтишка наблюдала за ней и по-своему уважала Хироко. Ей не хотелось делить с Хироко комнату или иметь ее в числе подруг — Энн по-прежнему была убеждена, что, будучи японкой, Хироко неизмеримо ниже ее самой. В ее представлении все японцы были няньками, садовниками и слугами. Но какими бы ни были ее чувства, Энн не желала Хироко плохого, и ей было невыносимо стыдно за то, что натворили студентки.

— Ты вернешься в Японию? — вдруг полюбопытствовала Энн. Ее отношение изменилось слишком поздно, но она решила попрощаться и посочувствовать Хироко. Энн хотелось, чтобы девушка знала — она не была в числе тех, кто устроил разгром в ее комнате.

— Отец хочет, чтобы я осталась здесь, но я все равно не смогу вернуться. Корабли уже не ходят. — Хироко словно попала в ловушку к тем, кто яростно ненавидел ее или открыто презирал, как Энн Спенсер. Хироко не приняла сочувствия от Энн, не поверила ей, однако Честность и открытость подкупили Хироко.

— Удачи тебе, — печально произнесла Энн и исчезла за дверью. Медленно спускаясь по лестнице, Хироко думала о ней. Она возлагала на учебу в колледже такие большие надежды… По пути она встретила Шерон, и та взглянула на Хироко так, словно никогда прежде не видела ее, а затем круто повернулась и пошла по коридору, рассказывая стайке девушек о дне, который провела в обществе Грира Гарсона.

Некоторые из преподавателей попрощались с Хироко, но никто из девушек ничего не сказал ей. Несмотря на все вежливые слова, Хироко точно знала: она подвела своих родных.

Опозорила их.

Она молча скользнула на заднее сиденье автомобиля, низко опустила голову, но, не зная почему, вдруг оглянулась и заметила лицо Энн Спенсер в окне второго этажа.