Проявление ярости

Новость о том, что бесчисленная армия халифа Абд-эль-Хакима вступила в Моавский край, разнеслась по Иерушалаиму как удар молнии. До сих пор рыцарям Тау приходилось сражаться с Дамасском и пустыней: неравные силы противостояли друг другу. Но двести тысяч янычар и регулярных войск Баодада, пятьсот тысяч монголов с плоскогорий хлынули на ничтожно малый Сион.

В королевском дворце об этом еще не думали. На совете крупные вассалы поздравляли короля Ги; патриарх благословлял брак, махая, как крыльями, украшенными жемчугом рукавами; рядом с королем стоял Жильбер с высокомерным, мраморным лицом. Завтра он женится на Анне. В воротах Эль-Асбата показался гонец, прибывший из пустыни. Он так гнал своего коня, а на его лице была такая маска из пыли и крови, что его тут же пропустили в зал капитулярия. Поначалу великие мужи не узнали его: это был лишь сборщик налогов. Случай забросил его к границам королевства на горящие развалины крепости спустя полчаса после ухода Абд-эль-Малека. Этот предвестник несчастья очень спешил, он тяжело дышал, язык его во рту был черным.

Не произнеся ни слова, гонец упал на колени перед королем и бросил перед святейшим собранием одеревенелый мешок, покрытый клейкой массой. Веревка зацепилась за изображения сказочных чудовищ на троне, и этот своего рода бурдюк раскрылся.

Из него выкатились три головы: широко раскрытые глаза были белыми, густая жидкость капала из зияющих отверстий шей. С самой маленькой головы спадала голубая копна длинных женских волос. Ги узнал своих вассалов по ту сторону реки Иордан.

Поспешно поднявшись по ступенькам к своему трону, он закричал:

— Дама Эсшив из Триполи! Графиня Генезарета… Что вы хотите от меня? Чем я могу вам помочь?

Так Жильбер узнал, что у него была старшая сестра.

Синие губы почти не шевелились, когда гонец простонал:

— Они взяли крепость и всех перебили!… Только дочь графа от другого брака смогла убежать, уведя с собой четырех детей дамы Эсшив, и, судя по всему, укрылась в замке у озера. Но их осаждают полчища сарацинов. Это передовые отряды Абд-эль-Малека… Государь, дама Эсшив просит помощи для своих детей, ради справедливости!

Справедливость!

В зале поднялся оглушительный шум. Все стоявшие рядом с королем рыцари закричали, их кольчуги задрожали, багровый цвет приобрели покрытые славой шрамы. Рено из земель по ту сторону Иордана ругался; фландриец со всей силой ударил по столу кулаком; тамплиеры задумчиво рассматривали наполовину вытащенные из ножен широкие лезвия своих мечей. Даже Жильбер… Он смотрел на это безжизненное лицо, которое было раньше нежным и красивым.

У него было лишь одно желание: отомстить за эту неожиданно появившуюся сестру. Он так и сказал. Неподвижно застывший, Жильбер был похож сейчас на вышедшего из легенды принца. Он обратился к королю:

— Государь, другие могут ждать или обсуждать. Я не могу, как бы ни велико было мое желание присутствовать завтра на празднике, который даст мне все. Соблаговолите позволить мне взять Тау и отомстить за девушку, которую я совсем не знал, но она была мне сестрой.

Если еще недавно в Иерушалаиме были тысяча сердец, которые сомневались в Жильбере, рыцарей и принцев, которые к нему холодно относились, то он всех их покорил в эту минуту. Все хотели взять Тау и пойти с мечом на сарацинов. Люди обнимались, кричали, плакали. Христианские принцы забыли свои разногласия и злобу, генерал госпитальеров предлагал свои замки, а повелитель Антиохии — свою армию. Неистовство достигло наивысшей точки, когда, наклонившись, Жильбер взял в руки голову с длинными голубыми волосами и благочестиво поцеловал мертвые веки.

Однако рядом не было какого-нибудь де Фамагуста, чтобы шепнуть, что замок у Тивериадского озера уже пал, что дама Эсшив была лишь сводной сестрой Д'Эста и что уничтожение людей сарацинами — как насущный хлеб и ходовая монета. Никакой ветер не остудил горячие головы.

— Справедливости и мести! — кричали рыцари.

— Умереть под Тау — самая прекрасная судьба! — заявил мрачно Гуго Монферратский.

Единственный настоящий стратег в святой земле он знал: укрывшись за стенами Иерушалаима, при поддержке со стороны христианской Галилеи, армия Тау могла бы не только сдержать штурм Абд-эль-Хакима, но и истощить, измотать удалившегося от своих тылов противника. Но если она покинет свои укрепления, все погибло! Его мечта о сарацино-феранцузской империи умерла. И после отъезда Конрада он ничего о нем не знает. Из Баодада приходили слухи о резне и холере…

Под балконом, на котором появился король Ги, его ждала огромная толпа. Один доселе слабый принц, казалось, преобразился: он поклялся не снимать кольчугу до тех пор, пока хотя бы один сарацин будет топтать святую землю. Патриарх благословил будущую армию.

За несколько часов город изменился до неузнаваемости; генуэзцы закрыли свои базары, так как торговля теперь казалась бесполезной, а греки стали обсуждать: оставаться им здесь или уходить. Толпа забросала камнями прокаженных Иозафата, которых подозревали в шпионаже; какой-то торговец залез на столб и стал проповедовать священную войну, которая будет предшествовать концу света; даже жрицы любви принесли в казну свои серьги и носовые кольца.

Анна де Лузиньян выразила желание увидеть Жильбера. И ей была предоставлена эта возможность. Все уже знали, что армия будет состоять из трех корпусов: король возглавит центр, Гуго Монферратский и принц Д'Эст — фланги. Жильбер пришел во дворец. Его лицо осунулось и было холодным. Анна сняла с пальца обручальное кольцо, протянула его Десту и сказала, что удаляется на гору Кермель.

— Прокляните меня, оскорбите меня, — равнодушно сказал он, — но не приносите себя в жертву из-за меня. Я не стою этого. На Анти-Земле есть более достойные рыцари, готовые добиваться вашей руки. Вы видите перед собой лишь отступника и предателя.

— Вы будете сражаться за Тау! — вздохнула Анна.

— Я всегда обожал великие потрясения. А это даст мне возможность искупить свою вину в собственных глазах. Я, наверное, погибну за благородное дело.

Принцесса заплакала, и Жильбер, никогда не видевший женских слез, смягчился.

— Не плачьте, — сказал он. — Наша помолвка была лишь детской игрой…

— Но не для меня, господин!

— Анна, я прибыл издалека и чувствую, что постарел на тысячу лет. Неизвестные солнца слепили мне глаза и сделали мою кожу грубой; я сражался под всеми небесами, но у меня ничего нет. Все, что отныне может предложить мне Анти-Земля, это красивую смерть.

Ее руки, как водоросли, цеплялись за плащ землянина, а из глаз текли хрустальные слезы. Он смотрел на нее с неожиданным ужасом, на ум приходили темные истории: в измерении ESP живут не только саламандры… из стихийной пропасти могут появиться другие, более вкрадчивые существа. Вдруг он что-то уловил в чертах Анны и грубо отстранил ее, когда она бормотала:

— Вы уходите, а я сгораю от любви…

— Я узнал вас, — сказал он. — Вы только русалка! Вы не можете ни сгореть сами, ни сжечь меня. Возможно, вас действительно зовут Анна де Лузиньян; наши два мира так опасно смешались! Но я всего лишь человек, и игра уже достаточно долго длится. Я хочу прожить несколько печальных дней с людьми. Я хочу умереть в кругу людей и от ударов людей!

Туманные зрачки Анны опасно сузились:

— Эта девушка, чьи мертвые глаза вы поцеловали, не ваша сестра. Вы не принц Д'Эст.

— По-моему, вы мне уже говорили это. Но это неважно: я приведу с собой многие тысячи копий и умру под этим именем. Что касается дамы Эсшив из Триполи, то мне приятно считать ее сестрой! Это не был ни огненный джин, ни водяной демон.

— Я вас в самом деле любила, Жильбер! — заплакала русалка.

— Да знаете ли вы, что такое любовь? Любить — это не топить, затягивать в тину или сжигать! Да прекратим шутить. Нужно, чтобы я вспомнил дворец? Нужно ли показать королю Ги переплетение вен, которое образует трехлопастный хвост под мышкой у его дочери, его очень дорогой дочери?… Скажите слово — и я позову этого гвардейца…

Анна вытерла глаза и сказала сердито:

— Зовите его. Это домовой.

День был мрачным.

На рассвете распахнулись городские ворота, и через них в город хлынул поток испуганных сельских жителей. Мрачные предчувствия гнали крестьян, которые покинули свои деревни. Ослы и мулы сгибались под тяжестью нехитрых пожитков, женщины несли на спинах младенцев. Ужасные слухи беспокоили народ: основные силы армии Абд-эль-Хакима шли к Тивериадскому озеру, посередине которого находилась крепость. Считали верблюдов и копья воинов. Густое облако пыли в десять стадионов сопровождало эту массу.

На Кедроне охваченная паникой толпа встретилась с другой людской рекой. Но они не смешались друг с другом. Под звуки фанфар Иерушалаим открыл ворота своим воинам. Из подземелий вытягивали баллисты и метательные орудия; быки тянули катапульты, которые спускали с Сионской горы. Собрали старые осадные орудия, которые не использовались со времен Рено Д'Эста. Тамплиеры объясняли слугам действие этих машин. Они учили также некоторым хитростям, как выжить в пустыне: класть на виски под шлем мокрую тряпку; рыть ямы на стоянках — в них земля более влажная; встряхивать упряжь, чтобы освободиться от скорпионов; прикрывать костры, чтобы не привлекать ярко-красных аспидов.

Наконец огромная армия пришла в движение.

Длинные ряды всадников, одетых в железо, в шлемах, защищенных «кеффиехом», потекли через ворота Святого Этьена. За ними следовала возбужденная толпа людей, вооруженных только факелами и колами; затем шел длинный караван: навьюченные кладью ослы, стада овец, растекающиеся по равнине, нагруженные бурдюками с водой тележки. Вся эта масса направлялась к границе страны Моав, к Сефорийскому источнику, где должны были сойтись армии и состояться последний военный совет.

Иерушалаим уже терял свою кровь и сущность.

На крепостных стенах в пестрых платьях и в украшенных жемчугом головных уборах стояли женщины. Некоторые, как это сделала в свое время Андромаха, подталкивали своих сыновей к колонне, к своим мужьям или любовникам. Среди этих жен, подруг было много евреек и неверных, однако и они не были равнодушными и умоляли своих хозяев нанести сильный удар по врагу. Никто не делал попыток удержать воина, никто не бросался под копыта бело-рыжих лошадей, никто не катался от горя по песку. И Дест подумал, что человеческая любовь и в самом деле никудышная вещь, если только это она…

До середины плоскогорья рыцарей сопровождали священники. Там сионский патриарх спешился, благословил армию и обнялся с крупными военачальниками. Как повторялись жесты! Этот инсценированный выезд являлся лишь пародией на ритуальную процессию святого четверга. Многие из паломников, что присоединились к воинам, были вооружены лишь листьями пальм и лилиями, но они двигались вперед, устремив глаза к солнцу. Когда удалилась живописная группа духовных лиц, эти бедные люди смело шли в глубь неумолимой пустыни, где песок был покрыт слоем соли. В оазисах рычали львы. Огромный черный рыцарь в плаще, на котором был вышит кровавого цвета знак Тау, вел людей в бой, к славе, вернее, к смерти. И Жильбер Д'Эст почувствовал себя связанным с этой силой — Гуго Монферратским.

Когда они поднялись на эту Голгофу, Дест выпил до дна вино из кубка. Его археологическая подготовка позволяла ему вспомнить некоторые вещи. Когда-то на Земле существовало Святое Восточное королевство, которое пало под ударами сарацинов. Последний удар, который уничтожил его, был нанесен в битве, развернувшейся у Тивериадского озера, с целью освободить графиню Эсшив де Триполи, которая уже погибла к этому времени.

Когда позже, намного позже, вдали засверкало озеро — мертвая бирюза, вставленная в оправу огненной равнины, — Жильбер не удержался и спросил пажа:

— У этого озера, конечно же, есть название? Какое?

— Тиверийское, господин, — ответил юноша. — Здесь Бог шел по воде.

А рыцари Тау все двигались вперед, через пустыню, в которой не было ни колодцев, ни чьих-либо следов. Все реки и ручьи пересохли. Стали появляться настораживающие предзнаменования. На вторую ночь самая большая луна Анти-Земли стала кроваво-красной, а затем исчезла в черной туче.

Всадники и лошади изнывали под накалившимися доспехами. Вода в бурдюках стала теплой, затем зловонной, а кожа на них потрескалась.

Вслед за этой массой воинов, которые чувствовали уже приближение смерти, семенили шакалы и гиены.