3

Бульвар Брианца, дом номер 2. Ливия остановила машину. Накануне она побывала в парикмахерской, очень коротко, почти наголо постриглась и напялила большой парик с длинными струящимися по плечам волосами, почти скрывающими ее шрамы. День был какой-то не миланский: несмотря на холод, ярко светило солнце, она воспользовалась этим, надев большие темные очки, также выполнявшие маскировочную функцию.

– Ты чего не выходишь? – спросила она Дуку.

А чего мне выходить? – подумал Дука, заглядывая в глаза сквозь завесу длинных волос. Кому это нужно – никому! Никто не хочет знать правду, учительница умерла, одиннадцать учеников зверски, изощренно ее убили, но ввиду своего возраста наверняка получат смехотворные сроки. Если у них и был подстрекатель, настоящий виновник преступления, никому до этого дела нет; на то, что врачиха снабжала одного из ребят наркотиками и сожительствует с его сестрой, тоже всем наплевать, полиция и прокуратура загружены по горло – им не до нюансов. Так какой смысл было приезжать сюда, на бульвар Брианца, и выпытывать что-то у врача-гинеколога и ее медсестры и сожительницы? Никакого, всем это до лампочки!

– Чего не выходишь? – повторила Ливия.

Она была так хороша с этими длинными волосами, спускающимися на лицо, как две шторки, и в этих больших темных очках, что у него даже сердце защемило.

– Ты тоже выходи, пойдешь со мной, – приказал он. – А где пистолет?

Она послушно открыла сумочку, вытащила маленькую «беретту».

– Доволен?

Да, доволен. Немногие могут себе представить, как легко человеку, в том числе женщине, попасть в ситуацию, когда приходится стрелять в целях самозащиты. Они вылезли из машины, оставив ее в неположенном месте; консьержка сообщила им, что доктор Эрнеста Романи живет на четвертом этаже и что лифт не работает. Они поднялись на четвертый, позвонили в дверь с табличкой «Эрнеста Романи» – без всяких «д-р» и «проф.», просто «Эрнеста Романи», – им открыла молодая женщина.

По наркотически томным глазам Дука сразу догадался, что это сестра Паолино Бовато, казалось даже, это он сам, собственной персоной, если б не ярко-красные губы и не длинные красивые ногти, выглядывавшие из-под белого сестринского передника.

Дука вошел с Ливией в узенькую прихожую и предъявил удостоверение.

– Полиция. – Он спрятал корочки в карман. – Мне надо поговорить с доктором Романи.

Сестра Паолино Бовато провела их в типичную приемную перед врачебным кабинетом: замусоленные журналы на безликом столике, рыжеватый пейзаж на стене, очевидно, изображавший осенний лес.

Профессор гинекологии Романи, сестра пожилой инспекторши по делам несовершеннолетних, вошла несколько секунд спустя. Она была совсем не похожа на Альберту: гораздо выше, нет той выдержки, наверняка более впечатлительна и непредсказуема. На ней были большие совершенно круглые очки в тонкой золоченой оправе, привносившие в это уже не первой молодости лицо что-то от студентки американского колледжа.

– Прошу вас. – Она кивнула на дверь кабинета и, как только они вошли, повторила: – Прошу вас, – указывая на неудобные металлические кресла перед металлическим письменным столом; у нее был тон учительницы, приглашающей учеников отвечать на поставленный вопрос.

Дука, ни слова не говоря, смотрел на тончайшую золотую оправу очков, автоматически причислявших их владелицу к высшему классу. Ливия, разумеется, тоже молчала и глядела на свои колени, должно быть, думая о том, что юбка у нее коротковата для полицейского шофера. Да, лучше бы, пожалуй, подлиннее.

Молчания посетителей оказалось достаточно, чтобы хозяйка разнервничилась.

– Полиция? – спросила она несколько надменным, но выдававшим тревогу голосом.

Дука утвердительно кивнул, кое-как устроился в неудобном кресле и раздельно произнес:

– У меня был разговор с Альбертой Романи на предмет убийства учительницы вечерней школы. Ваша сестра – очень благоразумная дама и отвечала с предельной искренностью. От нее я узнал, что девушка, которую вы держите здесь в качестве медсестры, на самом деле вовсе не медсестра, а ваша пациентка, которой вы сделали операцию, запрещенную законом. Ваша сестра также сообщила мне, что вы снабжаете, вернее, снабжали до недавнего времени, брата этой девушки опиумом и что он вас шантажировал.

Профессор Романи сохраняла внешне спокойствие и даже время от времени кивала, как бы в подтверждение его слов.

– За подпольный аборт и распространение наркотических препаратов вы подлежите немедленному аресту, – продолжал Дука. – Но мой сегодняшний визит вызван не этим. Пока в мои планы входит лишь задать вам несколько вопросов, касающихся ученика вечерней школы Паолино Бовато. Ваша медсестра, поскольку она приходится родной сестрой упомянутому учащемуся, тоже могла бы оказать нам помощь в этом смысле.

– Мне ее позвать? – спросила Эрнеста Романи.

– Будьте так любезны.

Она встала, открыла дверь в коридор и окликнула:

– Беатриче! – Стоя на пороге, дождалась девушку и объяснила: – Полиция желает нас допросить. Входи, садись.

Обе одетые в белое женщины – одна в длинном переднике, другая в халате мужского покроя – уселись за письменный стол в ожидании вопросов.

– Как вам известно, чуть менее двух недель назад молодая учительница вечерней школы Андреа и Марии Фустаньи была зверски убита своими учениками. У нас есть основания полагать, что ученики были, так сказать, лишь исполнителями убийства, а спровоцировал и организовал его некто со стороны. Судя по всему, этот человек внушает подросткам сильный страх, поскольку во время неоднократных допросов никто из них не упомянул о нем. Все они твердят, что никого и ничего не знают. – Дука говорил как-то неохотно, тоже как учитель, в сотый раз излагающий один и тот же материал. – Итак, вы, профессор Романи, знакомы с упомянутым Паоло Бовато, а также вы, синьорина Беатриче, хорошо его знаете, поскольку приходитесь ему сестрой. В связи с этим я хочу задать вам следующий вопрос: не было ли у Паолино Бовато или у кого-нибудь из его школьных товарищей постоянной связи со взрослым человеком? Я имею в виду вот что: ребята обычно дружат со своими сверстниками, а со взрослыми, пожилыми людьми их отношения носят переменный характер в зависимости от сиюминутных выгод. Здесь же речь идет о довольно тесной дружбе. Один из этих подростков, возможно тот же Паолино, состоит в дружеских отношениях с кем-то, кто подвиг его вместе с одноклассниками на убийство учительницы, иначе говоря, этот взрослый человек является организатором преступления, подлинным виновником. Вам наверняка известно, в каких кругах вращался Паолино, из чего я заключаю, что вы сумеете навести нас на след.

Беатриче Бовато решительно тряхнула головой и тихим, но дрожащим от негодования голосом заговорила:

– Поди знай, с кем этот грязный скот якшается! Он еще почище отца, тот, когда мне и десяти не было, хотел меня изнасиловать, мама ушла, а я спаслась только потому, что отпихнула его к печке, он себе задницу обжег, ну и оставил меня в покое. А с тринадцати я в прислуги пошла и уж больше домой не возвращалась, чтоб мать не послала меня на улицу. Так что не знаю, с кем Паолино дружбу водит, и ничего про него не знаю. Он всего год назад как объявился, чтоб угрожать мне и синьоре. Этот бандит и сам кого хочешь прибьет, без советчиков.

Монолог отнюдь не был проникнут сестринской любовью, зато в нем чувствовалась безупречная правдивость. Доктор Романи положила на плечо девушке красивую сильную руку с коротко подстриженными ногтями.

– Вам тоже ничего не известно о связях Паолино? – обратился он к ней.

Эрнеста Романи тут же убрала руку.

– Я, кажется, поняла, что вам нужно, и надеюсь в какой-то степени оказаться вам полезной.

При этих словах Дука медленно сжал кулаки, а Ливия снова воззрилась на свои колени. По улице прогрохотал грузовик; Эрнеста Романи дождалась тишины и начала:

– Однажды, когда Паолино явился сюда за очередной дозой, ему было так плохо, что он выпил залпом почти полстакана лауданума, и мне пришлось уложить его на кушетку, пока он не очухается. – Она говорила четко и внятно, только в голосе по-прежнему звучала неуверенность. – Как известно, в состоянии наркотической релаксации люди себя не контролируют, и Паолино поведал мне, что он с другом был в Швейцарии – всего один день, но ему там очень понравилось. Они познакомились с двумя итальянками – горничными в отеле. Он мечтал опять съездить в Швейцарию и еще раз встретиться с этими девушками, уверял, что добьется этого любой ценой, хотя у него нет ни паспорта, ни визы, но зато есть один добрый и щедрый человек, который в прошлый раз переправил их через границу и еще переправит. Он все время повторял, что те девушки очень красивые, одна блондинка, другая брюнетка, ему больше нравится брюнетка. Я слушала и мне было противно и смешно: противно потому, что не каждый день встретишь мальчишку – ему ведь всего семнадцать – такого растленного и снаружи и внутри, а смешно из-за тех глупостей, что он наговорил про двух девушек.

Дука ожидал продолжения, но, видимо, доктору Романи сообщить было больше нечего.

– Когда это случилось? – наконец задал он вопрос.

– Прошлым летом, кажется, в конце июля – начале августа.

– Он не сообщил никаких подробностей касательно того доброго человека, что обещал переправить их через границу?

– Не припомню, но из его рассказа я поняла, что до границы они добирались на машине.

Ничего удивительного. На машине куда угодно доберешься.

– А он не называл место, где они собирались пересечь границу? Каноббьо, Луино, Понта-Треза?

– Нет, – покачала она головой, – этого он не говорил. Даже в состоянии, близком к ступору, он был очень осторожен.

Что ж, и это понятно. Дука встал.

– Спасибо вам.

– Не знаю, помогла ли я вам, – сказала Эрнеста Романи. – Надеюсь, да.

– Возможно, – ответил Дука.

Напоследок он окинул взглядом обеих женщин – профессора гинекологии и сестру Паолино Бовато. Обе вызывали у него со чувствие. Затем вышел с Ливией на улицу, сел в машину.

– В квестуру.

Путь был долгий, изматывающий, даже с таким асом, как Ливия; машины двигались судорожными рывками, водители смотрели друг на друга с ненавистью, светофоры никак не хотели переключаться на зеленый, и у Дуки оказалось достаточно времени для раздумий. Паолино Бовато с другом ездил в Швейцарию – каким образом? Незаконно, без документов – нашелся синьор, переправивший их туда на машине. Но на машине еще труднее пересечь границу без документов. Может, все это бред под действием лауданума? И какая связь у этой истории с тем, что он ищет? Закрыв глаза, Дука напряженно размышлял, пока Ливия не объявила:

– Приехали.

Он и не заметил, как машина остановилась во дворе квестуры.

– Подожди меня здесь, – сказал он Ливии.

Бегом взбежал по лестнице, пронесся по коридору, что-то вспыхивало и гасло в мозгу, подобно сигналу тревога; с ним это порой случалось, когда он над чем-то думал и был близок к разгадке.

Он распахнул дверь своего кабинета. Очень чисто и пахнет мастикой; старая уборщица, видно, считает его важной шишкой и надраивает убогую мебель с невероятным усердием. Ничего не поделаешь, каждый сам выбирает себе кумиров.

Дука отпер один из ящиков стола и вытащил пухлую папку без названия. Но он и без названия знал, что там внутри. А внутри была фотография, которую он сразу перевернул обратной стороной, дабы лишний раз не заводиться, и тоненькие папки, одиннадцать штук, со сведениями о каждом из одиннадцати подследственных. Они были разложены в алфавитном порядке: Аттозо Карлетто, Бовато Паоло, Верини Веро и так далее. Дука перелистал по одному все документы. Что-то искал, но сам не знал что. Он велел Ливии обождать, обещал тут же вернуться, но прошло больше получаса, он добрался до девятой папки, а все еще ничего не нашел. Когда не знаешь, чего искать, поиски, естественно, осложняются.

Наконец в папке остался только один листок. Дука даже не сразу вспомнил, что это такое, потом, вчитавшись, понял: карта.

Описание всего, что было найдено в аудитории А вечерней школы Андреа и Марии Фустаньи. Номер 1 – учительница, номер 2 – трусы, номер 3 – левая туфля и т.д. Номер 11 – бюстгальтер, номер 16 – кусок сахара, номер 18 – пятьдесят швейцарских сантимов.

Он перечитал: «Номер 18 – пятьдесят швейцарских сантимов». Один из ребят во время побоища потерял швейцарскую монетку. Ее кто-нибудь мог ему подарить, или он с ребятами ездил за сигаретами, шоколадом и шерстяными свитерами в приграничные области, где в ходу швейцарская валюта. А может, кто-то из них действительно побывал в Швейцарии, и тогда это не кто иной, как Паолино Бовато, ведь он сам рассказывал профессору Эрнесте Романи, что был с другом в Швейцарии.

Пока он укладывал папку обратно в ящик, в голове у него крутились два вопроса. Первый: с каким другом Паолино ездил в Швейцарию? Второй: зачем они туда ездили? Потом, когда он уже направлялся к двери, всплыл еще и третий: для чего понадобилось тому синьору переправлять их в Швейцарию?

Поворачивая ключ, Дука услышал телефонный звонок. Он вернулся в кабинет, снял трубку и услышал голос Карруа:

– Я с утра тебя ищу.

– Вот он я.

– Спустись ко мне, у меня для тебя хорошие новости.

Дука без лишней спешки спустился в кабинет шефа. Китайская мудрость гласит: никогда нельзя знать заранее, хорошая новость или плохая. Скажем, ты выиграл в лотерею – вроде бы хорошая новость, но лишь до некоторой степени, если учесть, что, отправившись получать выигрыш, ты можешь попасть под троллейбус.

– У тебя просто талант очаровывать людей, – сказал Карруа, как только он вошел. – Ну никто перед тобой устоять не может: ни мужчины, ни женщины, ни старые служаки вроде меня, ни даже директора исправительных колоний, я имею в виду Беккарию.

Дука сел за стол, пытаясь понять, к чему он клонит.

– Тебе не любопытно узнать, что произошло? – спросил Карруа.

– Любопытно, – ответил он, чтоб не разочаровывать шефа, хотя, если честно, он слишком устал, чтобы проявлять любопытство.

– В тот вечер, когда мы с тобой были в Беккарии по поводу самоубийства Фьорелло Грасси, ты, если не ошибаюсь, выразил желание взять к себе на недельку одного из тех ребят, чтоб хорошенько его расспросить и вытянуть из него правду. Ты сам-то это помнишь?

– Конечно.

Дука чувствовал жар и озноб. Грипп, наверное, подумал он. До чего же трогательно Карруа его поддразнивает. Чтобы доставить шефу удовольствие, он улыбнулся.

– Ну слава Богу Так вот, я спросил у прокурора, нельзя ли нам забрать одного из парней на некоторое время, чтобы допросить его в домашней обстановке, а он, как узнал, что этим будешь заниматься ты, сразу согласился. И даже сказал, что был против, когда тебя осудили за эвтаназию, его бы воля – он бы тебя полностью оправдал. А потом без звука подписал ордер о выдаче на поруки. Вот он, у меня. Но прежде чем ты его получишь, я бы хотел тебя кое о чем предупредить.

Дука смиренно наклонил голову.

– Если он от тебя сбежит – считай, что ты здесь больше не работаешь, я лично отдам приказ об увольнении. – Карруа говорил внушительно, без тени шутки. – Но не дай Бог, с ним что-нибудь случится, к примеру, ногу сломает или его похитят, тогда я не только тебя уволю, но и отдам под суд.

Дука еще раз кивнул: вполне естественно.

– Если ты его упустишь, мне тоже несдобровать, – продолжал Карруа, постепенно повышая голос, – потому что я поддержал твою просьбу. Но в этом случае ты не только будешь уволен и пойдешь в тюрьму, прежде я башку тебе проломлю вот этими руками.

Совершенно справедливо, подумал Дука.

– Надеюсь, ты понял, что я не шучу? – заключил Карруа.

– Разумеется.

– Тогда вот с этой бумажкой можешь ехать в Беккарию. Директор тоже от тебя без ума, он выдаст любого, на кого укажешь. Ты как будто уже выбрал кого-то, имя у него еще такое нелепое...

– Да. Каролино. Каролино Марасси.