Глава шестая
Работы в типографии становилось все меньше, и Жана на неделю уволили. В первый же день своего вынужденного отдыха он долго валялся в кровати, читая старый выпуск детектива «Ник Картер», изданного еще во времена его детства. На второй день Жан, напротив, поднялся чуть свет, старательно вымылся и велел Оливье заняться тем же. Пока ребенок намыливал себе шею, Жан надел костюм, в котором был на свадьбе — полосатые брюки и пиджак, обшитый по бортам атласной тесьмой, — а голову покрыл котелком. Нарядившись, он сообщил Оливье, что они попытают счастья на киносъемках. Мальчик оделся в костюмчик с гольфами, с которого Элоди по тактическим соображениям спорола траурную повязку, и, наскоро позавтракав, Жан и Оливье направились в киностудию на улицу Франкер, неподалеку от них.
Хотя было всего семь часов утра, тут вилась уже очередь длиной метров в двадцать, и она очень быстро вытягивалась. Металлические ворота, через которые обычно пропускали массовку, были еще заперты, и ничто не предвещало нужды в статистах. Однако некоторые из ожидающих со значительным видом утверждали, будто большую часть соискателей, хотя бы на день, но пригласят поработать — им кто-то сообщил об этом. А пока тщательно выбритые мужчины, иные в спортивных кепках, слегка отталкивали друг друга плечами, чтоб сохранить свое место в очереди, и свирепо разглядывали новых пришельцев, видя в них возможных последователей Жоржа Мильтона, Короля мошенников. Здесь были, видимо, и безработные актеры — их узнавали по тщедушному облику, желтизне кожи, тщательно прилизанным волосам, а также по их пренебрежительному отношению ко всем прочим и по явному желанию казаться загадочными; были и такие, как Жан, которых только что откуда-то уволили; были и прoфессиональные безработные; и среди всех — только одна женщина с коротко остриженными волосами, она с рассеянным видом курила сигарету.
Так как котелок Жана вызвал несколько насмешливых замечаний, вроде «Гляньте-ка на этого шляпу-растяпу!», он решил его снять и держал в руках, прижав к животу и ожидая, пока о нем позабудут. Его смущение и робость сказывались в привычном жесте — он застенчиво тер нос указательным пальцем. Оливье, наоборот, чувствовал себя весьма непринужденно. Для него «кино» уже началось.
Долговязый тип с усами под Чарли Чаплина спросил, какой фильм будут снимать, и рыжий паренек ему ответил: «А нам плевать, не все ли равно?» Но тут один парижский гамен торжествующе выпалил своим характерным столичным говорком: «Будут снимать «Миллион» Рене Клера с Рене Лефевром и Аннабеллой в главных ролях». Имя актрисы вызвало в публике восторженный свист, и беседа пошла о кинозвездах, которых, «наверно, удастся увидеть»: Мег Лемонье, Лилиан Харвей, Сюзи Вернон, Бетти Стокфельд или Джину Манес.
В ожидании прошел час, не такой уж тягостный для Оливье, которого живо интересовал разговор между этими «артистами». А потом из кафе «Ле Балто» появился толстяк с плоским, как у боксера, носом; он открыл ворота киностудии и через четверть часа вернулся с сигарой во рту, держа в руках блокнот и карандаш. Толстяк оглядел одного за другим с головы до ног и сообщил, что выберет человек пятнадцать, «начиная с начала очереди». Все тут же начали охорашиваться, улыбаться, чтобы выглядеть посимпатичней. Толстяк, пожевывая сигару, тыкал пальцем и невнятно произносил: «Ты, ты… нет, не ты… ты», а отвергнутые зло бурчали: «Ну и скотство же!» — ругались вовсю, проклиная и свой удел и того, кто им отказал.
Жан робко заметил, что он друг некоего Крошки Луи, но был приглашен скорей из-за своего костюма и шляпы, а кроме того, по мнению типа, отбиравшего статистов, у него был «вид совершенного олуха». Что же касается Оливье, то толстяк заявил, что «мелкота им не потребуется».
Но Жан сиял. Если бы его заняли на съемке до конца недели, он бы заработал больше, чем в типографии. Он даже забыл о присутствии Оливье, пока мальчик не спросил у него:
— Ну как, я могу уйти?
Жан хлопнул его по затылку и выразил свою радость, нахлобучив на мальчика котелок.
А Оливье так хотелось поглядеть на Аннабеллу! Ничего не поделаешь, не вышло! Он вернулся на улицу Лаба, решив не переодеваться в короткие штанишки. Сказал Элоди:
— Жану-то подфартило, но я тоже хотел бы подзаработать парочку кругляшей…
Молодая женщина тотчас сделала ему замечание — следует говорить: «немного денег».
Мальчик выскочил на улицу почти одновременно с Бугра, который вышел с расчесанной бородой, с трубкой в зубах, в своем синем рабочем фартуке с завязками сзади и карманом на животе. Он весело окликнул Оливье:
— Пойдем-ка со мной, пошуруем вместе.
— Конечно, хозяин.
— Хозяин, хозяин, — проворчал старик. — Не смей говорить этакие слова!
Пока они шли вниз по улице, Бугра рассказал Оливье, что владелец табачной лавки и кафе «Ориенталь» предложил ему разлить по бутылкам бочку вина «Сент-Эмильон». Бугра это казалось просто потехой и он повторял:
— Нет, ты отдаешь себе отчет? Такому пьянице, как Бугра, поручают разливать вино по бутылкам.
Придя в «Ориенталь», Бугра сказал овернцу в черном жилете, что, если им добавят какую-нибудь «мелочишку», мальчик ему тоже поможет в работе. Им выдали лохань с теплой водой, в которой плавали пробки, приспособление для закупоривания, красные металлические колпачки и этикетки с названием вина. Грузоподъемник спустил их обоих в погреб, освещенный переносной электрической лампой.
Какое чудеснейшее утро! Оливье подставлял каждую бутылку под кран бочки, поворачивал его и следил за тем, как льется, пенясь, вино, пока папаша Бугра, зажав предыдущую бутылку между коленями, закупоривал ее, комментируя на ходу качества пробки. Если бутылка была переполнена и это мешало воткнуть пробку, Бугра быстренько отпивал из горлышка, вздыхал и вытирал рот рукой. Проделав так с несколькими бутылками, он заметил:
— Смотри! Ты чересчур полно их наливаешь!
Тогда Оливье стал следить, чтоб вино доходило только до середины горлышка. Но через несколько минут старика опять одолела жажда, он подмигнул мальчику и попросил:
— А ну-ка, подлей в бутылки немного лишку…
Кто-то из официантов забежал к ним и предложил сигарет, но Бугра отказался, сказав, что он верен своей трубке. Оливье все же дали сигарету «High Life», и он ее охотно взял, быстренько глянув на Бугра, который закупоривал бутылки, но тот и бровью не повел. Тогда Оливье осмелел, чиркнул шведской спичкой, вытянул губы трубочкой, зажмурился и затянулся, надув щеки, а затем бросил наземь спичку, которая, попав в лужицу, угасла с легким шипением. Оливье снова начал работать, но сигарета вызвала у него кашель, он быстро затоптал ее, стараясь, чтоб Бугра ничего не заметил, иначе бы он наверняка над ним посмеялся.
В полдень тот же официант принес им два больших бутерброда с кусками свинины и пошутил:
— А винца я не взял с собой!
Они с аппетитом ели хрустящий хлеб с жареным мясом, как вдруг Бугра крепко шлепнул Оливье по плечу и сказал:
— Увидишь, сынок, жизнь не так уж плоха…
Наконец-то они опорожнили эту бездонную бочку, которую папаша Бугра с трудом наклонил, чтоб слить остатки вина. Последние бутылки были уже замутнены осадком, и хозяин кафе сказал Бугра, что он их ему дарит: если профильтровать вино через промокательную бумагу, то у Бугра будет не меньше трех бутылок хорошего вина. После обеда старик и ребенок надевали на бутылки металлические колпачки, снаружи красные, внутри серебристые, потом клеили ярлычки и устанавливали бутылки в металлические ящики с гнездами.
Когда Оливье и Бугра вышли из погреба, старика немного пошатывало. Он нес три полных бутылки и одну початую, которую прижимал к груди. Хозяин его угостил еще стаканчиком белого вина, иронически заметив, что это «для смены ощущений», протянул несколько кредиток и в придачу дал пачку серого табака крупной резки, а мальчику сунул в руку две-три монетки. В кафе уже заходили первые вечерние посетители, чтоб для аппетита хлебнуть чего-нибудь перед ужином. Официанты, побросав свои сигареты в большие пепельницы с рекламами, принялись сновать между столиками, предупредив ребенка: «А ну, запятая, шагай отсюда, а то тебя вычеркнут!»
Они поднимались вверх по улице Лаба, и каждый нес в руках по две бутылки. Придя к Бугра, они с помощью воронки и лоскутов старого белья профильтровали вино и попробовали его. Бугра сделал Оливье подарок — дал ему одну бутылку, наказав одному не пить, а так как старику хотелось поспать (лицо у него было багровое), он подтолкнул мальчика к двери и крепко пожал ему руку.
У Оливье немного кружилась голова. Он шел домой по теневой стороне и прикидывал, хватит ли полученных денег на покупку швейцарского ножа. Он еще подумал о двойной порции малинового мороженого. Жан, наверное, уже вернулся из киностудии. Сколько же он расскажет интересного о самом фильме, о Рене Клере, в каскетке и со свистком в руках снимающем сцену, и о симпатичном Рене Лефевре, и об Аннабелле, такой красивой, такой красивой! Но у Оливье тоже найдется о чем сообщить, он им скажет:
— Мы с Бугра погнули-таки спину!
Вдруг мальчика осенило. Он спустился на улицу Рамей, все еще держа в руках свою бутылку, и купил там букетик маргариток для Элоди. Расплачиваясь, он попросил у цветочницы дать ему несколько раздвоенных ивовых побегов, из которых делают цветочные корзинки. Для изготовления луков они больше подходят, причем далеко не так опасны, как старые спицы от зонтиков. Теперь ему нужна еще хорошая веревка.
Нагруженный всем этим добром, Оливье вошел в квартиру, где уже чудесно пахло тушеной капустой с мясом. Жан был дома, в домашних брюках и майке, он довольно потирал руки, видимо, настроение было хорошее. Элоди из кухни крикнула, что Оливье настоящий бездельник, что весь день она его в глаза не видела, что его гольфы ужасно запачканы, но когда мальчик преподнес ей цветы, она расцеловала его и была очень растрогана. Оливье громко пристукнул своей бутылью о стол и заявил:
— Это «Сент-Эмильон», который я разливал по бутылкам в кафе «Ориенталь»! Да, уж мы с Бугра погнули-таки спину!
После ужина, уже за десертом — это был рис с шоколадным соусом, — Элоди заверила мальчика:
— Будь мы побогаче, ты бы непременно остался у нас…
— Но если тебя возьмет дядя, у него тебе тоже будет неплохо, ты знаешь, и даже… — добавил Жан, но так и не закончил своей фразы.
Он заметил, что Оливье слушал его, низко опустив голову. Жан откашлялся и пошел к Элоди на кухню. Мальчику хотелось заплакать, сказать им, что он только и мечтает остаться с ними, что он будет послушным, станет делать все, что надо… Потом Жан вернулся, принялся обрывать лепестки маргаритки, и они все трое долго забавлялись этой игрой. Чтоб не прикончить весь букетик, Жан взял колоду карт и сказал:
— Научу вас обоих играть в манилью.
И Оливье был в восторге от его уменья тасовать карты. Нет, Жан решительно все умел делать.