Глава 2

Первые числа апреля 1125 года. Село Ратное

Дед действительно перебрал с пивом и после обеда прилег вздремнуть, а Мишка решил навестить отца Михаила. Роська с санями уже привычно исполнил роль водителя начальственного лимузина, с шиком подкатив к крыльцу церковного дома. Помог Мишке выбраться из саней и, как и положено начальническому водиле, остался ждать на улице.

– Господи Иисусе Христе…

Уже привычно подняв руку для крестного знамения, Мишка так и застыл в изумлении: запущенное холостяцкое жилище отца Михайла, по определению отличающееся от медвежьей берлоги только наличием мебели и отопительных приборов, преобразилось самым чудесным образом.

Полы и стены чисто вымыты, выскоблены чуть ли не добела. На полу расстелены половики. Печка побелена, и от нее веет вкусной смесью запахов ухи, пшенной каши и топленого молока. Чистейшая до стерильности посуда аккуратно расставлена на одной полке, а на другой, строго по ранжиру, выстроились книги. Даже шахматы на клетчатой доске расставлены хоть и неправильно, но аккуратно.

Какая-то незнакомая девка заканчивает застилать постель, а сам отец Михаил, умытый и причесанный, благообразный, словно иконный лик, лежит на лавке в свежайшей белой рубахе, укрытый теплым одеялом из волчьих шкур.

Были и еще какие-то приятные изменения, придавшие дому уют, но Мишка сразу их даже и не заметил. Просто-напросто дом стал другим.

Из ступора его вывел громогласный голос тетки Алены:

– Ну, чего встал? Ноги вытер? Проходи. Отче святой тебя заждался, уже два раза спрашивал. Хотя погоди-ка! Сейчас.

Тетка Алена подхватила на руки мгновенно запунцовевшего от смущения монаха и легко, словно ребенка, перенесла с лавки на постель.

– Давайте беседуйте, а потом кашки поедим с молочком. – Алена глазами строгой воспитательницы детского сада взглянула на монаха и предупредила: – И не вздумай опять отнекиваться! Насильно запихну!

Отец Михаил обреченно закрыл глаза – видимо, опыт общения с Аленой быстро и эффективно приучил его к покорности. Мишка, стуча костылями, подошел к постели, присел на стоящий рядом чурбан, исполняющий роль табурета. От отца Михаила тоже пахло хорошо: баней и лекарственными травами.

– Здравствуй, отче, поклон тебе привез от друга твоего отца Феофана.

– Спаси тя Христос, Миша. Как он, благополучен ли?

– Вполне благополучен, у епископа Феогноста в ближних людях состоит. Крамолу и ересь изыскивает и искореняет.

– Ну да, изыскивать и искоренять как раз по его натуре. А сам-то как, вижу – ранен?

– Ничего страшного, отче, заживает уже.

– Ну и слава богу. А я вот то ли в рай попал, то ли…

Взгляд монаха зацепился за богатырскую фигуру Алены.

– …то ли еще куда. Сплошные соблазны вокруг. Лежу вот, телесно ублажаюсь…

– И правильно! – поддакнул Мишка. – Ты, отче, нам здоровым нужен.

– Сила не в плоти, но в духе!

– И в плоти тоже, – не согласился Мишка. – Помнишь, как латиняне говорят: «Militat spiritu, militat gladio»? «Воюешь духом – воюй мечом». Твой меч, конечно, слово Божье, но и для него телесная сила нужна. У нас три сотни душ, закосневших в язычестве, появилось, как ты с этим управишься, если болеть будешь?

– Правильно, – встряла Алена. – А то уху есть не хотел! Жирная, видишь ли!

Отец Михаил осторожно покосился на Алену и тут же отвел взгляд.

– Вижу, отрок, многое тебе поведать надо. Сестры! Оставьте нас на малое время, мне исповедь принять надо.

– Пошли, Улька, – скомандовала Алена, – мы еще в церкви не закончили.

В сопровождении девчонки Алена двинулась было к выходу, но обернулась и произнесла тоном смертного приговора:

– А вернемся – будем кашку есть. – Помолчала и зловеще добавила: – С молочком!

Отец Михаил выждал, пока за женщинами закроется дверь, и доверительно, полушепотом, произнес:

– Не женщина – лев рыкающий, прости меня, Господи! А вторая! Язычница, а в храме полы моет!

– Ну у Алены и медведь на дудке играть будет! – Мишка с трудом сдержал улыбку.

– Только один раз в жизни такое, как сегодня, переживал, – продолжил трагическим шепотом монах. – Это когда на море буря случилась и наша ладья чуть не потонула. Только милостью Божьей и спаслись тогда из бездны вод. А ныне… Миша, ты не поверишь, в бане, без одеяний, в четыре веника меня… Думал, помру… Не женщины – две стихии необузданные.

«Да-а-а, можно только посочувствовать. Интересно, он отчего скорее помереть мог: от физического воздействия или от визуального? Алена кого хочешь впечатлит до беспамятства, а уж монаха-то… Впечатление же, надо понимать, было будь здоров. Чего-чего, а слезы в голосе я у отца Михайла не слышал никогда. Впрочем, а сами-то вы, сэр?»