2

Дословный текст из: схемы выращивания

Ленточные учебные программы по генетике: #1

«Календарь Резьюн: 2396»

Образовательные публикации Резьюн: 8970-876668-1

одобрено для 80+

Группа АЛ-5766: четыре единицы

Специалист начинает обычную для Резьюн процедуру — перенос уже размороженного генетического материала. В генобанке остаются в запасе неиспользованные десять единиц АЛ-5766, как обычно, стандартная ситуация для работы с коммерческим экспериментальным материалом.

АЛ-5766 — женского пола, класса альфа. Альфа соответствует наивысшему интеллекту по специальной классификации от А до Зет, соответствующему уровням, превышающим 150 по шкале Ризнера, где 215 — это рекорд. АЛ-5766 имеет 190, что граничит с гениальностью. Представителей альфа-класса генерируют крайне редко, разве что для специфических руководящих должностей, экспериментальных исследований или работы в колониях, в тех местах, где плотность населения минимальна, где имеются значительные возможности для проявления независимого мышления. Без общения с людьми с раннего возраста альфы оказываются склонны к нарушениям психики: наилучшие результаты с альфами, развившимися вне общества, были достигнуты при наличии положительной обратной связи при ранних тренировках и ускоренном раннем ленточном обучении, включающем общее мировоззрение, чтение и математические дисциплины, при минимальном вмешательстве, причем только поощрительном. Для создания удачного альфы наиболее надежным является передача его в семью с момента рождения: в этих случаях статистика развития личности и ее общественного поведения такая же, как и для индивидуумов с равными индексами Ризнера родившихся у граждан. Всегда следует помнить, что особенности генотипа эйзи и в какой-то степени классификация определяются лентой, специально разработанной для этого генотипа; что причины первых неудач с альфами, похоже, заложены в лентах.

Графики развития, которые были продемонстрированы АЛ-5766 в условиях семей, находятся в приемлемых диапазонах, однако указывают на предрасположенность к агрессии. По свидетельству статистики в коммунах эйзи АЛ-5766 совершенно совершенно невыносимы, включая случаи бешеных вспышек, угрюмость и ненормальную и необъяснимую тревогу. Проявившиеся нарушения у АЛ-5766 ни разу не удавалось улучшить посредством лент, и только в редких случаях наступает облегчение после определенного вмешательства (подсказок), хотя некоторое количество материала было спасено в результате двух попыток перевода их для участия в военных действиях, требующих наивысшего эмоционального и физического напряжения.

Однако ни разу не удалось использовать высокий потенциал АЛ-5766 в математике, и даже в экспериментальной работе генотип АЛ-5766 не применялся с 2353 года. Тем не менее, в настоящее время Резьюн полагает, что проблема раскрыта, и что открываются новые интересные возможности, поскольку АЛ-5767 оказалась соответствующей бета-классу, так как в ней отсутствовали черты, делающие 5766 одновременно блестящей и трудной.

В этой группе имеются четыре набора, поскольку разработчики использовали две слегка различающиеся разновидности программ. Каждая из них при первой попытке даст возможность выполнить необходимые сравнения. Нет нужды производить контроль с помощью исходных лент: АЛ-5766 исследуют уже сорок шесть лет, и никому уже не надо доказывать, что старые ленты ошибочны.

В яйцеклетках отсутствует собственный генокод, пока они не получат полный диплоидный набор АЛ-5766. Это соответствует стандарту как для изготовления эйзи, так и для копирования граждан.

Камеры, в которые помещают яйцеклетки, заполнены биоплазмой и имеют упругие стенки, полностью имитируя условия естественной беременности, верой и правдой служили Резьюн в течение сорока девяти лет: в них воспроизводятся все движения, звуки химические условия и взаимовлияние живой матки и плода.

Группа ЭУ-4651: десять единиц

АЛ-5766-м исполнился уже день, четыре зародыша жизни с идентичными генетическими кодами во всю делятся и растут в темноте камер. ЭУ-4651 — мужского пола, к тому же, десять штук, как обычно, заложено в банке. ЭУ-4651 — это испытанный тип, эта-класс, от 90 до 95 по шкале Ризнера и исключительно стабильный, один из наиболее удачных типов для промышленности и воинской службы, его применение не ограничено Сайтиин, но и запатентовано. Обычно Резьюн просто продавала бы требуемые яйцеклетки в количествах, которые запрашивала покупающая лаборатория, но в данном случае речь идет о новом применении ЭУ-4651, большинство из которых находятся на военной службе. ЭУ-4651 продемонстрировала необычные и проявляющиеся не сразу способности в непредвиденных условиях, которые могут означать переклассификацию и повышение индекса этого типа, если в ленточной программе удастся зафиксировать это достижение как у имеющихся индивидуумов, так и у будущих.

Группа РУХ-20: двадцать единиц

Это набор ро-класса, 45 и ниже по Ризнеру. Ро — это последний из классов эйзи, которые Резьюн преднамеренно изготавливала на коммерческой основе. Эйзи ро-класса «идут» очень хорошо на фоне позитивной обратной связи и минимального вмешательства, не имея склонности к отклонению от программы. Их способность к восстановлению после дурного обращения и так называемой плохой ленты делает их незаменимыми подопытными при испытания новых программ, так что, наряду с обычным трудом, эти двадцать эйзи будут использоваться для опытов (кроме обычной работы). В силу их склонности к физическим нагрузкам, так же как классы от эн до пи, к ним обычно не применяют омолаживание, которое, разумеется, мало помогает восстановлению изменений скелета, но они представляют собой ценную структуру, так что продолжение такого рода генотипа обеспечит большую пользу компании.

Группа ГРАЖД-*-**-**-**-****: одна единица

ГРАЖД-*-**-**-**-**** после выработки идет сразу в охлаждаемую емкость. Если позволяет погода, ее доставляет в Новгород самолет компании, для скорейшей переброски плановым кораблем, еженедельно совершающим челночные рейсы.

Резьюн оказывала широкой публике особые услуги, за что освобождалась от некоторых налогов.

ГРАЖД-*-**-**-**-**** взято из образца ткани семилетнего ребенка из ***, погибшего в результате падения. По договору мать была предупреждена, что закон не рассматривает клона-копию как лицо, идентичное погибшей — на это требуется специальное постановление, — но ему присваивается ее индекс и — по желанию матери — имя. Матери придется платить только за перевозку (а сам ребенок бесплатно; в этом и есть гражданские услуги Резьюн, о которых шла речь выше). В положенное время она будет передана из камеры выращивания в руки генетической матери.

Группа ГРАЖД-*-**-**-**** РК: одна единица

Клонирование отдельных людей, которые хотят иметь персонального двойника вместо генетически смешанного отпрыска, превратилось в доходный бизнес для обычных лабораторий, поскольку цена услуги поднялась до 500.000 кредиток; однако Резьюн, как исследовательская и творческая лаборатория, не была заинтересована в подобной практике, называемой иногда клонированием тщеславия, за исключением редких генотипов, которые представляли для Резьюн коммерческий или экспериментальный интерес. Это именно такой случай, почти дозревший плод. Резьюн фактически взяла на себя все расходы по этому копированию, обозначение которого ГРАЖД-*-**-**-**** РК: родитель исключительно талантлив, согласен поступиться своей генетической уникальностью в обмен на копию. (Генотип остается Резьюн.) Резьюн запишет данные для будущего развития генотипа, но сможет использовать генотип в коммерческих целях только через пятьдесят лет после смерти родителя и копии.

Резьюн заложила на хранение десять генотипов с индексом Аnxx-1.

Группа СХОЗ-789Х: одна единица

Вот уже день в камере вынашивания, расположенной в большом здании, стоящем несколько отступая от последнего строения вниз по холму, находится СХОЗ-789Х. Экспериментальный образец, о чем свидетельствует Х-обозначение, СХОЗ-789Х весьма похож на РУХ-20 или на ЭУ-4651, за исключением того, что генетические коды РУХ-20 или ЭУ-4651 означают две ноги, тогда как СХОЗ-789Х означает четыре, и кроме того, коды РУХ-20 и ЭУ-4651 означают гладкую кожу, а СХОЗ-789Х означает лоснящуюся гнедую шкуру и высочайшие беговые способности.

СХОЗ-789Х — исключительно редкий материал, земной по происхождению, очередная попытка создания видов, успех которых на Сайтиин весьма сомнителен. СХОЗ программы, включающие не только некоторые виды животных, но также и исследования растений, принесли гораздо больший успех с морскими водорослями и другими представителями примитивных организмов, которые смогут когда-нибудь поддержать потомков земных видов.

В своем стремлении к миру Земля сделала широкий жест и снабдила Сайтиин генотипами и соответствующими данными по всем существующим на Земле видам; особенно выделяя исчезающие или уже вымершие, вместе с генотипами людей, где могла содержаться информация, отсутствующая в генофонде Союза и Сообщества.

В ответ Союз передал генетическим архивам Земли обширные сведения по генотипам своего населения в рамках программы обмена, разработанной с целью масштабного сравнения двух популяций, а также для создания архивного фонда на случай глобальной катастрофы или непредвиденной потери контакта.

Из двух миров, в настоящее время представляющих колонии людей, одна, Сверхнижняя конечно, является протекторатом, и не ставится вопрос об изменении ее среды обитания в какой-либо степени, которое уничтожит местных жителей. Люди остаются на ней только как визитеры.

Сайтиин, гораздо менее дружелюбная, на которой не было видов более развитых, чем различные анкилодермы и платиферы, оказалась гораздо более подходящей для радикального землеустройства, и способности Сайтиин сохранять генетический материал, несмотря на бесповоротные климатические и атмосферные изменения, в конечном итоге повышали надежность на селективное восстановление в специфически защищенных заповедниках, если сдвиги превысят планируемые границы.

Хотя землеустройство и приводило к уничтожению местных видов, оно обеспечивало уникальную возможность изучения пограничных зон и сравнения приспособительных изменений земных и местных видов, совершенствуя наше понимание катастрофических изменений, с которыми сталкивались земные виды в течение геологических эпох, а также о степени изменений, предстоящих человечеству при радикальных изменениях среды обитания.

Понимая, что генетические сдвиги неизбежны, хотя и не всегда желанны, Земля начала смотреть на Сайтиин как на хранилище генетической информации о видах, находящихся под угрозой вымирания. Некоторые из наиболее смелых проектов включали создание заповедников, в которых была бы представлена вся пищевая цепочка: от простейших до крупных млекопитающих. Как ни удивительно, хотя опыт землеустройства на Сайтиин был разрушительным для местной жизни, он способствовал восстановлению некоторых экосистем на Земле, находившихся под угрозой уничтожения, а также созданию более хрупких систем на Марсе, четвертой планете Солнечной системы.

Особенно сильно Земля надеется, что на Сайтиин приживутся

китообразные и высшие приматы. Она предложила совместную программу исследования с целью изучения развития китообразных и сравнения жизни китов на Сайтиин и на Земле.

В плане перспективы Сайтиин также считает подобные проекты интересными. Однако нынешняя направленность на землеустройство и выживание гораздо более тесно связана с сиюминутными проблемами крупномасштабных изменений, а также проблемами пограничных зон, высокой засоленности, редкими минералами в Свитерт Бэй, в дельте хорошо освоенной Новой Волги, которая предлагает отличные условия для создания разнообразной фауны…

С воздуха Резьюн выглядела как мазок зелени в глубокой долине Новой Волги, защищенная, расположенная в низине полоска, с каждым годом все больше вытягивающаяся вдоль берега реки, белые здания, сельскохозяйственные угодья, сараи — весь разросшийся научный городок сейчас был виден из окна у левого борта, ее постоянного места. Ариана Эмори спрятала бумаги как раз вовремя, так как моторы стали сбавлять обороты, и Флориан появился около ее сиденья, чтобы на время взять ее личный багаж.

Дипломат она оставила при себе.

Как всегда.

Самолет коснулся земли, бетон, казалось, приподнялся ему навстречу прямо под дельтавидные крылья, он затормозил, плавно выруливая к терминалу Резьюн. Тем временем все наземные службы пришли в движение: водители, носильщики, чистильщики, механики, четко и непринужденно выполняя все операции от удаления грязи до установки в ангар, не хуже того, чем мог похвастаться Новгород.

Все они были эйзи, весь персонал, рожденный для работы в Резьюн. И обученные гораздо лучше, чем было принято в Новгороде. Но это смело можно сказать о большей части персонала Резьюн.

Повсюду были знакомые лица, известные характеры, и вся их подноготная была записана в банке данных.

Впервые за несколько дней Ариана Эмори почувствовала себя в безопасности.

«Смена караула» прошла достаточно гладко, контроль передан службам безопасности Резьюн в тот момент, когда в офисе Жиро Ная узнали о том, что Резьюн-первый взлетел в Новгороде — предупреждение не более, чем за час. Передвижения Ари были, как правило, внезапными и непредсказуемыми, и даже ему она не всегда сообщала заранее о своих намерениях, а ведь он стоял во главе службы безопасности Резьюн — но в данном случае ей удалось побить рекорд внезапности.

— Оповести персонал, — сказал он Аббану, своему личному телохранителю, который и занялся этим немедленно, следя за передачей распоряжений и отчетов. Сам же позвонил своему брату Дэнису, в администрацию, и Дэнис передал информацию в Первый отдел, когда самолет уже начал заходить на посадку.

Остальное происходило как обычно, стандартная процедура, сопровождающая возвращения Арианы всякий раз, когда Резьюн-первый с шумом возвращался, и Ариана Эмори устраивалась в принадлежащем ей городе, в своем крыле, в своей резиденции.

Во вчерашних новостях передали, что проект Надежда отложен, что вызвало шок на бирже, и «круги» теперь пойдут по космосу во все стороны, хотя обозреватели назвали это всего лишь «процедурной задержкой». Хорошей новостью оказалось переданное следом за этим короткое известие, снабженное краткой биографией, почерпнутой из картотеки Департамента Науки, что безвестный химик на Фаргоне удостоен статуса Особенного, по крайней мере, тот законопроект прошел. И что Совет провел марафонское заседание, длившееся до глубокой ночи: новые пульсации на межзвездной бирже, которая ненавидела неопределенность, больше чем внезапные повороты в политике. Информационные агентства каждого государства Союза затеяли совместное вещание, включающее комментарии и анализ, а ведущие комментаторы по законодательству изо всех сил предлагали свои интерпретации происшедшего, уязвленные тем, что даже оппозиционные Советники отказались дать интервью и активно старались занять места в плановых утренних передачах.

Из коалиции центристов только лидер фракции аболиционистов Янни Мерино поделился своими соображениями (его седые волосы, как обычно, взлохмаченные, его лицо краснее и речь радикальнее, чем обычно): призвал поставить вопрос о доверии к Совету в целом и угрожал отделением от партии центристов. У него не хватило поддержки устроить первое, но второе он вполне мог осуществить, и Жиро Най сидел и слушал, хотя и знал то, чего не знали комментаторы, вместе с журналистами недоумевал: какая сделка была заключена, и почему Михаил Корэйн согласился пойти на это.

Триумф Резьюн?

Политическая катастрофа? Что-то упущено?

Не в привычках Арианы было советоваться со своими во время сессий в Новгороде, разве что в исключительных обстоятельствах, разумеется, не по телефону (даже линии Департамента отвергались), ведь существовали специальные курьеры и готовые к взлету самолеты.

По всей видимости отсутствие курьезов означало, что ситуация под контролем, несмотря на внезапную отсрочку.

Советники отменяли встречи направо и налево, а Советники от Рассела а Пан-Парижа заторопились на станцию Сайтиин, чтобы немедленно сесть на корабль, отправляющийся к звезде Рассела.

Вместо себя они оставили своих секретарей, снабдив инструкциями о том, как голосовать.

Жиро Най и его брат Дэнис вышли встретить маленький автобус, когда он по вогнутой аллее подкатил к главному зданию Резьюн, не только потому, что это предусматривал порядок.

Двери автобуса открылись. Первой, как и следовало, показалась эйзи Кэтлин, одетая в черную форму службы безопасности Резьюн, ее бледное лицо не сулило ничего хорошего, она вышла и повернулась, чтобы подать руку Ари. Ари должна сделать единственный шаг — Ари в голубом, держащая, по обыкновению, свой дипломат, и ничто в ее облике не указывало на победу или поражение, пока она пристально не взглянула на Жиро и Дэниса с выражением, предсказывающим неприятности.

— В твоем кабинете, — сказала она Дэнису. Позади нее, среди других выходящих на бетон сотрудников, Жиро увидел Джордана Уоррика, которого не ждали — ведь он улетел пять дней назад на Резьюн-первом и собирался возвратиться в конце недели специальным рейсом Резьюн-Эйр.

Это внушало тревогу. То, что Уоррик вернулся вместе с Ари, вызывало не меньшее изумление, чем внезапные объятья центристов и экспансионистов. С Уорриком не было его собственных сотрудников, за исключением дворецкого эйзи Пауля, с багажом в руках следовавшего за ним солидно, но с озабоченным видом.

Аббан сможет собрать слухи, потолкавшись среди вернувшихся помощников, тех, кто относился к Семье и имел право поболтать. Жиро дал Аббану соответствующие распоряжения, а сам отправился вместе с Ари и Дэнисом (Флориан молча возглавил процессию) в левый холл сразу, как только открыли двери. Кэтлин шла позади вместе с эйзи Дэниса Сили.

Ни слова не было произнесено, пока они не оказались в личном кабинете Дэниса, и хозяин не включил устройство, обеспечивающее звукоизоляцию помещения. И тогда, наконец, беседа началась.

— У нас проблема, — сказала Ари, очень сосредоточенно открывая дипломат на дорогой, доставленной с Земли облицовке стола Дэниса.

— Неприятности с Надеждой? — спросил Дэнис, принимая микрофишу, которую она вручила ему. — Или это Джордан?

— Городин обещает единодушную поддержку Надежды — если Джордан получит назначение на должность в военную психиатрическую клинику на Фаргоне, которую нам предстоит «спрятать» в своем бюджете.

— О, Господи, — сказал Жиро и сел.

— Расскажи мне, как ты добилась согласия Михаила Корэйна, и как связан перевод Джордана Уоррика с предложением Городина.

У Жиро не было сомнений. И было ясно, что у Ари тоже.

Он превратился в проблему, — сказала Ари.

— Мы не можем его тронуть, — сказал Жиро. Паника охватила его. Временами Ари забывала, что у всего существуют пределы и у благоразумия — в том числе.

— Он рассчитывает на это, не так ли?

Тихо, так тихо. Ари уселась в свободное кресло.

— Это еще требует голосования. Но нет необходимости голосовать, пока не построена лаборатория. А мы получили исследования.

Жиро вспотел. Он подавил импульсивное желание утереть лицо. Звукоизоляция вызывала у него зубную боль, однако хуже всего он себя чувствовал из-за спазмов в желудке.

— Ну, это не так уж плохо, — сказал Дэнис, вместе со стулом отклонившись назад и сложив руки на обширном животе. — Мы можем спланировать это дело. Джорди — лопух. Мы можем для начала вернуть его отдел обратно в администрацию, отобрать его сотрудников и его записи.

— Он не дурак, — сказала Ари. — Я хочу знать, не пропадали ли у нас файлы.

— Ты думаешь, он оставил что-нибудь в Новгороде?

— А когда его что-либо останавливало?

— Проклятье, — проговорил Жиро. — Ари, я предупреждал тебя. Я ведь тебя предупреждал.

Ари наклонила голову, искоса глядя на него.

— Я скажу тебе одну вещь: даже если он уедет, останется его сын Джастин.

— Нам еще предстоит прорываться через очередные пять лет плановых работ. Что мы, черт возьми, будем делать, когда Джорди появится там перед камерами?

— Не беспокойся об этом.

— Что значит, не беспокойся об этом?

— Он здесь, не так ли? И всех своих помощников, весь свой персонал, кроме Пауля, оставил в Новгороде. Я не стала обвинять его в утечке информации. Я просто послала Флориана передать ему, что он нужен. Он прекрасно знает, что совершил, и что я знаю о его поступке.

— Если ты тронешь его… Послушай меня. Он этого не сделал бы без предварительной подготовки. Один Бог знает, какой ущерб он может нам нанести. Или какие еще сведения он похитил отсюда. О Господи, как я об этом не подумала раньше!

— Ох, этот Джордан и его склока. Его просьбы о переводе. Стычки по поводу персонала. О, мы по-прежнему на дружеской ноге. Иногда у нас бывают небольшие тактические разногласия. В частности, по дороге домой. И мы улыбаемся друг другу, поднимая бокалы. А почему бы и нет?

— Он чертовски хорошо знает, что это не так!

— И он знает, что я знаю, что он знает и так далее. Так что мы улыбаемся друг другу. Я скажу тебе кое-что: я не обеспокоена. Он уверен, что я ничего не стану предпринимать до тех пор, пока не узнаю, что именно он ухватил. Он владеет ситуацией. Наш Особенный по Образованию полагает, что он самый лучший. Он поставил на кон все, считая, что дела пойдут именно так, как он себе представляет. Скоро он сделает мне контрпредложение. А я ему — свое. И так будет идти месяцами. Он уверен, что у него есть ответ на любой мой ход. Посмотрим. А теперь я пойду к себе. Полагаю, что Флориан уже все подготовил. Я собираюсь принять душ, задрать ноги вверх и почитать отчеты об опытах. А также прилично поесть. Вечером — официальный обед. В конце концов, ведь сессия завершена. Кэтлин проверит меню.

— Я передам всем, — сказал Дэнис. Мысль о еде вызвала у Жиро тошноту.

— Это еще не полное поражение, — сказала она. — Слышали новости? В коалиции центристов этим утром, похоже, появились трещины. Корэйн очень, очень расстроил Янни Мерино. Такая старая лиса, как Корэйн — он не успевает вертеться. Корэйн со своими сторонниками собирался бойкотировать заседания, теперь он перекладывает на другой галс — аболиционисты решат, что их предали… не так ли? Пусть-ка аболиционисты сбросят маскировку и снова заведут речь о демонтаже лабораторий. Это несколько встревожит умеренных.

— Так ведь именно здесь Джордан может нанести нам наибольший урон. Если он обратится в прессу…

— О, неужели ты думаешь, что аболиционисты готовы поверить голосу, раздавшемуся из стен Резьюн?

— Если он произносит подходящие вещи, они прекрасно поверят.

— Тогда мы должны кое-что сделать, верно? Подумай об этом, Джерри. Корэйн не просто собирается взбунтоваться — нет, он будет голосовать в поддержку создания лаборатории Резьюн прямо на пути к колонии Надежда. Аболиционисты не стали разумнее, просто притихли, а ведь у нас есть собственные соглядатаи в их рядах. Пусть Корэйн сбивает огонь на собственной палубе. Городин может посчитать, что весь этот шум несколько громче, чем он хотел бы: у нас, как правило, для него наготове предложения: он никогда не становится обеими ногами на чью-либо позицию. Представляет проблему этот лживый ублюдок Лу. Но мы можем убедить его. Это сооружение — как раз та штука, которая позволит это сделать. Поразмыслите об этих вещах, и что предупреждать вас об осторожности. Используйте свои связи среди военных. Департамент Науки отправляет корабль, чтобы оповестить Рубина о его статусе. Они также собираются принять меры по созданию в Синей зоне Фаргона безопасной резиденции для него: команда собирается в воскресенье, когда Атлантис рванется на Фаргон.

— Харого будет на борту? — спросил Дэнис.

— Безусловно. Все должно пройти без помех. Он проведет наш персонал через таможню, а Атлантис быстрее света.

— Военные еще быстрее.

— Да, это вариант. Однако Харого на своей собственной станции большая шишка, и он привезет домой проект строительства, второй по значимости из тех, к которым когда-либо вожделел Фаргон. Первым был, разумеется, коридор на Надежду. Все должно пройти гладко. Если центристы предпримут что-нибудь в отношении Рубина, Харого, без сомнения, сможет с ними справиться. Мы с удовольствием посмотрим на это сражение. Вы видели этот клип? Рубин — воплощенная невинность. Весь в науке и уязвим со всех сторон. Я решила, что это прошло достаточно хорошо.

Они могут обратить это и против нас самих, — сказал Жиро.

— Я думаю, что мы можем положиться на Харого. Временами следует позволять событиям идти своим чередом.

— Даже связанным с Уорриком?

— Если к тому времени он им будет нужен.

Ари мягко улыбнулась через стол, поверх салата из овощей с их собственного огорода и щедро обсыпала все это из ложки кейсом, синтетическим сыром, по сути — солеными дрожжами: причуда космонавтов. Так делала и ее мать, Ари до сих пор любила привкус этого сыра и всегда покупала не смотря ни на что.

Большинство членов Семьи испытывало к кейсу отвращение.

Это был официальный обеденный зал: один длинный стол для членов Семьи и охватывающий его большой, П-образный для эйзи, которые для нее были ближе, чем родственники и в два раза более многочисленны.

Она сама — во главе: так повелось со дня смерти дяди Жоффрея. По правую руку от нее — Жиро Най, по левую — его брат Дэнис, затем справа Янни Шварц, и слева — его сестра Бет, а напротив нее сын Бет от Жиро Ная, молодой Зули Шварц, длинноносый и узколицый, сидящий, как всегда, с озабоченным видом, шестнадцатилетний и скучающий; затем Петрос Иванов и две его сестры Ирэна и Кэтрин, затем нынешняя страсть Кэтрин — темнокожий Мори Карнат Най, старая Джейн Страссен, с обликом вдовствующей императрицы, одетая в черное и увешанная серебром, дочь Джулия Страссен в зеленом с ее поразительным декольте; дорогой кузен Патрик Карнат-Эмори, который был более Карнат, чем Эмори, у которого абсолютно ничего не держалось в руках (он уже промокал что-то на коленях), дочь Патрика Фидеаль Карнат, прелестная смуглая женщина, и ее тридцатидвухлетний сын Джайлс, которого все считали сыном Жиро, пока не изучили генотип и не обнаружили, что он, как ни странно, сын Петроса. Затем Роберт Карнат-Най и его дочь юная Джулия Карнат, и на самом дальнем конце Джордан и Джастин Уоррики, которые выглядели в точности, как отец с сыном, было известно, что они близнецы.

У Джордана в свое время были связи. (У кого их не было?) Но когда дошло до наследника интеллекта, он не стал доверять природе. Или женщинам. Возможно, сказалось искушение своей Особенностью. Или вера в то, что он, будучи Особенным, сможет сам произвести другого такого же.

Скопированный гражданин являлся не эйзи. Имелась значительная юридическая разница в положении между молодым Джастином и, скажем, элегантным рыжекудрым Грантом, сидящим за внешним столом, рожденных в одной лаборатории, всего-то с разницей в один день. Но Джастин, красивый, темноволосый, широкоплечий, с квадратным подбородком, и в свои семнадцать так напоминал молодого Джордана… был ГРАЖД 976-88-2355 РК, эта многозначительная приставка гражданина и этот дорогостоящий суффикс Родительской Копии — копии за исключением маленьких случайностей типа перелома носа у Джордана и едва заметного шрама на подбородке Джастина и, о конечно, личности и таланта. Когда Джастин был еще клеточкой в маточной камере, проект Бок уже провалился — но (Ари это забавляло) Джордан питал уверенность, что его ленты и его гены преодолеют все случайности.

Мальчик был очень способный — но все-таки не как Джордан. И слава Богу!

А номер Гранта был АЛХ-972, экспериментальный: ее собственное создание, утонченное до предела, и от талантливого предка — генотип другого Особенного, но по некоторым юридическим причинам она так скорректировала генетические недочеты, случайно связанные с некоторыми компонентами, что законные потомки слегка близорукого, темноволосого, хиловатого биолога, страдающего пороком сердца были бы весьма удивлены.

Биологом Грант тоже не был. Выдающийся студент — разработчик лент, он продемонстрировал способности на альфа-уровне. Причем работал с теми самыми структурами, которые его сформировали. В этих структурах и была заложена юридическая разница, дело было не в замене определенных последовательностей генотипа, и не в камерах-матках, которые выносили их.

Один ребенок был передан на руки отцу, ему предстояло лежать в колыбельке в Доме, временами — в тишине; и знать, что Джордан Уоррик в данный момент занят, и что еда может запоздать, или что шум может помешать…

Другой был отправлен в колыбель, где временами человеческое общение заменял успокаивающий голос, где активность записывалась, крик измерялся, реакции хронометрировались и фиксировались — затем тренировки и записи в течение трех лет, пока Ари не попросила Джордана взять мальчика к себе. Ничего необычного: они, как правило, отдавали на усыновление предполагаемых представителей альфа-класса, а в те времена ее отношения с Джорданом были бурными, но чисто деловыми. Воспитанник был одного возраста с сыном, а альфа-компаньон — ценный экземпляр для Дома, даже в Резьюн.

Я полностью доверяю Джастину, сказала она Джордану в тот день. Они будут такой естественной парой. Я очень хочу, чтобы это произошло на личной основе, ты понимаешь, при условии, что я смогу продолжить мои работы по исследованию и тестированию Гранта.

Имелось в виду, что подрастающий эйзи может перейти под опеку Джастина, стать его приятелем — что включало ее обещание, что молодой Джастин хоть и в такой малой степени допущен к работе с альфами, что собственные баллы Джастина достигнут альфа-уровня.

Она не очень удивилась тому, что все отлично сработало. Оказалось, что нужна только обычная незначительная коррекция, не способная повлиять на интеллект эйзи.

Так, так удобно иметь узду на беспокойного в те годы Джордана, не информационную, поскольку вряд ли десяти-тринадцатилетний эйзи мог знать что-нибудь о Доме, чего не знала бы она.

Но заранее неизвестно — когда это может оказаться полезным.

Она покончила с салатом, перебросилась несколькими словами с Жиро, пока обслуживающий персонал убирал тарелки и вносил новое блюдо: прекрасную ветчину. Земные свиньи прекрасно развивались на ферме, причем в количествах, достаточных для того, чтобы поделиться породистыми животными с некоторыми другими фермами. Свиньи и козы, старейшие и наиболее неприхотливые спутники человечества, обладающие достаточным чутьем, чтобы не отравиться случайным побегом местных растений.

Лошади и коровы не умели различать ядовитые травы от съедобных.

— Знаешь ли ты, — сказала она, когда подали десерт, ароматное и приятное на вкус мороженое. — Мы собираемся поменять местами персонал.

Поразительно, как много ушей сразу обратились в слух, и насколько тихо может стать в зале. И это при том, что она обратилась только к Дэнису.

— Я не думаю, что возникнут какие-нибудь проблемы с законопроектом Надежда. — Теперь они все слушают, и не пытаясь делать вид, что заняты чем-то другим. Она улыбнулась своей семье, положила ложечку и взяла чашечку крепкого кофе. — Вы знаете, что сообщали в новостях. Все происходит более или менее в соответствии с планом, и перед нами открылась воодушевляющая перспектива… действительно, воодушевляющая перспектива: военная психолечебница на Фаргоне — в дополнение. Вы можете поблагодарить Джордана за то, что он выполнил главную работу — в самом деле, все, что приведет трассу на Надежду прямо к нам в руки, и новые лаборатории и прочее. Вот то, что мы имеем. Мы многим обязаны Джордану за это.

Лицо Джордана было абсолютно бесстрастным.

— Давайте отбросим притворство. Мы — дома, мы не перед камерами.

Ари сверкнула улыбкой.

— Джордан, я ничуть на тебя не сержусь. Прошу прощения, если это обижает тебя, но ты сделал Резьюн — и мне лично — большое одолжение. Я хочу, чтобы ты получил то, что хочешь, я не буду тебе мешать.

— Черт побери! Как же!

Ари мягко засмеялась и сделала очередной глоток кофе.

— Джорди, дорогой, я знаю, что ты хотел бы скрыть это от меня, поставить меня перед свершившимся фактом, но так уж получилось, что Городин пришел ко мне, и я собираюсь на блюдечке подать тебе, все, о чем ты просил. Ты получишь этот долгожданный перевод, ты и все те в твоем крыле, кто захочет отправиться на Фаргон, сразу как только военные разродятся официальным запросом о предоставлении офицера связи.

— Что это значит? — спросил Янни Шварц.

— Я не говорю, что это будет плохо, — продолжала Ари вполне искренне, по-прежнему улыбаясь. — Я не стараюсь удивить тебя, Янни — Джордан удивил этим меня саму. Я думаю, что каждому следует подумать об этом, и тем, кто предпочтет отправиться на границу, и тем, кто не захочет расстаться с удобствами Резьюн — Бог ведает, некоторым из нас будет трудно обойтись без ветчины и свежих фруктов. Тем не менее, следует подумать о возможностях, открывающихся там. — Новый глоток кофе, медленный и задумчивый, взгляд, как у фехтовальщика, не отрывается от глаз Джордана. — Образовательное крыло, конечно, продолжит здесь свою работу. Некоторых из вас не мы не можем перевести, вы понимаете это. Мы должны будем осуществить структурные изменения здесь, весьма возможно, воссоздать целое крыло. — Улыбка чуть расширилась. Это была шутка. Зули Шварц очнулся, бросил вокруг быстрый взгляд, чтобы оценить, не собираются ли окружающие посмеяться. — Джорди, тебе стоит предложить некоторые кандидатуры.

— Конечно, — ответил Джордан. — Но я уверен, что ты воспользуешься собственным списком.

Она рассмеялась из вежливости.

— Ты отлично знаешь, что так оно и будет. Но я действительно учту твои пожелания насколько смогу — в конечном итоге, я полагаю, каждый из твоего списка желает перевода, и ты хочешь их иметь при себе. Янни, ты можешь проработать это с Джорди.

На внимательных лицах стало проявляться растущее безразличие. Молодой Зули, похоже, наконец, понял, что происходит, может быть, впервые в жизни, осознав, что значит — сидеть в этом зале при Семейных Событиях, а не с детьми в соседней комнате. Никто не двигался, ни из членов Семьи, ни из эйзи за столами вокруг.

Дэнис звучно откашлялся.

— Ну, — сказал он, — ну, Ари, в конце концов, — снова откашливание, — я полагаю, что неплохо бы перехватить немного тех маленьких булочек, которые были вчера вечером, угу?

— Да, сир, — откликнулся стоящий у двери официант и выскользнул наружу, пока Дэнис сыпал сахар в свой кофе.

— М-м. Главное дело — это Резьюн, не так ли? Ари, Джорди, Янни, ведь на самом деле мы все стремимся к одному — чтобы свободно заниматься своим делом. Мы все ненавидим эту административную кутерьму, да все мы, это такая идиотская трата нашего времени, а на наших столах так много гораздо более важного, чем мелкие региональные правительственные дрязги в далеком Новгороде. Я не сомневаюсь, что важно, может или не может дирекция станций держать в руках свой персонал, но это совершенно не наш вопрос. Я имею в виду, что идея создания Департаментов в целом никогда не означала отказа от сотрудничества с ценными людьми. Совет, конечно, не доставляет такую уж массу хлопот Корэйну, или Чавезу, или Богдановичу, но не вижу особого смысла в том, чтобы держать Городина на коротком поводке. Наука в полном упадке. Мы зря тратим время и силы.

— Я не понимаю, в чем дело, — перебил Джордан со своего конца стола, лихо поднимая рюмку, — ведь Ари считает эту проклятую вселенную своей вотчиной!

Ари рассмеялась, но слишком старательно. Каждый почувствовал облегчение. Все засмеялись, потому что поступить иначе означало признать Инцидент, а этого никто не хотел, даже Джордан.

— Ну, ты же не упустишь свою удачу, не так ли? — сказала она. — Все пути на Надежду будут проходить мимо Фаргона, а ты станешь работать со старыми друзьями, так что это не будет выглядеть так, как будто ты там в ссылке. Если бы я была помоложе, Джорди, я бы ухватилась за эту возможность, однако Дэнис прав. Речь не о политике, а о стратегии исследований, курс установлен, и мне страшно хочется вернуться к своей работе, а тебе — завершить свою. Действительно не хочется взваливать на тебя дополнительную работу, но мне нужен твой опыт. Тебе нужно организовать здесь новый Образовательный центр, реальная возможность оставить здесь свое наследие, Джорди, я серьезно.

— Я оставлю его в морозилке, — сказал Джордан. Снова всплеск долгожданного смеха. — Или ты хочешь другой образец?

Ари усмехнулась и сделала еще глоток кофе.

— Да ну, Джорди, я думала, ты поступил иначе. Но у нас есть и еще один источник.

Джастин вспыхнул. Многие поворачивались взглянуть на его реакцию. Опять раздался смех, на этот раз вялый.

— Я уверен, что Джорди поможет, — произнес Дэнис, вмешиваясь, пока клинки еще оставались в ножнах: в этом зале соблюдалось древнее правило: ничего неприятного. Здесь обмениваются только колкостями, не более, да и то не слишком серьезными.

— И я уверена, — сказала Ари. А затес серьезно: — Нам необходима реорганизация. Я собираюсь выполнять часть моей работы, как члена Совета, через доверенное лицо, полагая, что это будет занимать меньше времени, поскольку основные проекты уже согласованы. Никаких трудностей и в самом деле не должно возникнуть. Я считаю, что смогу прилететь, если буду им нужна, но и Дэнис абсолютно прав: мне ведь 120.

— У тебя есть время в запасе, — вставил Дэнис.

— О да, но я вижу финал. — В зале опять стало тихо. — Проект Рубина будет отнимать у меня много времени. Я не становлюсь немощной. Но и вы знаете, и я знаю, что у нас нет бесконечного времени на этот проект. Большую часть оргработы по Фаргону я передам тебе, Янни. Я буду только запрашивать информацию от того или иного отдела. Я хочу оставить за собой общий контроль за проектом — просто желание вновь ощутить себя в деле. Возможно, я немного тщеславна. — Она мягко усмехнулась. — Я буду продолжать писать мою книгу, выполнять некоторые вспомогательные исследования — в общем, готовиться к отставке.

— Черт возьми, — сказал Джордан.

Она улыбнулась, прикрыла чашку рукой, когда официант хотел подлить ей еще кофе.

— Нет, дорогой, я приняла достаточно кофеина, чтобы добраться до своих комнат. Именно туда мне и следует отправляться, принимая во внимание, что пол до сих пор качается — эта сволочная тряска над Кавкашем… И мне кажется, что я практически не спала в Новгороде. Кэтлин?

Отодвинулся стул, и Кэтлин уже на месте, и вместе с ней Флориан. Кэтлин, подвинув стул, помогла ей встать.

— Спокойной ночи всем, — сказала она и тихо Флориану, когда люди задвигали стульями, поднимаясь: — Скажи Гранту, что я требую его обратно.

— Сира?

— Мне он нужен, — сказала она. — Скажи ему, что я подготовила для него новое назначение. Джордан никогда не имел законных прав держать его у себя. Он наверняка понимает это.

— Минутку, — сказал эйзи Флориан, когда Джастин и Грант направились к двери следом за Джорданом и Паулем в общем потоке членов семьи и эйзи, направлявшихся по своим делам.

— Потом, — сказал Джастин. Его сердце заколотилось, как всегда, когда ему доводилось иметь дело с Ари или ее телохранителями (кроме как исключительно по делу), и он, взяв Гранта за руку, попытался протолкнуть его в дверь, но Флориан встал у Гранта на пути.

— Мне очень жаль, — сказал Флориан, и выражение его лица подтвердило его слова. — Сира сказала, что ей нужен Грант. Теперь он назначен к ней.

Какое-то время Джастин не осознавал то, что он услышал. Сжимая руку Гранта, он чувствовал, что тот совершенно неподвижен.

— Он может собрать свои вещи, — добавил Флориан.

— Скажи ей: «нет». — Они загораживали Шварцам выход. Джастин конфузливо отступил в коридор, ведя Гранта с собой, но Флориан не отставал: — Скажи ей, скажи ей, черт побери, что если она хочет, чтобы я хоть в чем-нибудь сотрудничал с ней, то Грант останется со мной!

— Мне ужасно жаль, сир, — сказал Флориан, как всегда мягкий и спокойный, — но Она сказала, что это уже решено. Пожалуйста, пойми. Ему надо собрать вещи. Кэтлин и я постараемся позаботиться о нем.

— Она сможет так поступить, — сказал Джастин Гранту, когда Флориан проскользнул обратно в столовую, где задержалась Ари. Холодные волны вновь и вновь накатывали на него. Съеденный ужин вызывал неприятную тяжесть в животе. — Подожди. — Его отец с Паулем ожидали немного дальше по коридору, и Джастин преодолел это расстояние за несколько шагов. Лицо его было сосредоточенным, он надеялся, что выражает оно только понятную досаду, и, пожалуйста, Господи, только бы не побледнеть! — Что-то случилось с проектом, — сказал он Джордану. — Мне надо пойти разобраться.

Джордан кивнул. И хотя у него, вероятно, возникли вопросы, но объяснение, похоже, удовлетворило его. Джастин вернулся к дверям, где стоял Грант. Проходя, он опустил руку на плечо Гранта, а затем вошел, где по-прежнему находилась Ари, разговаривая с Жиро Наем.

Несколько секунд он стоял, ждал, Ари не обратила на него внимания, на его молчаливый вызов, похоже, она сказала что-то прощальное Жиро, поскольку тот тоже оглянулся, а затем ушел.

Ари ждала.

— Что с Грантом? — спросил Джастин, оставшись с ней наедине.

— Мне он нужен, — ответила Ари, — вот и все. У него генотип

Особенного, он подходит для того, над чем я сейчас работаю, и мне он сейчас нужен, вот и все. Ничего личного.

— Ну, да. — Его голос сорвался. Он, семнадцатилетний, лицом к лицу с женщиной столь же грозной, как его отец. Ему хотелось ударить ее. Но это не выход. Ари в Резьюн могла делать все, что угодно. И по отношению к кому-угодно. Он усвоил это. — Что ты хочешь? Что ты в действительности от меня хочешь?

— Я же сказала тебе, что это не личное, ничего особенного. Грант может взять свои вещи, у него будет несколько дней успокоиться… Ты будешь видеться с ним.

— Ты собираешься тайпировать его!

— Но он для этого и существует, так ведь? Он — экспериментальный. Он расплачивается тестами за сохранение ему…

— За свое сохранение он расплачивается разработками, черт побери, он не является одним из твоих подопытных, он… — он чуть не сказал: «Мой брат».

— Мне жаль, что в этом вопросе ты потерял объективность. Надеюсь, ты немедленно возьмешь себя в руки. У тебя пока нет лицензии на работу с Альфами, и маловероятно, что ты когда-нибудь получишь ее, если не сможешь лучше контролировать свои эмоции. Если ты дал ему обещания, которые не можешь сдержать, ты плохо обращаешься с ним, понял меня? Ты повредил ему. Бог знает, что еще ты натворил, но сейчас я вижу, что нам с тобой предстоит долгий разговор о том, что собой представляет Альфа, и что ты с ним сделал, и о том, собираешься ты или нет получить эту лицензию. Для этого требуются не только мозги, мой мальчик, требуется способность осознать, чего ты хочешь и во что веришь, и теперь настало время тебе научиться этому.

— Хорошо, хорошо, я сделаю, как ты хочешь. И он сделает. Только оставь его со мной!

— Успокойся, слышишь! Успокойся. В таком состоянии я не оставлю его с кем бы то ни было. Также. — Она ткнула пальцем ему в грудь. — Ты имеешь дело со мной, любезный, а ты знаешь, что я умею добиваться своего: ты знаешь, что всегда проигрываешь, когда до такой степени демонстрируешь профессионалу свои эмоции. Осуши глаза и приведи себя в порядок, отведи Гранта домой и проследи, чтобы он взял все, что ему необходимо. А главное — успокой его и больше его не пугай.

— Черт бы тебя побрал! Что ты хочешь?

— У меня есть все, что я хочу. Иди и делай то, что я тебе сказала. Ты работаешь на меня. А утром чтобы был любезным и тактичным. Слышишь? Теперь займись своими делами.

— Я…

Ари повернулась и вышла в дверь, ведущую к служебным помещениям и лифту наверх; Кэтлин и Флориан загородили ему дорогу. Эйзи. Выбора нет.

— Флориан, — позвала она уже издалека, нетерпеливо, и Флориан оставил одну Кэтлин охранять дверь. Это хуже, поскольку в психике Кэтлин меньше ограничений, чем у Флориана. Кэтлин ударит его, больно ударит, если он сделает хотя бы шаг в запрещенном направлении.

— Иди другой дорогой, молодой сир, — сказала Кэтлин. — Иначе ты будешь арестован.

Он резко повернулся и пошел обратно к другой двери, где стоял Грант, очень бледный и очень тихий, и потянул его за руку. В обычных условиях он был почувствовал легкое напряжение мышц. Сейчас его не было. Грант просто двинулся, пошел за ним, когда он его отпустил, и не вымолвил ни слова, пока они не прошли коридор и не вошли в лифт, который поднимал их к жилым помещениям третьего уровня.

— Зачем она это делает?

— Я не знаю. Я не знаю. Не паникуй. Все будет хорошо.

Когда лифт остановился, Грант посмотрел на него с хрупкой надеждой, от которой у Джастина все внутри перевернулось.

Снова по коридору к их квартире, расположенной в зоне отдыха, в этот час им встретилось только несколько человек. Джастин снял карточку-ключ с защелки на кармане и с трудом ввел ее в прорезь. Его рука тряслась. Грант, вероятно, видел это.

«Никто не входил с тех пор, как последний раз пользовались этим ключом», — проговорил бесстрастный голос монитора, и зажегся свет на всем пути, через прихожую и голубую гостиную, в спальню, поскольку именно на это он запрограммировал свой монитор на случай появления в этот час.

— Грант Здесь, — пробормотал в сторону лампы в спальне Гранта, видимой сквозь левую арку.

— Я соберу свои вещи, — сказал Грант, и в первый раз проявил признаки надлома, когда с дрожью в голосе спросил: — Не следует ли нам позвать Джордана?

— Господи. — Джастин обнял его. Грант приник к нему, его била дрожь, и Джастин крепко обхватил его, пытаясь осознать ситуацию, в которой оказался, а также закон Резьюн, гласивший, что он не может защитить эйзи, который был его братом с тех пор, как он себя помнил.

Грант знал все, знал то же, что и он сам. У них с Грантом не было различий, никаких, кроме этой проклятой Х в номере Гранта, что делало его на всю жизнь собственностью Резьюн.

Она могла допрашивать его о Джордане, обо всем, что он знал или подозревал, отлаживать на нем системы, тайпировать его, блокировать отдельные участки его памяти, делать все, что ей захочется, и у него не было способа предотвратить это.

Это было отмщение его отцу. Это была и власть над ним — ведь его, как и Гранта, только что взяли в отдел Ари. Позволь ей, сказал он тогда отцу. Позволь ей взять меня в свой персонал. Не спорь. Все в порядке. Ты сейчас не можешь позволить себе ссору с ней, и, возможно, это для меня хорошее место.

Потому что тогда он считал, что отец, измученный надеждой снова получить перевод, мог бы потерять слишком много.

Скажешь мне, говорил Джордан с величайшей строгостью, скажешь мне сразу же, если она начнет придираться.

А тревога была. И даже более, чем тревога, со второго дня его пребывания в том крыле — с разговора Ари в ее кабинете, Ари слишком близко и притрагивается к нему под предлогом чистого дружелюбия, но постепенно привнося слишком много личного, спокойно приговаривая при этом, что она привлекла его в свое крыло отнюдь не только из-за результатов тестирования, и что они оба, и он и Грант, могли бы… оказать ей услугу, что другие ее помощники так и поступают, и что такое положение в порядке вещей для ее персонала. В противном случае, намекнула она, существовали способы осложнить жизнь.

Он испытывал отвращение и испуг, и, что хуже всего, он видел намерение Ари, ловушку, которую она готовила, а самого себя чувствовал рычагом, которым она собиралась подцепить Джордана. Прекрасный способ спровоцировать его на инцидент, который в дальнейшем она сможет использовать. Так что он не отказался от своей роли даже тогда, когда она обняла его; и продолжал работать над отчетами в то время, как она сидела на подлокотнике его кресла, положив руку ему на плечо. Она приглашала его в свой кабинет после работы, задавала ему вопросы, делая вид, что выверяет отчеты сотрудников, а он что-то отвечал, не особенно задумываясь и не желая запоминать свои слова потому, что у него не было возможности заниматься тем, о чем она его спрашивала. Ему никогда в жизни не хотелось делать то, о чем она говорила; и он подозревал, что и без лент, без наркотиков, без ничего, пользуясь только его наивностью и своим мастерством, она лепила всю его жизнь. Он мог бы бороться, стать циничным, дерзко отвечать ей, играя в ту же игру, — но это была Ее игра.

— Я что-нибудь придумаю, — сказал он Гранту. — Из этого должен быть выход. Все будет хорошо. — И он позволил Гранту отправиться к себе, чтобы упаковать вещи, а сам остался стоять в одиночестве в гостиной, охваченный ознобом, проникшим до костей. Он хотел позвонить Джордану, попросить совета, вдруг закон допускал какие-нибудь действия.

Но по всей вероятности Джордан отправится прямо к Ари, чтобы отторговать у нее Гранта. Тогда Ари может разыграть другие карты, типа записей тех встреч в конторе.

— О, Господи, тогда Джордан точно ринется прямо в Департамент Науки и начнет сражение, которое сметет все предварительные соглашения и приведет его к поражению.

Запросить бы домашний компьютер относительно закона — но этим он не решался воспользоваться: каждое обращение регистрировалось. Ничто не проходило бесследно. Не было возможности обыграть Резьюн. Он не знал, насколько велико политическое влияние Ари, но его хватало на открытие новых путей исследования, оно могло подчинять компании на отдаленных звездных станциях и непосредственно влиять даже на торговлю с самой Землей; а это была только видимая часть всего.

Через коридор он слышал звуки открываемых дверец стенного шкафа, видел Гранта, складывающего одежду на кровать.

Он внезапно осознал, куда отправлялся Грант, — так же, как они представляли, когда мальчишками сидели на берегу Новой Волги, отправляя в плаванье вниз к Новгороду лодочки, сделанные из старых консервных банок, на удивление горожанам. И позже, когда они как-то вечером обсуждали переназначение Джордана и тот случай, если их задержат до того, как Джордан сможет забрать их.

Вот худшее и наступило, думал он, совсем не такой, как они планировали, но это был их единственный шанс.

Он вошел в комнату Гранта, приложил палец к его губам, призывая к молчанию, потому что Служба Безопасности все-таки прослушивала помещения: Джордан предупреждал его об этом. Он взял Гранта за руку, быстро и тихо вывел его в гостиную, к двери, вынул из шкафа свое пальто, не выбирая: снаружи подмораживало, люди переходили из крыла в крыло по улице, это было обычным явлением. Сунул Гранту его одежду и вывел его в коридор.

Куда? — отчетливо спрашивал обеспокоенный взгляд Гранта. Джастин, не делаешь ли ты какую-нибудь глупость?

Джастин взял его за руку и потащил Гранта по коридору, снова к лифту.

Он нажал «Т». Уровень туннеля. Кабина поехала вниз. Господи, только бы не остановили на главной.

— Джастин.

Он отпихнул Гранта к стенке лифта, притиснул его там, хотя Грант был на голову выше.

— Тихо, — сказал он. — Это приказ. Ни слова. Ничего. Понял?

Он так не говорил с Грантом. Никогда. Его трясло. Грант стиснул зубы и кивнул, испуганный, когда двери лифта отворились в бетонную темноту штормовых туннелей. Он выволок Гранта наружу и снова прижал его к стене. На этот раз спокойнее.

— Теперь послушай меня. Мы отправляемся в город.

— Я…

— Слушай меня. Я хочу, чтобы ты исчез. Лег на дно, спрятался. Прямо сейчас. Сделай это. И там оставайся. Это приказ, Грант. Если ты никогда в жизни не делал то, что я говорил — сделай это хотя бы сейчас. Сейчас! Понял?

Грант глотнул воздуха, затем собрался и после двух отчаянных вздохов его лицо стало бесстрастным.

Теперь без паники. Спокойно.

— Хорошо, — сказал Джастин. — Надень пальто и пойдем.

Вверх на другом лифте, в административное крыло, старейшее, затем в кухни этого старомодного крыла, где персонал ночной смены мыл посуду после ужина и готовил завтрак для службы доставки. Это был маршрут побега, которым в свое время пользовался каждый ребенок в Доме, через кухни, в самый конец, туда, где стояли плиты, где кондиционеры всегда не справлялись, где все поколения работников подпирали дверь пожарного выхода мусорными баками, чтобы создать сквознячок. Кухонные работники не собирались «закладывать» юных проныр (разве что кто-нибудь спросит). А администрация никогда не препятствовала такой практике, которая вела молодых бездельников и шалопаев, полноправных граждан мимо свидетелей, которые, если их спросят, с готовностью скажут: да, Джастин Уоррик и его эйзи вышли через эту дверь — но не раньше, чем их хватятся.

— Шшш, — изобразил он кухонному эйзи в ответ на его удивленный и тревожный взгляд — поздний час, да и были они постарше, чем обычные беглецы, пользовавшиеся этим путем.

Мимо мусорного бака, вниз по ступенькам в холодную темноту.

Грант нагнал его в тени водокачки, которая была первым укрытием на склоне перед крутым изгибом к дороге.

— Нам, — вниз по склону, — сказал Джастин. — К лодкам.

— А как же Джордан? — возразил Грант.

— С ним все в порядке. Побежали.

Он рванулся, и Грант побежал следом, полным ходом вниз по склону до дороги. Затем они в прогулочной манере пересекли залитое светом пространство мимо складов ремонтных мастерских, по улицам нижнего города. Немногочисленные охранники, несущие службу в этот час, были поглощены наблюдением за оградой и погодой, а не двумя юношами из дома, пробирающимися к дороге в аэропорт. Пекарня и мельница и ночью работали вовсю, но они были далеко в стороне, дальний отсвет огней, когда они миновали последний барак.

— Джордан поддерживает контакты с Мерильдом? — спросил Грант.

— Доверься мне. Я знаю, что делаю.

— Джастин.

— Заткнись, Грант. Слышишь?

Они добрались до края аэропорта. Полевые огни оказались выключенными и только контрольные лампы по-прежнему однообразно и равномерно посверкивали в черноту почти пустого пространства. Вдалеке четко вырисовывались ярко освещенные торговые склады и огромный ангар Резьюн-Эйр, где продолжалась обычная работа по подготовке одного из коммерческих лайнеров.

— Джастин, — а он знает?

— Он уладит это. Пойдем. — Джастин опять перешел на бег, не давая Гранту передохнуть, чтобы избежать вопросов, по дороге мимо конца подъездных путей к грузовой пристани и снова вниз по бетонному переходу к приземистым складам на самом берегу реки.

Здесь в маленьком лодочном сарае никто не запирал двери. В этом не было необходимости. Он толкнул дверь убогого домика, вздрогнул от скрипа петель. Внутри, железная сетка глухо зашуршала под их ногами. Вода всплескивала и прихлопывала о сваи и опоры, звезды влажно поблескивали вокруг обводов причаленных лодок. Все вокруг пахло речной сыростью и маслом, а воздух был обжигающе холодным.

— Джастин, — взмолился Грант. — Во имя Господа.

— Все в порядке. Ты едешь именно тем путем, как мы планировали.

— Я еду…

— Я не уезжаю. Только ты.

— Ты с ума сошел! Джастин!

Джастин забрался в ближайшую лодку, открыл герметичную дверь кабины, и Гранту ничего не оставалось делать, как следовать за ним, проглотив свои возражения.

— Джастин, если ты сейчас останешься, они могут арестовать тебя!

— А если я увезу тебя отсюда, исчезнет всякая возможность когда-либо быть рядом с тобой, и ты знаешь это. Так что меня здесь сейчас нет. И я ничего об этом не знаю. Я просто возвращаюсь обратно и говорю, что все время был в своей комнате, откуда я могу знать, куда ты подевался? Может быть, тебя слопали платиферы и заработали расстройство желудка. — Он пощелкал зажиганием, проверил приборы, сцепление. — Поедешь на этом, все наполнено, аккумуляторы заряжены. Удивительно, как здорово персонал следит за этим хозяйством, не правда ли?

— Джастин, — голос Гранта дрожал. Он держал руки в карманах. Около воды холодный ветер был еще более пронзительным. — Послушай, наконец, меня, давай все оценим разумно. Я — эйзи. Я слушал ленты с колыбели. Если она прокрутит мне что-нибудь новое, я смогу справиться с этим, я смогу разорвать структуры и рассказать тебе, были ли в них «жучки».

— Черта с два ты можешь.

— Я вытерплю ее тесты, и она никогда не может рассечь мой Контракт — не существует кода рассекателя. Я точно знаю, что не существует, Джастин. Давай просто забудем об этом, поднимемся на холм и выработаем другой путь. Если он окажется плохим, то у нас всегда останется этот. Как альтернатива.

— Заткнись и послушай меня. Вспомни, как мы все это планировали: первые огни справа, которые ты увидишь — это все еще Резьюн: это десятая климатическая станция высоко на утесе. Огни слева — это будет Моривилль. Если ты пойдешь совершенно без освещения, ты сможешь пройти мимо него до того, как Ари узнает об этом, а ночь сегодня ясная. Помни: держись середины потока — это единственный способ миновать отмели, и, бога ради, остерегайся топляков. Течение придет слева, когда ты доберешься до Кенникатт. Поворачивай в нее, и первые огни, которые ты увидишь, через два, может быть, даже через три часа — это Крюгер. Ты скажешь им, кто ты такой, и дашь им это. — Он включил тусклый штурманский свет и нацарапал номер на листке блокнота, прикрепленного к приборной доске. Под номером он написал: МЕРИЛЬД. — Скажи им, чтобы позвонили Мерильду независимо от времени. Ты можешь сказать Мерильду, когда он доберется туда, — скажи ему, что Ари шантажирует Джордана мной, черт побери, — это все, что ему надо знать. Скажи ему, что я не могу приехать, пока отец не окажется на свободе, но что я вынужден был отправить тебя оттуда, потому что с еще одним заложником Джордану не выпутаться. Понял?

— Да, — произнес Грант слабым голосом, голосом эйзи: да.

— Крюгер — друг, он не выдаст тебя. Передай им, что я разрешил затопить лодку, если они посчитают нужным. Это лодка Эмори. Мерильд уладит все остальное.

— Ари обратится в полицию.

— Ну, и замечательно. Пусть обращается. Не пытайся миновать Кенникатт. Но если все-таки придется, следующий поселок вниз по Волге — это Авери — туда плыть всю ночь, а может и дольше, и она сможет перехитрить тебя. Кроме того, ты там будешь в пределах юрисдикции законов Сайтиин, и полиция может сцапать тебя, а ты знаешь, чем это может обернуться. Так что — Крюгер. Надо к нему. — Он взглянул Гранту в глаза в слабом отблеске приборного освещения, и внезапно его поразила мысль, что он может никогда больше с ним не встретиться. — Будь осторожен. Во имя Господа, будь осторожен.

— Джастин, — Грант крепко обнял его. — Ты сам будь осторожен. Пожалуйста.

— Я подтолкну тебя. Отправляйся.

— Другая лодка… — начал Грант.

— Я позабочусь о ней. Давай! — Джастин повернулся и выбрался из рубки, вспрыгнул на палубу и оттуда на уходящую решетку. Он отдал причальные фалы, забросил их на борт и вытолкнул большую лодку кормой вперед, пока она, царапнув по сваям, не вышла на открытую воду.

Она бестолково поворачивалась, темная и громоздкая, затем течение реки подхватило ее и повлекло вместе с основным потоком, продолжая разворачивать.

Он забрался во вторую лодку и сорвал крышку двигателя.

Стартер был электронным. Он вытащил кристаллическую плату, бросил обратно крышку, закрыл за собой люк и швырнул плату в воду перед тем, как прыгнуть с борта лодки на металлическую крышку сарая.

В тот же момент он услышал отдаленное приглушенное откашливание мотора Гранта, затем перешедшее в уверенное равномерное пыхтение.

Он покинул лодочный сарай, закрыл дверь и побежал. Было опасно находиться здесь, на берегу реки, в темноте, в любом месте, которое не проверялось на чистоту, куда могло проникнуть что-нибудь местное, сорняк в канаве, вещество, распыленное в воздухе — Бог знает что. Он старался не думать об этом. Он бегом вернулся на дорогу и перешел на шаг только когда почувствовал колотье в боку.

Он ожидал какого-то движения. Он был готов к тому, что кто-нибудь из ночной смены в аэропорту заметил лодку или услышал шум ее двигателя. Однако, в ангарах и без того было шумно. Возможно, что кто-то работал с мощным механизмом. Может быть, они подумали, что это была какая-нибудь проходящая лодка из Моривилля или следующая вверх по Волге, с большим движком. А яркие огни не позволяли четко видеть окружающее.

Так что им везло на сто процентов.

Пока он не добрался до дома и не обнаружил, что кухонная дверь заперта.

Он присел на ступеньках, стуча зубами, стараясь обдумать создавшееся положение и дать время лодке хоть сколько-нибудь уйти. Но если он просидит здесь всю ночь, тогда не будет сомнений, что это заговор.

Если же он даст им такую зацепку.

Это выдаст Джордана. Так что в итоге ничего не остается делать, как использовать свой ключ и отключить бесшумную сигнализацию, которая, как он знал, была уже включена.

Охранник вышел ему навстречу в коридор рядом с кухней.

— Сир, спросил дежурный эйзи, — откуда ты идешь?

— Мне захотелось погулять, — ответил он, — вот и все. Я слишком много выпил. И меня потянуло на свежий воздух.

Эйзи передал это в контору службы безопасности. Джастин ждал, готовясь к тому, что лицо охранника примет другое выражение, когда поступит распоряжение. Но эйзи только кивнул:

— Добрый вечер, сир.

Он пошел дальше, ощущая слабость в коленях, поднялся на лифте и проделал весь свой одинокий путь до квартиры.

В комнатах загорелись лампы. «Никто не входил с тех пор, как последний раз пользовались этим ключом», — проговорил слащавый голос Монитора.

Он вошел к Гранту. Взял его вещи, повесил их обратно в шкаф и рассовал по ящикам. Среди предметов, принадлежащих Гранту, он обнаружил смешные мелочи, ерундовые сувениры, которые Джордан привез с какого-то праздника в Новгороде. Дешевая старая объемная открытка с изображением грузового корабля Киттихоук, которую он привез из Новгородского аэропорта специально для Гранта, которому не разрешили поехать. Фотография их обоих в возрасте четырех лет, Грант бледный, худой и поразительно рыжеволосый, а он сам в той нелепой шляпе, которую он считал солидной, копается в саду вместе с эйзи. Другая их фотография, где им обоим по десять, неуклюжий возраст, стоят на ограде загона для скота, босиком, пальцы ног одинаково подогнуты на краю бруса, руки под подбородком, оба улыбаются, как дурачки.

Господи. Он чувствовал себя так, будто ему отрубили руку, и шок еще не дошел до мозга, но это уже нанесло удар по сердцу, и что-то подсказывало ему, что будет еще хуже.

Ари теперь позовет его самого, он не сомневался в этом.

Он вернулся в гостиную, сел на диван, обхватив себя руками, и уставился на узор столешницы; все, что угодно, только не закрывать глаза и не видеть реку и лодку на ней.

Или думать об Ари.

«Только Гранд?» — спросит Мерильд, когда ему позвонят. Мерильд поднимет тревогу. Мерильд вполне может позвонить в Резьюн и попытаться поговорить с Джорданом, допустить этого нельзя. Он пытался придумать, что скажет, как спасет ситуацию. Грант, возможно, расскажет Мерильду достаточно, чтобы Мерильд затеял что-то типа спасательной операции; но, о, Господи, если Джордан узнает что-нибудь о нем о об Ари, хоть от Гранта, хоть от Мерильда, хоть от Ари, — и Джордан вспылит.

Нет. Джордан слишком рассудочен, чтобы что-то предпринять, не обдумав.

Время шло. Воздух в квартирке становился холодным, как на улице. Он хотел отправиться в постель и натянуть на себя одеяло, но запросил у Монитора обогрев и остался в гостиной, борясь со сном и опасаясь, что проспит вызов.

Вызова не было.

Маленькие лодки покидали один порт и никогда не добирались до другого, вот и все. Это случалось даже с опытными водителями.

Он обдумывал каждый сделанный шаг, перебирал различные варианты, снова и снова. Возникала мысль позвонить Джордану и все ему рассказать.

Нет, сказал он самому себе. Нет. Он может уладить это с Ари. Джордану нужна помощь, и она окажется действенной только если Джордан о ней не будет знать.

Пролетел самолет. Грант слышал его, даже несмотря на равномерный рокот своих двигателей, и его руки на штурвале стали влажными, потому что он плыл прямо на виду посередине реки, его ограниченная скорость увеличивалась за счет течения. Он был без огней, даже без приборного освещения, из опасения, что его заметят. Он даже не осмеливался повысить обороты двигателя, боясь, что кильватерная струя расширится и удлинится, а это может его выдать.

Самолет пролетел над ним и пропал в темноте.

Но спустя немного времени самолет вернулся, Грант увидел, что он приближается сзади, двигаясь вдоль реки, луч прожектора пляшет по черной воде.

Он выжал полный газ и почувствовал, когда нос задрался вверх, как легкое покачивание лодки переходит в сильную болтанку. Черт с ней, с кильватерной, да и с плавающими корягами, которые потопили массу лодок на Новой Волге.

Если они послали лодки из Моривилля или с другого конца Резьюн, и если кто-нибудь на тех лодках имеет оружие, выстрелы запросто прошьют кабину и нарушат герметичность, даже если не попадут в него самого, то пробьют корпус, а может быть, и баки с горючим. Но они скорее всего продырявят борт, и заполнившиеся водой отсеки затормозят лодку. Они не станут его убивать, если у них будет выбор.

Он не хотел нанести вред Джастину, это он знал определенно: чтобы его не использовали ни против Джастина, ни против Джордана. А помимо этого даже эйзи имеет право позаботиться о себе.

Самолет ревел прямо над ним, швыряя на палубу яркий свет, слепя отблесками сквозь окна рубки. Луч мгновенно сдвинулся дальше, оставив его полуослепшим во мраке. Он увидел, как прожектор осветил деревья на дальнем берегу реки, светло-серую местную растительность в черноте ночи.

Внезапно нос лодки завалился вправо, так что весь освещенный прожектором берег съехал в сторону. В первый момент он испугался, что сломался гребной винт, а затем понял, что это он попал в течение — Кенникатт впадал в Волгу.

Он переложил штурвал, по-прежнему вслепую (за исключением летящего отсвета прожектора, показывающего ему лесистый дальний берег). Он мог наткнуться на сушу, но предпочитал не включать свет.

Затем он увидел очертания берегов, черноту высоких деревьев на фоне ночного неба по обеим сторонам залитого звездным светом водного пространства.

Туда он и направился, и тут лодка содрогнулась и затряслась от удара вдоль киля. Скрип песка и сильный толчок, от которого он потерял равновесие, когда лодка бестолково дернулась.

Он удержался, ухватившись за поручень, и увидев прямо перед собой черную стену, свернул в сторону, предельно использовав возможности своего суденышка.

Что-то ударило в нос лодки и проскребло по борту. Топляк. Песчаная коса и топляк. Он слышал, как что-то царапает корму, увидел впереди чистую воду в надежде, что после того поворота он в Кенникатте, а не на Волге. Но за это он не мог бы поручиться. Здесь все выглядело так же — только черная вода с отблесками звезд.

Он рискнул зажечь на секунду приборный свет, чтобы бросить взгляд на компас. Направление на северо-восток. Волга могла изгибаться настолько, но он решил, что это должна быть Кенникатт. Самолет больше не возвращался. Может быть даже так, что маневр обманул их, а на борту, Бог знает почему, не было локаторного маяка. У Ари хватило бы власти, чтобы бросить на охоту станцию Сайтиин, а маяк того самолета мог точно навести геостационарные спутники наблюдения, но, насколько он знал, возможности локаторов были ограничены, и он надеялся на то, что все еще может удрать от любой погони из Моривилля или из точки ниже по Волге.

Первые огни после этого, говорил Джастин. Еще два, может быть, три часа вверх по реке, на которой дальше не было поселений. Станция Крюгера являлась дальним горнодобывающим предприятием, в значительной мере автоматизированным, где фактически все были родственниками: все эйзи, которых туда привозили, получали в течение года документы полноправных граждан, и сверх того — пачку акций Крюгера Майнза — не назначение, а мечта, место, о существовании которого перешептывались эйзи, и если кто-то очень, очень старался…

И если позволял его Контракт.

Но ничего подобного не существовало для семнадцатилетнего эйзи с Х в номере, а весь политический опыт, который смог накопить юноша, живя в Резьюн, в Доме, подсказывал ему, что Джастин для его спасения совершил отчаянный поступок, выходящий за пределы разумного.

Опыт подсказывал ему, что Крюгер вполне мог бы приветствовать появление Уоррика вместе с эйзи, на которого у него был надежный Контракт, но по понятным причинам они без всякого удовольствия могут встретить одного этого эйзи.

Чем больше он думал об этом, тем отчетливее понимал, что он только помеха, с какой бы стороны ни посмотреть. За исключением того, что он что-то знал о делах Резьюн, Ари и Уоррика, об этом у него могут потребовать сведений; а он не получил инструкций на этот счет. Он был Альфа, но он был молод и к тому же эйзи, и все, чему он научился, только и говорило, что его реакции обусловлены, его знания ограничены, его рассуждения потенциально ошибочны. (Никогда не беспокойся о своих лентах, мягко разъяснял ему Джордан. Если ты решишь, что ты в беде, приходи ко мне и расскажи, что ты думаешь, что ты чувствуешь, и я найду для тебя ответ: помни, что у меня твои таблицы. Все в порядке.)

Тогда ему было семь. Он плакал на руках у Джордана, и ему было неловко, но Джордан поглаживал его по спине и обнимал его так же, как обнимал Джастина, называл его своим другим сыном и уверял, что даже рожденные мужчины совершают ошибки и испытывают стыд.

От этого он чувствовал себя и лучше и хуже, когда узнал, что рожденные люди покинули старую Землю, и что когда Ари решила, что он должен появиться, она проделала нечто в таком же духе. Пробы и ошибки. В этом и заключался для семилетнего смысл буквы Х в его номере.

Тогда он не понимал, что это означало невозможность для Джордана выполнить свои обещания, что его жизнью распоряжалась Резьюн, а не Джордан. Он уцепился за «мой другой сын», и эти слова стали для него как свет и воздух, как новый уровень существования.

Когда же ему и Джастину было уже двенадцать, Джастин стал интересоваться девочками и уже подрос достаточно, чтобы убедиться, что секс сильно меняет ситуацию.

— Почему? — спросил он Джордана, и Джордан повел его на кухню, обняв рукой за плечи, и объяснил, что Альфа постоянно изменяет инструкции, заложенные в лентах, что он исключительно талантлив, что его тело развивается и что на самом деле ему следует отправиться к эйзи, который специализируется на этих вопросах.

— А что, если я сделаю какую-нибудь беременной? — спросил он.

— Не бойся, — ответил Джордан, и тогда он прекратил расспросы, но впоследствии убедился, что зря. — Ты просто не можешь спутаться с кем-нибудь из этого Дома. У них нет лицензии.

Он был ущемлен в правах. И подумал, что это отчасти даже смешно.

— Это потому, что я — Альфа? Ты хочешь сказать, что с кем бы я ни отправлялся в постель, та…

—… должна иметь лицензию. Это исключает всех девочек, твоих сверстниц. А я бы не хотел, чтобы ты переспал со старой тетушкой Мэри, ясно?

Это было смешно только наполовину. Мэри Уоррик была дряхлая, омоложение уже практически не помогало.

Позже стало не так уж смешно. Было трудно оставаться холодным, когда девица Карнат совала руки, куда не следовало, и хихикала ему в ухо, и найти в себе силы произнести:

— Прошу прощения, сира, я не могу.

Тогда как Джастину, бедному Джастину доставались девчачьи хихиканья и увертки, потому что он был членом Семьи, а с эйзи Джастина можно было играть в открытую — или можно было бы, если бы только он был Бета.

— Ты не можешь одолжить его мне? — спросила Джастина напрямую Джулия Карнат в присутствии самого Гранта, тогда как Грант прекрасно знал, что Джастин сам ухаживает за Джулией. Грант готов бы провалиться сквозь землю. Но тем не менее он отошел с приличным и невозмутимым видом, старательно держался совершенно спокойно, позже, когда Джастин мрачно признался, что Джулия отшила его.

— Ты — красивее, — жаловался Джастин. — Ари сделала тебя прекрасно, черт возьми. Какие у меня шансы?

— Я предпочел бы быть на твоем месте, — ответил он тихо, впервые осознав, насколько это правда. И он плакал, насколько он помнил, второй раз в жизни, просто плакал, сам не понимая, почему, за исключением того, что Джастин задел его нервы. Или ленточные структуры.

Поскольку в нем были и те, и другие.

После этого он так точно и не знал, до шестнадцати лет, пока Джордан не показал ему структуры его собственных лент и не стал обучать его передовым разработкам. Он достаточно разбирался в своих ленточных структурах, когда Джордан предложил ему книгу и показал, из чего он сделан, и тем не менее он не обнаружил в них ничего такого, что заставляло опасаться секса.

Но Альфы постоянно самопрограммируются, меняют свое собственное состояние. Это непрерывное балансирование над пропастью хаоса. Ничто не должно доминировать. Уравновешенность во всем.

Или мир обратится в хаос.

Распад функций.

Эйзи, который становится сам себе советником, хочет накликать беду. Эйзи так ужасно беззащитен. И очень вероятно, что он попадет в ситуацию, с которой не сможет справиться, окажется втянутым в игру, правила которой никто не удосужился ему объяснить.

Ах, этот Джастин!

Он протер глаза левой рукой, держа штурвал правой, пытаясь разглядеть, куда он плывет. Он ведет себя, говорил его внутренний голос, как дурак.

Как обычный рожденный человек. Как будто я — как они.

Но ведь считается, что я умнее. Считается, что я законченный гений. Разве что ленты не сработали, и я не такой, каким они хотели меня сделать.

Может быть, я просто не использую то, что имею.

Тогда почему же я не говорил громче? Почему я не схватил Джастина и не отвел его к отцу, если для этого его нужно было ударить?

Потому что я чертов эйзи, вот почему. Потому что все внутри меня превращается в кисель, если кто-то начинает действовать так, как будто знает, что делает, а я теряю голову, вот почему. О, проклятье, проклятье, проклятье! Я должен был остановить его. Мне надо было затащить его с собой в лодку, мне следовало отвезти его к Крюгеру, в безопасное место, и там он мог бы защитить нас обоих, и у Джордана были бы развязаны руки. О чем же он думал?

Что-нибудь такое, что мне не пришло в голову?

Черт возьми, это моя беда, у меня нет ни капли решительности, я всегда стараюсь действовать только наверняка, и в результате не предпринимаю ничего, только исполняю приказания.

… Потому что эти проклятые ленты запустили в меня свои когти. Они не допускают колебаний, они до обалдения, до чертиков убеждены, и ничто и никогда в мире…

… Вот почему мы никогда не решаем сами. Мы знаем нечто, не подлежащее сомнению, чего обычные люди не знают. Вот в чем загвоздка…

Лодка ударилась обо что-то, и палубу встряхнуло; моментально вспотев, Грант быстро и неистово вертанул штурвал, выправляя курс.

В самом деле идиот. Он внезапно все понял, и едва не сделал в лодке дыру, что как раз и случалось с обычными людьми, как сказал бы Джастин, или любой другой. Его мозг работал четко или его занесло в супердрайв, потому что он внезапно ощутил, каково это — быть обычным человеком и вдруг оказаться идиотом как раз в момент осознания всего. Нужно проглотить сомнения и просто идти вперед, как часто советовал ему Джордан. Сомнения — это не от лент. Они от жизни, сынок. Вселенная не рухнет, если ты потерпишь неудачу. Она не рухнет, даже если ты свернешь себе шею. Это произойдет только с твоим собственным миром. Ты понимаешь это?

Мне кажется, да, ответил он тогда. Но это была ложь. До сих пор, пока это внезапно не прояснилось. Я свободен, подумалось ему. Здесь, пока я не добрался до Крюгера, я свободен, я сам собой распоряжаюсь, впервые в жизни. И следом за этим подумал: я не уверен, что мне это нравится.

Идиот. Очнись. Обрати внимание. О, Господи, неужели это возвращается самолет?

Потому что внезапно позади показался свет.

Лодка. О Боже, о Боже, там позади лодка.

Он сильно надавил на регулятор газа. Лодка, задрав нос, рванулась по реке. Он включил огни. Они засияли на черной воде, струи которой закручивались водоворотами; берега, лежащие ближе, чем берега Волги, заросшие жутким нагромождением плакучих ив — деревьев, норовящих развалиться от старости и от гнили, деревьев, сбрасывающих огромные корявые колоды в Волгу. Они куда опаснее для судоходства, чем скалы, так как постоянно плавают.

Лучше уж зажечь огни, рассудил он, чем мчаться вслепую.

Но те, позади, могут быть вооружены. И на катере, более мощном, чем его лодка. Он, правда, был бы удивлен, если бы в Моривилле имелось что-нибудь, на чем можно было его догнать, и даже поражен до глубины души, — подумал он, ощущая в душе холодный комок страха, заметив, что они исчезли за поворотом реки, а затем появились снова в боковом зеркальце.

Может быть, это лодка с климатической станции, возможно, что на самом конце Резьюн есть лодки. Он не знал.

После того короткого взгляда он снова стал смотреть только вперед, туда, куда плывет лодка. «Посередине фарватера», — предупреждал его Джастин. Джастин, по крайней мере, ходил на лодке до Моривилля и обратно, а также до десятой климатической; кроме того, он разговаривал с людьми в Моривилле, которые плавали по реке до самого Новгорода.

Беседу вел Джастин, а Грант обращал внимание главным образом на ту часть, которая касалась Новгорода, потому что именно это его интересовало. Они с Джастином обсуждали, как они когда-нибудь возьмут лодку и отправятся туда — просто покататься по реке.

Он пугливо обогнул топляк, плывущий с высоко задранной веткой.

Черт возьми, это же целое дерево. Он увидел в свете фар лодки стоящую стеной растопыренную щетку его корней и отчаянно повернул еще больше в сторону.

Господи, если такая штука вдруг повернется боком — и носом в нее…

Он продолжал движение.

А сзади — свет так и держится, и он увидел справа сияющие огни, как и обещал Джастин. Сердце на миг замерло, когда забилось снова, появилась мысль: «Засада», — потому что все казалось ловушками, все было враждебным.

Однако, они находились слишком высоко, и их было слишком много: огни, мерцавшие за занавесом плакучих ив и огни, горевшие высоко над рекой, огни, на вершинах холмов помаргивающие красным и предупреждающие летчиков о высоких климатических башнях.

Теперь он почувствовал слабость в коленях, и руки задрожали. Когда он оглянулся, то не заметил света позади, и тут ему в первый раз пришла мысль положить записку Джастина в карман, забрать листок, который находится под ним — на тот случай, если кто-то вернет лодку в Резьюн.

Он сбавил газ, стараясь найти какую-нибудь пристань, встревоженный оттого, что пятно света залило низкую ржавую стену на берегу. А следом — еще одно светлое пятно.

Баржи, внезапно догадался он. Ведь это был шахтерский поселок. Это были баржи для руды, не такие большие, как те, которые приходили с севера; однако все вокруг и было портом; и нашлось местечко, куда могла приткнуться носом маленькая лодка, и был там трап, ведущий с нижней пристани на верхнюю, и это означало, что он добрался до цивилизации и можно бы разгерметизироваться: но он не делал этого. Он не подумал, что следует воспользоваться радио, поскольку Джастин ничего об этом не говорил; и в любом случае, он не знал, как это сделать. Он просто снова и снова подавал гудок, пока кто-то не включил на пристани свет, и не показались люди, чтобы посмотреть, что это явилось к ним с реки.

— Тебе звонят по телефону, — проговорил Монитор, и Джастин очнулся от сна, в который незаметно для себя погрузился, и обнаружил, что он всю ночь пролежал, скорчившись на диване в гостиной; звук заставил его приподняться на локоть, затем на руку, а когда Монитор ответил, встать на ноги.

— Я здесь, — сказал он громко Монитору и услышал, как тот передает абоненту:

— Джастин здесь. Минутку, пожалуйста.

Он потер лицо, коловшееся редкой щетиной, и глаза, видевшие нечетко.

— Я здесь, — сказал он, ожидая самого худшего, сердце ухало так сильно, что это даже причиняло боль.

— Доброе утро, — обратилась Ари к нему. — Извини, что побеспокоила тебя в этот час, Джастин, но где Грант?

— Я не знаю, — ответил он. Время. Который час? Он протер глаза и попытался их сфокусировать на расплывающихся цифрах часов на стенной консоли. Пять утра. К этому времени он должен быть у Крюгера. Должен. — А что? Он разве не там? — Он поглядел на арку, где лампы были все еще включены, где стояла нетронутая постель Гранта, как доказательство того, что все было на самом деле, Грант уехал и все, что он помнил, действительно произошло.

Нам это не сойдет с рук просто так.

— Джастин, я хочу, чтобы сегодня первым делом ты поговорил со мной.

— Да-а? — Его голос сорвался. Слишком рано. Он дрожал.

— В восемь-ноль-ноль. Как придешь. В лабораторию первого крыла.

— Хорошо, сира.

Связь прервалась. Джастин потер лицо и сильно зажмурился, стиснул зубы. Он почувствовал себя так, как будто заболевал.

Он подумал о том, чтобы позвонить отцу. Или сходить к нему.

Но Ари предоставляла ему широчайшие возможности для этого; и, возможно, именно такого поступка от него ожидали, или, может быть, Арии пыталась только навести его на мысль, что именно этого ожидают от него, чтобы он уклонился от такого решения. Пытаться «вычислить» ее было все равно, что пытаться «вычислить» его отца.

А он пытался сделать и то, и другое.

Он приготовил себе завтрак — тост без масла и сок — все, что ему удалось запихать в сопротивляющийся желудок. Он принял душ, оделся и принялся бродить по квартире, занимаясь мелочами, потому что оставалось еще так много времени, еще чертовски долго ждать.

Это делалось намеренно. Он знал, что это так. Она все делала с какой-то целью.

Может быть, Гранта уже схватила полиция.

Может быть, его уже вернули в Резьюн.

Может быть, он мертв.

Ари собирается выплеснуть что-то на него, извлечь из него какую-то реакцию и записать ее. Он подготовил себя ко всему, что бы она ни сказала, даже к самому худшему; он подготовил себя к тому, чтобы, если понадобится, сказать: Я не знаю. Он ушел. Я решил, что он пошел к тебе. Откуда я мог знать? Он никогда не делал ничего подобного.

В семь сорок пять он вышел из квартиры и на лифте спустился в главный зал, миновал охрану первого крыла, прошел к своему кабинету, отпер дверь, включил свет — все, как обычно. Он прошел по коридору, где Джейн Страссен уже была в своем кабинете, и кивнул ей, здороваясь. Обогнул угол и спустился по ступенькам вниз в лабораторную секцию в самом конце здания.

С помощью карточки-ключа он разблокировал замок на белых дверях и проник в коридор, куда выходили закрытые двери нескольких небольших кабинетов. Дальше двойные двери вели в темную лабораторию первого крыла, и запах спирта, прохлада и сырость напоминали ему о первых студенческих днях, проведенных здесь. Сводчатая дверь в просторную криогенную лабораторию слева была открыта настежь, через нее падал яркий свет.

Он отпустил наружную дверь, которая тут же закрылась, и услышал голоса. Флориан вышел из тяжелой двери лаборатории.

Студенты часто бывали здесь, техники также постоянно ходили тут взад и вперед: первая лаборатория была старая, ее потеснили более современные сооружения в корпусе «Б», но она была еще в ходу. Исследователи по-прежнему пользовались ею, предпочитая ее дальним прогулкам туда-сюда по огромным помещениям «Б»; предпочитая старое ручное оборудование современному, более автоматизированному. Раньше Ари много времени проводила здесь. В этой лаборатории холода она хранила значительную часть результатов своей работы; он давно понял, что здесь самое удобное хранилище для этого.

Проект Рубина, подумал он. Прежде его приводило в недоумение ее присутствие здесь, когда у Ари не было необходимости все делать самой, когда у нее были отличные техники, выполнявшие кропотливую работу. Теперь его недоумение рассеялось.

Я хотела бы сама понаблюдать весь процесс — просто стремление снова ощутить себя в работе. Возможно, речь об исследовательском самолюбии…

Эта ситуация снова имела личный оттенок, такой ситуации он уже несколько недель пытался избежать.

— Сира ожидает тебя, — сказал Флориан.

— Спасибо, — откликнулся он будничным тоном. — А ты не знаешь, по поводу чего?

— Я полагаю, что ты знаешь сам, сир, — ответил Флориан. Взгляд его темных непроницаемых глаз скользнул к двери лаборатории холода. — Ты можешь войти. Сира, Джастин Уоррик пришел.

— Отлично, — донесся голос Ари.

Джастин подошел к открытой двери в вытянутое помещение лаборатории, где Ари, сидя на винтовой табуретке перед стойкой, работала на одном из старомодных сепараторов.

— Проклятье, — прокомментировала она, не поднимая глаз. — Я не верю этому. Надо бы взять другой из «Б». Я не собираюсь все так оставить. — Она подняла глаза в тот момент, когда он отпустил дверь, и взмах ее руки испугал его. Тут он понял, что подвинул дверь, подскочил к ней и толкнул ее обратно, устанавливая на место, расстроенный своей юношеской неловкостью, которая смущала его как раз тогда, когда он в наибольшей степени нуждался в самообладании.

— Чертово устройство, — пробурчала Ари. — Это дурацкое крохоборство Джейн — дверь такая, что только коснись, и все болтается. Ну, как дела?

— Все в порядке.

— Где Грант?

Его сердце уже вовсю колотилось. Но забилось еще сильнее, и он заставил его притормозить.

— Я не знаю. Я думал, что он с тобой.

— Конечно, ты так думал. Грант прошедшей ночью украл лодку. Испортил другую. Служба безопасности проследила его до Крюгера. Что ты об этом знаешь?

— Ничего. Совершенно ничего.

— Конечно, нет, — она повернулась на табурете. — Твой приятель все сам спланировал.

— Я думаю, что так. Грант очень способный. — Все шло слишком легко. Ари была способна на большее, на гораздо большее. Он не позволял себе расслабиться, как будто мощное течение быстро несло его к пропасти. Флориан оставался снаружи. Свидетелей ее словам не было — или ее приказам. Там на дверях был замок. И где-то здесь вполне может находиться работающий магнитофон. — Я думаю, что он сказал бы тебе.

Ари щелкнула языком.

— Ты хочешь взглянуть на рапорты охранников? Вы вместе вышли прошлой ночью. А вернулся ты один.

— Я искал Гранта. Он сказал, что пошел попросить у соседей сумку. И больше не возвращался.

Брови Ари поползли вверх.

— О, продолжай.

— Прошу прощения. Но я искал Гранта.

— Ты меня разочаровал. Я ожидала большей изобретательности.

— Я рассказал тебе все, что знаю.

— Послушай меня, мой друг. То, что ты совершил, — это воровство, ты это знаешь? Ты знаешь, что происходит, когда Резьюн выдвигает обвинения.

— Да, — ответил он, стараясь быть спокойным настолько, насколько мог. — Я думаю, что знаю.

— Мы — не Сайтиин.

— Я знаю.

— Ты очень самонадеян. Почему?

— Потому что ты не собираешься выдвигать обвинения.

— Ты готов поручиться?

От него ждали реакции. Он улыбнулся ей. Он до такой степени держал себя в руках, даже не зная, находится ли Грант в ее власти.

— Я ставлю на это, — сказал он твердо. — Ты получила меня. Ты не получишь Гранта. Пока все будет в порядке со мной и моим отцом, Грант будет молчать, и мы все будем довольны.

— Потому ты остался в тылу.

Так вот что тревожило ее. Иррациональный поступок.

Он улыбнулся шире; малый, тайный успех, в одиночку, на ее территории.

— Одному из нас это было нужно. Чтобы уверить тебя, что до поры до времени мы будем молчать.

— Разумеется. Это Джордан спланировал?

На это он отреагировал. Он знал, что не сдержался. Похвала застала его врасплох.

— Нет, — ответил он.

— Значит — ты, — Ари выдохнула усмешку, и ему это не понравилось, даже не смотря на то, что все движения ее тела, ее спина, покачивающаяся вместе со спинкой стула, ее печальная улыбка — все свидетельствовало об удивлении.

Ари разыгрывала свои реакции так же, как и его отец, со всем своим талантом, от начала до конца.

Он должен этому научиться. И он безразлично пожал плечами.

— Это в самом деле очень хорошо, — сказала Ари. — Но тебе пришлось так много возложить на Гранта.

Он мертв, подумалось ему, в попытке подготовить себя к самому худшему, что она может произнести. Она может и солгать.

— Я доверяю ему, — сказал он.

— Знаешь ли, в твоем плане имеется прокол?

— Какой?

— Джордан. Ему это действительно не понравится.

— Я поговорю с ним. — Он начал дрожать, холод от криогенных установок, обдававший его, казалось, лишил его всякого тепла. Он чувствовал, что весь его тщательно сохраняемый самоконтроль рассыпается, и сделал отчаянную попытку перегруппироваться. Это была тактика, которой отец научил его, это попеременное нагнетание напряжения и смягчения, которым она пользовалась, наблюдая за такими мелочами, как расширение глаз, или едва ощутимое напряжение мышц, как при беге с барьерами: вверх, вниз, вверх, вниз; а когда он поймает ритм — что-нибудь неожиданное. Он видел, что это приближается. Эта мысль помогла ему взять себя в руки, и он улыбнулся ей: — Ему это понравится.

Он видел, как медленная улыбка разливается по лицу Ари, то ли ему очко, то ли намеренное опускание забрала, чтобы навести его на такую мысль.

— У тебя, действительно, есть самообладание, — сказала Ари. — И ты совсем не нахальный, ведь так? Противный, упрямый мальчишка, ты в самом деле не знаешь, что все козыри у тебя в руках, но надо отдать тебе должное, это был хороший маневр. Хотя чертовски трудно будет повторить.

— Мне нет нужды уезжать, пока мой отец здесь.

— Ну, теперь это становится проблемой, не так ли? И как мы собираемся развязывать этот узелок? Ты уже придумал? Расскажи мне, как все сработает, когда придет время Джордану покинуть это место. Мне очень интересно.

— Может быть, ты мне что-то предложишь.

Лицо Ари расплылось в улыбке:

— Изумительно. Ты был так спокоен. Что ты делал, пытался изменить тестовые таблицы?

— Судя по всему, ты сама можешь определить это.

— О, дерзишь! — она открыто засмеялась. — Ты в самом деле способный. Ты научил меня кое-чему. В моем возрасте я ценю это. Тебе очень нравится Грант. Очень нравится. — Она облокотилась на лабораторный стол, серьезно глядя на него. — Позволь, дорогой, сказать тебе кое-что. Джордан тебя любит — очень любит. Очень, очень сильно. Это сказывается на твоем поведении. И я должна сказать, что он проделал изумительную работу с Грантом. Дети нуждаются в таком воспитании. Но за это приходится серьезно расплачиваться. Мы смертны. Мы теряем людей. И нам действительно больно, когда задевают их, не так ли? Семья — это огромная ответственность. Что ты собираешься рассказать Джордану?

— Я не знаю. Столько, сколько понадобится.

— Ты имеешь в виду, настолько, чтобы дать ему понять, что он выиграл?

Разрушение и восстановление. Он только улыбнулся ей, отказываясь спорить с мастером.

— Ну, — сказала она, — Джордан может гордиться этим твоим поступком. Я не говорю, что поступок мудрый. План был очень ловкий, причины очень, очень дурацкие, но, бывает… что любовь лишает разума, так ведь? Как ты считаешь, что сделает Джордан, если я подам на тебя в суд?

— Обратится к общественности. Пойдет в Департамент. А ты не хочешь этого.

— Ну, мы можем поступить и иначе, верно? Поскольку его сын действительно повинен в воровстве, в вандализме, в том, что совался в чужие бумаги… А ведь существует много вещей, которые нам не нравятся. Джордан может выдвинуть обвинения, я могу выдвинуть обвинения, ты ведь знаешь, если это разразится, такой оборот не слишком поможет получению назначения, которого он добивается, чьи бы интересы за этим ни стояли. Они мгновенно бросят его. Но ты все это знаешь. Именно так все и двигается, правда — разве только я захочу принять меры для возвращения Гранта и притяну к суду тех твоих друзей. Ты ведь знаешь, что ты упустил это из виду. Что я могу поступить в точности так же, как и ты, нарушить закон, а если кто-нибудь сделает твою роль достоянием гласности, и если твоему отцу придется выслушивать твои личные причины, наши маленькие интимные встречи, хм? — все это действительно огорчит его.

— Если меня вызовут в суд, тебе также ничего хорошего не светит. Ты не можешь себе этого позволить. Ты только что получила голоса на Совете. Если ты хочешь увидеть, как все развалится, только коснись Гранта — я заговорю. Ты увидишь, как это случится.

— Будь ты проклят, — медленно выговорила она. — Ты думаешь, что все так хорошо понимаешь.

— Достаточно хорошо, чтобы знать, что мои друзья не станут прежде времени разыгрывать козыри.

— Что у тебя есть на Крюгеров, что они ради тебя пойдут на такой риск? Или ты считаешь, что та сторона не захочет тебя использовать в своих интересах? Ты принял это во внимание?

— У меня не было большого выбора, так ведь? Но беспокоиться не о чем, пока сохраняются договоренности по поводу перевода Джордана, и ты не трогаешь Гранта. Если же они станут зондировать меня, они услышат немало — о проекте. Я не думаю, что ты будешь очень довольна, если кто-нибудь посторонний будет сейчас допрашивать кого бы то ни было из Резьюн.

— Чертовски опасен этот молодой человек. — Ари подалась вперед и ткнула пальцем в его направлении. — Это Джордан спланировал?

— Нет.

— Советовал тебе?

— Нет.

— Это удивляет меня. И других людей удивит. Если дело дойдет до суда, департамент не поверит, что он не при чем. А это в случае голосования будет свидетельствовать против него, не так ли? Так что оставим все, как есть. Можешь рассказать Джордану все, что захочешь, и будем считать, что положение патовое. Я не трону Гранта, я не буду настаивать на аресте Крюгеров. И даже на убийстве. А иначе… Я могла бы устроить тебе несчастный случай. Или Джордану. Сельхозтехника так опасна.

Он был поражен. И испуган. Ему никогда не приходило в голову, что она настолько цинична.

— Я хочу, чтобы ты кое о чем подумал, — сказала она. — От того, что ты расскажешь Джордану, будет зависеть, останется ли все на месте — или полетит кувырком. Я очень хочу увидеть, как Джордан получит то место на Фаргоне. И я могу поделиться с тобою своими планами, как разгрести всю эту кучу, которую ты нам устроил. Джордан может покинуть Резьюн и отправиться на Фаргон сразу, как только там появится кабинет для его работы. И когда он улетит со станции Сайтиин, ты по-прежнему останешься здесь. Ты отправишь Гранта следом за ним, как только откроется коридор на Надежду, пойдет проект Рубина. И ты сможешь улететь следующим кораблем. И все это заставит твоего отца — и тебя — помалкивать достаточно долго, чтобы все работало так, как мне нужно. Военные не позволят Джордану слишком шуметь — они ненавидят, когда средства массовой информации привлекают внимание к их проектам. Или… или мы можем сейчас же все разнести и сразиться в суде. Любопытно, кто выиграет от того, что мы решим вернуть Рубина на Сайтиин и полностью закрыть комплекс на Фаргоне.

Я попал в ловушку, подумал он. Но как я мог ее избежать? Что я сделал неправильно?

— Ты согласен? — спросила она.

— Да. Если ты сдержишь свое слово. И я получу перевод обратно, в отдел моего отца.

— О, нет. Ты остаешься здесь. Более того, ты и я заключим договор. Ты ведь знаешь, что твой отец — очень гордый человек. Ты знаешь, каково будет для него, если ему придется выбирать, пойти в Департамент и потерять все из-за того, что ты наделал, или держать язык за зубами, зная, что ты оказался втянутым в историю, чтобы он получил назначение. Поскольку ты поступил именно так. Ты вручил мне все необходимые личные и законные средства, если мне понадобится их использовать. Я получила способ держать в узде твоего отца, легкий способ, как оказалось, так что даже не придется наносить ему ущерб. А тебе надо только сидеть тихо, делать свою работу и ждать, пока все кончится. Ты добился в точности того положения, к которому стремился — стал заложником за его освобождение и его хорошее поведение. Так что от тебя, молодой человек, я хочу, чтобы ты честно выполнял дневную работу, сдавал мне ВРХ отчеты по окончании смены и демонстрировал хорошее усердие. Делай, что хочешь: звони отцу, рассказывай об исчезновении Гранта, рассказывай все, что тебе нравится. Я, безусловно, не буду тебя сдерживать. И приходи ко мне домой около 21:00 и расскажи, что ты сделал. Или я решу, что все пошло по-другому.

Он все еще размышлял, когда она кончила говорить, обдумывая все сказанное и подразумеваемое; но главное он знал. Он пытался отыскать все западни. Ту, в которую он уже попал, он и не старался разглядеть. В первую очередь он боялся приглашения. Именно к этому все шло.

— Ты можешь идти, — сказала она.

Он вышел, минуя Флориана, в общее помещение, прошел по коридору, через охраняемые двери и вверх по лестнице к рабочим помещениям первого крыла. Ему кто-то повстречался по пути к кабинету, произнес «Доброе утро», но он сообразил это лишь пройдя полкоридора, и даже не мог вспомнить, кто это был.

Он не знал, как ему предстать перед Джорданом. По телефону — решил он. Он изложит новости по телефону и встретится с отцом за ленчем. А там будь, что будет. Джордан будет считать, что он обезумел.

Ари была права. Если Джордан окажется втянутым в это дело, все соглашения будут нарушены, и с его точки зрения у Джордана не останется козырей.

Самое лучшее, подумал он, — сохранить все, как есть, пока он сам не решит, стоит ли рассказывать все Джордану.

Во что бы ни обошлось промедление.

— Мы сделали… — Джастин повернул ножку своей рюмки, старательно глядя куда угодно, но не на лицо Джордана. — Мы сделали то, что всегда собирались сделать, если одного из нас припрут к стенке. То, что она забирала Гранта — было способом оказать давление на меня. Я знаю… я знаю, ты говорил, что я должен прийти к тебе. Но она обрушила это на нас, и ни на что не оставалось времени, кроме как обратиться с протестом в Департамент. Но для Гранта это было бы слишком поздно. Бог знает, что она могла бы с ним сделать прежде, чем нам удалось бы получить какое-нибудь предписание, если бы вообще получили… — Он пожал плечами. — И по большому счету мы не могли выиграть это дело, потому что закон на ее стороне, и все застопорится как раз тогда, когда все улажено в этом фаргонском деле, так что я просто-напросто выбрал вариант, который, как я полагал, должен сработать. Наилучший вариант. Вот и все, что я могу сказать.

Они были только вдвоем за ленчем на кухне в квартире Джордана. Пауль накрыл на стол, обычные бутерброды, но оба они едва притронулись к еде.

— Черт возьми, — сказал Джордан. До этого момента он едва произнес и пару слов, давая Джастину возможность изложить все по порядку. — Черт возьми, ты должен был рассказать мне о том, что происходит. Я же предупреждал тебя.

— Я не мог обратиться к тебе. Иначе все, что я сделал, выглядело бы как твои действия. Я не хотел оставлять следы.

— Ну, и как? Остались следы?

— Боюсь, что мои следы достаточно отчетливы. Но это только часть дела. Оттого я и остался здесь. У Ари явно есть кое-что в запасе. Она собирается использовать меня против тебя, так же как планировала использовать Гранта против меня. Но теперь он ей не нужен, так ведь?

— Ты совершенно прав, что он ей теперь не нужен! Боже мой, сынок…

— Но это не так уж плохо, — он нарочно говорил очень уверенно. — Я ввел ее в заблуждение. Я остался. Она сказала — она сказала, что все это может сработать следующим образом: ты получаешь свой перевод, как только построят комплекс, в знак ее доброй воли. Затем я отправляю отсюда к тебе Гранта под свою ответственность. Тем самым…

— Тем самым ты останешься здесь, где она сможет вытворять все, что ей взбредет в голову!

— Тем самым, — продолжил он спокойно, тщательно подбирая слова, — она будет знать, что я в ее распоряжении, и это будет сдерживать тебя, пока ее проекты не развернутся настолько, что их уже станет невозможно остановить. Да и военные не позволят тебе обратиться к широкой аудитории. Именно это ей и нужно. Она это и получит. Однако есть пределы ее возможностям — и потому все мы улетаем. В конце концов.

Долгое, долгое время Джордан молчал, затем поднял рюмку, отпил и поставил обратно.

Время шло, а он по-прежнему сидел молча.

— Я ни за что, ни за что не должен был брать Гранта, — произнес, наконец, Джордан, — если речь идет об отношениях с Ари. Я знал, что это произойдет. Черт побери, уже тогда я знал, что так и будет. Никогда, никогда не принимай одолжения от своих врагов.

— Тогда было слишком поздно, не так ли? — успокоил его Джастин. Прямота отца поразила его, слезы подступили к горлу, он разозлился. — Господи, но что мы могли сделать?

— Ты уверен, что с ним все в порядке?

— У меня не хватило духа попытаться выяснить. Я думаю, что Ари дала бы мне понять, если бы она что-нибудь знала. Я все устроил. Если по номеру, который я ему дал, никто сразу не ответит, у Крюгеров он будет в безопасности и, пока это не произойдет.

— Номер Мерильда?

Джастин кивнул.

— Господи, — Джордан откинул волосы назад и с отчаянием взглянул на него. — Сынок, Мерильд не справится с полицией.

— Ты всегда говорил — если что-нибудь произойдет… И ты всегда говорил, что он — друг Крюгеров. И Ари не собирается обращаться в полицию. Или предпринимать что-либо самостоятельно. Она сама сказала это. Все концы — у меня. Я думаю, что действительно все.

— Ты гораздо более уверен в себе, чем следовало бы, — резко возразил Джордан. — Мы точно не знаем, где находится Грант, у дверей Крюгеров уже может стоять полиция, Мерильда может не оказаться на месте — он ведь практикует по всему континенту.

— Ну, не мог же я звонить заранее, не так ли?

Лицо Джордана было красным. Он отпил еще вина, при этом в рюмке значительно поубавилось.

— Мерильд — адвокат. Он вынужден соблюдать этику.

— Но у него тоже есть друзья. Не так ли? Много друзей.

— Ему это не понравится.

— Но это так же, как если бы я сам обратился к нему, так? — внезапно он перешел в защиту, продолжал сражаться, отступая. — Грант ничем не отличается от меня. Мерильд знает это, так ведь? Где же этика, если выдать Гранта полиции?

— За тебя было бы гораздо легче нести ответственность. Если бы ты сообразил отправиться вместе с ним, ради Бога…

— Но он не наш! Он принадлежит лаборатории! Мое присутствие не сделало бы ситуацию законной.

— Но перед законом ты — несовершеннолетний, и существовали бы смягчающие обстоятельства — и ты выбрался бы отсюда…

— А они подали бы в суд, и понавешали бы Бог знает каких обвинений. Ведь так?

Джордан глубоко вздохнул и взглянул из-под бровей.

Он хотел, он отчаянно хотел, чтобы Джордан сказал «нет», что это неверно, что он что-то упустил. Тогда все становилось возможным.

Однако:

— Да, — тихо сказал Джордан, обращая в прах его надежды.

— Так что договорились, — сказал Джастин. — Не так ли? И тебе не надо ничего предпринимать, разве что соглашение окажется нарушенным. Я могу обратиться к тебе, если со стороны Ари возникнут неприятности. Можно?

— Как в тот раз? — возразил Джордан.

— Успешнее. Я обещаю тебе. Я обещаю. Хорошо?

Джордан надкусил свой бутерброд, оставляя вопрос без внимания. Ничего хорошего не было. Джастин знал это. Но так уж сложилось.

— Тебе не придется оставаться здесь до конца, когда я переведусь, — пообещал Джордан. — Я что-нибудь предприму.

— Только не уступай ни в чем.

— Я и так не уступлю ни в чем. Ари вовсе не побеждена. Тебе это следует лучше понять. Она не соблюдает приличий дольше, чем считает нужным. Доказательство — Грант. Поверь мне, сынок, она вполне способна перегрызть горло врагу, и хорошо бы, чтобы ты имел это в виду, когда тебе в следующий раз захочется поблефовать. И о тебе, и обо мне, и о ком бы то ни было она думает не более, чем об образцах в ее лабораториях, не более, чем о бедном девятилетнем эйзи здесь, на территории, у которого она стерла память и отправила на тяжелые работы, потому что он не получился, а ей, о Господи, ей понадобилось место! Или сложные случаи, в которых она не захотела разбираться, она даже не предлагала их моим сотрудникам, она и не собиралась повторно использовать этот генотип и в прошлом месяце запросто списала троих здоровых эйзи, объявив их помехой, потому что она не хотела тратить на них время, эксперимент с ними был закончен, а это все, что ей было нужно. Я не могу доказать это, так как у меня нет данных, но я знаю, что такое произошло. Вот с кем ты играешь в игры. Любая жизнь для нее ничто, лишь Бог может помочь ее лабораторным образцам, и ей наплевать на общественное мнение — вот до чего она дошла; она настолько ушла вперед, что никто не разберет ее записей, она ответственна только перед законом Союза, да и тот она держит в своем кармане — ей наплевать на все, и все мы у нее под микроскопом. — Джордан оттолкнул тарелку и с минуту смотрел на нее прежде, чем поднял глаза. — Сынок, не верь, что существует что-то, перед чем бы она остановилась. Такого не существует.

Он слушал. Он слушал очень внимательно. И слышал, как Ари говорит о несчастных случаях, которые так легко устроить в Резьюн.

Его часы показывали 20:30, когда он выключил душ, а затем решил включить снова… потому, что абсолютная тишина и пустота в квартире угнетали его.

Он был наполовину доволен, что не придется провести ночь здесь наедине с тишиной пустой комнаты Гранта, доволен так, как иной раз прикусывают губу, чтобы меньше болел размозженный палец. Потеря Гранта причиняла более сильное страдание, чем могло нанести что-нибудь другое, и то, что Ари не давала ему покоя, считал он, даже действовало успокаивающе по отношению к другой боли, которую она ему причинила.

Проклятая сука, подумал он, и его глаза горели от оскорблений в ее адрес, которым не давал выхода. Мысли о Гранте выбивали его из колеи, от всех этих неприятностей с Грантом его руки так сильно дрожали, что он не справился с колпачком аэрозольного баллончика и внезапно вырвавшейся брызжущей струей залил зеркальную нишу умывальника, в которой находилась раковина. Это взбесило его. Все, как нарочно, раздражало его без всякой причины, и он с особой аккуратностью поставил флакончик на место и сбрил с лица лишнюю скудную растительность. Как подготовка тела к погребению, подумал он. Каждый в Резьюн высказывался по поводу его будущего, каждый бился об заклад о его судьбе, даже его отец, который не спрашивал своего сына, хочет ли он вырасти с родительским индексом к своему имени и знать каждую морщину, которой предстояло появиться к сорока годам, нет, благодаря Господу, неплохой тип лица, но и не оригинальный — лицо, всего лишь копия отца — и врагов; и Ари, первый раз загнавшей его в угол в лабораторном складе.

Тогда он не знал, что делать; и с тех пор он тысячу раз пожелал, чтобы он схватил ее тогда и устроил бы ей такое, чего она, очевидно, не ожидала от семнадцатилетнего юнца по отношению к женщине более чем вдвое старшей, чем могла бы быть его бабушка. Но он замер и начал бормотать что-то идиотское о том, что должен идти, что у него встреча, получила ли она отчет, который он занес мимоходом, относительно проекта, номер которого он так и не смог вспомнить.

Его лицо вспыхивало всякий раз, когда он вспоминал об этом. Он выскочил за дверь так быстро, что забыл папку и отчеты, и ему пришлось переписывать их заново, лишь бы не возвращаться за ними. Он направлялся на эту назначенную Ари встречу, это проклятое неотвратимое свидание со старательно культивируемым ощущением, что ему удастся, возможно, частично вернуть самоуважение, если теперь он все разыграет правильно.

Она была старая, но отнюдь не за пределами омоложения. На вид ей было, возможно, около пятидесяти, а он видел ее голограммы в двенадцать и шестнадцать, лицо, еще не застывшее теперешней красотой. Для женщины в шесть раз его старше она выглядела еще очень неплохо, и то, что у нее имелось, он бы в темноте не отличил от Джулии Карнат, повторял он себе со старательным цинизмом — и лучше, чем Джулия, по крайней мере, Ари выражалась яснее о том, что ей нужно. Все в Резьюн, рано или поздно, спали со всеми в разумных пределах, и было не так уж удивительно, что Ари Эмори хотела вернуть свою молодость с копией мужчины, который был бы слишком молод для нее. Такая ситуация могла бы и в самом деле вызвать смех, если бы все не было так мрачно, если бы не он был тем самым семнадцатилетним.

Он не был уверен, что сможет это сделать, но, говорил себе, что по крайней мере с ней он приобретет опыт: его собственный ограничивался Джулией, да и этот закончился тем, что она попросила у него Гранта — это причинило ему такую боль, что он больше к ней не возвращался. Этим приблизительно и ограничивался опыт его любовных приключений, и он почти признал правоту Джордана в его женоненавистничестве.

Ари — змея, в ней все достойно порицания, но ключевым, как он считал, было его восприятие. Если ему удастся использовать это, если удастся устроить то, что Джордан называет «идиотскими трюками», тогда у Ари не будет оружия. Это был бы лучший выход из создавшегося положения и именно к этому он и готовился — быть мужчиной, пройти через все неприятности, обрести опыт (видит Бог, женщина в возрасте Ари может кое-чему научить его… в некоторых отношениях). Надо позволить Ари сделать то, что она хочет, сыграть в ее маленькие игры и либо потерять интерес, либо — нет.

Он полагал, что может поставить себя на место Ари — что семнадцатилетнего юношу едва ли очарует женщина ее лет, однако женщина ее возраста вполне может иметь желание получить в качестве любовника красивого, полноправного гражданина с чувством юмора. Так пусть она заглотит крючок.

Пусть у нее будут проблемы, а у него будут решения.

При отношениях с ней, возможно, надо опираться на ее возраст и самолюбие, слабости, которые никто до сих пор не обнаружил, потому что никто другой не был тем семнадцатилетним, которого она хотела.

На его часах было 21:05, когда он подошел к дверям апартаментов Ари и позвонил — этими пятью минутами он хотел заставить Ари задуматься, собирается ли он появляться, или они с Джорданом задумали что-то; но не более пяти минут, потому как он опасался, что у Ари возникнут подозрения, и она примет контрмеры, которые даже сама потом не сможет остановить.

Дверь ему открыла Кэтлин, дверь в апартаменты, каких он никогда не видел — стены облицованы желтым камнем и белая мебель, очень дорогая; обстановка как раз по карману Ари, а остальные видели подобное только в таких местах, как Государственный зал да и то по телевизору; и здесь же Кэтлин, увенчанная короной светлых волос, безупречная в своей черной униформе, очень чопорная — правда, она всегда такая.

— Добрый вечер, — сказала ему Кэтлин, один из немногих случаев, когда он слышал от нее приятные слова.

— Добрый вечер, — откликнулся он в то время, как Кэтлин закрывала за ним дверь. В комнате звучала музыка, едва слышимая… электронные пассажи, холодные, как каменные залы, по которым они струились. Он почувствовал дрожь. Он ничего не ел за исключением пригоршни соленых чипсов во время ленча и кусочка хлеба без масла на ужин (ему казалось, что от другой пищи его бы вырвало)… Теперь же он чувствовал слабость в коленях и головокружение и сожалел о своей ошибке.

— Сира не принимает в этой части апартаментов, — пояснила Кэтлин, ведя его в другой зал. — Этот только для больших приемов. Ступай аккуратнее, сир, эти ковры на каменном полу иногда скользят. Я каждый раз говорю об этом сире. Ты что-нибудь слышал о Гранте?

— Нет. — Мышцы живота напряглись при этой внезапной, неожиданной фланговой атаке. — Я и не ожидаю.

— Я рада, что он в безопасности, — сказала Кэтлин доверительно, как если бы высказалась о хорошей погоде, таким же вкрадчивым голосом, так что он не знал, была ли Кэтлин когда-нибудь чему-нибудь рада или беспокоилась о ком-либо.

Она была холодна и красива, как музыка, как зал, через который она его вела, а ее партнер встретил их на другом конце этого зала, в просторном низком кабинете, отделанном полированным меховым деревом, голубовато-серым и похожим на ткань под блестящим пластиком; интерьер дополнялся длинным белым пушистым ковром, серо-зелеными креслами и большим бежевым диваном. Флориан, также одетый в форму, вышел из следующего зала; темноволосый и тонкий по контрасту с атлетической блондинкой Кэтлин. Дружелюбным жестом он положил руку на плечо Джастина.

— Скажи сире, что ее гость пришел, — сказал он Кэтлин. — Не хочешь ли выпить, сир?

— Да, — ответил он. — Водка с пепчи, если есть. — Пепчи являлась достаточно экстравагантной; а он еще не пришел в себя от шока, который произвела на него роскошь, окружавшая Ари в Резьюн. Он взглянул вокруг, оглядел даунерскую статуэтку в дальнем углу рядом с баром, ритуальные маски с выпученными глазами, стальную скульптуру и несколько картин, развешанных на отделанных деревянными панелями стенах, которые он видел в фильмах… О, Господи, классика из субсветовых кораблей, живопись осела здесь, где только Ари и ее гости видели их. Комната — образец роскоши.

И но подумал о девятилетнем эйзи, о котором рассказывал отец.

Флориан принес ему напиток.

— Присядь, — предложил Флориан. Однако он пошел по возвышению, опоясывающему комнату, разглядывая картины, одну за другой, потягивая напиток, который он пробовал всего раз в жизни, и старался взять себя в руки.

Позади он услышал шаги и повернулся в тот момент, когда Ари подошла к нему, Ари в поблескивающем халате с геометрическим рисунком, перетянутом в талии, в наряде, явно не подходящем для деловой встречи. Он уставился на нее, сердце было готово выскочить из груди от сознания того, насколько реальна была Ари, от того, что он находится в совершенно незнакомой ситуации, и что отсюда не было выхода.

— Любуешься моей коллекцией? — Она указала на картину, которую он рассматривал. — Работа моего дяди. Он был настоящий художник.

— Он был мастер. — На мгновение он был выбит из колеи. Меньше всего он ожидал, что Ари начнет с воспоминаний.

— Он был хорош во многих отношениях. Ты не знал его? Конечно, нет. Он умер в сорок пятом.

— До моего рождения.

— Черт возьми, как время летит! — Ее рука скользнула под его руку и повлекла к следующей картине. — Это настоящий шедевр. Фаусберг. Наивный художник, но изобразил первое видение Альфы Центавра. Где сейчас люди не бывают. Я обожаю эту картину.

— В ней что-то есть. — Он внимательно смотрел на картину со странным ощущением современности и древности, осознавая реальность и и кисти побывавшего художника, и самой звезды, потерянной человечеством.

— Было время, когда никто не знал ценности всего этого, — сказала она. — Я знала. На первых кораблях было много художников-примитивистов. Субсветовые предоставляли массу времени для творчества. Фаусберг работал стальным пером и акриловыми красками, и черт побери, им, на станции, пришлось изобретать совершенно новую технологию сохранения — я настояла. Мой дядя купил многие из них, я хотела, чтобы они сохранились — так вот и были спасены картины с Арго. Большинство их находится в музее Новгорода. Теперь на солнечной станции ужасно, ужасно хотят получить одну из 61 фаусберговских Сайгни. И мы можем согласиться — за что-нибудь эквивалентное. Мне представляется, скажем, Коро.

— Кто такой Коро?

— Господи, приятель! Деревья. Зеленые деревья. Ты видел ленты о Земле?

— Многие. На минуту он забыл о своей тревоге, вспоминая щедрость ландшафтов, более странных, чем на Сайтиин.

— Ну, так Коро писал пейзажи. Кроме прочего. Я, пожалуй, одолжу тебе некоторые из моих лент. Пожалуй, далее поставим сегодня вечером — Кэтлин, у тебя есть серии «Истоки Искусства Человечества»?

— Я уверена, что есть, сира. Я достану их.

— И другие тоже.

— А это, юный друг, один из наших. Шевченко. Он в нашей картотеке. Бедняга, он умер при аварии системы жизнеобеспечения, когда они строили Пито, там на берегу. Но у него были действительно великолепные работы.

Красные утесы и синева меховых деревьев. Это было слишком знакомо, чтобы его заинтересовать. Он и сам мог бы так, подумал он про себя. Но вежливость не позволила произнести это вслух. Он рисовал. И даже когда-то писал маслом, под впечатлением работ художников-первопроходцев. Домосед, он выдумывал звезды и чужие миры. Но никогда в жизни не предполагал, что ему удастся покинуть Резьюн.

Пока не стало казаться, что это удастся Джордану.

Вошел Флориан и предложил Ари напиток, ярко-золотую смесь в хрустальном бокале.

— Апельсиновый сок с виски с водой, — сказала она. — Ты когда-нибудь пробовал апельсин?

— Синтетический, — ответил он. — Каждый пробовал.

— Нет, натуральный. Вот, попробуй.

Он отпил немного из предложенного бокала. Вкус был необычный, сложный, кисло-сладко-горьковатый, помимо алкоголя. Вкус старой Земли, если она говорила серьезно, а любой, имеющий у себя на стенах такие картины, не может быть несерьезным.

— Приятно, — сказал он.

— Приятно… Замечательно! Сельхозники собираются заняться этими деревьями. Мы полагаем, что у нас подходящее место для них — без всяких неприятностей с генетикой: мы думаем, что зоны можно приспособить к ним в том виде, как они есть. Это ярко-оранжевые плоды. Очень полезные. Попробуй еще. Возьми себе бокал. Флориан, не приготовишь ли ты мне другой? — Она теснее прижала его руку, направляя его к ступенькам и вниз, к кушетке. — А что ты сказал Джордану?

— Просто, что Грант уже не здесь, и что все в порядке. — Он сел, сделал большой глоток из бокала, а затем поставил его на латунную подставку рядом с диваном, стараясь держать себя под контролем настолько, насколько представлялось возможным в этом месте, в подобной компании. — Больше я ничего ему не сказал. Я посчитал, что это мое дело.

— А это действительно так? — Ари вплотную придвинулась к нему, живот его одеревенел, и он ощутил подступающую тошноту. Она положила руку ему на бедро и прижалась к нему, а он мог думать только о тех эйзи, о которых рассказал Джордан, о тех, которых она списала без всякой причины, бедные осужденные эйзи, даже не знающие, что идут на смерть — просто очередной медицинский контроль. — Подвинься ко мне, дорогой. Все ведь хорошо. Это же так приятно, не правда ли? Не будь таким напряженным, а то — весь на нервах. — Она провела рукой ему по ребрам и погладила по спине. — Ну, будет, расслабься. Это удовольствие, так ведь? Повернись и позволь мне поколдовать с своими плечами.

Это было похоже на то, как она заманивала в ловушку там, в лаборатории. Он попытался придумать, как бы ответить на такую дерзость, и окончательно растерялся. Он взял бокал и сделал большой глоток, и еще, и не сделал то, о чем она просила. Но и ее рука не прекратила свои медленные движения.

— Ты так напряжен. Видишь ли, это просто маленькое соглашение. И тебя никто не заставит находиться здесь. Всего-то: встать и выйти за дверь.

— Конечно. Почему же мы не идем прямо в спальню, черт побери? — Еще немного, и у него начнут дрожать руки. Холод льда в его бокале проникалчерез пальцы прямо до костей. Он допил коктейль, не поднимая глаз.

Я мог бы убить ее, подумал он без всякого гнева. Разрубить гордиев узел. Раньше, чем Флориан и Кэтлин смогут остановить меня. Я мог бы свернуть ей шею. Что они тогда могут сделать?

Психозондировать меня и обнаружить все, что она сделала. Это остановит ее.

Может быть, это выход. Может быть, это выход из создавшегося положения.

— Флориан, у него кончился апельсиновый сок. Приготовь ему новый.

— Продолжим, дружок. Расслабься. Ты действительно не можешь так поступить, ты это знаешь прекрасно, и я прекрасно знаю. Ты хочешь попытаться сам? В этом проблема?

— Я хочу выпить, — пробормотал он. Все казалось нереальным, как в кошмарном сне. В какой-то момент она начала было говорить с ним так, как будто дает интервью, и все это было частью происходящего, подлого, грязного дела, и он не знал, как пройти через все это, но он хотел быть очень пьяным, очень-очень пьяным, чтобы его стошнило, станет ни на что не способным, и ей придется на этом бросить.

— Ты говорил, что у тебя нет опыта, — сказала Ари. — Только лента. Это правда?

Он не ответил. Он только повернулся на софе, чтобы узнать, сколько еще времени потребуется Флориану, чтобы приготовить ему напиток, который отвлек бы его от тягостных мыслей.

— Ты думаешь, что ты в порядке? — спросила Ари. На это он тоже не ответил. Он разглядывал спину Флориана, пока тот наливал и смешивал напитки. Он ощущал ладони Ари на своей спине, чувствовал по напряжению покрывала, как она придвигается к нему, а его рука тем временем скользнула по его боку.

Флориан вручил ему бокал, и он облокотился на спинку дивана, потягивая апельсиновый напиток и спиной ощущая медленные, легкие движения рук Ари.

— Позволь мне рассказать тебе кое-что, — сказала Ари мягко из-за его спины. — Ты помнишь, что я говорила тебе о семейных связях? Что они предусматривают ответственность? Я собираюсь оказать тебе настоящую услугу. Спроси меня, какую?

— Какую? — спросил он, потому что должен был спросить.

Ее руки обвились вокруг него, и он хлебнул еще, стараясь не замечать отвращение, которое она у него вызывала.

— Ты думаешь, что нежность должна иметь к этому какое-то отношение, — сказала Ари. — Неверно. Нежность тут ни при чем. Сексом ты занимаешься сам для себя, по своим собственным причинам, милый, просто потому, что приятно. Вот и все. Так, временами, ты становишься действительно близок с кем-то и хочешь этого снова и снова, это прекрасно. Может быть, ты доверяешь этому человеку, но ты не должен. Ты действительно не должен. Первая вещь, которую тебе следует запомнить, заключается в том, что ты можешь получить это где угодно. Второе — то, что это связывает тебя с людьми, не входящими в семью, портит твое восприятие, разве только ты помнишь первое правило. Именно поэтому я и собираюсь оказать тебе услугу, милый. Ты ведь не будешь стесняться того, чем мы занимаемся здесь. Не правда ли, это приятно?

Было трудно дышать. Было трудно думать. Его сердце сильно колотилось, в то время как ее руки неторопливо совершали волнующие движения, от которых кожа становилась до невероятности чувствительной, и он испытывал то ли удовольствие, то ли дискомфорт. Он и сам не знал, что именно. Он выпил большой глоток сока с виски и попытался отвлечься на что-нибудь, на что угодно, потому что чувствовал себя как в тумане, в котором все больше и больше терял самоконтроль.

— Ну, как ты, дорогой?

Нехорошо, подумал он, а еще подумал, что он пьян. Но каким-то краешком сознания он ощущал потерю ориентации в пространстве, нарушение пространственных связей — ему, скажем, казалось, что Ари находится за тысячу миль от него, ее голос слышен откуда-то сзади, но не прямо сзади, а как-то со стороны, странно и асимметрично…

Это — катафорик. Наркотик для ленточного обучения. Паническое беспорядочные мысли стрелой пронзили его мозг. Стимуляторы действуют слишком быстро, тогда как тело запаздывало, завязнув в липкой атмосфере. Небольшая доза. Он мог видеть. Он мог по-прежнему ощущать, как Арии задирает его рубашку и оглаживает его обнаженную кожу, даже при отсутствии чувства равновесия, при головокружении, при том, что вращалась вся комната. Он выронил бокал и почувствовал холод льда и жидкости, растекающейся по бедру и под ягодицы.

— О, дорогой. Флориан, помоги.

Он куда-то погружался. Но сознание сохранялось. Он попытался двинуться, но волна звуков и ощущений, обрушившаяся на него, привела его в замешательство. Он попытался не доверять ощущениям. Но это было самое трудное. Он вполне сознавал, что Флориан ловит его бокал, что его голова откинута назад, на колени Ари, в углублении ее скрещенных ног, что он снизу вверх смотрит в склоненное лицо Ари, и что она расстегивает его рубашку.

Она была не единственная, кто расстегивал его одежду. Он слышал приглушенные голоса, но слова не долетали до него.

— Джастин, — произнес голос, и Ари ладонями повернула его голову. — Если тебе что-то понадобится, только моргни, — прошептала она, как голос на лентах. — Тебе хорошо?

Он не знал. Он был испуган и пристыжен, и в долгом кошмаре чувствовал прикосновения, чувствовал, что его поднимают и стаскивают на пол с чего-то, на чем он там лежал.

Над ним суетились Кэтлин и Флориан. Именно они прикасались к нему, переносили его, и делали с ним такое, что он осознавал смутно, как бы наблюдая со стороны, но что-то плохое, плохое и ужасное.

Перестаньте, думал он. Прекратите, я не согласен на это.

Я этого не хочу.

Но было удовольствие. Был взрыв чувств, что-то бесконечное, что-то темное.

Помогите мне.

Я не хочу этого.

Он находился в полусознании, когда Ари обратилась к нему:

— Ты ведь не спишь, не так ли? Ты теперь понимаешь? Сверх этого ничего и нет. Удовольствие в этом и состоит. Сверх этого ничего и нет, независимо от того, с кем. Просто биологические реакции. В этом и первое, и второе правило…

— Взгляни на экран.

Прокручивалась лента. Эротическая. Происходящее вторгалось в него и смешивалось с его собственными ощущениями. Ему было приятно, и он сопротивлялся этому, однако он не отвечал за происходящее, он не отвечал ни за что, и не его вина…

— Я думаю, что он выходит…

— Дай ему еще немного. И он прекрасно справится.

Ничего нельзя сделать с тобой, чего не смогут сделать ленты. Так ведь, малыш? Все равно с кем. Биологические реакции. Что бы она ни сделала для тебя…

— Не двигайся…

— Боль и наслаждение, милый, так близки. Ты можешь в минуту дюжину раз пересечь их границу, и боль превращается в наслаждение. Я могу показать тебе. Ты будешь помнить, милый, что я могу для тебя сделать, и ничто и никогда не сравнится с этим. Ты будешь думать об этом, ты будешь думать об этом до конца жизни… и никогда ничего подобного не будет…

Он открыл глаза и понял, что вокруг полумрак, что он лежит голый в незнакомой постели, а чья-то рука поглаживает его плечо, сдвигает прядь волос, упавшую на лоб.

— Ну, ну, просыпайся, — сказала Ари. Это от ее веса придавливался край матраса. Ари сидит одетая, а он…

Его сердце подскочило и заколотилось.

— Я ухожу в офис, малыш. Ты можешь поспать здесь, если хочешь. Флориан позаботится о завтраке.

— Я иду домой, — сказал он и натянул на себя простыню.

— Все, что захочешь, — Ариана встала, освободив матрас, и подошла к зеркалу, демонстративно не обращая на юношу внимания, что действовало на нервы и беспокойно отозвалось в желудке. — Приходи, когда захочешь. — Поговори с Джорданом, если захочешь.

— Что мне полагается теперь делать?

— Что захочешь, то и делай.

— Мне полагается остаться здесь? — В его голосе слышались пронзительные панические нотки. Он знал опасность того, что Ари слышит это, играет на этом, действует в соответствии с этим. Только что в ее словах была угроза. Во всяком случае, он подумал, что была. Ее тон был бесстрастный, без намеков. Ее голос действовал на нервы и на несколько секунд заставил его позабыть о своей припрятанной контругрозе в лице Гранта. — Это не сработает.

— Не сработает? — Ари поправила прическу. Она была элегантна в своем костюме. Она повернулась к нему с улыбкой. — Приходи, когда захочешь. И вечером можешь пойти домой. Кто знает, может быть, мы займемся этим снова? Может, ты расскажешь об этом своему отцу, и у вас все пройдет спокойно. Ммм? Рассказывай ему все, что захочешь. Само собой, я все записала. Так что имеется масса улик, если он захочет обратиться в Департамент.

Он чувствовал, как озноб волнами накатывает на него. Он старался не подать виду. Он вызывающе посмотрел на нее, выпятив подбородок, тогда как она улыбнулась и вышла из комнаты. И долго еще он лежал холодный, как лед, с отвратительными ощущениями в животе, а стрелы боли пронизывали его голову от темени до затылка. Кожа стала сверхчувствительной и местами болела. На руке остались ссадины, следы пальцев.

— Флориан…

Воспоминания вспышкой вернулись к нему: ощущения и образы выплыли из темноты, и он уткнулся лицом в ладони, стараясь их оттолкнуть. Глубокое тайпирование. Лентокадр. Они будут всплывать еще и еще. Он не знал, что проявится. И это так и будет: обрывки воспоминаний, всплывающие на поверхность сознания и на секунду высвечивающиеся, течение слов, и ощущений, и образов, покуда они не перевернутся и снова не затонут в темноте; все разрозненное — просто еще и еще. И он не в силах прекратить это.

Он отбросил простыню и встал с постели, избегая касаться взглядом своего тела. Он забрался в ванную, врубил душ и начал мыться, намыливаясь снова, и снова, и снова, оттирая, не глядя, что-то незримое, стараясьничего не чувствовать, ничего не помнить, ничему не удивляться. Он тер лицо и волосы, и даже рот изнутри надушенным мылом, поскольку не знал, чем бы еще воспользоваться, и сплевывал, и полоскал рот, от острого мыльного привкуса, но ему так и не удалось добиться ощущения чистоты. Оставался запах, который он запомнил, как ее запах. Теперь он и сам пахнул так же и вкус этот застрял у него в горле.

А когда он вытерся досуха в комнате-сушилке рядом с душем и вышел в прохладу ванной, появился Флориан с аккуратно сложенной стопкой его одежды.

— Могу предложить кофе, сир, если ты хочешь.

Вежливый, как ни в чем не бывало. Как будто все происходило не по-настоящему.

— Где бритва? — спросил он.

— На полочке, сир, — Флориан указал на зеркальный угол ванной. — Зубная щетка, расческа, лосьон. Что-нибудь нужно еще?

— Нет. — Он старался говорить ровным голосом. Он думал о том, чтобы пойти домой. Он думал о самоубийстве. О ножах на кухне. О таблетках на стойке в ванной. Но политика вмешается в последующее расследование, в котором все раскроется, а политика проглотит его отца. В тот же момент он подумал о подсознательных импульсах, которые могли быть захоронены в его мозге прошлой ночью, позывах к самоубийству. Бог знает что. Любая иррациональная мысль попадала под подозрение. Он не мог им доверять. Вереница тайн-вспышек рассыпалась перед его взором, ощущения, эротические видения, пейзажи, и древнее искусство…

Затем реальные вещи, предстоящие в будущем. Оскорбленный Джордан. Он сам, бездыханный, распростертый на полу кухни. Он удержал образ и попытался придать ему экзотичность: самого себя, едва вышедшего за климатические башни, тело, которое через несколько часов обнаружат при воздушном поиске как клочок белого полотна…

— Простите, сир, кажется, мы нашли его…

Нет, так нельзя. Когда мозг вовлечен в процесс ленточного восприятия, он впитывает и это. Ленточные образы постепенно изгладятся, а привнесенная память внедрится в структуру-имплантант и станет расти и расти по своим собственным законам. И не существовало достоверного способа распознать базовую команду; однако она не могла заставить его действовать, пока он в сознании, разве что незаметно включить предрасположение к чему-нибудь. Только если наркотики сравняют барьер, только тогда он беспрекословно станет подчиняться импульсам, отвечать на все вопросы, выполнять все, что прикажут…

Все, о чем спросят, все, что прикажут, если это проходит мимо подсознательного контроля и естественные блокировки. Психохирург мог бы, при наличии времени, получить ответы, раскрывающие суть контроля и его конфигурацию, внедрить пару доводов, которые разрушат внутреннюю логику: после этого перестроит весь набор, создаст новую микроструктуру и присоединит связи по своему выбору…

Все те вопросы, вопросы этих проклятых психотестов, которые ставила перед ним Ари, называя из обычными для сотрудников первого крыла… вопросы о его работе, его склонностях, о его сексуальном опыте… которые он, по своей глупости, считал просто попытками Ари получить его…

Он оделся, не глядя в зеркала. Побрился, вычистил зубы и причесал волосы. С его лицом все было в порядке, никаких отметин, ничто не выдавало случившееся. Все то же обычное лицо. Лицо Джордана.

От этого она, вероятно, получила настоящее удовлетворение.

Он улыбнулся своему отражению, проверяя, может ли он контролировать себя. Он мог. Эта способность к нему вернулась до той поры, пока он снова не окажется лицом к лицу с Ари. С ее эйзи он справится.

Уточнение. Он мог справиться с Флорианом. Он благодарил Бога, что она оставила ему Флориана, а не Кэтлин, и тогда в буйном кружении панических мыслей он попытался разобраться, почему он так реагирует, почему мысль о необходимости иметь дело с Кэтлин — ледышкой — бросает его в нервную дрожь. Боязнь женщин?

Ты боишься женщин, милый? Знаешь ли, твой отец боится.

Он причесал волосы. Ему захотелось все бросить. А вместо этого он улыбнулся, вновь проведя самоконтроль, и осторожно снял напряжение мелких мышц, расположенных вокруг глаз, вызывающее головную боль, расслабил плечи. Вышел и выдал Флориану подготовленную улыбку.

Он доложит ей. Я не могу думать, когда у меня раскалывается голова. Черт возьми, пусть он расскажет ей, что я был в порядке, все, что мне надо сделать — это не опустить голову и убраться отсюда.

Гостиная, белый ковер, картины на стенах всколыхнули память, напомнили о боли и эротических ощущениях.

Но все это было уже позади. Это было как броня. Больше нечего было опасаться. Он взял у Флориана чашку и отпил из нее, сдерживая дрожь в руках: внезапно его охватил и внутренний холод, и пронзительный сквозняк от кондиционера.

— Холодно, — сказал он. — Я думаю, от похмелья.

— Я весьма сочувствую, — сказал Флориан, встретив его взгляд с честностью эйзи, спокойной и озабоченной; по крайней мере казалось, что это так, и, возможно, так и было на самом деле. Не было и речи об этике, разумеется. Разве что — об этике эйзи, которая заключалась в том, чтобы избегать ссор с гражданами, ведь те могли отомстить! В таком случае у Флориана были бы серьезные основания для беспокойства.

— Флориан, прошлой ночью… я не хочу обидеть тебя… Расслабься. Расслабься…

Выражение лица эйзи не позволяло судить о его мыслях. На лице сохранялась улыбка.

Гораздо, гораздо проще досадить Флориану. Если бы это была Ари, он бы не посмел. Он и не смог обидеть ее прошлой ночью. Видя боязнь Флориана…

… боль и наслаждение. Перекрываются…

Он улыбнулся и отпил кофе, радуясь своему занятию; горькое, мрачное удовольствие, даже при том, что он стыдился приставания к одному из Ариных эйзи — и вдвойне стыдно оттого, что ему нравилось это. Тут всего лишь, убеждал он себя, человеческое побуждение — реванш за свое унижение. Он и за день до того думал бы так же и поступал бы так же.

Он только не знал бы, почему ему нравится это, или даже что ему это вообще нравится. Он даже не подумал бы о дюжине способов заставить Флориана попотеть и не прикидывал бы с удовольствием, что если он смог бы втянуть Флориана в ссору скажем, около сельскохозяйственных загонов вдали от Дома под предлогом, не имеющим отношения к Ари, он мог бы отплатить Флориану тем же — поскольку Флориан — эйзи и он мог бы придумать дюжину способов уязвить его… если Ари не будет поблизости.

Флориан, несомненно, знал это. И поскольку Флориан принадлежал Ари, она, вероятно, предполагала смущение Флориана, оставив Флориана с ним. Это соответствовало всему остальному.

— Мне жаль тебя, — сказал Джастин и, положив руку на плечо Флориана, крепко его стиснул. Почти до боли. — У тебя не слишком удобное местечко здесь, не так ли? Тебе она нравится?

— Первое, что тебе следует запомнить, заключается в том, что ты можешь получить это где угодно. Второе — то, что это связывает тебя с людьми, не входящими в семью. Это вредно, разве что ты помнишь первое правило. Именно этим я собираюсь оказать тебе услугу, милый. Ты ведь не будешь стесняться того, чем мы занимаемся здесь…

Флориан, не двигаясь, смотрел на него. Даже несмотря на то, что пожатие, несомненно, причиняло ему боль. Он мог сбросить руку Джастина всего лишь движением плеч. А в придачу еще и сломать ее. Такого стоического терпения, подумал Джастин, и следовало ожидать от эйзи, принадлежащего Ари.

— Чего ждет от меня Ари в действительности? — спросил Джастин. — Ты понял это? Мне полагается остаться здесь? Или мне полагается идти домой?

Как будто они с Флорианом стояли на одной ступени. Конспираторы, эти оба эйзи. Эта мысль вызвала у него отвращение. Однако Флориан, в какой-то мере, являлся его союзником, страницей, которую он мог прочитать, подчиненный, которым он мог распоряжаться; а ведь он так и не смог прочитать правду в глазах Ари даже тогда, когда она со всей серьезностью отвечала на его вопросы.

— Она полагает, что ты пойдешь домой, сир.

— Меня еще пригласят?

— Думаю, да, — ответил Флориан тихим, спокойным голосом.

— Сегодня вечером?

— Я не знаю, — сказал Флориан. И добавил: — Сира, возможно, будет спать в эту ночь.

Как будто это составляло давно знакомый ход событий. Он опять ощутил неприятные ощущения в животе.

Отношение, сказал бы Джордан. Все дело в отношении. Можно делать что угодно, если делать осознанно. Нужно только знать, что ты получишь взамен, вот и все.

Жизнь не стоит того, чтобы за нее продавать душу. Но вот власть… власть и сила, чтобы уметь превращать события, сила, чтобы отомстить, тут можно и поторговаться. И за безгласность отца. И за надежду когда-нибудь достичь положения, позволяющего сладить с Арианой Эмори.

— Я собираюсь зайти домой, — сказал он Флориану, принять что-нибудь от головной боли, разобраться с сообщениями и отправиться в офис. Я не думаю, что отец звонил мне.

— Не могу знать, сир.

— А я думал, что ты в курсе таких вещей, — произнес он гладко и остро, как разрезной нож. Он поставил кофейную чашку, вспоминая, где находится входная дверь, и устремился по залам с Флорианом, следующим за ним по пятам, как озабоченная тень… Телохранитель Ари, слишком вежливый, чтобы открыто идти за ним, но в еще большей степени обеспокоенный, чтобы позволить ему бесконтрольно пройти по Ариным апартаментам.

На секунду у него мелькнула мысль о безопасности своей комнаты наверху и о том, как было бы здорово, если бы откровенно обсудить все с Грантом; они вместе обдумали бы все — это вошло в привычку, дурацкий рефлекс, который внезапно резанул по желудку, измученному голодом, перебором водки и наркотиков, слишком сильным потрясением. Несмотря на головокружение, он продолжал идти, помня, где находится выход, что надо пройти прямо через холл, уставленный хрупкой мебелью и еще более хрупкой керамикой.

Затем — тройная аркада квадратных колонн. И гостиная, которая, по словам Кэтлин, служила для официальных приемов. Он вспомнил предупреждение о коврах на полу, с трудом уговорил себя подняться по каменным ступенькам и пересек комнату с незначительным подъемом к двери.

Он потянулся к замку, чтобы открыть дверь, однако Флориан остановил его руку и открыл сам.

— Будь осторожен, сир, — сказал Флориан. Он не сомневался, что при этом имелась в виду не только дорога домой.

Он вспомнил о девятилетнем эйзи. И о тех, которых Ари убила. Вспомнил об уязвимости каждого эйзи, в том числе Гранта. И видел уязвимость Флориана, у которого никогда, со дня творения, не было свободы стать кем-то другим, и который был, за исключением темной стороны его жизни, добрый и честный, как святой, потому что его таким сделали. Ленты удерживали его на этом пути, что бы Ари не вытворяла с ним.

Размышляя над этим, он вышел за дверь и двинулся по коридору, охваченный слабостью, с мутью в глазах; со всеми признаками кошмара, обрушившегося на его чувства — да к тому же еще и ленточные вспышки, и физическое истощение.

Ари создала Флориана — обе его ипостаси, со всеми его способностями — и темными, и светлыми. Может быть, она и не смогла сотворить его сразу, но она совершенствовала в соответствии с исходным замыслом… со времен ее собственной молодости.

Чтобы иметь жертву? — удивленно подумал он. Неужели только для этого?

Объект для тестирования — для идущего проекта?

Все перекрывается, пришел ответ, подкравшись к поверхности и погружаясь вновь, кошмарный, как утопленник. Границы нечетки.

Истина находится в месте совпадения крайностей. Противоположности взаимно необходимы.

Наслаждение и боль, милый.

Все меняется… или не существует. Все может находиться в противоположном состоянии или не может меняться вообще. Корабли двигаются благодаря этому принципу. Звезды горят. Биологические виды совершенствуются.

Он добрался до лифта. Втащился вовнутрь и привалился к стенке, пока не открылись двери. Он вышел в качающийся коридор, продержал равновесие до двери своей квартиры и сунул ключ.

— Никто не входил с тех пор, как последний раз пользовались этим ключом.

Нельзя доверять этому, подумал он, снова ощущая приступ: внезапную сладость, которая как бы далеко отодвинула диван и высветила общую небезопасность. Ни на что нельзя полагаться. Она может все, даже нарушить системы защиты. Весьма возможно, что в квартире в мое отсутствие установили подслушивающую аппаратуру. Она способна на такое. И невозможно узнать, может ли Монитор заметить подобное подключение. Подслушивающая аппаратура ультра-класса. Дорогое оборудование. Секретное оборудование. Она может раздобыть такое.

Возможно, что и Джордан может.

Он добрался до дивана, сел, откинувшись назад, и закрыл глаза.

А что если за мной следят.

Голос Ари, мягкий и ненавистный:

Я предвидела действия твоего отца. Каждое из них. Даже если и не удавалось предсказать отдельные детали. Детали не так важны.

Афоризм разработчиков лент: микроструктура определяет микроструктуру.

Я даже планировала тебя, милый. Я заронила идею. Джордан ужасно нуждался в компании. Разве я лгу? Своим существованием ты обязан мне.

На секунду ему представилось, что вот сейчас из соседней комнаты выйдет Грант, Грант спросит, в чем дело, Грант поможет ему распутать паутину, в которой он оказался. Грант знал, что такое глубокое тайпирование.

Но это только призрак. Привычка, которую трудно преодолеть.

И Гранта, безусловно, планировала я. Так или иначе, я сделала его.

Он должен пойти в лабораторию. Ему надо выйти из изоляции, в условиях которой ленточные структуры смогут развиться и распространиться раньше, чем он справится с ними. Ему следует включиться в обычные дела, занять свой мозг, дать возможность сознанию передохнуть и, не торопясь, навести порядок.

Если бы удалось немного поспать…

— Сообщения, пожалуйста, — пробормотал он, вспомнив, что он должен знать, обязательно должен знать, звонил ли ему Джордан. Или кто-нибудь еще.

В основном, они были обычные. Сообщения из его крыла. От администрации. Выговор за вход без разрешения. Задремав на середине, он внезапно очнулся и вцепился в диван: внезапное воспоминание как молнией стерло эротические видения. Теперь ему придется носить одежду с длинными рукавами и высокие воротники, нужно нанести обесцвечивающий крем на ссадины: он может отговориться от Джордана под предлогом того, что Ари засадила его за сверхурочную работу в лаборатории, что вполне логично, поскольку в соответствии с тем, что он рассказал Джордану, у Ари не было причин быть довольной. Он не сможет в ближайшее время встретиться с Джорданом, пока не соберется с духом.

И сразу после того, как отключился ненавязчивый доклад Монитора, он понял, что ничего не слышал, и что два дня назад он переоборудовал систему так, чтобы раз прослушанные сообщения стирались.

Грант смог увидеть самолет задолго до того, как они достигли взлетной полосы — здесь и в помине не было стройной элегантности Резьюн-Эйр, обычный грузовой самолет с иллюминаторами, закрытыми заслонками. Машина подкатила к тому месту, где ожидали люди.

— Вот, — сказал шофер, фактически, первое и единственное слово, которое он произнес за всю поездку, и указал на людей, к которым ему полагалось подойти.

— Спасибо, — пробормотал Грант в пространство, открыл дверь со своей стороны и вышел, взяв свой пакет с ленчем, с бьющимся сердцем подходя к совершенно незнакомым людям.

Слава Богу, не все из них оказались незнакомыми, среди них находился Хенсен Крюгер, который и заговорил:

— Это — Грант. Грант, эти люди заберут тебя отсюда. — Крюгер протянул руку, и ему пришлось пожать ее, что ему обычно делать не доводилось, от этого он почувствовал неловкость. И от всего остального — тоже. Один из присутствующих назвался Уинфилдом, представил, как Кенин стоявшую рядом женщину, пилота, как решил Грант, в комбинезоне без каких-либо эмблем или названия фирмы, а кроме того там присутствовали еще двое мужчин, Ренц и Джеффри, он так и не понял, фамилии это или имена, и люди они или эйзи. — Пошли! — сказала Кенни. Она была взвинчена; это проявлялось в ее взгляде и в бестолковых движениях рук, которые она вытирала о свой замасленный комбинезон. — Давайте двинемся, а?

Мужчины обменялись взглядами, и Гранту стало не по себе. Он переводил взгляд с одного на другого, пытаясь понять, не о нем ли спорят. Ему было трудно спорить с незнакомыми: за него всегда решал эти проблемы Джастин. Он знал свое место в мире: ему полагалось делать то, что от него требовал работодатель. А Джастин велел ему протестовать.

— Мы едем к Мерильду? — спросил он, потому что до сих пор не услышал этого имени, а он определенно решил услышать его до того, как куда-нибудь отправится.

— Мы едем к Мерильду, — подтвердил Уинфилд. — Давай, полезай, Хенсен.

— Нет проблем. Я свяжусь с тобой позже. Хорошо?

Грант заколебался, глядя на Крюгера, осознавая, что не понимает происходящего. Но решил, что ему уже сказали все, что собирались, и направился к трапу самолета.

На нем отсутствовали эмблемы компании, просто серийный номер А-7998. Белый облупившийся самолет с брюхом в красной глине. Скверный вид, подумал он. Что, они не моют его, что ли? А как же обеззараживание? Он забрался в унылое нутро, и неуверенно оглянулся на Джеффри и Ренца, следовавших за ним, слегка опередив Уинфилда.

Дверь со скрипом поднялась, и Уинфилд запер ее. Вдоль стены находились откидные сиденья. Джеффри взял его за руку, опустил одно из сидений и помог пристегнуться.

— Оставайся здесь, — сказал Джеффри.

Он так и сидел с колотящимся сердцем, пока самолет не разогнался и не скользнул в небо. Он не привык к полетам. Он повернулся и приподнял занавеску на окне, чтобы смотреть наружу. Свет падал только из окна. Он увидел, что они пролетают над климатическими башнями, и над утесами, и над скалами.

— Опусти, — сказал Уинфилд.

— Простите, — сказал он и снова опустил занавеску. Это раздосадовало его: он очень хотел посмотреть вокруг. Но они не были людьми, с которыми можно спорить, это чувствовалось по их тону. Он раскрыл пакет, который приготовили ему у Крюгеров, выяснил, что у него на завтрак, а затем подумал, что будет неприлично есть в одиночку, когда у остальных ничего нет. Он снова закрыл пакет, пока не увидел, что один из них, Ренц, поднялся, прошел в хвост и возвратился с несколькими банками какого-то питья. Ренц предложил одну из них ему, первый дружелюбный жест с их стороны.

— Спасибо, — сказал он, — мне дали.

Он решил, что теперь можно поесть. Прошлой ночью он был настолько измотан, что едва притронулся к ужину, так что и соленая рыба с хлебом, и приятный напиток, которые дали ему у Крюгеров, пришлись очень кстати, хотя он предпочел бы кофе.

Самолет с ревом куда-то летел, а мужчины потягивали свой лимонад и изредка взглядывали в окна, приподнимая ставни, причем по большей части с правой стороны. Временами пилот обращался к ним, и это больше всего напоминало плевки, а не слова. Грант покончил с рыбой, хлебом и питьем и услыхал, что они достигли семи тысяч метров, затем десяти.

— Сир, — сказал кто-то в то утро, открыв дверь в его комнату в Доме Крюгеров, и Грант проснулся, встревоженный. И смутился необычной обстановки и оттого, что незнакомец, обращавшийся к нему, назвал его сиром. Ему долго не удавалось заснуть, но, наконец, задремал, чтобы вскоре проснуться одурманенным и не знающим, который теперь час и не случилось ли чего дурного.

Прошлой ночью они забрали его карточку, когда ночной сторож привел его от пристани и складов наверх, собственно к Дому. Хенсен Крюгер лично рассмотрел ее и куда-то унес, чтобы проверить ее подлинность, как решил Грант, и он ужаснулся: эта карточка была его удостоверением личности. Если с ней что-нибудь случится, то для доказательства того, кем он является на самом деле, потребуется тайпирование тканей организма, и это поможет только в том случае, если он — единственный экземпляр самого себя, — в чем он до конца не был убежден, несмотря на все заверения Джордана.

Но карточку возвратили вместе со стопкой одежды и полотенцами, которые принесший их человек на стул у двери. Он посоветовал Гранту принять душ, потому что самолет уже сел и сейчас за ним прибудет машина.

Тогда Грант заторопился, выкатился из постели, все еще ошеломленный и с затуманенным взором, пошатываясь, направился в ванную, умылся холодной водой и взглянул в зеркало: лицо с полусонными глазами и рыжие волосы, торчащие во все стороны.

Господи. Он отчаянно хотел произвести хорошее впечатление, выглядеть разумным и понимающим и ни в коем случае не таким, каким запросто могла описать его Резьюн — Альфа: свихнувшийся и потенциально опасный.

Его могут вернуть обратно в Резьюн, если так подумают. Они даже не станут беспокоить полицию, а Ари вполне может попытаться сделать что-нибудь подобное. Джастин уже, должно быть, ответил на вопросы Ари, хотя Грант не понимал, каким образом. Он старался не думать об этом, в течение всей ночи пытаясь отвлечься, лежал, прислушиваясь к звукам незнакомого дома — открывались и закрывались двери, работали отопление и вентиляция, подъезжали и отъезжали в темноту машины.

Он поспешно принял душ, влез в одежду, которую ему принесли. Рубашка подошла, а брюки не совсем: то ли несколько великоваты, то ли неудачно сшиты; — аккуратно причесался, оглядел себя в зеркале и направился вниз.

— Доброе утро, — приветствовал его молодой человек, один из домочадцев. — Завтрак там, на столе. Они уже пошли. Забирай его и догоняй.

Он был испуган безо всякой видимой причины, если не считать того, что его подгоняли, до сих пор его жизнь была аккуратно упорядочена, и он всегда знал, кто его обидит и кто ему поможет. Теперь, когда Джастин пообещал, что он будет свободен и в безопасности, он не знал, как постоять за себя, кроме как выполнять все, что они приказывали. Так и полагалось эйзи. Да, сир.

Под гул двигателей голова его свесилась на грудь, и он в конце концов закрыл глаза, измотанный и не увидевший за день ничего, кроме голого днища, закрытых окон и угрюмых мужчин, летевших с ним. Может быть, думал он, если он просто будет молчать, поездка окажется легче, и он проснется в Новгороде, чтобы встретиться там с Мерильдом, который позаботится о нем.

Он проснулся, почувствовав, что самолет начал зарываться носом, и услышав, что двигатели заработали по-иному. И запаниковал, потому что до Новгорода было три часа лету, а он был уверен, что еще рано.

— Мы садимся? — спросил он. — Что-нибудь не в порядке?

— Все в порядке, — ответил Уинфилд. — Не трогай! — когда он прикоснулся к ставню, полагая, что теперь это особого значения не имеет. Но, очевидно, имело.

Самолет нырнул, коснулся полосы, затормозил, подскочил, и покатился дальше, как он полагал, к новгородскому терминалу. Самолет остановился, все поднялись, пока открыли замок, и гидравлика начала опускать трап; он встал, взяв с собой скомканный бумажный пакет — он не хотел сорить в самолете — и замер в ожидании, пока Уинфилд не взял его за руку.

Снаружи не было больших домов. Только утесы и одинокая шеренга ангаров, а воздухе пахло дикой, не обеззараженной природой. К трапу подъезжал автобус.

— Где мы? — спросил он, находясь на грани отчаяния. — Неужели Мерильд здесь?

— Здесь, здесь. Порядок. Пойдем.

Он замер на мгновенье. Он мог бы отказаться идти. Он мог бы бороться. И в то же время ничего он не может, потому что не представляет себе, где находится, или как управлять самолетом, даже если ему удастся захватить его. Там стоит автобус — его можно использовать для побега, но он опять же не имеет ни малейшего представления, где находится, а если у него кончится горючее в этой дикой местности, то он — мертвец, вот и все. А дикая природа была тут со всех сторон: позади строений виднелась здешняя растительность.

Он мог надеяться найти телефон, если они решат, что он достаточно послушен, и не будут постоянно следить за ним. Он восстановил в памяти номер Мерильда. Все эти мысли пронеслись у него в голове за ту секунду, что прошла между тем, как он выглянул наружу, и как Уинфилд взял его за руку.

— Да, сир, — сказал он кротко и спустился по ступенькам туда, куда ему велели — впрочем, могло быть и так, что к Мерильду. Он по-прежнему надеялся, что они говорят ему правду. Но сам уже не верил в это.

Уинфилд провел его к ожидающему автобусу и открыл дверь, втолкнул его и вошел сам следом с Джеффри и Ренцем. В салоне было семь сидений, по одному у каждого окна и еще одно сзади; Грант занял ближайшее, Уинфилд сел рядом; двое других устроились напротив.

Он оглядел окна и двери: тщательно загерметизированы. Транспорт для дикой местности. Стиснув руки на коленях, он тихо сидел, глядя, как водитель запустил мотор и погнал прямо через тротуар, но не к домам, а по дороге вдоль железнодорожной линии, вероятно, по ней ездят к климатическим башням. Очень скоро они уже ехали по грязи, а спустя еще немного времени они взбирались из речной долины наверх, на холмы, за пределы безопасной территории, обеспечиваемой башнями.

Дикая местность.

Возможно, что его ждет смерть после того, как они выкачают из его мозга все, что он знает. Может статься, что их послала Ари, но было бы очень странно, если бы Резьюн решала таким способом свои проблемы, когда они запросто могли бы вернуть его назад так, что ни Джордан, ни Джастин ничего не узнали бы. Просто приземлится самолет регулярного транспортного рейса и отправят беднягу на автобусе в отдаленное здание, где можно делать, что угодно, пока не станет безопасным (если это когда-нибудь произойдет) признаться, что он у них.

Они могут быть, что более вероятно, быть врагами Ари, и в этом случае они способны на все и не захотят оставить живого свидетеля.

Что бы ни случилось, Крюгер, несомненно, участвует в этом, и может быть, дело в деньгах… и не исключено, что широко распространившийся слух о гуманности Крюгера был обманом. Резьюн переполнялась обманами. Не исключено, что Ари сама поспособствовала такому положению. Не исключено, что Крюгер просто всех надул, может быть, у него был небольшой «левый» бизнес, связанный с подделкой Контрактов. Может оказаться так, что его продали на какую-нибудь затерянную в глубинке шахтную площадку или, о Господи, куда-то, где захотят попытаться перестроить его. Попытаться. Он сможет справиться с любым, кто вмешательством в его ленточные структуры до определенного уровня. А с остальными…

Он не был уверен.

Их было четверо, считая шофера, к тому же такие люди вполне могут иметь оружие. От отравленной природы их предохранят двери автобуса.

Стиснув руки, он отчаянно пытался выработать правильную линию поведения. Наилучший вариант — это телефон. Может быть, имело смысл угнать автобус, если появится возможность, и если он узнает, как добраться до цивилизации, и хватит ли на это горючего. Может случиться, что такой шанс появится только через несколько дней. Или через неделю.

— Я думаю, что ты знаешь, — сказал, наконец, Уинфилд, — что это не то место, куда ты предполагал попасть.

— Да, сир.

— Мы — друзья. Ты должен верить этому.

— Чьи друзья?

Уинфилд положил свою руку на руку Гранта.

— Твои друзья.

— Да, сир.

— Соглашайся на все. Будь исключительно угодливым.

— Да, сир. Все, что угодно, сир.

— Ты расстроен?

Как поганый надсмотрщик, разговаривающий с каким-нибудь рабочим мю-класса. Этот человек полагал, что знает, что делает. Это могло быть и хорошо, и плохо… в зависимости от того, насколько этот дурак понимает в лентах и наркотиках. Уинфилд недооценивал его с этой стороны. Он сдерживал инстинктивные реакции хотя бы потому, что он считал их бесполезными в сложившейся ситуации, и потому, что гораздо полезнее ходить с опущенной головой… исходя из того, что его похитители не совсем тупые, они просто смотрят слишком поверхностно, чтобы осознать, что альфа-уровень в его карточке означает, что он не может быть до такой степени подавленным, как прочие эйзи. Им следовало накачать его наркотиками и перевозить, ограничив возможности его передвижения.

Безусловно, он не собирался говорить им об этом.

— Да, сир, — ответил он с застенчивой озабоченностью представителя тета-класса.

Уинфилд похлопал его по руке.

— Все в порядке. Ты — свободный человек. Будешь свободным.

Он заморгал глазами. Для этого не понадобилось притворяться. Слова «свободный человек» усложняли стоящую перед ним проблему; а добавочные сложности были ему ни к черту.

— Мы немного поднимемся в горы. В безопасное место. С тобой будет абсолютно все в порядке. Мы дадим тебе новую карточку. Мы научим тебя, как вести себя в городе.

Научим тебя. Переобучение. Господи, во что я вляпался?

Может ли быть так, что именно это имел в виду Джастин?

Внезапно он испугался, то в тех случаях, когда остальное касается… что он не понял чего-то, что неповиновение этим людям может застопорить что-то, организованное Джастином…

… или Джорданом, узнавшим об этом и вмешавшимся в дело…

Может быть так, что происходящее как раз и есть то, что задумали для него единственные на всем свете друзья, может быть они направляют его к настоящей свободе. Но перенастройка, если они имели ее в виду, затронет все его психоформы и попортит их. В этом мире у него почти ничего не было. Он ничем не владел, даже собственной личностью и мыслями. Его преданность была привязанностью эйзи, он знал это, он соглашался с этим и для него было не важно, что он не сам их выбрал: они были настоящими и составляли все, чем он был.

Эти люди говорили о свободе. И обучении. Возможно, что Уоррики хотели, чтобы он через это прошел, и он вынужден согласиться, даже если при этом у него отбирали все, оставляя какую-то холодную пустоту на том месте, где прежде был дом. Потому что Уоррики не смогут себе позволить, чтобы он и дальше находился рядом с ними, потому что любить его стало для них чересчур опасным. Жизнь, похоже, переполнена парадоксами.

Ну и дела; теперь он не знал, теперь он понятия не имел, в чьих руках он находился и чего от него хотят.

Попросить разрешения позвонить, рассказать все Мерильду и спросить, так ли должно быть?

Но если они не имеют отношения к Мерильду, такой жест даст им понять, что он не столь уступчив, сколь они представляют. И если они сами по себе, если все это подготовлено не Уорриками, то они проследят, чтобы у него не осталось выбора.

Так что он глядел в окно, терпел пальцы Уинфилда на своей руке, а сердце билось так сильно, что причиняло боль.

Было что-то сюрреалистичное в обыденности ежедневного порядка, неотвратимом течении дел в Резьюн, не зависящего от происшествий несмотря на то, что его тело болит, а самые невинные вещи вызывают видения, которые с каждым часом принимают все более нормальный, человеческий облик — именно так это ощущалось. Разумеется, люди с изначальных времен занимались любовью с нетрезвыми партнерами, расплачивались сексом за безопасность; таков был мир, вот и все, а он — не ребенок, чтобы это его сокрушило потребовался хмель, теперь он приобрел опыт, которого предпочел бы не иметь; сам он — жив, Грант — уплыл вниз по реке в безопасное место, с Джорданом все в порядке, и он гораздо лучше представляет, что Ари Эмори не ограничится этим…

Встряхнуть пацана, порезвиться с его сознанием, пока не сломается.

Если ты, мальчуган, хочешь свободы для Гранта, то можешь его заменить, так ведь? — выйди из квартиры, явись в отдел, улыбайся знакомым и ощущай круговорот вчерашних дел; изо дня в день повторяющийся в Первом Крыле — Джейн Страссен бранит своих помощников и поднимает шум из-за пустяковой поломки при ремонте оборудования, Янни Шварц пытается успокоить ее; монотонное жужжание спорщиков в коридоре. Не отрываясь от клавиатуры, Джастин погрузился в рутину, в задачу, касающуюся одной ленточной структуры, которую Ари поставила перед ним на прошлой неделе, достаточно сложную, чтобы занять мозг, выискивая связи.

Требовалась внимательность. В некоторых случаях контролер связей не срабатывал. Обследуемым эйзи занимались весьма квалифицированные разработчики, имелись и специальные программы-ловушки, созданные для отыскания случайных связей в данном психотипе, но не было базовой обучающей ленты: для этого требовалось глубокое тайпирование, какое мог бы применить психохирург для настройки некоторых подсистем генотипов КУ-89 к выполнению определенных функций управления.

Ошибка, допущенная при конструировании, может обойтись дорого — может принести несчастье КУ-89-тым и тем эйзи, которыми они будут руководить, может кончиться ликвидацией, если действительно все пойдет вкривь и вкось — это было кошмаром каждого разработчика: в живой интеллект мог попасть вирус, который потихоньку, неделями и годами будет сводить с ума, будет синтезировать все более и более безумную систему логики и это обнаружится по какому-нибудь случайному поводу.

По рукам ходила книга, научно-фантастический триллер «Ошибка в программе», лишившая покоя Жиро Ная: не слишком замаскированная Резьюн выпустила на рынок развлекательную ленту с вирусом, и цивилизация пошла к черту. В библиотеке имелся экземпляр — только для граждан — и длинный список желающих его получить; оба они с Грантом, разумеется, прочитали ее. Можно было спорить, что и почти все эйзи в Доме — тоже, за исключением принадлежащих Жиро.

Они с Грантом сами попытались разработать вирус, чтобы посмотреть, что из этого получится.

— Эй, — сказал тогда Грант, сидя на полу у его ног, начиная разводить логические цепи. — У нас же есть Альфа-класс, на котором можно попробовать: к черту Ро-классы.

Это поразило его.

— Даже не думай об этом, — сказал он, поскольку если существует такая штука, как вирус, и они смогут его сконструировать, даже думать об этом станет опасно; а ведь Грант имел в виду себя.

Грант мрачно усмехнулся той неприятной улыбкой, которая появлялась у него, когда Джастин приказывал ему, как гражданин приказывает эйзи.

— Я не думаю, что нам следует заниматься этим, — произнес Джастин и забрал тетрадь. — Я не думаю, что следует болтать об этом.

— У нас все равно бы ничего не получилось.

— Я и не желаю в этом убеждаться. — В этот момент трудно было изображать авторитет и приказывать Гранту. Это задевало его. Он чувствовал себя отвратительно. Внезапно Грант с мрачным спокойствием скомкал уже написанное начало работы. Разочарование в глазах Гранта было пронзительным.

А потом Грант ночью явился к нему в комнату, разбудил его и рассказал, что придумал, как построить вирус, и что он действует — после чего расхохотался, как сумасшедший, накинулся на него в темноте и напугал его.

— Свет! — завопил Джастин на Монитор, и Грант повалился на пол, продолжая смеяться.

Таков был Грант, слишком гибкий, чтобы позволить чему-то встать между ними.

Он неподвижно сидел перед клавиатурой, ничего не видя, с тупой внутренней болью. С Грантом было все в порядке. В полном порядке.

Загудел интерком. Он собрался с духом и нажал кнопку на консоли.

— Да, — произнес он, ожидая саму Ари или представителя ее офиса.

— Джастин, — это был голос отца. — Я хочу поговорить с тобой. В моем кабинете. Сейчас.

Он не осмелился ни о чем спросить.

— Я иду, — сказал он, отключился и немедленно вышел.

Через час он снова сидел в том же кресле, уставясь на безжизненный экран, и долго собирался с духом, прежде чем снова заняться проектом.

Компьютер подключил программу и указал место, на котором остановилась отладка. Сам он находился за тысячу миль отсюда, в полуоцепенении, таким, каким он стал, когда Джордан рассказал ему, что он позвонил Мерильду, и тот ответил удивленным отрицанием на условный вопрос.

Мерильд не получал известия. Мерильд не получал ничего, что касалось бы вопросов Джордана. Абсолютный ноль.

Может быть, еще слишком рано. Может быть, по какой-то причине Крюгер держит Гранта у себя и пока не позвонил Мерильду. Может быть, он боится Резьюн. Или полиции.

Может быть, Грант вообще не добрался туда.

Он находился в шоке, когда Джордан присел на подлокотник кресла, обнял его и уговаривал пока не отчаиваться. Но они ничего не могли предпринять. Ни они сами и никто из знакомых не мог бы заняться поисками, а Джордан не мог втягивать Мерильда, описывая подробности по домашнему телефону. Он позвонил Крюгеру и прямо спросил, поступал ли груз. Крюгер подтвердил, что отправлен, как договаривались. Кто-то лгал.

— Я думал, что мы можем доверять Мерильду, — вот и все, что он мог сказать.

— Я не понимаю, что происходит, — говорил Джордан. — Я не хотел рассказывать тебе. Но если Ари что-нибудь узнает об этом, она накинется на тебя. Я решил, что ты должен быть в курсе.

Он вовсе не потерял присутствия духа, пока вставал, говорил, что ему надо вернуться в свой кабинет, а Джордан обнимал и удерживал его. И только потом он сломался. А что еще сделал бы мальчик, которому только что сообщили о вероятной смерти его брата.

Или о том, что он в руках у Ари.

Его глаза оставались сухими, лицо сосредоточенным. Он прошел обратно мимо контрольного пункта охраны в крыло Ари, мимо перманентного беспорядка среди персонала Джейн Страссен, мимо людей, загружавших самолет, отправлявшийся за материалами, поскольку Джейн была настолько скупа, что разрешала летать только с полной загрузкой.

Теперь перед ним проблема. Он ощущал тошноту и ненавидел Ари, ненавидел ее больше, чем когда-либо представлял себе возможным ненавидеть человека, даже при том, что он не знал, где находится Грант, и не сам ли он убил его, отправив в той лодке.

И он не мог рассказать Джордану обо всем, что происходит. Ни черта он не мог рассказать Джордану без того, чтобы не начали захлопываться поставленные ловушки.

Он снова выключил сеть, вышел из кабинета и направился по коридору в офис Ари, не обращая внимания на суету вокруг. Войдя, он оказался лицом к лицу с Флорианом, сидящим за стойкой.

— Мне надо с ней поговорить, — сказал он. — Сейчас.

Флориан приподнял брови, выражая сомнение, а затем он набрал номер.

— Ну, как мы? — спросила Ари, а он, стоя напротив стола, так дрожал, что едва мог говорить.

— Где Грант?

Ари моргнула. Единственная быстрая, возможно, искренняя реакция.

— Где Грант?

— Присядь. Давай разберемся по порядку.

Он сел в кожаное кресло и стиснул руками подлокотники.

— Грант исчез. Где он?

Ари медленно и глубоко вздохнула. То ли она подготовилась, то ли вовсе не заботилась о маскировке.

— Он добрался до Крюгера. Сегодня, утром туда прилетал самолет, и он мог улететь на нем. Две баржи отплыли утром, и он мог быть на одной из них.

— Где он, черт побери? Куда ты его дела?

— Малыш, я понимаю твое страдание, но сдержи-ка его. Криком ты от меня ничего не добьешься, а я бы очень удивилась, если твоя истерия оказалась наигранной. Так что давай поговорим об этом спокойно, хорошо?

— Ну, прошу тебя.

— О, дорогой мальчик, это совершенно глупо. Ты ведь знаешь, что я тебе не друг.

— Где он?

— Успокойся. У меня его нет. Разумеется, я проследила, куда он отправился. А где он должен быть?

Он ничего не ответил. Он сидел, пытаясь вернуть самообладание, видя перед собой западню.

— Я вообще не смогу тебе помочь, если ты не объяснишь мне, как все было.

— Ты прекрасно можешь помочь мне, если захочешь. Ты прекрасно знаешь, где он!

— Дорогой, ты действительно можешь убираться к черту. Либо ты отвечаешь на мои вопросы, а я обещаю тебе, что сделаю все, что в моих силах, чтобы извлечь его, куда бы он там не попал. Я не хочу, чтобы забрали твоего брата в Новгороде. Не думаю, что недавний телефонный звонок Джордана имеет какое-нибудь отношение к тому, что ты покинул свой кабинет и пришел сюда. У вас обоих на этой неделе дела идут не блестяще.

Он сидел и долго, долго смотрел на нее.

— Чего ты хочешь?

— Правду, как ни странно. Позволь мне рассказать тебе, куда, по-моему, он должен был отправиться, а тебе всего лишь понадобится подтвердить это. Кивок головы меня устроит. Отсюда к Крюгеру. От Крюгера к человеку по имени Мерильд, другу Корэйна.

Он крепче стиснул подлокотники. И кивнул.

— Прекрасно. Возможно, что он держит путь на барже. Хотя предполагалось по воздуху, не так ли?

— Я не знаю.

— Это правда?

— Это правда.

— Возможно, что он еще никуда не поехал. Но мне не нравится остальная часть узора. Корэйн — не единственный друг Крюгера в политических кругах. Тебе говорит что-нибудь имя де Форте?

Смущенный, он покачал головой.

— Рочер?

— Аболиционисты? — Его сердце подпрыгнуло, страдание, переплетенное с надеждой. Рочер — сумасшедший.

— Ты уловил, милый. Тот утренний самолет приземлился у Большой Синевы, автобус встретил их и отъехал по дороге Бертилло-Сангуэй. Мои люди двигаются туда, но даже мне требуется время, чтобы доставить туда людей так, чтобы они смогли забрать Гранта с неперерезанным горлом — у них это получится, малыш. Аболиционисты вряд ли затеяли это дело исключительно из высших и чистых побуждений, и если они играют на руку тому, кто двигает Крюгера, ты можешь быть уверен, что они делают это не только для спасения одного эйзи, ты меня слушаешь, мальчик?

Он слушал. Ему казалось, что понимает. Но его дела тут, действительно, идут не блестяще, как сказала Ари. Теперь был ее черед.

— Как ты думаешь, чего они добиваются?

— Твоего отца. И Советника Корэйна. Грант — эйзи из Резьюн. Он — эйзи Уоррика, а это для них, практически, так же здорово, как захватить Пауля; а вообще де Форте нужна голова Корэйна, мальчик, потому что Корэйн продался мне, Корэйн пошел на сделку по фаргонскому проекту и по проекту Надежда, а твой отец — в центре событий и, будь я проклята, если ты сам и не сунул Гранта прямо Крюгеру в карман.

— А ты хочешь затащить его обратно?

— Я хочу его вернуть. Я хочу забрать его у Рочера, пойми это, проклятый маленький идиот, и если хочешь увидеть его живым, ты бы лучше начал выкладывать оставшиеся секреты. Ты ведь не знал о причастности Рочера, не так ли, не знал ничего о друзьях Крюгера среди радикалов…

— Я не знал. Я не знаю. Я…

— Позволь мне рассказать тебе, что они с ним сделают. Они отвезут в какую-нибудь дыру, накачают его наркотиками и допросят его. Может быть, они захотят тайпировать его между делом. Они постараются выяснить, что он знает о проекте Рубина и о проекте Надежда и все вообще. Бог знает, может быть, они попытаются вывернуть его на изнанку. Но не обязательно, что им нужно именно это. Я расскажу тебе, что, по-моему, произошло. Я полагаю, эта компания шантажировала Крюгера, а один из их людей работал у него, и, я думаю, когда они узнали, что ты сунул ему прямо в лапу, то Мерильду не было сказано ни слова: сказали только Рочеру, и его ребята забрали Гранта. Вероятно, они дали ему сильный транквилизатор. Когда его привезут, что он подумает? Что это твои друзья? Что все происходящее с ним подготовлено тобой?

— Ради Бога…

— Но это так, ты сам знаешь. Успокойся и обдумай это. Мы не можем ворваться и перестрелять людей Рочера, если у нас не будет абсолютной уверенности, что Грант у них. Сейчас мы устанавливаем Локатор. Мы упустили возможность в аэропорту Бертилло; мы не уверены, что удастся достать их в Большой Синеве. Но мы попытаемся. При этом у нас нет стопроцентной уверенности, что он не остался у Крюгера. Теперь я могу раздобыть ордер на обыск у него. Но я собираюсь применить иную тактику. Я запросто могу предположить, как они шантажируют Крюгера: я уверена, что большая часть контрактов с эйзи — липовые, и я могу назначить ревизию. Мой самолет уже летит туда. Между прочим, Жиро собирается слетать к Корэйну в Гагаринград и побеседовать с ним. Ты же объяснишь все это Джордану, а так же передай ему, что я оценю, если он проникнется всем этим и предложит вести дело Крюгера Мерильду.

— Когда мы вытащим Гранта, — сказал Джастин, — он поедет к Мерильду. Тот не станет раздувать инцидент.

— Милый, — сказала Ари, — тебе следовало бы меня лучше знать. Мы вытащим его и доставим прямиком в Резьюн. Он пробудет у них в руках около сорока восьми часов, а может, даже дольше, раньше мы не успеем. Нам придется заняться его проверкой — придется ведь? Они ведь могут сделать с ним любые гадости. А ты теперь ведь не захочешь бросить его в одиночку залечивать весь принесенный вред, не так ли?

— Ты хочешь, чтобы это стало всем известно?

— Милый, это ты не хочешь огласки. Ты не хочешь, чтобы вовлекали твоего отца. И хорошо бы, чтобы он вполне осознавал это, когда мы привезем сюда Гранта. Если нам удастся заполучить беглеца обратно живым. Он должен вполне отдавать себе отсчет в том, что Грант находится в нашей больнице, — не так ли? И, пожалуй, он будет беспокоиться. Я надеюсь, что ты не нарушишь наше соглашение, милый.

Он ничего не ответил, не находя аргументов, не имея оружия.

— Предположительно, — сказала она, — его можно спасти. Восстановление может потребовать годы — если я вообще смогу выправить его. Конечно, при том условии, что удастся вернуть его живым. Это главное.

— Ты пугаешь меня.

— Милый, я не могу предсказать поступки Рочера. Я не знаю, в кого будут стрелять. Я только предупреждаю тебя…

— Я же сказал тебе, что сделаю то, что ты хочешь!

— Ради отца. Да. Я уверена, что сделаешь. А насчет Гранта мы поговорим, когда я вызволю его. — Она щелчком сбросила крышечку с интеркома и надавила кнопку. — Джордан? Это Ари.

— В чем дело? — послышался ответный голос Джордана.

— Твой сын у меня в офисе. Похоже, что у вас обоих небольшая проблема. Тебе не трудно позвонить своему абоненту в Новгороде и передать ему, что ему выгодно убедить Крюгера позвонить мне…

Обстановка, наконец, изменилась, когда они подъехали к маленькой грязной климатической станции — подземный гараж, бетонные ступени, да и все сооружение — практически, сплошной потрескавшийся бетон. В нем было всего три комнаты, не считая ванной и кухни. Окон не было, поскольку окна в таком сооружении — только помеха, зато имелся перископ, обеспечивающий круговой обзор. Но Гранта не подпускали к нему. Он сидел и отвечал на вопросы, по большей части правдиво, хотя отнюдь не всегда, это оставалось для него единственным способом защиты. Телефона там вообще не было. Хотя существовала рация. Он не имел представления, как обращаться с ней, разве что когда-то давно видел, как Джордан пользовался подобной на катере.

Он по-прежнему не знал, кто они такое. Он просто бормотал ответы на вопросы Уинфилда и выражал недовольство то по поводу отсутствия кофе, то по поводу неудобства помещения, то жаловался на что-нибудь еще, стараясь задеть их как можно сильнее, если удастся, вывести их из себя и заставить их как-то отреагировать. Он разыгрывал медленное расслабление, нарастающую уверенность в собственной безопасности, надевая обличье худшего сукина сына среди эйзи в Доме, которого мог сыграть — он, казалось, воспроизводил Аббана, невыносимого заведующего кадрами у Жиро Ная, являвшегося сущим наказанием для сторожей и кухонных работников, не говоря уже о любом эйзи, который, по его мнению, был ниже его по званию.

В спальне стояло устройство для тайпирования. Такое зрелище ему совершенно не понравилось. Это не было неожиданным предметом в таком заброшенном месте: развлечения занимали не последнее место в жизни наблюдателя, устроившегося здесь, где бы это «здесь» не располагалось. Но это устройство не было маленьким любительским развлекательным аппаратиком; это было современное оборудование, оно, похоже, имело разъемы для подключения монитора, и Грант встревожился. Он решил подтолкнуть их к той черте, за которой любой нормальный гражданин выйдет из себя, и посмотреть, что это за люди.

— Сядь, — сказал Ренц, когда он поднялся следом за Уинфилдом на кухню.

— Я думал, что мог бы помочь, сир. Я…

Он услышал шум машины. Другие тоже его услышали, и мгновенно и Ренц, и Джеффри оказались на ногах, а Уинфилд вернулся с кухни и сразу же взглянул в перископ.

— Похоже, это Кралер.

— Кто такой… — начал Грант.

— Сиди. — Ренц положил руку на плечо Гранта, толкнул его в кресло и удерживал, пока звук мотора не стал громче. Дверь гаража поднялась без всяких действий изнутри.

— Это Кралер, — сказал Уинфилд. Напряженность в поведении окружающих явно уменьшилась.

Машина въехала внутрь, ее тарахтенье доносилось сквозь стену, отделявшую их от подземного гаража, дверь которого опустилась, секунду слышалось шипение разбрызгиваемого очистителя, затем двери машины открылись и захлопнулись, кто-то поднимался по ступенькам.

— Кто такой Кралер, сир?

— Друг, — ответил Уинфилд. — Джеффри, уведи его в спальню.

— Сир, а где Мерильд? Почему он не приехал? Почему…

Джеффри вытянул его из кресла и повел в спальню, подталкивая к постели.

— Ложись, — сказал Джеффри тоном, не допускающим возражений.

— Сир, я хочу знать, где Мерильд сейчас, я хочу знать…

Ренц шел за ним. Вероятно, это лучший случай, который ему мог представиться. Он вывернулся и врезал Джеффри локтем, Ренцу — другой рукой и бросился в соседнюю комнату, где Уинфилд сразу осознал опасность…

Уинфилд выхватил оружие из кармана, и Грант пригнулся. Однако Уинфилд отнюдь не паниковал. Его рука не дрожала, и он бы не промахнулся, так что Грант замер там, где стоял, в дверном проеме; дверь из гаража отворилась, и вошли трое мужчин, двое из которых были вооружены и двигались быстро.

Один из мужчин позади него уже начал вставать. Грант стоял совершенно неподвижно, пока кто-то не схватил его сзади. Он мог бы сломать руку этому человеку. Но не сделал этого. Он позволил затащить себя обратно под дулом оружия Уинфилда.

— Так вот как здесь идут дела? — спросил один из прибывших.

Уинфилду было не до смеха.

— Ложись, — сказал он Гранту, и тот попятился к кровати и сел. — Ляг!

Он выполнил требование Уинфилда. Джеффри вытащил из кармана шнур и прикрутил его правое запястье к раме кровати, пока Ренц стонал на полу, а несколько вооруженных мужчин стояли рядом, направив оружие в сторону Гранта.

Затем — другое запястье, жестко и бесцеремонно.

Грант взглянул на прибывших мужчин; двое крупных и сильных, а третий постарше, худощавый, единственный не носивший оружия. Но именно его взгляд вызывал наибольшую тревогу. И ему подчинялись все остальные.

Кралер, как его называли. Имен других он не знал.

Они убрали оружие. Помогли Ренцу встать. Все вышли, кроме Джеффри, и Грант уставился в потолок, стараясь не думать о том, насколько его живот сейчас не защищен.

Но Джеффри всего лишь выдвинул ящик из-под тайпирующего устройства и достал шприц для подкожных инъекций. Он приставил его к руке Гранта и ввел препарат.

Он вздрогнул от укола и закрыл глаза. Очень скоро он уже не вспомнит об этом, и вряд ли можно рассчитывать на то, что они ему напомнят.

Он собрал все душевные силы и сосредоточился на мыслях о Джастине, не тратя время на отражение физической агрессии, от которой становилось все хуже: на следующем уровне это перерастет в борьбу совершенно иного типа. У него не осталось сомнений. Оружие стало доказательством. И их намерения тоже. А он все-таки, хотя и был эйзи, учился в Резьюн, в отделе Арианы Эмори: Ариана Эмори создала его, Ари с Джорданом формировали его психотип, и черта с два кто-то, о ком он и не слыхивал, мог бы справиться с ним.

Он словно куда-то соскальзывал. Он чувствовал, что начался распад психики. Он знал, что они запускают ленту. Он тонул, он терял сознание. Большая доза. Глубокое тайпирование. На всю катушку. Он этого и ожидал.

Они спросили его имя. Они спрашивали и о других вещах. Они напоминали ему, что в их руках его Контракт. Несмотря на наркотик, он помнил, что это не так.

Наконец, он очнулся. Они освободили его, чтобы он мог попить и облегчиться, они заставили его поесть, хотя пища вызывала у него тошноту. Они дали ему небольшую передышку.

А затем они все начали заново. И время перестало существовать. Возможно, что сознание еще несколько раз возвращалось к нему. Страдание скомкало все воедино. При этом он ощущал боль в руках и в спине. Он отвечал на вопросы. Большую часть времени он не знал, где находится, и не мог четко вспомнить, чем заслужил такое.

Затем он услышал глухой удар. Он увидел стены комнаты, забрызганные кровью. Пахло чем-то горелым.

Он подумал, что уже умер, и пришли люди, и завернули его в одеяло, а запах гари становился все сильнее и сильнее.

Так или иначе, на некоторое время он обезумел. И мир опрокидывался, и воздух пульсировал.

— Он приходит в себя, — произнес чей-то голос. — Дай ему еще.

Он увидел человека в синем комбинезоне. Увидел спасительную эмблему персонала Резьюн.

Он не был уверен в правильности своих догадок. Он точно не знал, де, когда началось тайпирование и что происходило на самом деле.

— Дайте этот проклятый шприц! — заревел кто-то прямо над его ухом. — Черт побери, не давайте ему встать! Положите его!

— Джастин! — вскрикнул он, потому что ему показалось, что он не покидал Дома, и существовал слабый шанс, что Джастин услышит его, поможет ему, вызволит его. — Джастин!…

Игла воткнулась. Он сопротивлялся, и тела навалились на него, пока наркотическая тяжесть не пересилила его, и действительность закачалась и перевернулась над ним.

Он очнулся в белой комнате, в постели, с ремнями, не позволяющими ему подняться. Он лежал голый, прикрытый простыней. К повязкам на груди и правом запястье прикреплены биодатчики. Левая рука забинтована. Сигнальный звонок загудел. Он сам включил его. Вернее, сигнал дала участившаяся скорость его пульса и бесшумный вскрик, который он пытался приглушить и сдержать.

Однако дверь отворилась. Вошел доктор Иванов.

— Все в порядке, — сказал доктор Иванов, подошел и присел на край кровати. — Тебя доставили сегодня днем. Теперь все хорошо. Они разнесли тех подонков к чертям собачьим.

— Где я был? — спросил он спокойно, очень спокойно. — Где я теперь?

— В больнице. Все в порядке.

Монитор снова засигналил, учащенно. Он попытался успокоить свой пульс. Он растерялся. Теперь он точно не знал, где находится, и что на самом деле происходило.

— Где Джастин, сир?

— Дожидается, когда ты придешь в себя. Как ты себя чувствуешь? В порядке?

— Да, сир. Пожалуйста. Нельзя ли убрать эти чертовы штуки?

Иванов улыбнулся и погладил его по плечу:

— Послушай, парень, ты знаешь и я знаю, что ты, когда придешь в себя, будешь нормален, но для твоего же собственного блага мы пока их оставим на некоторое время. Как твой мочевой пузырь?

— У меня все хорошо. — Еще одно унижение, кроме прочего. Он чувствовал, что его лицо покраснело. — Пожалуйста. Могу я поговорить с Джастином?

— Да, но совсем не долго. Тебе, действительно, не следует долго беседовать с кем бы то ни было, до того как пообщаешься с полицией — все в порядке, это просто формальность. Ты ответишь на пару вопросов, они подготовят свои рапорты, все этим и ограничится. Затем мы тебе зададим несколько тестов. И очень скоро вернешься в Дом. Подходяще?

— Да, сир. — Проклятый монитор засигналил и примолк, когда ему удалось совладать с ускорением сердцебиения. — А Джастин? Пожалуйста.

Иванов снова похлопал его по плечу, встал, пошел к двери, открыл ее.

И вошел Джастин. Монитор заволновался и успокоился, и снова замолчал; а Грант смотрел на него сквозь мерцающую пелену: Джордан тоже был здесь. Оба вместе. И ему стало ужасно стыдно.

— Ты в порядке? — спросил Джастин.

— У меня все хорошо, — ответил он и снова потерял контроль над монитором, а также за веками, которые, моргая, позволили слезам потечь по лицу. — Мне показалось, что я в большой беде.

— Нет, — сказал Джастин, подошел и сильно стиснул его руку. Монитор затрепетал и снова успокоился. — Все хорошо. Это был совершенно идиотский трюк. Но ты снова дома. Слышишь?

— Да.

Джастин нагнулся и обнял его вместе с ремнями и всем прочим. И отступил. Джордан подошел и сделал то же самое, взял его за плечи и сказал:

— Просто ответь на вопросы. Хорошо?

— Да, сир, — ответил он. — Ты можешь сделать так, чтобы они отпустили меня?

— Нет, — сказал Джордан. — Это для твоей же безопасности. Договорились? — Джордан поцеловал его в лоб. Он не делал этого с тех пор, как Грант был еще малышом. — Теперь поспи. Слышишь? Какую бы ленту ты не получил, я тебя вылечу. Лично.

— Да, сир.

Он лежал и смотрел, как Джордан и Джастин выходят за дверь.

Монитор в панике засигналил.

Он погибал. Чего только не пришлось ему вытерпеть, прежде чем он выбрался из этого места. Поверх плеча Джордана он видел лицо Джастина и прочитал там вполне достаточно.

Где я был? Что в действительности случилось со мной? Покидал ли я это место вообще?

Вошла сестра со шприцем, и невозможно было возразить. Он попытался утихомирить монитор, попытался протестовать.

— Это просто успокаивающее, — сказала сестра и ввела содержимое ему в предплечье.

Или это был Джеффри. Он шел, качаясь вперед и назад, видел кровавые брызги на белой стене, слышал крики людей.

— Все хорошо? — спросила Ари Джастина. Они находились в ее офисе. Наедине.

— Когда он сможет уйти оттуда?

— О, я не знаю, — ответила Ари. — Я в самом деле не знаю. Так же, как сейчас не знаю о соглашении, которое мы выработали, и в котором я не вполне уверена теперь, не правда ли? Что еще у тебя осталось?

— Мое молчание.

— Милый, ты можешь многое потерять, если нарушишь свое молчание. И Джордан — тоже. Разве не потому мы играем в эту игру?

Он дрожал. Он старался скрыть это.

— Нет, мы делали это потому, что ты не хочешь, чтобы рухнули твои прелестные проекты. Потому, что сейчас ты не хочешь огласки. Потому, что это тебе есть, что терять. Иначе ты не была бы столь терпелива.

Медленная улыбка раздвинула губы Ари:

— Ты мне нравишься, мальчик. Ты, действительно, мне весьма нравишься. Преданность — редчайшая вещь в Резьюн. А в тебе ее так много. Что, если я отдам тебе Гранта, нетронутого, прежнего? Насколько он ценен для тебя?

— Вероятно, — произнес Джастин взвешенным, спокойным тоном, — ты можешь ошибиться, оценивая, насколько далеко можешь толкнуть меня.

— Так насколько же ценен?

— Ты освободишь его. Ты не тайпируешь его.

— Милый, он ведь слегка приведен в беспорядок. Он прошел через ад. Он нуждается в отдыхе и лечении.

— Я прослежу, чтобы он получил и то, и другое. И Джордан проследит. Я говорю тебе: не толкай меня на крайность. Ты не представляешь, что я сделаю.

— О, милый, я знаю, что ты можешь сделать. Большая часть твоих планов, действительно изысканна. И мне совершенно нет нужды договариваться с тобой по поводу Гранта. У меня ведь есть ленты совершенно иного плана. Твой отец не вынесет, он просто умрет.

— Может быть, ты недооцениваешь его.

— Да? А ты рассказал ему? — я думаю, нет. Видишь ли, ты должен понять ситуацию. Это не просто его сын. И не какая-то «женщина». Ты его близнец. И это я, Ари Эмори. Не говоря уже об эйзи, — она мягко усмехнулась. — Это изумительно хорошая попытка создать человека, действительно хорошая. Я признаю. И она представляется мне достаточно уважительной, чтобы проявить к тебе немножко терпения. Иди сюда, мальчик. Иди сюда.

Она протянула руку. Он помедлил в смущении и, наконец, протянул свою. Она нежно взяла ее, и его нервы дрогнули, пульс затрепыхался, он внезапно покраснел и потерял способность трезво мыслить.

Он не отдернул руку. Не осмелился. Не мог съязвить. Его мысли слишком быстро метались сразу в десяти направлениях, как мыши, охваченные паникой.

— Ты хочешь одолжения? Ты хочешь Гранта обратно? Вот что я скажу тебе, милый: ты немедленно продолжишь сотрудничество и мы заключим нашу маленькую сделку. Если у нас с тобой будет все хорошо, пока не уедет твой отец, и ты будешь держать язык за зубами, я подарю его тебе.

— Ты применяешь глубокое тайпирование.

— По отношению к тебе? Не бери в голову. Ты думаешь, что я могу взять нормальный, здоровый мозг и перестроить его? Ты читаешь слишком много глупых книг. Ленты, которые я применила к тебе — развлекательные. Это те, которые получают эйзи мю-класса, когда они, на самом деле, стараются. Ты думаешь, что не сможешь выдержать их? Ты полагаешь, что они развратят тебя? Резьюн может сделать еще хуже, милый. Я же сказала: ты мне нравишься. Когда-нибудь ты обретешь силу в Резьюн — здесь или на Фаргоне, или где-нибудь еще. У тебя есть способности. Я действительно хочу, чтобы ты уцелел.

— Это ложь.

— Так ли? Не имеет значения, — она сжала его пальцы. — До встречи у меня. Когда-нибудь. Слышишь?

Он потянул свою руку назад.

— Я предоставляю тебе выбор, — она усмехнулась. — Все, что от тебя требуется — не проявлять активности. Это немного за то, что ты просишь. Не докучай мне, милый, я не хочу, чтобы арестовали друзей Джордана, и я не хочу стирать память Гранту. Я даже не стану к тебе цепляться по работе. Ты знаешь, какова цена всех кадровых перемещений, которых ты захочешь.

— Ты перепишешь Гранта на меня.

— На следующей неделе. Отсрочка — на тот случай, если что-нибудь прояснится. Ты такой умный парень. Ты понимаешь меня. В 22:00 этим вечером. Я работаю допоздна.