XVII

УЛИЦА БОНДИ

Уж кто-кто, а Ноэль не был новичком в своем деле, и имя Пиклюс, которым называла его по временам Адель, было по-своему знаменитым и известным завсегдатаям кабачка «Срезанный колос». Он тут же отметил волнение хозяйки, когда наудачу рискнул предположить, что немолодой высокий господин, главный виновник бегства, и престарелая Адель – это одно и то же лицо.

Но, следуя логике своего сыщицкого ремесла, рассудил: «Она так обиделась из-за старого господина, потому что ей не по вкусу мужская роль».

Но он очень долго прослужил под началом Приятеля-Тулонца (который как раз и был Видоком) и отлично знал, как опасно знать слишком много; к тому же и «экзамен» он принимал близко к сердцу.

Так что тут, по крайней мере, Адели Жафрэ удалось его ввести в заблуждение.

Он рассказал – и весьма живо, – как преследовал фиакр вдоль Бульваров, и при этом чувствовалось, что он остался доволен собой. Свой рассказ он украшал подробностями, желая привлечь к нему интерес.

– Утверждать, что я не «сел на хвост» злокозненному Ларсоннеру, было бы несправедливо, – разливался он, – однако я хотел сделать приятное и вам, слово чести! От «Ослиного копыта» до «Галиота» путь немаленький, но, пробегая мимо «Срезанного колоса», я был свеж как огурчик.

И вот у лавочки Лазари мне на глаза попался молодчик, который мчался, как олень, и скорость у него была не меньше моей. Меня не нужно было толкать в бок, чтобы я сообразил, в чем тут дело. Я навострил уши и услышал, что топочут и позади меня, причем топочет вовсе не лошадь и не собака. Я припустил сильнее, но возле театра Гете, где дают сегодня «Эстрападскую пещеру», меня тесным кольцом окружили продавцы билетов, предлагая поплакать за пять су. Трюк бы поставлен мастерски, и если его автор – вы, то примите мои поздравления!

Фиакр был уже так близко, что я мог уцепиться за задние рессоры. Я послал к черту мошенников-билетчиков, но они, вместо того чтобы отстать, сгрудились еще теснее. Но я-то быстро понял, в чем дело, и опрокинул сначала одного, а потом второго и третьего. Проход наконец свободен, и я уже мчусь со всех ног… Но говорю же вам, что они продумали все до последней мелочи! Вдруг слышу – мне кричат в самое ухо: «Ты что, не видишь, что настал день?»

Откуда ни возьмись, передо мной вырастают три, а может, даже четыре здоровенных парня – и вот я уже валяюсь на земле от классического «удара молотом», держа в зубах собственную шляпу. Ничего не скажешь – врезали мне славно, уж поверьте!

Господин Ноэль приврал совсем немного – разве что вывел на сцену слишком уж большое число своих противников, так что мы имеем полное право поблагодарить его за точность. Госпожа Жафрэ слушала с насмешливым благодушием, но безразличие ее было наигранным, она не пропускала ни единого словечка.

– Вам, конечно, на это наплевать, – продолжал господин Ноэль, – но мне – нет, ибо у меня теперь одной шляпой меньше. И все-таки, полежав, я постарался встать на ноги. Признайте: дураком меня никак не назовешь, шарики-то у меня всегда крутились. Я взъерошил волосы, снял пальто и повесил его на руку. Пустяки? Но я будто турком нарядился. Все ведь привыкли, что я одет с иголочки. Про себя я подумал: к черту фиакр, но возле театра я еще могу зацепить тех, кто торговал билетами.

– Ну и?.. – спросила мадам Жафрэ, зевнув во весь рот. – Рассказывай покороче, а то видишь, меня уже в сон клонит.

– Разбудить вас дело одной минуты, – отозвался Ноэль. – Как раз возле театра я приметил парнишку, которому его рабочая блуза была явно не по плечам, он о чем-то толковал с одним постреленком, хорошим моим знакомцем. И оба они хохотали в голос, негодяи! Так вот, этот парнишка и был господином Ларсоннером собственной персоной, а второй – Клампеном по прозвищу Пистолет.

– Помощник инспектора Бадуа? – прервала Адель.

– Именно! Вы ведь его помните, хозяйка? Одно время он повадился в «Срезанный колос», но там его быстренько раскусили, – вспоминал Пиклюс.

– А ты слышал, о чем они говорили? – осведомилась госпожа Жафрэ.

– Ни единого слова. Когда эти субчики толкуют на свежем воздухе, ушки у них на макушке, к ним не подобраться, – заявил тюремный надзиратель.

– Неужели же?.. – начала Адель.

– Минутку терпения. Я повернул и зашел к ним с тыла, и мне тут же показалось, что я услышал ваше имя… – сообщил господин Ноэль.

– Мое? Госпожа Жафрэ? – недоумевала старуха.

– Нет, другое – Майотт. Но может, я и ошибся, – проговорил Пиклюс.

– А может, и нет, Пиклюс, – сказала старуха, сверля его пристальным взглядом.

Но пронзительный взор круглых совиных глаз хозяйки ничуть не смутил Пиклюса.

– Вы же сами понимаете, с вами я играю честно. А захоти я наплести вам с три короба, то коробов у меня оказалось бы вдосталь. Не пойдете же вы к Ларсоннеру или Пистолету перепроверять меня!

– Вот как? – холодно спросила Адель.

– Ну сходите, мне-то что! В общем, потом они двинулись в путь, и я следом за ними; они завернули за Шато д'О и оказались на улице Бонди, а там зашли в большой особняк, что напротив Амбигю. Я подбежал к воротам и уловил только одну фразу: «Он платит».

– Кто – «он»?

– И кому? Тоже ведь вопрос, не так ли? Ничего этого я не знаю. Но я еще своего рассказа не кончил, как вы сами догадываетесь. Они исчезли за дверью справа, которая, как мне показалось, вела на первый этаж, и я тут же подбежал к окнам, что глядят на улицу. Они слабо светились за закрытыми ставнями, но рамы, видимо, были подняты, потому что я совершенно отчетливо услышал голос, который сказал: «Отворите…»

Напрасно Адель напускала на себя равнодушие: нечто большее, чем простое любопытство, светилось в ее внезапно вспыхнувших глазах.

– Интереснее стало? – осведомился Ноэль. – Жаль только, что история моя близится к концу. Короче говоря, они вошли. Я узнал их голоса, когда они спросили: «Как дела, господин Мора?»

– Господин Мора, – повторила Адель. – Так это он живет на первом этаже?

– Не знаю. Хозяин первого этажа ничего не говорил или же говорил шепотом, потому что я не услышал ни одного его слова. Господин Ларсоннер сказал: «Дело сделано!». И они стали считать деньги. Потом снова раздался голос Ларсоннера: «Похоже, что малыш напал на след камнереза».

Адель заерзала в кресле. Она была очень бледна, однако проворчала изменившимся голосом:

– И что прикажешь делать со всей этой ерундой, которую ты мне тут наболтал?

– А что хотите! – отвечал Ноэль. – Если не нравится, остальное я могу и не рассказывать. Впрочем, я и так собирался заканчивать. Тут я в первый и последний раз услышал самого хозяина. Надтреснутым, слабеньким голоском он прошептал: «Закройте окно, я боюсь сквозняков…»

– У доктора Абеля густой баритон, – ляпнула, не подумав, госпожа Жафрэ.

– Нет, – со смехом подтвердил Ноэль, – это был не доктор. Я знаю, что доктор тоже живет в этом доме, я сам вам об этом докладывал. Но живет он на втором этаже, и окна у него выходят в сад.

– Значит, надтреснутый голосок принадлежал господину Мора? – тихо проговорила госпожа Жафрэ.

– Погодите! Я позабыл одну подробность: в ту минуту, когда закрывали окно, я услышал – и в этом я твердо уверен – название вашей улицы и номер вашего дома.

– Кто их назвал? – теребя веер, спросила Адель.

– По-моему, бывший полицейский сыщик, тот самый, кого господин Ларсоннер назвал «малыш» и кто напал на след «камнереза». Я не могу сказать с точностью, потому что помешал стук опустившейся рамы, но мне показалось, что я услышал и еще одно имя… – докладывал Пиклюс.

– Какое же? – поинтересовалась госпожа Жафрэ.

– Кадэ-Любимчик, – сообщил господин Ноэль. На этот раз госпожа Жафрэ никак не проявила своих чувств, только пожала плечами.

– Кадэ-Любимчик далеко отсюда, если вообще жив, – заявила она.

Ноэль несколько растерялся, он рассчитывал совсем на другой эффект.

– Даже прекраснейшая девушка в мире может подарить не больше того, что у нее есть… – пробормотал он.

– А у тебя есть не так уж и много, господин Пиклюс, – сухо отрезала старуха. – Так кому же принадлежал надтреснутый голосок?

– Можно поделиться предположением? – спросил Пиклюс.

– Почему бы и нет? – вопросом на вопрос ответила Адель.

– Ну так вот, прежде бывали времена, когда частенько звучал подобный же надтреснутый голосок, и я могу поклясться, что слушали его всегда с трепетом и дрожа от ужаса, – прошептал Ноэль. – И еще добавлю, что почти все знакомые с обладателем этого голоса уже давным-давно у черта в лапах…

– Ну будет, будет, – прервала его Адель, смеясь на этот раз вполне непринужденно. – Ты можешь провалить экзамен одним этим своим враньем. Мертвые не возвращаются, и это единственная неоспоримая истина в нашем мире. Я была на похоронах полковника и видела, как его зарыли в землю… Иди отдохни. Нельзя сказать, что я тобой недовольна. Держи десять луидоров за то, что бегство Ле-Маншо удалось. Спокойной ночи!

Господин Ноэль вышел, понуря голову. Спускаясь по лестнице, он размышлял: «И все-таки я не понял, вела ли эту игру сама старая чертовка? И какую вообще она ведет игру? Временами мне кажется, что полковника она держит у себя в шкафу, а полицию в кармане!

Отпустив Ноэля, госпожа Жафрэ принялась большими шагами мерить свой кабинет. На ее хищном ястребином лице застыла напряженная усмешка. Наконец она открыла стенной шкаф, что виднелся слева от камина, чуть позади письменного стола; оказалось, что весь он забит бумагами. Она, впрочем, ими не заинтересовалась, а извлекла из шкафа бутылку и внушительных размеров стакан. Стакан она аккуратнейшим образом наполнила до краев и одним махом опрокинула его содержимое в рот. Кажется, это называется «выпить залпом».

В бутылке была водка.

Конечно, любой человек может позволить себе стопочку, но вот целый стакан… Да для этого нужно быть просто выдающейся натурой!

– Все уладится! Уладится, – бормотала госпожа Жафрэ, закрывая шкаф. – Лишь бы они не догадались, что я и сама тут ни черта не понимаю. Хорошо, что у меня есть запасная норка: если все пойдет из рук вон плохо, я забьюсь в нее и пожелаю прочим доброй ночи! А теперь пойдем поглядим, как там обстоят дела со свадьбой.

Она взяла свой веер, расправила складки платья и вновь отворила дверь в гостиную, где расположилась «семья».

Но это была вовсе не та гостиная, которую мы навещали несколько часов назад и откуда виднелась тюрьма де ла Форс, возвышавшаяся позади развалин.

Гостиная, куда мы ступили сейчас, была куда просторнее, и обветшалая старинная мебель только добавляла ей величия.

В квартале Марэ, где дома, потеряв дворянские гордые гербы, перешли к мастеровым и ремесленникам, и сейчас можно найти настоящие жемчужины среди вещей, которые именовались когда-то «безделушками».

Меблировка гостиной в четыре окна, куда мы с вами вошли, отнюдь не отличалась кричащей роскошью, однако подобные жемчужины имелись и здесь. Впрочем, «безделушками» они могли бы называться лишь условно. Ведь главная особенность этого рода вещиц состоит в том, что они продаются и покупаются, частенько меняя хозяев. Тут же полноправными хозяевами были солидные кресла, обитые прекрасными, хоть и выцветшими гобеленами, а также картины и бронза. Они жили здесь и здесь же состарились.

Комната эта в доме Жафрэ напоминала домашнюю часовню, что хранит семейные реликвии.

Главной реликвией были стенные часы; наверху их красовался фамильный гербовый щит, поддерживаемый с двух сторон дикарями, вооруженными дубинками; циферблат был алой эмали с золотом – в общем, истинное сокровище немалого вкуса и большой цены. Щит делился на четыре части: первая и четвертая – цветов Англии, вторая – Шотландии, третья – Ирландии, и каждая перечеркнута полосой, что обозначало бастарда, ибо родоначальник Фиц-Роев был незаконнорожденным, а в центре щита, на лазури, сияло солнце, обозначая герцогов де Клар.

Два девиза английской короны один под другим венчали герб: «Бог и мое право» и «Стыд тому, кто дурно помыслит». Вокруг солнца вился девиз Фиц-Роев де Клар: «Свет прежде света».

Гербы эти повторялись повсюду, они были выложены над дверями и вышиты на креслах.