Александр Астраханцев
   Вампир
  

  

   У философа и богослова П. Флоренского есть рассказ о вампире, с которым он учился в духовной семинарии и поначалу даже дружил с ним; семинарист этот высасывал из товарищей и, в первую очередь, из самого Флоренского интеллектуальные и духовные силы. По описанию автора, даже внешность его выдавала в нем пришельца из другого, нечистого, сатанинского мира: темное лицо, обильно растущие черные волосы на голове и в бороде, холодный взгляд и, что главное — ярко-красные губы.
   У вампира, с которым знаком я, ничего подобного и в помине нет — скорей, все наоборот: круглое, с румянцем лицо, жиденькие светлые волосы с умилительной лысинкой на темени, простодушно-чистый взгляд серых водянистых глаз за стеклами очков в золоченой оправе, мягкий тенор с легкой детской картавостью, невысок и склонен к полноте, одет всегда аккуратно: костюм, белая сорочка с галстуком; губы вообще никакие: бледные и невыразительные. Другие характерные черты: общителен, чуток к юмору и не чурается выпивки. Скажу более: подвержен этому нашему национальному пороку, может в критической ситуации крепко загулять и потому ненадежен. А поскольку это пристрастие частенько сходит у нас не за порок, а лишь за простительное шалопайство, то про моего знакомого и не подумаешь никогда, что он вампир. Но вот вам факты, только из тех, что известны мне.
   В молодости он был аспирантом на кафедре философии в одном из вузов. А какая была у нас в те годы философия? Естественно, только марксистско-ленинская, и никакой другой быть не могла. Но где-то же надо было моему знакомому кормиться — а кормиться философией было нетрудно, если язык подвешен, а в кармане — партбилет. Хотя мой герой, почитывая про разные философские воззрения, этот марксизм-ленинизм и в грош не ставил. Про себя, разумеется.
   А диссертацию ему писала молодая жена, тоже аспирант и тоже философ, только в другом вузе. Этакое тщедушное, бледненькое созданьице, она, несмотря на внешнюю невзрачность, была умницей, да, кроме того, еще самоотверженной и двужильной; за те несколько лет, что он после работы предпочитал общаться по кафешкам за бутылочкой винца с «единомышленниками», она, без отрыва, можно сказать, от работы, успела родить и вынянчить младенца и написать себе и мужу по диссертации, потеряв, правда, при этом изрядную часть зрения и зубов, что, разумеется, отразилось на ее и без того неяркой внешности.
   А уж когда он защитил диссертацию — то обнаружил вдруг, что жена выглядит несколько непрезентабельно, причиняя сильную боль его самолюбию. Не выдержав этой боли, он загулял и ушел из дома; соответственно, и на кафедре начались неприятности.
   

   И тут как раз вовремя подоспела «перестройка». Помните те времена? Бесконечные шествия, митинги, речи… Мой герой во всеобщей эйфории свободы на одном из митингов, до которых оказался весьма охоч, публично сжег свой партбилет, неплохо, кстати, его доселе кормивший.
   В тот же вечер, когда он сидел с друзьями в кафе, или, может, чуть позже, но на этой же эйфорической волне, ему пришла мысль издавать «свободный» литературно-философский журнал.
   «Демократы», а, точнее, либералы первой волны только-только брали в свои руки власть; все начальники были донельзя демократичны: заходи к любому, нигде никакой милиции, предлагай любой бред… Мой герой заявился к самому наибольшему — только что назначенному главе областной администрации, к «губернатору», как их стали тогда величать, и, держась с апломбом, умея при этом убедительно говорить, как дважды два доказал, что нашей области позарез нужен литературно-философский журнал, своего рода интеллектуальный центр, призванный объединить и спаять воедино интеллигенцию, главный двигатель демократического движения — может быть, даже на всероссийском уровне: «Вспомните: ведь Ленин тоже начал с „Искры“!..»
   Новоявленный губернатор, не имевший еще опыта отфутболивать случайных визитеров, сдался быстро… Мой знакомый проявил тут чудеса проворства: зарегистрировал журнал, открыл счет в банке, и деньги пришли. Не теряя взятого темпа, знакомец мой собрал компанию своих кафешных единомышленников, создал из них редакцию, назначив всем, в том числе и себе, приличные оклады, в знак того, что журнал затеивается солидный; арендовал комнату с телефоном, и работа закипела.
   Сами же (привлекши еще нескольких молодых авторов) писали философские статьи, в основном ерничая в них надо всеми «измами», полагая в этом основное философское новаторство; подобрали стихи и куски прозы всевозможных модернистских направлений, модернизм которых заключался, главным образом, в отрицании всяческих законов и правил литературного творчества и литературного языка. Выпустили первый номер, и номер удался: все в нем было свежо и ново, и довольно глубокомысленно.
   Вышел он тиражом в несколько тысяч экземпляров и был, как полагается, отдан в газетные киоски, а редакционный коллектив устроил по этому поводу пышную «презентацию», на которую пригласили чинов администрации, много интеллигенции и журналистов; говорились речи о культуре и культуртрегерстве; при этом выпито было немало шампанского.
   Но, видимо, журнал получился слишком необычным и серьезным — в киосках продали их всего с сотню экземпляров; остальные тысячи их были возвращены в редакцию, и они заполнили собою чуть не половину редакционной комнаты. Редакция стала раздавать их друзьям, хорошим знакомым и «сочувствующим», так что разошлось еще сотни две. Остальные просто не знали, куда девать. А тем временем выпустили еще один.
   Надо сказать, что запас свежих идей редакция нерасчетливо выплеснула на страницы первого номера; и статьи, и модернистские тексты во втором были уже скучноваты и высосаны из пальца, так что второй номер получился бледнее первого, и история его распространения оказалась еще печальнее: продано было всего несколько десятков штук, а при бесплатной раздаче знакомым те брали его с ужасной неохотой и даже увиливали.
   А кругом все катастрофически дорожало, в том числе и типографские расходы; обнаружилось, что на счету у нашего новоявленного журнала кончились деньги, и сколько мой знакомец ни ходил клянчить их — никто больше не дал ни рубля. Надо было думать, как жить дальше.
   Редакция единомышленников разбежалась, а сам глава редакции нашел себе место руководителя редакционно-издательского отдела в Центре научно-технической информации (назовем его просто Центром).
   Но финансовые дела всей страны шли хуже и хуже; финансовый дефицит коснулся и этого Центра.
   Наш новоявленный руководитель отдела, сделавший, между прочим, там быструю карьеру благодаря своему необыкновенному умению убеждать, став заместителем директора, предложил директору Центра, человеку осторожному, но удрученному безденежьем, идею: создать под «крышей» Центра коммерческую фирму по торговле патентами с заграницей, но с широким полем деятельности, в том числе, «для поддержки штанов», с правом торговли водкой, продуктами питания и всяческим ширпотребом. Чтобы недоверчивый директор быстрей согласился, мой знакомый предложил ему назначить — «для надежности, чтоб облегчить личный контроль» — генеральным директором фирмы какого-нибудь своего родственника, при условии, что автор идеи, мой знакомый, станет в ней коммерческим директором, и директор клюнул: подсунул в «генеральные директора» своего молодого племянника.
   Поскольку ни у Центра, ни у самих учредителей денег на раскрутку не было, мой знакомый уговорил директора Центра пустить на уставной капитал коммерческой фирмы одну из двух автомашин, подержанную «волгу», заверив, что через пару месяцев они заработают на три, на четыре «волги».
   «Волгу» эту новоявленные коммерсанты продали, назначили себе при этом приличествующие статусу оклады, взяв хорошие авансы в счет будущих прибылей, и начали раскручивать дело. Но, поскольку ни коммерческого опыта, ни желания влезать в каждую мелочь и делать все самим не было, им пришлось постепенно набрать штат работников: коммерческих агентов, кладовщиков, грузчиков, не считая обязательных бухгалтера и кассира, причем все тоже требовали авансов… Через два месяца фирма прогорела.
   Мой знакомец, не связанный с ней никакими личными обязательствами, покинул «генерального» директора расхлебывать кашу вместе со своим дядей, а сам тем временем с двумя товарищами (один из которых — директор небольшого завода, на котором, кстати, дела шли из рук вон плохо, а другой — профессиональный коммерсант, успевший наторговать кучу денег, причем денег, по слухам, «грязных», которые надо было «отмывать»), учредил новую, самостоятельную фирму по перекупке и продаже уже не просто патентов, а любой интеллектуальной собственности, будь то изобретения, проекты, научные разработки, рукописи; и сам же возглавил эту фирму, торопясь, видимо, использовать свой недолгий, словно блеск молнии в грозовом небе, деловой опыт в прежней фирме.
   Не знаю, как у него шли теперь дела на самом деле, но я встретил его однажды в бытность его там, и в коротком доверительном разговоре он, возбужденный и распираемый замыслами, заявил мне, что дела у них идут блестяще и что они, все три учредителя, уже создают еще и коммерческий банк (он даже сказал мне по секрету его будущее название), и что он, мой знакомец, входит в правление этого банка, а в перспективе — еще и дочерняя компания, страховая, и все это — детища его собственных творческих озарений!
   Поскольку я потом своими глазами видел рекламу этого банка — банк этот действительно состоялся, хотя и просуществовал, кажется, месяца три. Но, надо думать, какой-то куш банк этот сорвать успел, а вместе с банком, надо, соответственно, догадываться, сорвал куш и мой прыткий знакомец.
   Не знаю, что было дальше и кому он еще успел втереть очки на коммерческом фронте: совершенно потерял его на время из виду, — но вдруг, решив круто сменить поприще (на прежнем, как я понял, иссяк запас доверчивых простаков), когда были объявлены выборы в Госдуму — он выныривает кандидатом в депутаты. И опять у него дело пошло споро: сколотил группу поддержки из вынырнувших вслед за ним «единомышленников», рассчитывывавших, видимо, получить от его будущего успеха тоже какие-нибудь дивиденды; собрали они нужное количество подписей в его поддержку, и он зарегистрировался независимым кандидатом по нашему округу. Кажется, семнадцатым по счету.
   Получил деньги из предвыборного фонда на кампанию, и работа закипела: выступил в рамках отведенного ему места и времени где только можно: на радио, на телевидении, в газетах — а писать и говорить, как я упоминал, он умел всегда блестяще, причем предвыборные обещания его были самыми щедрыми из всех: казалось, после избрания его он станет самим Господом Богом и всем всё, кто чего захочет, даст. Выпустил массу листовок со своим портретом и обещаниями, и этими листовками они обклеили каждую дверь и каждый столб в нашем районе.
   Но на выборах он не прошел — где ж ему тягаться с нашими зубрами, съевшими в политических играх всех собак?.. Я специально поинтересовался тогда личными результатами моего знакомца и был, помню, весьма удивлен: среди семнадцати претендентов он занял седьмое место, опередив известных в городе людей, его соперников — это ли не пример того, что может дать назойливая агитация, будь то хоть агитация за верблюда?..
   Однако неудача его не обескуражила — кажется, даже наоборот, придала энергии: при очередных выборах в областную Думу он, конечно же, не преминул попытать счастья и здесь, опять по нашему округу, только теперь уже на демократической платформе.
   Все повторилось: группа поддержки, сбор подписей, регистрация, получение денег на кампанию, речи, статьи в газетах, листовки, только теперь это все — на еще более беззастенчиво-профессиональном уровне, с еще большим размахом обещаний, хотя, казалось бы, что может обещать будущий член областной Думы, лицо весьма скромное по своим возможностям?..
   И опять пролетел. Только теперь уже — чуть-чуть не дотянув до двух главных претендентов, оставшихся в списке на второй тур. Но пролетел он теперь по объективной причине: демократическое движение изрядно исчерпало доверие избирателей, во всяком случае, в нашей области; мой знакомец сделал политический просчет — поставил не на ту лошадку.
   Что же предпринимает мой неунывающий и непотопляемый знакомец дальше?
   Он открывает предков-казаков в своем генеалогическом древе и записывается в казаки! Вероятно, этот его явно политический ход был неожиданным и для него самого, потому что предскажи я ему это лет десять назад — разобиделся бы в пух и прах! Но, как я полагаю, ход этот был для него неизбежен — больше ему просто уже некуда было деваться: самый край.
   При этом изменился он и внешне: еще более округлился, еще крепче заалел румянец на его щеках, и как бы в компенсацию катастрофически редеющим волосикам на темени лицо его украсили пшеничные усы и бородка.
   Я никогда не видел его в казачьей форме, но кое-кто из моих друзей-зубоскалов рассказывал, весьма потешаясь, как он по выходным шествовал в гарнизонный Дом офицеров на казачьи «круги», облекшись в полную казачью форму: в лохматой мерлушковой папахе, в гимнастерке с погонами, на которые он почему-то присобачил себе аж четыре звездочки, в синих шароварах с алыми лампасами и в яловых скрипучих сапогах, за голенищем одного из которых торчал кнут, — поблескивая при этом очками в золоченой оправе и с портфелем в руке. Впрочем, другие уверяли, что кнута все-таки не было кнут присочинили насмешники.
   Но смех смехом, а мой знакомый, похоже, всерьез заморочил головы нашим казакам, потому что через некоторое время в городе стала выходить казачья газета, редактором которой, естественно, стал мой знакомец. Правда, он быстренько подобрал небогатые казачьи финансы, потому что газета эта, успев выйти три или четыре раза, вскоре же и закрылась.
   А уже совсем недавно, включив местную телепрограмму, я опять увидел моего знакомца, уже гладко выбритого, в европейском костюме с белой сорочкой и галстуком; блистая очками и излучая простодушное довольство и уверенность в себе, он красноречиво вещал о том, что организовал у нас местное отделение патриотической «партии порядка» и стал председателем отделения, что съездил уже в Москву на учредительную конференцию партии и стал членом ее центрального комитета и что у их партии весьма серьезные намерения в восстановлении порядка в стране и защите всех сирых и обиженных, и уж они-то, придя к власти, непременно всем всё дадут: старым — хорошие пенсии, бездомным — квартиры, безработным — работу, у всех будет полно денег, а хлеб и водка, молоко и масло будут почти бесплатно — ну и так далее, из полного джентльменского набора лозунгов, которыми морочат головы простому люду и которые кочуют из программы в программу от самых правых до самых левых.
   А я слушал его и думал о том, что, во-первых, у патриотов, стало быть, нынче неплохие шансы и есть денежки, раз мой знакомец оказался там — его мягкий носик безошибочно чует, где можно неплохо прокормиться; а во-вторых, учитывая его завидные молодость, здоровье, хорошую жизненную школу и деятельный характер, ох как далеко может он пойти и все, чего захочет, успеть добиться: и членства в областной и Государственной Думе, и еще Бог знает чего — боюсь, моей фантазии не хватит предположить, на чьих бедах, ожиданиях и упованиях и какую немыслимую карьеру может он еще сделать и за чей счет сытно кормиться, наливаться соком и излучать свет довольства. Но чует сердце, что кончит он свои дни непременно в Москве руководителем какого-нибудь всероссийского фонда, членом правления солидного столичного банка или акционерного общества с миллиардными активами, и членом ЦК какой-нибудь влиятельной политической партии, а по выходным его будут показывать по всероссийскому телевидению, где он будет учить бедных россиян, как жить и как стать богатым и счастливым.
  

 


          See more books in http://www.e-reading.mobi