Евгений Лукин Разбойничья злая луна Глава 1 Миражи над красной пустыней , приказав обернуться, шевельнут по команде чуть вогнутыми зеркальными щитами. И вспыхнет, ослепит, полоснёт нестерпимо белое колючее пламя — собственно, последнее, что ты запомнишь, не считая, конечно, боли. Рассказывай потом матери-верблюдице, как справедливо поступили с тобой на земле… А ведь самое забавное, что и впрямь справедливо… Вспомни: когда этот ублюдок Орейя Четвёртый отрёкся — разве не ликовал ты вместе со всеми? Ах да, конечно… Ликовал, но по другому поводу. По поводу грядущей свободы Пальмовой Дороги. Я даже не спрашиваю, зачем она была тебе нужна, эта свобода… Родина? Да знаешь ли ты вообще, что это такое? Это то, что выведет тебя в пустыню и, отпустив на двадцать шагов, прикажет обернуться. Такие вот изысканно-крамольные мысли складывались под белой головной накидкой, прихваченной потёртым кожаным обручем. Владелец и накидки, и мыслей, рослый молодой человек в просторном выжженном солнцем балахоне… Да полно, молодой ли? Лицо человека скрывала повязка, смуглый лоб был собран в морщины, и поди пойми — на несколько мгновений собран или уже навсегда… Глаза — безнадёжно усталые, с затаённой горькой усмешкой. Вообще с возрастом в пустыне сложно. Думаешь — старик, а ему чуть больше двадцати. Хотя тут за одно утро постареешь, если вот так, упираясь, налегать из последних сил на отполированный ладонями пятый брус правого борта! Торговая каторга — скрипучий деревянный корпус на четырёх бочонкообразных колёсах, снабжённый коротенькой мачтой, — ползла по краю щебнистой пустыни Папалан. Кончик длинного вымпела, именуемого хвостом, уныло волочился по камням. Нос каторги был нелепо стёсан. Раньше там красовалась резная верблюжья голова с толстым рогом во лбу, но после памятного указа пришлось её срубить… Под широкими ободами скрипел и потрескивал красноватый, быстро накаляющийся щебень. Мерно ступали ноги в широких плоских башмаках-пескоступах. Каторжанин загадочных лет, идущий за пятым брусом, помалкивал. Зато напарник его, чей преклонный возраст скрыть было уже невозможно, начал ворчать ещё до рассвета. то знает, может быть, сейчас и на правом борту, и на левом все думали об одном и том же… Вообще примечательный старикан. Повязка, прикрывающая серое, растрескавшееся, как такыр, лицо, приспущена чуть ниже переносицы, на месте впалого рта — влажное пятно. Брови — дыбом, выпученные бессмысленные глаза. И всё время бормочет, бормочет… от сами брус толкаем… Срамота… Колыхались прозрачные полотнища зноя, изгибая волной красноватую, плоскую, как церемониальный щит, равнину. Трепетала над бортом матерчатая, пока ещё бесполезная покрышка. В полдень от неё какая-никакая, а тень, но утром солнце жалит сбоку, и укрыться от него невозможно. Разве что повезёт и твой борт окажется теневым. Сегодня во Его молчаливый сосед ткнулся залитой потом бровью в тройную, схваченную нитью складку на правом плече. Шамканье старика уже начинало надоедать. — Вот выйдет указ — и всё… Будем тоже тогда ходить голорылые… — Ох, доболтаешься, дед! — не выдержав, сказал молчаливый. — За голорылых сейчас к брусу на год приковывают. А за Орейю и вовсе… Старик вздрогнул и выкатил на соседа глаза. Надо полагать, он и не подозревал, что мыслит вслух. Тот не ответил и покрепче налёг на отполированное ладонями дерево. «Добраться бы до тени, — тоскливо подумал он. — Прилечь под сбрызнутой листвой, и чтобы кувшинчик вина в мокрой фуфаечке на металлическом блюдце с водой… Сколько же ещё толкать этот брус? Ох, не сделает хозяин утреннего привала — места опасные, ровные… Того и гляди разбойнички накатят. Да тот же тёзка Шарлах, к примеру… Почти тёзка. Убрать титул, добавить в конце букву „иат“ — и будем полные тёзки… Шарлах… Кличка, коне вался. — Три складки! Да ты знаешь вообще, что это такое — три складки?.. Ты кто? Имя твоё — как? ое… посмешнее… подцепить какую-нибудь… податливую, круглолицую…» — Ничего! — злорадно отвечали ему с того борта. — Проспали Пальмовую Дорогу — пусть теперь катают!.. Внезапно в спину толкнул тёплый, почти уже горячий ветер. Потом снова. Затрепыхалась, захлопала над головой матерчатая покрышка. А вот это весьма кстати. Так, глядишь, и парусок поставим… Хотя опять же разбойнички… Им этот ветер тоже на руку. колёсами, шаг пришлось удлинить. Каторжане теперь просто шли за брусьями, скорее опираясь на них, нежели толкая. Хрустнув щебнем, спрыгнул на землю повеселевший хозяин. Был он, подобно большинству уроженцев Пальмовой Дороги, крепок, высок, костляв. Одежда — почти такая же, что и у каторжан: широкий белый балахон да прихваченная обручем головная накидка — поновее, правда, почище, чем у других… Внимательные тёмные глаза над приспущенной повязкой насмешливо прищурены. Плащ на правом плече заботливо уложен широкой складкой — стало быть, тоже не из простых. Оглядел борт и зашагал рядом. Ноги решил размять. Ну и язык заодно. — Что приуныли, скарабеи? — бодро окликнул он каторжан. — Кати-кати, до полудня ещё далеко! Вот выйдем к сухому руслу — там и отдохнём!.. — Да кивающий молот меня раздроби!.. — еле слышно процедил всё тот же злой голос с левого борта. — Шарлаха на тебя нет с Алият… К счастью, владелец каторги не расслышал. Или сделал вид, что не расслышал. » — Всё ворчишь? — добродушно осведомился хозяин, чуть приотстав и поравнявшись с пятым брусом. Глаза над повязкой стали вдруг тревожны, меж упрямых бровей залегла складка. — Вот когда вдоль русла пойдём — наломаемся, — сообщил он как бы по секрету. — Там по левую руку такие барханы ветром намыло — каторгу не протолкнёшь. А придётся — куда денешься?.. — Правее… — владелец каторги усмехнулся, колыхнув дыханием повязку. — Если правее — как раз на Шарлаха и накатишь. Ищи тогда правды! Особенно теперь, после указа… Красная пустыня Папалан скалилась крупными обломками, дразнила миражами. Уже дважды надвигалось на каторгу сухое русло с грядой белых, как кость, барханов и, помаячив, снова втягивалось за ровный горизонт. Каторжане взирали на жестокие эти чудеса равнодушно — все знали, что до сухого русла ещё идти да идти. Морок — он и есть морок… Пожалуй, один лишь придурковатый косоплечий подросток, изнемогающий с непривычки за третьим брусом, каждый раз с надеждой въедался глазами в невесть откуда возникшие здесь пески. — Что за указ, почтеннейший? Какой-нибудь новый? Хозяин насупился и некоторое время шёл молча. Скрипел щебень, ныла задняя ось, горячий ветер трепал края полога. — Государь наш, непостижимый и бессмертный, — не разжимая зубов, сказал наконец хозяин, — изволил издать указ, что разбоя в подвластных ему землях больше нет. — Как? — выдохнул он в полном восторге. — А так, — буркнул хозяин. — Тот же, кто утверждает, что каторга его была разбита и ограблена, есть клеветник и подлежит наказанию. Некоторое время шли в оторопелом молчании. Потом весь борт разом приглушённо загомонил, зашептался: — …Это что же теперь?.. — …И не пожалуешься?.. — Судно и товары — в казну, — сухо отвечал хозяин, — а самих — на ртутные рудники, щиты зеркалить. ладины ведущего барабана… ль, что, будучи пьян в порту Зибры, прослушал я оглашение великого этого указа… осудите сами, сколько бы денег и войска потратил иной правитель, дабы смирить разбой в пустынях! Государю же это стоило пергаментного свитка и собственноручной подпец будет бояться разбойника, но разбойник — купца… — Удивляться величию мудрости — прямой долг подданного, — кротко заметил он и умолк. он не без ехидства. — А как же так вышло, что ты сам брус толкаешь? Сын владыки, три складки… Как же так? — Так вам же от государя было жалованье положено… — вкрадчиво допытывался хозяин. — Не хватает, что ли? Теперь взгоготнули разом оба борта. Каторжане любили такие представления. Оглянуться не успеешь — уже привал… сказал: «Половину — тебе, половину — мне». Да и я тоже хорош: нет чтобы согласиться — пригрозил, что поеду пожалуюсь в предгорья. А он испугался, дурачок, что в само — И поверили? — ахнул хозяин, с любопытством глядя на благородного каторжанина. — Поверить — не поверили, а жалованья на всякий случай лишили… И как бы невзначай огладил широкую складку плаща на костистом своём плече. Справа на горизонте чуть шевелился и подрагивал чёрный обуглившийся скелет военной каторги. Казалось, там, в зыбком красноватом мареве, выбирается из норы огромное насекомое. Чуть поодаль чернел ещё один остов… Даже не верится: всего пять лет назад отрёкся от престола Орейя Четвёртый и последний! Пять лет назад раскололась великая держава, засверкали в пустыне круглые, чуть вогнутые зеркала боевых щитов, запылали колёсные парусники, и все оазисы вдоль горных отрогов Харвы отделились, ушли, прихватив с собой и Пальмовую Дорогу, имевшую глупость в общем угаре поддержать этих голорылых ублюдков… * * * Краешек хилой тени от матерчатой покрышки коснулся наконец лица, но это уже не имело значения. Вскоре каторга, поскрипывая, вползла в настоящую плотную тень слоистого выветрившегося останца, за которым кончалась щебнистая пустыня Папалан и начинались белые, прокалённые насквозь барханы Чубарры. Поскольку судно принадлежало купцу, а не престолу, прикованных каторжан на нём не водилось — одни наёмники. Скарабеи разбрелись по округе: кто принялся собирать обломки парусника, брошенного квню, развели огонь. После неспешной молчаливой трапезы прилегли в тетствия товарищей, хотя прекрасно знали: един Бог в Харве, вот уже год как един. Ему, и только ему, надлежит возносить теперь мольбы и благодарения. римеру… Самым горластым спорщиком оказался старик каторжанин. — Да это что же они? С каторгу, что ли, были? — А хоть бы и с каторгу! Послышалось недоверчивое хмыканье. — Чего ж они все сдохли, раз такие здоровые?.. — Потому и сдохли! Их же через горы вели! А что им в горах жрать? На вершинах снег один да лёд!.. — А почему не на спину? — На спину! На спине — люди… предположил, постанывая, как в таком случае этих самых верблюдов разгружали, — и хохот грянул вновь. Посмеиваясь, подошёл хозяин, стал слушать. — Безбожник ты!.. — заходился старикан. — Вот и видно, что в Харве учился, набрался у голорылых!.. Учёный! Да как у тебя язык повернулся?.. Про верблюдов — такое! Да на них твои предки в этот мир пришли!.. Договорить он не успел, потому что в следующий миг со стороны красноватой пустыни Папалан нахлынул морок. Горизонт словно размыло, и в небе внезапно опрокинулась, зо поднялся с коврика. Он не раз читал о таком и слышал, но видел это впервые. Вокруг задвигались, вставая, испуганные каторжане. Послышались сдавленные восклицания, шумные судорожные вздохи. — Что это? ссивное тулово так глубоко, что колёс уже не было видно. Да нет, колёс просто не было… Не было и быть не могло. той равниной. — А… а что это… море? — заикаясь, спросил подросток. — Без корабля — оно бы ещё ничего… — испуганно бормотал старик. — А вот с кораблём… Подросток тихонько завыл. Мысль о скорой смерти ужаснула мальчишку. ом сказано? — Премудрый Гоен утверждает, что это царство мёртвых. Потому так и называется — море… Попасть туда можно только после смерти. А живым оно является лишь в миражах — как напоминание. — А другие? — жадно спросил хозяин. — Другие что пишут? — Ну… Андрба, например, возражает Гоену и говорит, что искупавшийся в морской воде станет бессмертным. — А вот об этом премудрый Андрба умалчивает… Глава 2 Судья собственной тени ми с пунцовой прожилкой изразцами, было прохладно и сумрачно. Листва, провисающая подобно потолку, просевшему под собственной тяжестью, мерцала крупными каплями влаги. На плоских чистых камнях стояли прозрачные лужицы. Добровольно в этот гулкий дворик старались не попадать. Это там, снаружи, на выжженных солнцем кривых улочках с их мягкой белой пылью и сухими арыками, ты мог куражиться, шуметь, строить из себя отчаянного. Здесь же, в остолбенелой тишине и прохладе, немедленно пробирал запоздалый озноб, а отчётливый, внятный звук оборвавшейся капли заставлял вздрогнуть. м резном стуле. Один глаз судьи был презрительно прищурен, другой раскрыт широко и беспощадно. Белоснежная повязка небрежно приспущена чуть ли не до кончика горбатого мясистого носа. И хотя смотрел досточтимый исключительно на обвиняемого, каждый из свидетелей, несомненно, успел уже десять раз раскаяться в том, что ввязался в эту историю. Владелец кофейни (стражников кликнул именно он) судорожно сглотнул и поправил свою повязку, подтянув полотно до самых глаз. Опасливо покосился на дверь и тут же, спохватившись, снова уставился на судью. По сторонам узкой входной двери замерли два голорылых идола — стражники из предгорий. Лица — каменные. Металлические зеркала прямоугольных парадных щитов недвижны, словно не в руках их держат, а к стене прислонили. Бесстыжий всё-таки в Харве народ… Весь срам наружу, как у женщин: рот, нос… Тьфу!.. Ещё один голорылый идол возвышался у крохотного фонтанчика, тоже неподвижный, но по несколько иной причине. Государь единой Харвы, непостижимый и бессмертный Улькар, был изваян из мрамора в обычной своей позиции: гордо вздёрнутая и чуть отвёрнутая в сторону голова, в руках — пучок молний и свиток указов. И тоже весь срам наружу. Вот и поклоняйся такому… вшегося к судейскому креслу. — Говори… — прозвучал равнодушный хрипловатый голос. Истец зябко повёл плечами и начал торопливо и сбивчиво:  — Заведение у меня, любой скажет, приличное… для достойных людей… Пришёл — значит пей, в кости играй, беседуй… А чтобы песенки петь — это вон на улицу ступай… Домой вон иди и пой… Тут судья как бы поменял глаза: широко раскрытое око презрительно прищурилось, а прищуренное — хищно раскрылось. Истца это поразило настолько, что он осёкся на полуслове. ком в обвиняемого. — И о чём же? Вопрос застал владельца кофейни врасплох. Насторожившийся было судья расслабился, причём вид у него, следует заметить, стал несколько разочарованный. — Дальше, — сердито буркнул он. — Я подошёл, говорю: иди вон, говорю, на улицу пой, а у меня заведение приличное… А он поймал муху… — Дальше! — проскрежетал судья. враг государю, потому что развёл незаконных мух и… дворик по оперённой лесенке торопливо сбежал молоденький тщедушный секретарь (тоже из голорылых) и замер в полупоклоне. — Что именно? — почтительно осведомился секретарь. — Или, может, наизусть вспомнишь?.. Сколько там лапок должно быть у мухи? Секретарь возвёл глаза к обильно увлажнённой листве. Крупная капля сорвалась и разбилась о его бледный высокий лоб. Бесстыдно оголённое лицо юноши озарилось радостью, и, прикрыв веки, он процитировал нараспев. — Летающим же насекомым надлежит иметь два прозрачных крыла для полёта и четыре лапки для хождения… — Так… — несколько озадаченно сказал судья. — Ладно… Иди… Довольный собой секретарь, не касаясь ажурных перилец, взлетел по лесенке на второй этаж, где у него хранились копии указов. На минуту судья погрузился в тягостное раздумье. В тоскливом предчувствии истец и свидетели затаили дыхание. Обвиняемый вздохнул и переступил с ноги на ногу. ым исполнением его указов. Даже количество лапок у мухи не избегнет их острого взора. Будь вы четверо чуть поумнее, я бы заподозрил вас в издевательстве над законом. Однако, поскольку указа против глупости пока ещё не издано, считайте, что вы легко отделались. Присуждаю: издержки разложить на истца и свидетелей, дабы впредь не бе было! — он помедлил, как бы сожалея о мягкости приговора, потом кивнул стражам: — Этих троих — к казначею, а этого умника запереть пока здесь, в доме. Я ещё с ним сегодня побеседую… Истец и свидетели облегчённо вздохнули. Можно сказать, повезло… Что же касается обвиняемого, то он, кажется, так не считал. Вид у него, во всяком случае, был озадаченный и даже слегка обиженный. * * * а и, прихрамывая, удалился в дом. Приятно удивил секретаря и слуг, отпустив их до вечера по своим делам. Усмехнувшись, подумал, что день этот войдёт в легенду. День, ко Оставшись на мужской половине один, судья собственноручно расстелил два коврика, бросил на пол подушки, поставил на серебряный поднос кувшин в мокрой фуфаечке и плоские чашки. Затем снял с пояса ключи и открыл узкую дверь в стене. Заключённый (он сидел в углу, подобрав под себя ноги) поднял голову и хмуро всмотрелся в огромную, заслонившую проём фигуру. Заключённый фыркнул. — Ты называешь это — выручать? — сварливо спросил он. — Спасибо, выручил! Укатал в яму ни за что… руга. Такое впечатление, что разница между ними заключалась лишь в возрасте, дородности и хромоте. Узник во все глаза глядел на кувшин вина во влажной фуфаечке и на блюдо с фруктами. — Знаешь… — сказал он, сглотнув. — Всю дорогу до твоей тени только об этом и мечтал… — Ну, что ты пьяница, мне известно, — заметил судья, опускаясь на коврик справа и подкладывая подушки поудобнее. — Прошу. И если не возражаешь… — он запустил рукуроисходили по прямой линии от погонщиков верблюда по имени Ганеб, а сородичам стесняться друг друга не пристало. Собственной рукою судья разлил вино в чашки. — Издеваешься? — ворчливо осведомился судья. — Моя тень вот уже два года как принадлежит государю. — Тем не менее… — со вздохом заметил молодой собеседник. — Живёшь — как жил. Можно сказать, правишь… Согласно обычаю, прикоснулся краем чашки ко лбу и лишь после этого отхлебнул. — Да и вино у тебя — позавидуешь, — добавил довольно-таки уныло. — Позавидуют, — сквозь зубы ответил судья. — Рано или поздно — позавидуют. Сгонят с кресла — будем тогда вместе брус толкать… И тоже коснулся чашкой лба. — Ну да, понимаю… — судья покивал. — Предпочёл, чтобы тебя ко мне привели… Должен сказать, наделал ты мне сегодня испугу! Помнишь, когда о песенках речь зашла?.. Тут стража стоит, там секретарь, да ещё и свидетели эти… Смотри, досточтимый, допоёшься… Дошутишься!.. — судья отхлебнул и пристально взглянул на собеседника поверх чашки. — Стишок о верноподданном водопаде, надо полагать, твоё сочинение? Тот слегка смутился. — Первый раз слышу, — уклончиво пробормотал он. — Что за стишок? — Ну как же! Стишок известный… О том, как река, услышав указ государя, что воде надлежит течь сверху вниз, а не иначе, рухнула с обрыва сразу на три сажени… А про кивающие молоты? Дескать, молоты кивали-кивали, а Улькар в ответ даже и не кивнул!.. Ох, досточтимый… — судья покачал головой. — Слушай, а что, у мухи в самом деле шесть лапок? ности, опять доверились трудам премудрого Андрбы. Он, видишь ли, тоже был убеждён, что лапок у мухи всего четыре. И что овёс — выродившаяся пшеница… — Я смотрю, ты всерьёз учился в Харве, — заметил судья. — Я вот там всё больше дрался да пьянствовал… — его тяжёлое лицо глинистого цвета помрачнело, серебристая щетина на щеках залегла грузными кольчужными складками. — Да, времена… — глухо сказал он. — А знаешь… Я ведь учился вместе с Улькаром… — Нет, — бросил судья, жёстко усмехнувшись. — Тогда он был вполне нормален, если ты имеешь в виду именно это… Более скучного собеседника свет не видывал, да и способности у него были, помнится, самые средние… — До сих пор не могу понять… — признался он вдруг с горестным недоумением. — Как ему всё это удалось? Ну ладно, отречение Орейи, мятеж в Харве… Но когда сказали, чт ется, что в жизни своей я знал трёх разных Улькаров… — То есть? Судья досадливо шевельнул седеющей бровью. Надо полагать, подобные мысли не давали ему покоя уже давно. — Сам смотри… Первый — ничем не выдающийся отпрыск древнего рода. Великовозрастный оболтус, с которым я шатался по весёлым кварталам… Второй — вождь заговорщиков, дерзкий до безумия, удачливый во всём… Ну вот как это он, например, умудрился выиграть битву при Заугаре? Убей — не пойму… — А откуда они вообще взялись? — перебил судья. — Он что, сам их выдумал? Ты когда-нибудь в руках держал такой щит? Бросает солнечный свет в одну точку на двадцать-тридцать шагов! Кто их ему дал? Как такое вообще можно выковать?.. Нет, как хочешь, а без колдовства здесь не обошлось… — Заклинание, — со вздохом пояснил тот. — А может, и ругательство. Я его услышал от Левве… Он ведь изучал, если помнишь, язык туземцев. За что и был затоптан сразу после воцарения… Однако, согласно указу государя, колдовства не существует. Странно, что я напоминаю об этом судье… Да! — он оживился. — Вот я что ещё слышал! Будто вогнутые щиты скованы для Улькара кивающими молотами… Судья недоумённо сдвинул брови: к что там третий Улькар? азрушил храм Четырёх Верблюдов и объявил себя богом, мне стало страшно… Боги не прощают тех, кто помнит их ещё людьми… Потом этот указ о собственном бессмертии… А уж когда он начал издавать законы природы… ь, учись у воды, как надо исполнять законы… — Я давно уже перестал понимать, что происходит, — устало пожаловался он. — Разворачиваешь свиток с новым указом — и заранее ждёшь бунта. А бунта всё нет и нет… — Зачем же бунтовать? — сказал он. — Можно просто не исполнять. Или исполнять, но наполовину… Как, собственно, и делается. — Да? Ты так полагаешь? А вот представь: придёт завтра указ, что всем подданным надлежит ходить с открытыми лицами… И что тогда? Харвы. — Безнадёжно… — сказал он наконец и залпом осушил чашку. — Ни ты, ни я на это не способны. Я слишком стар, а ты… — тут судья вскинул глаза и взглянул на собеседника в упор. — Ты даже сам не знаешь, как ты меня разочаровал. Когда в пустыне объявился Шарлах, я поначалу подумал: да уж не ты ли это? Тем более на тебя был донос… Смешн — Да нет, — ответил он, вздохнув. — Никакого «вдруг» здесь быть не может. Вчера ночью шайка Шарлаха была уничтожена, а сам он захвачен. Странно… Государь отрядил на это целый караван, причём потребовал, чтобы главаря взяли живым. Возможно, к вечеру его доставят сюда… Глава 3 Луна и яма злая луна, или, как принято говорить в Харве, полная. Мерцало, растворяясь в лунной дымке, алмазное копыто голенастого созвездия Ганеб. Верблюд, на котором предки Ар Большая честь — потомка владыки поместили в одну из главных ям, каменный колодец, сооружённый разбойничками-прадедами для особо знатных пленников. Кверху колодец слегка сужался, так что вылезти без посторонней помощи из него было невозможно. Злая луна вынула из мрака широкий смеющийся оскал старой каменной кладки, и зубов в этом оскале по мере восхождения светила как бы прибавлялось и прибавлялось. й Дороги, а там, глядишь, юный голорылый секретарь, преодолев трепетное уважение к досточтимому, догадался бы отправить донос в предгорья… Узник хотел было усмехнуться бесшабашно, но вместо этого вдруг затосковал: стало жалко себя, заныло легонько под ложечкой. Завтра прикажут в течение дня покинуть те Предгорья нынче уже не те. Весёлые кварталы разогнали… В Зибре говорил с голорылым, так они нам, оказывается, ещё и завидуют. Воля у вас, говорят, на Пальмовой Дороге… А в предгорьях строго. Ох строго!.. Впору и впрямь в разбойнички податься… — нелепая эта мысль пришла внезапно и слегка позабавила. — Нет, в самом деле! Согласно п сли не разбойник?.. * * * яркого диска. юдов и кивающие молоты впридачу. Вскоре стало совсем тихо. Потом совершенно неожиданно рядом послышался шорох и сдавленный вздох. Вот оно что! Оказывается, в яму спустили на верёвке ещё одного узни — Значит, ещё судить будут… — безнадёжно произнёс надломленный, с хрипотцой, мальчишеский голос. — Молчи… Ах вот даже как? Ну спасибо тебе, досточтимый! Если так и дальше дело пойдёт, то к утру в этой яме станет тесновато… Надо же, сразу двоих подсадил! Для более крепкого сна, не иначе… — Пойди узнай, кто такой. го света. — Ты кто? В колодце опять стало гулко. Похоже, ответ поразил обоих вновь прибывших. Прошло несколько секунд, прежде чем старший узник издал некое задумчивое рычание. ало. Надо полагать, обладатель грубого властного голоса полностью удовлетворил своё любопытство. — А сюда за что? — Мухам лишние лапки обрывал. — Ты отвечай, когда спрашивают! — хрипловатый мальчишеский голос внезапно стал злым, опасным. … — А кто ты такой, чтобы спрашивать? Судья? ражники прибегут, и товарищ твой низкоголосый тебе не поможет… Да потом ещё судье доложат… — Да ладно, чего ты!.. — доверительно зашептал он. — Ну прости, сгоряча сорвалось… В одной ведь яме сидим, а ты всё владыку из себя строишь!.. На сколько тебя укатали — Значит, просто отпустят — и всё? — допытывался подросток. — Да вроде так… хи удалось различить лишь отдельные слова: — …ну не нарочно же… в одну яму… — …подсадили… — …спросонья… запросто могли… — …переменить судьбу?.. него уже снова слипались, так что к бормотанию их он особо и не прислушивался… * * * з мрака фигуры трёх стражей на краю колодца, налитого теперь чернотой почти доверху. й тени. Если же ты, случайно или умышленно, задержишься в пределах тени после заката, знай, что судья именем государя приговорит тебя к казённой каторге до Зибры и обратно, — глашатай сделал положенную паузу и приказал негромко: — Верёвку! рон за локти и ткнули лицом в песок, едва не сломав шею. К счастью, глаза он успел зажмурить, а ноздри спасла повязка. Мощная мужская рука влезла под головную накидку,ом навалившаяся тяжесть ослабла, зато петля стянулась рывком. …В себя он пришёл довольно быстро. Горло — пережато, над ухом — злобное быстрое дыхание. Память не утратила ни момента из того, что произошло. Бродяга с грубым властным голосом воспользовался его именем и был отпущен на свободу. Да что же это они, одного узника от другого отличить не могут?.. Ах да, стражники же сплошь голорылые, был, конечно же, слабее, но позиция его была куда более выгодной. пев запустить пальцы под тонкую жёсткую верёвку. Упёрся лбом в песок, стал на колени, качнулся обманно влево, а потом резко повалился на правый бок, придавив плечом руку душительницы. Последовал приглушённый кошачий взвизг, а затем удар растопыренными пальцами в прикрытую повязкой щёку. Должно быть, метила в глаза, но в темноте ован самым неожиданным образом. Смутное пятно лица метнулось навстречу, и рот узника внезапно ожгло жадным поцелуем. — Хочу!.. Хочу!.. — застонала она. — Какой ты… сильный!.. Яростным движением он сбросил с шеи удавку, но вот оторвать от себя незнакомку оказалось куда труднее. — Пусть!.. — стонала она. — Пусть… уходит… Пусть!.. Он был настолько ошарашен этой внезапной сменой тактики, что вскоре ничего уже не соображал… Причём стоило опомниться хотя бы на миг, как страсть незнакомки вскипаа и, отступив на шаг, уставились друг на друга — в каменный колодец уже лился серенький предутренний свет. вязкой. льефностью вылепленные женские лица, честно говоря, никогда ему не нравились. Вдобавок в предрассветных сумерках показалось, что незнакомка смотрит на него насмешливо, чуть ли не презрительно. спел скрыться, да ещё и воспользовавшись его именем. — Ах ты тварь!.. — изумлённо выдохнул он. Ничуть не испугавшись, она подалась навстречу. — Кликнешь стражников — убью, — тихо и очень серьёзно предупредила она. Вполне возможно, что далее схватка должна была повториться, причём отнюдь не любовная, но тут в вышине снова раздался надменный голос глашатая: — Ожидающая справедливого приговора Алият! Оба вскинули головы. На краю колодца маячили три фигуры. Холодно мерцали прямоугольные парадные щиты. — Именем государя тебе надлежит явиться к судье, дабы выслушать часть справедливого приговора. ржество. а, достигнув каменной кромки, выбралась наверх, где тут же оказалась в крепких руках стражников. — Молчать! — яростно грянуло сверху. — Молчать и внимать глашатаю! — Ожидающий справедливого приговора Шарлах! Именем государя тебе надлежит явиться к судье, дабы выслушать часть справедливого приговора. Глава 4 Побег, которого не было елал вид, что не понял… Так это, значит, и есть Алият?.. Им связали запястья одной верёвкой и накинули каждому на шею по петле. Сопровождаемые отрядом из восьми стражников, узники шли по кривым, стиснутым глинобитными стенами улочкам. За решётчатыми навершиями многочисленных узких дверей белели повязки, мелькали открытые смуглые лица детей и женщин. Неясно, каким образом жители маленького оазиса узнали, что разбойников поведут к судье именно утром, но взглянуть на страшного Шарлаха хотелось всем. В пересохших за ночь арыках шипела съедаемая пылью вода. Заслонки были открыты скупо; дождей в этом году, можно сказать, не выпало вовсе, и кочующее озеро Хаилве, питавшее весь оазис, пересыхало на глазах. Алият презрительно скосила на него тёмный глаз над белой повязкой. — Уже приняли… норовил ускорить шаг, тогда как Алият умышленно его замедляла, то спотыкались оба постоянно. — Скажешь судье хоть слово — загрызу! — прошелестела она. — Ты — это он, запомнил? Голорылые нас только по росту и различают… Алият запнулась и бросила на него взгляд, исполненный ненависти, недоверия и страха: — Врёшь!.. И они пошли молча. Пересекли небольшую рыночную площадь, можно сказать, пустую, где на месте сломанного храмика горделиво задирал подбородок ещё один каменный голоными из Харвы, шла из рук вон плохо. Да и как могло быть иначе! Пальмовая Дорога обнищала, а в Кимир шелка не повезёшь — остановят на границе и заберут товар в казну… Завидев процессию, торговцы зашевелились, привставая, по рядам прошелестело имя Шарлаха, и хозяин каторги обмер, узнав в связанном разбойнике своего скарабея. Что он при этом подумал, сказать трудно. Должно быть, только и смог, что, запинаясь, возблагодарить Улькара (а может, и четырёх верблюдов, кто знает!) за поистине чудесное избавление от едва не приключившейся беды. Шутка ли — провести два дня с самим Шарлахом, прикинувшимся простым каторжанином!.. * * * Нечеловеческим усилием воли судья всё же совладал с собой и с оглядкой осел на высокий резной стул. Помолчал, со страхом глядя на узника. — Начальника первой стражи, — приказал он наконец перехваченным горлом. — Знаю. Поднять и привести. ь. — Понимаешь, ночью ко мне подсадили двоих, — торопливо начал он. — Вот её и… етли рванули узников в разные стороны, едва не придушив обоих. авшейся у его ног. Наконец медленно повернулся к испуганно моргающему секретарю. — Закрыть порт! — рявкнул судья так страшно, что юноша отшатнулся. — Обыскать все каторги и парусники! Нанявшихся сегодняшним утром — привести сюда!.. — досточтимый замолчал и с отвращением взглянул на корчащуюся у ног полузадушенную Алият. — Кобру эту — отвязать и запереть! ворик. Алият увели в дом. — Говори, — глухо приказал судья. , счёл возможным опустить, ограничившись утверждением, что злобная разбойница Алият держала его на удавке до самого рассвета. Густые, с проседью брови судьи зашевелились угрожающе. — Сын владыки! — прохрипел он, стискивая огромные кулаки. — Потомок разбойников! И не сладил с женщиной?.. Узкая дверь открылась, и в судейский дворик нетвёрдо ступил не на шутку встревоженный начальник первой стражи. Будучи не на службе, он был, согласно меткому определ — Как в одной? — растерялся голорылый. — Почему в одной?.. — Так это же… — стражник осёкся, моргнул и вдруг резко повернулся к судье: — А… тот? Другой! Начальник первой стражи побледнел. Вот теперь он был трезв, как горный родник. — Уже закрыт, — сказал судья. урные перила лесенки, с ужасом глядя на судью. — Что же делать? — беспомощно проговорил начальник первой стражи. Те сноровисто освободили узника от верёвок и вновь отступили на шаг. * * * Узкая дверь с решётчатым навершием закрылась, щёлкнул хитрый стальной замок. Алият, сжавшись в комочек, сидела в углу и только посверкивала сердито глазами из щели меж белых складок плаща и накидки. Ответом было презрительное молчание. т скоро твоего Шарлаха. Порт уже закрыли… е вполне безопасное. ать начнёшь без умолку, вроде того старикана с торговой каторги… — Выкрутился он! — злорадно продолжала Алият. — Нет уж! Вместе бежать помогали — вместе и отвечать будем!.. ы. Несколько секунд прошло в напряжённом молчании. Подумал и добавил в отместку: — И вообще… Вот узнает Шарлах, что ты в яме под меня легла… — А я ему не скажу, — успокоила Алият, тоже опускаясь на пол. — Ого! — проговорил он чуть ли не с уважением. — Так ты с ним ещё надеешься встретиться? — Шарлах своих не бросает, — надменно проронила она. — Не то что вы, слизняки… * * * Оба успели проголодаться к тому времени, когда за дверью снова зазвучали тяжёлые шаги стражников. Звонко щёлкнул иноземной работы замок, скрипнули петли, упало узкое полотно света. — Выходи по одному! упающей порожек Алият. Ещё один ловкий захлёст другого конца всё той же верёвки, и пленники оказались в прежнем положении. линобитных стен, выложенных голубыми с пунцовой прожилкой изразцами, выстроились голорылые стражники. Зеркальные щиты казались окнами, каждое из которых было прорезано в точно такой же дворик, где точно так же восседал на высоком резном стуле грузный судья и стояли у него за плечом начальник первой стражи и секретарь — оба оч Судья поднялся и выпрямился во весь свой внушительный рост. Такое случалось нечасто — разве что при оглашении очередного указа государя. Непостижимого и бессмертного. — Ожидающая справедливого приговора Алият! ь бы от жалости к этой кобре. Несмотря ни на что. — Передаём тебя в руки государя. Однако следующие слова судьи поразили его ещё больше. — Ожидающий справедливого приговора Шарлах! ки не было… — Передаём тебя в руки государя… ая церемониал, дрогнувшей рукой пожал связанные запястья. Так и не подняв глаз, прогудел расстроенно: — Прости… Так уж вышло… Глава 5 Непостижимый и бессмертный Одолевая встречный ветер, лёгкая почтовая каторга шла на мускульной тяге по огромным такырам Талланы, держа курс на Харву. Внизу, во тьме, духоте и вони, подогреваемые крепким вином каторжане, лёжа в промокших от пота люльках, из последних сил толкали ногами перекладины ведущих барабанов. Смену приходилось делать каждые полчаса, и всё же люди были измотаны до крайности. Потом, к полудню, ветер сменился, на обеих мачтах взвились косые паруса, и каторжанам наконец дали отдых. торый раз с ужасом осмысливал случившееся. Его просто принесли в жертву. Судья, секретарь, начальник первой стражи — все трое с откровенной и бесстыдной прямотой спасали свои шкуры. А разбойник, конечно, ушё теперь ждёт, когда кончится суматоха… Да она, собственно, уже и кончилась. Какой смысл ловить разбойника, если он пойман ещё позавчера, а сегодня утром отправлен с почтовой каторгой в Харву?.. А в Харве, конечно, Шарлаха в лицо никто не знает… Да и откуда? Разбойничал он вдоль Пальмовой Дороги, к предгорьям не приближался… Зато должны знать в лицо самого А — Чего шумишь? Голорылый недоумённо нахмурился: — Какая разница? — Ну правильно, — недовольно сказал голорылый. — В сопроводительных свитках так и написано, что это одно и то же лицо… А будешь шуметь — ещё и за ногу прикуём. е некому! Он ведь знал о том дурацком давнем доносе… Ну, судья! никто иной… В полном отчаянии он скрипнул зубами и ударился лбом об пол. Потом, не в силах больше сдерживаться, застонал как от боли. У противоположной стенки взметнулась и села Алият. Сверкнула тёмными злыми глазами: — Если не перестанешь скулить, ночью подкрадусь и горло цепью перепилю! Смысла угроза не имела: стальные тонкие цепи, с помощью которых узники были прикованы к противоположным стенам тесного отсека, не достигали в длину и локтя. Тем не м — Кобра!.. — прохрипел он, с ненавистью возвращая удар, ушедший, впрочем, в пустоту, поскольку Алият была к нему готова. Далее в отсек ворвались стражники и, растянув каждого вдоль своей переборки, приковали ещё и за ногу. * * * На второй день в желтоватом мареве проступили прямо по курсу голубоватые и плоские, словно вырезанные из прозрачной бумаги, очертания горных отрогов. Поплыли навстречу островки желтовато-серой растительности, мелькнула ядовитая зелень поливной плантации. рханам пустыни Теген, под огромными полыми колёсами скрипела и стреляла камушками ровная степь. — Послушай… — негромко позвал он. — Но ведь уже два дня минуло! Шарлах наверняка ушёл в пустыню… Какой смысл врать дальше? Скажи ты им, что никакой я не разбойник! — Зачем? — равнодушно осведомилась Алият. — Но ведь это же правда! — Да уж… — съязвила она, снова отворачиваясь к стенке. — Что правда — то правда… ы!.. Да и Шарлах твой ничем не лучше! Гуляет себе на воле, а тебя вон в Харву везут… на двух цепях… тся, говорил, что государь послал за Шарлахом целый караван, да ещё и распорядился взять живьём… Для какой же это, интересно, надобности потребовался государю, непостижимому и бессмертному, ничтожный разбойник Шарлах?.. А вдруг они знакомы? Скажем, лет пять назад вместе поднимали мятеж против державы Орейутов, а потом грянула война — и дорожки их разбежались… Один стал государем, другой пошёл в разбойники… ха, то подмена обнаружится незамедлительно… Ох, судья! Несдобровать тебе в этом случае!.. По настилу забегали, оглушительно хлопнуло полотнище, вздрогнул корпус, заскрипели блоки. Слышно было, как внизу, переругиваясь и звеня лёгкими стальными цепями, занимает места в своих люльках отдохнувшая смена. Всё правильно… Вход в Харву на парусах запрещён. Вскоре каторжане, дружно отжимая ногами перекладины ведущих барабанов, плавно погнали судно по ровной брусчатке южного радиального пути. Ко второму внутреннему порту, надо полагать… ился розовым пламенем. На заглянувшем к узникам был просторный халат алого шёлка и золотая цепь. Не иначе сановник, и, надо полагать, тот самый, кого только что взяли на борт. — Они? — спросил он, оглянувшись. — Они, досточтимый Тамзаа, — поспешно подтвердили снаружи. — Разве ты не знаешь, что доносы от изобличённых преступников не принимаются? — спросил он. — Да, но… — беспомощно проговорил он. — В чём преступление? Был ведь указ государя, что разбоя в пустынях нет… Голорылый снисходительно улыбнулся. — Разумеется, нет, — подтвердил он. — Но своими поступками ты дал повод многим людям усомниться в этом. Так что вина твоя очевидна… С этими словами досточтимый покинул отсек. — А ты знаешь, как мы обычно поступаем с доносчиками? — сонным голосом осведомилась Алият. — Если поймаем, конечно… * * * е кольцо на запястье. При Орейе Четвёртом таких оков не водилось… Были тяжёлые железные кандалы, часто ржавые. Но, кстати, освободиться от них было куда легче. А эти… Изящный браслетик, ни дать ни взять женское украшение, да ещё и с замочком, а попробуй распили! Ничем ведь не распилишь!.. Да, много чего научились делать в Харве за последние пять лет. Эпоха боевых щитов и стальных цепей… хся к сторожевым башням цитадели и ныне упразднённому храму Четырёх Верблюдов. Слишком маленькая, чтобы принимать боевые каторги, эта древняя гавань использовалась теперь исключительно как стоянка лёгких, похожих на безделушки судов, принадлежащих знати и предназначенных в основном для церемониальных выездов да увеселительных прогулок. одалёку от их отсека два мужских голоса вели негромкий разговор. — …подгонишь каторгу вплотную к дворцу, высадишь обоих — и сразу назад. — Высаживать связанными? — Нет… Это лишнее. — Охрана? — Охраны тоже не нужно. Там их примет стража государя… Голоса откочевали в сторону кормы, стали невнятны. Судя по всему, это прогуливались, беседуя, погонщик почтовой каторги и принятый на борт сановник. Впрочем, Алият и не успела бы ответить, потому что дверца отворилась вновь, и в отсек протиснулся огромный стражник. Дважды щёлкнув крохотным ключиком, освободил Ар — На выход! Быстрей, быстрей, не задерживаться!.. илах. Перистая зелень, ажурный розовый камень и с трёх сторон возносящиеся в зенит горы — ледяные, ребристые, словно покрытые испариной. А между ними — пронзительно синее и словно бы влажное небо. Небо, которое можно увидеть только здесь. Стража государя действительно ждала их у трапа — рослые молчаливые ребята с каменными лицами, все в чёрных шёлковых халатах. Без щитов и, если не считать пары кинжаахи, он почувствовал, что из стальных браслетов вырваться было бы проще. ) были теперь отбиты и полуобрушены. Вон на том, обращённом к востоку, стоял верблюд по имени Ганеб — мощный, с шипами на узловатых коленях, с шеей, закованной в чешуйчатую броню… Сзади скрипнули оси — почтовая каторга отползала задним ходом. Шутки кончились… Однако уже в следующую секунду он и сам задохнулся от страха. Там, за дверьми ажурной ковки, в сумрачной глубине дворца их обоих ждала судьба… * * * о и другое: в просторном покое, убранном мрачными лиловыми шелками, никого не было. За небольшим заваленным свитками столом сидел лишь скромно одетый секретарь. Мелькнула оторопелая мысль, что государь, должно быть, и впрямь непостижим… для взора простых смертных… ь у секретаря таких глаз! За столом, заваленным свитками, сидел сам Улькар Единственный — бессмертный, непостижимый и всемогущий. глаз. — Лица!.. Лица откройте!.. — прошипел сановник. — Перед государем стоите!.. Запавшие пристальные глаза обратились к говорящему. Возникла чуткая испуганная тишина. губы непостижимого и бессмертного дрогнули в улыбке. Недвижными башнями чёрного шёлка сзади замерла стража. Сановник гнулся в виноватом полупоклоне. — Ну что ж, беспокойный мой подданный Шарлах, — медленно проговорил государь. — Дела твои мне известны, но меня они не интересуют. Будем считать, что их не было вообще… А призвал я тебя, чтобы задать один-единственный вопрос… — Улькар умолк, осунулся, потом вскинул обведённые тенями глаза и, перейдя вдруг почти на шёпот, спросил: — Дорогу к морю — знаешь? — Непостижимый и бессмертный, я… — Без церемоний! — Улькар предостерегающе поднял руку. — Молва утверждает, что ты открыл дорогу к морю. Отвечай просто: да или нет? — Да, государь… — выдавил он наконец. Непостижимый и всемогущий удовлетворённо наклонил голову и довольно долго пребывал в этой позе. Остальные тоже стояли неподвижно, боясь пошевелиться. Наконец государь кивнул и бодро, чтобы не сказать — весело, оглядел присутствующих. — Обоих накормить, — приказал он. — Уложить спать. А завтра… — Улькар запнулся и встревоженно взглянул на сановника. — Что караван? — Готов, государь. — Прекрасно… А кто поведёт? — Досточтимый Хаилза. ое поступаете в распоряжение караванного, досточтимого Хаилзы. Пойдёте проводниками. — Куда, государь? — К морю. Глава 6 Начало пути В дальнем крыле дворца им отвели небольшую, почти квадратную комнату с четырьмя бронзовыми светильниками, коричневатыми шелками на стенах и стрельчатым, забранным узорной решёткой окном. Два невысоких ложа, стол на причудливо изогнутых ножках, несколько лёгких резных стульев. Вполне можно было вообразить себя гостями, если бы не тонкие стальные цепи, которыми их вновь приковали — каждого к своему ложу. Колебалось пламя в бронзовых чашах, за окном бродила во тьме перистая листва. Москитов и прочей летучей мерзости в Харве в это время года почти не водилось. раждебностью. Судя по всему, у неё в голове не укладывалось, как это можно просто сидеть на стуле. На стуле не сидят — на стуле восседают, оглашая приговор или, скажем, указ государя… Идея ложа, приподнятого над полом, тоже была ей не совсем понятна. лько фыркнула злобно, но смолчала, а через некоторое время открыла лицо сама. нду почудилось, что разбойница опять лишится чувств и сползёт со стула на пол. — Море… — жалобно произнесла Алият. — Ну и что? — Море — это смерть… — Позволь-позволь… Так вы что, в самом деле выходили к морю? Алият вздрогнула. — Нет, — сказала она. — Конечно, нет… Я его видела только в миражах. осклабился. — Живы — и ладно! Залпом осушил кубок, задумался. Потом вздохнул и накинулся на еду. — Кто? Государь? Он ведь бессмертен! — Море — это смерть! — возмущённо напомнила Алият. — Это вы так считаете со своим Шарлахом! А здесь, в Харве, придерживаются учения премудрого Андрбы, согласно которому искупавшийся в морской воде исцелится от любого недуга и станет бессмертным… Ну конечно! Как же это я раньше не догадался?.. Вот он что затевает! Поход за морской водой… Алият сидела растерянная и бледная. — А на самом деле? — запинаясь, спросила она. — Что «на самом деле»? — Море… Что это такое вообще? — А вот об этом, — сказал он, — мудрецы спорят чуть ли не два века. Одни говорят — царство мёртвых, другие говорят — источник бессмертия. А был ещё такой Арегуг, прозванный безбожным… Так вот он утверждал, что море — это просто много воды. разбойничья злая луна. Алият решительно отодвинула полную птичьих косточек тарелку. — Сколько кораблей в караване? — отрывисто спросила она вдруг. — Ну откуда же я знаю! Штук пять… Во всяком случае, Шарлаху даже один такой корабль не по зубам… Если ты, конечно, рассчитываешь на Шарлаха. С угрюмым видом Алият закрыла лицо повязкой. — Как они только тут, в Харве своей, живут! — раздражённо сказала она, скорее сползая с сиденья, нежели поднимаясь с него. — Стулья, стулья… Может, они и детей тоже на стульях делают? * * * Поскольку крупных копытных в Харве, как, впрочем, и во всём обозримом мире, не водилось, основным видом столичного транспорта были рикши. Покачиваясь в двуколке, влетно продавились от обочин к середине, дома обветшали, обвалившийся сухой фонтан превратился в свалку. Поражало также количество бродячих торговцев. Такое впечатлех стальных цепей с браслетами. Весёлое зрелище, особенно если учесть, что обе его руки были прикованы к подлокотникам двуколки именно такими цепями. ремилась в сторону внешнего порта. Вскоре замелькали по обе стороны крытые пальмовыми ветками хижины окраин, листвы стало меньше, лба коснулось горячее дыхание степного ветра. Порт был уже близко. Собственно порт представлял собой обширную, ровную, как щит, площадь, ограниченную с трёх сторон строениями и рощами с жухлой листвой. Четвёртой стороны, можно сказать, не было — там сразу распахивалась степь. До горизонта. Рикши благоразумно перешли с лёгкой трусцы на размеренный шаг, ибо ноги их увязали теперь в нежной горячей пыли чуть ли не по щиколотку. щий скорпион. Боевой двухмачтовик, способный выставить до сорока зеркал по борту. Сиял окованный медью таран, сверкали два широко раскинутых серпа. На носу вместо верблюжьей морды — короткий рог, видимо, судно строилось уже после указа о божественной сущности государя. Вторая ось — ведущая, как у каторги, — стало быть, эта ма * * * и и Алият, он смерил их тяжёлым взглядом и процедил с ненавистью: — Конечно, повеления государя не обсуждают, но, будь моя воля, вы бы и пяти минут не прожили… С отребьем вроде вас у меня разговор короткий, ясно? — гневно фыркнул и ушёл, бормоча: — Только разбойников мне на вожаке не хватало!.. С разбойниками я ещё в поход не ходил!.. Судя по всему, дурак он был редкий и перечить ему не стоило. , но самое главное — там имелась амбразура с толстой стеклянной заслонкой, дающая полный обзор пространства впереди корабля. «Самуму», скорее всего, не исполнилось ещё и года, розовые с золотом борта были лишь слегка посечены песчаными бурями, да и стёкла заслонки — ясные, не исцарапанные… Хотя заслонку могли поменять перед самым походом… Солнце ещё только карабкалось в зенит, когда караван из четырёх кораблей выполз на мускульной тяге из порта и, подхваченный попутным ветром, двинулся в степь. Постанывали подпружные балки, хлопали вымпелы. К полудню к разбойничкам заглянул сердитый красномордый караванный. Не глядя, протянул руку к открытой дверце, и ему подали снаружи низенький табурет. Сидеть на коврике досточтимый Хаилза, видимо, считал ниже своего достоинства. Воссел. Подождал, пока услужливая рука снаружи закроет дверцу, и с недовольным видом развернул карту. — Что показывать, досточтимый? Караванный побагровел гуще прежнего: — Только не прикидывайся дурачком! Не таких обламывал!.. Где он, этот твой путь к морю? Досточтимый Хаилза грязно выругался, помянув и разбойничью злую луну, и кивающие молоты, и всех четырёх верблюдов. — Вот это — Харва, — прорычал он, тыча в развёрнутый свиток. — Мы сейчас находимся — здесь. Вот тут — пески Теген… Ну, соображай, соображай! — Сначала вот так, по краю плато Папалан… а дальше… вот сюда, песками Чубарры… к югу… — Чубарра не здесь, — с презрением бросил караванный. — Чубарра — вот она… Короче, те самые места, где ты разбойничал… А сам проход к морю — где он? — Там же сплошные скалы! Колёса изломаем!.. Туда вообще никто никогда не совался! Караванный засопел и свернул свиток. — Ладно, — решил он наконец. — Доберёмся до Чубарры, а дальше буду вас по очереди приковывать в рубке, у штурвала. По памяти — значит по памяти. И молитесь, чтобы память вас не подвела… — А ты, оказывается, не такой уж и дурак, — с некоторым удивлением проговорила она. * * * Вздымаемая огромными колёсами желтоватая пыль тянулась по ветру, обгоняя караван. Всю правую сторону обозримой степи заволокло клубящейся мутью. «Самум» слегка поодил сквозь тонкие переборки, как нож. Только его и было слышно. — Для морской воды?.. — озадаченно переспросил караванный и на минуту умолк. — Ну хорошо, а это что такое? Что это такое, я спрашиваю!.. Вызвать людей, и чтобы больше я этого не видел! тью. Наконец досточтимый убрался в свою каюту, но и там угомонился не сразу. та не отличит — и туда же… Да о таком деле за полторы луны предупреждать надо!.. Хрипло прокричал рожок. Стало быть, скоро покормят… Действительно, вскоре за переборкой раздались шаги, звякнула посуда, потом вдруг послышался торопливый сиплый шёпот, из которого удалось разобрать лишь два слова: «…расскажешь потом…» — и низкая дверь приоткрылась. разбойниками было запрещено. К вечеру ветер ослаб, степь сменилась пологими барханами Тегена. «Самум» то заваливался в седловину меж двумя дюнами, то, натужно скрипя, выезжал с разгону на гребень. Судя по знакомому звяканью внизу, смена каторжан занимала места в люльках. — Слушай, а ведь тут у них не матросы барабан толкают, — с озабоченным видом сказала вдруг Алият. — Слышишь? Цепи… — Так… — уклончиво ответила она, нервно оглаживая стальной браслет на запястье. — Стало быть, не мы одни тут прикованы… * * * Вся ночь ушла на изматывающий подъём по накатанному пологому склону, вдобавок чуть ли не в полном безветрии. Только к утру, когда эскадра выбралась наконец на плато Папалан, на мачтах шевельнулись и защёлкали вымпелы. Согласно древней мудрости, ветер в пустыне просыпается вместе с солнцем. Вскоре «Самум» напряг паруса, и под барабанами огромных колёс бойко захрустел красноватый щебень. Выяснилось, впрочем, что с восходом солнца просыпается не только ветер. Вчера караванный, можно сказать, лишь брюзжал, теперь же он словно с цепи сорвался. — Почему у всей команды тряпки на мордах? — неистово гремел он. — Здесь что, Кимир? Или всё-таки Харва?.. Что значит «только в походе»? В каком уставе написано, что в походе положено прикрывать лица? Во время песчаной бури — да! В бурю я и сам прикрою!.. Почему сейчас? — Нет никакой Пальмовой Дороги! Есть Харва!.. И если мужчина прикрывает морду, он либо кимирец, либо разбойник! И с теми и с другими у меня разговор короткий!.. Караванный сделал зловещую паузу. Затем изрёк — сухо и язвительно: — Не смогли добиться порядка перед походом, значит, будем наводить порядок во время похода… елых песков Чубарры им оставался добрый дневной переход. При условии попутного ветра, разумеется. вала молчали двое рулевых в белых выжженных солнцем балахонах и с повязками на смуглых скуластых лицах. Наконец тот, что за правым плечом, спросил тихо и равнодушно: — Ты — Шарлах? — Говорят, целый караван отрядили? — с любопытством спросил второй. — Ну так конечно… — проворчал первый. — Разве от каравана уйдёшь!.. А был бы настоящий, ходкий корабль… вроде этого… я переднее рулевое колесо. «Самум» шатнулся, слегка меняя курс. у щуплому юноше один из лучших боевых кораблей. Протекция, не иначе… — Кто скомандовал? Юноша грозно нахмурился, потом кашлянул, оглянулся воровато и спросил с замиранием в голосе: — Слушай… Так ты, значит, и есть тот самый Шарлах?.. Глава 7 Луна всему виною — С кем? — не понял тот. В тёмных, хищно прищуренных глазах мелькнуло раздражение. — С людьми, конечно, с кем же ещё! — Ты о чём? Алият одарила его бешеным взглядом и больше вопросов не задавала. Покачивался настил, скрипели блоки, в снастях пел ветер. Эскадра забирала всё круче к югу, к белым пескам Чубарры. ущие навстречу подрагивающие полотна красноватого щебня, вяло размышляя, почему это все матросы на «Самуме» прикрывают лица повязками. Офицеры сплошь голорылые, а вот матросы… Такое впечатление, что досточтимый Тамзаа (это ведь он готовил караван к походу!) умышленно набрал команду целиком из жителей Пальмовой Дороги… Да неучно… Алият привели обратно на удивление быстро. Как выяснилось, до караванного наконец дошло, что второй разбойник — женщина и, стало быть, делать ей в рубке нечего. Вернулась Алият возбуждённая и необычно словоохотливая. — Караванного ненавидят, — как бы невзначай сообщила она. — И к морю идти — боятся, — многозначительно добавила Алият. — Так боятся, что аж пот их прошибает!.. — Странно, — сказал он. — Что ж у них, совсем соображения нет? Если мы с тобой, как они считают, уже выходили к морю и тем не менее живы… — А я им сказала, что мы заговорённые, — объяснила Алият. г до него дошло, что юмором здесь и не пахнет. — Ты… что затеваешь? — с запинкой спросил он. Алият словно и не расслышала. бираешься отрываться? Алият прерывисто вздохнула, с тоской глядя на прыгающую в низкой широкой прорези красноватую равнину. — Шарлах… — беспомощно произнесла она. , я гляжу, сильно его любишь, — заметил он чуть ли не с завистью. — Можно сказать, на всё пошла, собой пожертвовала… — А я? — невольно спросил он. Алият вскинула голову и, должно быть, хотела сказать очередную резкость, как вдруг взгляд её стал несколько растерянным. — Тебя не поймёшь… — нехотя призналась она. — Моря не боишься… — Как можно бояться того, чего нет? Смерть это, бессмертие или просто много воды — какая нам разница, если туда всё равно не добраться!.. Не думаешь же ты, что я и впрямь найду выход к морю? — На что же ты тогда надеешься? лядишь, и впрямь запороли бы колёсико… — У всех кораблей сразу? — Послушай, — сказал он сквозь зубы. — Что бы ты там ни затевала, твоим сообщником я всё равно не стану. Считай меня трусом, шутом, пьяницей, но пойми ты: я ненавижу бунт! Я ненавижу кровь!.. Всё, о чём я мечтаю, — это чтобы меня оставили в покое! — Нет, всё-таки ты дурак… — с сожалением решила она наконец. — Ну кто же теперь оставит тебя в покое? * * * К вечеру под колёсами зашипели белые барханы Чубарры. Ветер стих. Быстро схлынули серые сумерки, и наступила ночь — беспокойная ночь полнолуния, толкающая людей на отчаянные дела и опрометчивые поступки. Именно в такие ночи удаются самые дерзкие грабежи и дворцовые перевороты. Разбойничья злая луна становится идеальным дискуши погонщиков, обитающие теперь на луне, слетают в эту ночь на землю, чтобы смутить покой своих потомков, лишить их сна, нашептать безрассудные замыслы… И предкам не объяснишь, что времена изменились и что слово «разбой» для выученика премудрого Гоена означает вовсе не подвиг, а нечто совсем иное. А следующей ночью луна пойдёт на ущерб, тревога понемногу уляжется, душа прояснится… Караванный был настолько мудр, что не рискнул ползти в ночном безветрии черепашьим шагом — приказал сделать остановку до утра, надеясь завтра воспользоваться господствующим здесь восточным ветром и двинуться в путь под всеми парусами. нный пополам полосой холодного света, бьющего в пол из широкой амбразуры, и с тоской думал о том, что будет завтра. Сколько ещё времени ему удастся морочить голову до В противоположном углу зашуршали, зашевелились смутные белые складки — Алият тоже маялась бессонницей. Наконец села, звякнув цепью. — Оказывается, горы такие высокие… — расстроенно сказала она. — Как они там вообще жили?.. — Кто? — Предки… и верблюды… — Но они же спустились с гор! а ей в голову. — А откуда ты всё это знаешь? — подозрительно спросила она. — Я долго учился в Харве, — пояснил он. — Большей частью, правда, пьянствовал, но и учился тоже… В промежутках между загулами… — Расскажи, — внезапно потребовала Алият. — О чём? О загулах? — Нет. О горах. Что там, с той стороны? ого Гейки, в домашней коллекции хранился свиток, якобы собственноручно исписанный Арегугом — тем самым, которого ещё при жизни прозвали безбожным. Всё это, конечно, чепуха, никакой Арегуг к этому свитку даже и не прикасался, но всё равно документ интереснейший… — Так вот, — продолжал он, — если верить свитку, за горами точно такой же мир, только пустынь в нём почти нет — там в основном степи. Предки наши жили в предгорьях, очень похожих на Харву, строили города, торговали. Кораблей у них не водилось, зато были верблюды… И вот лет двести с лишним назад на них напали… — Кто? племена пришли в движение, один народ вытеснял другой, и наши предки в итоге оказались прижаты к предгорьям… — А почему?.. не сомнительные, а… сказочные, что ли… Там написано, что будто бы из моря… — Из моря? — Что это значит — «разрисованные»? — Понятия не имею. Вообще там дальше идут сплошные небылицы. Якобы эти выходцы из царства мёртвых (думаю, что слово «море» употреблено именно в этом смысле) умели летать на огромных деревянных птицах, бросали огонь чуть ли не на несколько миль… Ну и так далее. Сказка — она и есть сказка. Главное — что? Главное, что наши предки, спасаясь от нашествия, ушли в горы, довольно долго плутали по ущельям и перевалам и наконец, погубив по дороге всех верблюдов, вышли на эту сторону, в предгорья Харвы. — И их не преследовали? Алият задумалась. — А вдруг это всё враньё? — вызывающе спросила она. Они ещё немного поговорили, а потом их стало клонить в сон. Первой прилегла Алият, выбрав по обыкновению самый тёмный угол, а потом, глядя на неё, принялся устраивать * * * Однако поспать им так и не удалось. Истошный человеческий вопль ворвался в не успевшее соткаться толком сновидение и подбросил обоих с пола. А потом словно дрожь прошла по деревянным рёбрам «Самума». Внизу забегали, загомонили, забренчали цепями. Приглушённый нарастающий рёв прокатился от носа к корме. Алият сидела неподвижно. Впервые тёмные глаза её были широко раскрыты. Разбойница, казалось, обезумела от страха. Или от внезапной надежды. о низкий потолок, короткая цепь натянулась, браслет больно впился в запястье. Преследуемый по пятам кипящим лунным светом, в отсек ворвался погонщик «Самума», молоденький и голорылый. Тот самый, что заглянул вчера в рубку узнать, кто это скомандовал изменить курс. Он кинулся к узнику, дрожа всем телом, вцепился мёртвой хваткой в рукав плаща и завизжал, как подбитый песчаный заяц: — Шарлах! Шарлах! Шарлах!.. я бы одну руку, блеснуло железо, ужаснул хрустящий удар, в лицо и на повязку брызнуло горячей кровью — и тонкий отчаянный крик погонщика прервался. …Матрос стоял, медленно опуская тесак, и, казалось, сам не понимал, что произошло. Матрос поднял на него пустые, наполненные лунным светом глаза — и попятился. — Ключ! — голос Алият щёлкнул, как стальной замок иноземной работы. — Быстро! Матрос спиной вывалился в дверцу, метнулся вправо, влево, потом вдруг остановился и взревел, жалобно и угрожающе: — Ключ, вараны! У кого ключ? Шарлах не раскован!.. Рукав наконец удалось освободить, и тело убиенного мягко осело на пол, в чёрную, сверкающую под луной лужу. — Бунт, — произнесла сквозь зубы Алият. — Идиоты! До сих пор стоят… Сейчас ведь всех повяжут! Отрываться надо… — Твоя работа? — С ума сошёл! — сердито ответила она. — Когда бы я успела?.. — Так кто же их тогда подбил? Белоснежная повязка, принявшая в лунном свете зеленоватый оттенок, шевельнулась, выдавая язвительный оскал. — Шарлах, конечно. Кому ж ещё?.. Почувствовав слабость, он привалился лопатками к переборке и едва не сполз по ней на пол, к мёртвому погонщику. Весь ужас его положения проступил вдруг с беспощадной ясностью. Никого теперь не убедишь, что головной корабль взбунтовал не он. А самое страшное заключается в том, что именно он и взбунтовал. Само присутствие на борту разбойника Шарлаха уже порождало мысль о мятеже… Да ещё и в ночь полнолуния… тут же казнят как главаря — по закону пустыни… В отсек влезли два матроса с ключами. Спотыкаясь о мёртвое тело и немилосердно его топча, торопливо отомкнули браслеты. — Выбить колодки! — скомандовала Алият. — Каторжан — к ведущему барабану!.. — Каторжане раскованы… — Какая разница? Палубных, каторжан, зеркальщиков — всех к барабану!.. Уходим, покуда целы!.. Один из матросов подхватился и опрометью бросился из отсека. Слышно было, как он ссыпался по лесенке в трюм и заорал на весь корабль: — Шарлах велел: всех к барабану! Живей, живей, верблюд вас употреби!.. * * * мбразурах уже мельтешили огни. Там пока недоумевали, мысль о мятеже на вожаке казалась слишком дикой. По бледному песку в направлении первого корабля бежали, спотыкаясь и путаясь в просторных плащах, две белые фигурки — должно быть, уцелевшие офицеры с «Самума». Преследовать их не имело смысла… — Да что ж мы так ползём!.. — судорожно вздохнула Алият. — Пешком ведь догонят… иков. — Запасные люльки есть? — Должны быть… — Подвесить и загрузить людьми! — Как? не прекращалось, запомнил? Матрос принял часы, испуганно моргнул пару раз — и, открыв дверцу, канул в серую лунную мглу. Одобрительно хмыкнула Алият. — Караванный с Айчи повязку сорвал, — нехотя объяснил один из стоящих за штурвалом. — Ну а тот его… А мы смотрим, терять, видим, нечего… Ну и… Он обернулся и снова припал к амбразуре заднего обзора. Караван — три огромных чёрных скорпиона — уже приходил в движение, перестраиваясь в линию. Погонят широким фронтом. Плохо… Глава 8 Между Харвой и Кимиром Разбойничья злая луна хранила мятежников. Сразу оторвавшись корпусов на десять, «Самум» продолжал медленно и неуклонно выигрывать шаг за шагом. Если на кораблях преследователей взбадриваемые вином и тростью каторжане ложились к барабану, как принято, в две смены, то на подгоняемом надеждой и страхом «Самуме» перекладины толкала вся команда по очереди. А утром паруса рванул восточный ветер, шансы уравнялись. раваном «Самум» как бы прыжками, приседая, летел по барханам Чубарры в дымном клубящемся облаке. Песок сеялся по настилу, скрипел на зубах, визжал в туго сплетённых волокнах твёрдых от ветра парусов… У штурвала, напряжённо всматриваясь в кипящую за опущенными заслонками из толстого кимирского стекла желтоватую муть, стояли одуревшие от усталости и бессонницы А — Хоть бы из облака выйти… — пробормотал сутулый мятежник. — И не повернёшь… Нарочно по ветру гонит… — Да караванный… — Да нет… — смущённо и даже, пожалуй, виновато сказал Рийбра. — Ушёл… — Вот оно что… — пробормотал он наконец, не зная, пугаться внезапному этому известию или радоваться. С одной стороны, досточтимый Хаилза — дурак, и это внушает надежду. С другой стороны, это же самое обстоятельство вызывает серьёзнейшие опасения. Такой не отвяжется. Такой будет преследовать до конца… лаварь выкрикнул приказ именем Шарлаха. Кинулись будить, звать… Вскоре в рубке появились протирающая глаза Алият и рослый угрюмый матрос — кажется, тот самый, что прикончил тесаком погонщика. Гордый тем, что держал штурвал вместе с самим Шарлахом, Рийбра уступил место у рулевого колеса и проводил знаменитого разбойника до каюты караванного. Пол под ногам Из последних сил он открыл шкафчики, поискал вина и, не найдя, в разочаровании повалился на низкое мягкое ложе. * * * — А?.. — пробормотал он спросонья. — Что?.. Уже?.. — Пока ещё нет! — огрызнулась она. — Но скоро! — Что скоро? — он сел, встревоженно моргая. Тряска кончилась. «Самум» медленно покачивало и накреняло. — Догонят скоро, вот что!.. оней, летела теперь стороной, съедая правую половину мира. Стало быть, удалось изменить курс. Выяснилось, что именно эта перемена курса чуть было не погубила преследуемых, причём совсем недавно. Караванный не зря постарался раскинуть свои корабли как можно более широким фронтом, и когда Алият, отчаявшись гнать «Самум» почти вслепую, попыталась вывести его из пылевой завесы, с правого борта подкралась «Саламандра», нынешний вожак каравана. В слепящем блеске боевых щитов она взошла над барханами подобно второму солнцу, подобно неслыханной белой звезде. К счастью, ещё через несколько мгновений «Самум» перевалил гребень, и колючее злобное сияние за кормой опало. Теперь уже самой «Саламандре» пришлось слегка менять курс, что и спасло мятежников. Тут на «Самуме» едва не случился второй бунт: матросы во главе с Рийброй потребовали немедленно разбудить Шарлаха, пока эта женщина странными своими приказами не выдала их караванному с головой. Алият была вне себя. ыл изображён с пучком молний в правой руке и свитком законов в левой. — В Кимир. — Если успеем добраться до границы. Он откупорил кувшинчик, осторожно, чтобы не пролить ни капли, наполнил чашку и против обыкновения осушил её залпом, не смакуя. — Это которая по счёту? — раздражённо осведомилась Алият. — Первая, — сказал он и налил вторую. * * * . — Не грустить! — прикрикнул он, твёрдым — по возможности — шагом ступая в рубку. Матросы улыбнулись через силу. Шарлах шутить изволит. — Ещё караван, — хрипловато выговорил один из них. — Наперерез идёт… — Кимирцы… — с предсмертной тоской в голосе простонала Алият. — Ушли, называется, через границу… — Может, кимирцам и сдадимся?.. — робко подал голос один из матросов. — Какая разница? У Харвы с Кимиром договор. Если разбойник бежит через границу, его выдают… Минута прошла в напряжённом молчании. Уже ясно было, что караваны сближаются под острым углом и что «Самум» неминуемо окажется в точке пересечения курсов. оисходящее казалось ему даже отчасти забавным. И только сердце взмыло жутко и сладостно — первый признак того, что в следующий миг он учинит какую-нибудь очередную пьяную выходку, за которую долго будет потом расплачиваться. урса влево! — Не смей! — вскрикнула бледная Алият, но тут матросы повернулись к ней с угрожающим ропотом, она смолкла, попятившись. Однако отменять приказ было поздно. Спустя минуту «Самум» уже шёл в полный ветер, стеля перед собою песчаную пелену. Шёл наперерез кимирскому каравану. Впереди в мутных наплывах уже проступали контуры кораблей Кимира. Видно было, как спешно убирают на них паруса, как спрыгивают на песок и рассыпаются в цепи воины с боевыми щитами в руках. Потом весь мир впереди словно взорвался колючим ослепительным светом, к счастью, приглушённым сносимой на кимирцев пылью. Свет хлестал в амбразуру, жалил из щелей узкими лезвиями. Самый опасный участок пути. Проскочить… Проскочить и не загореться… Но главное, конечно, проскочить… и не врезаться в кимирца… и не положить корабль набок… ный им несколько секунд назад, располагался чуть левее по курсу… Говорят, пьяным сопутствует удача. Похожая на таран атака «Самума» была столь внезапна и неразумна, что кимирцы не успели даже как следует построиться. Наведи они все щиты одновременно — и никакая пылевая завеса не спасла бы. Под всеми парусами безумный ослепший корабль буквально пронизал флотилию и, не сбавляя хода, ушёл в пустыню. Преследовать его было некогда, потому что теперь в лоб кимирцам выходил целый караван… И караван этот был встречен по достоинству. Налетев на плотное белое пламя, отражённое боевыми щитами, досточтимый Хаилза несколько запоздало скомандовал поворот и в результате едва не положил «Саламандру» набок. Принимать бой, находясь в столь невыгодной позиции, он, естественно, не решился: кимирцы стояли против солнца, и их было больше. Кроме того, эта стычка могла послужить поводом к очередной войне, так как оба каравана шли по ничьим пескам. Словом, когда три корабля Харвы, отплёвываята. Песчаная пелена осела. Безумный корабль, атаковавший флотилию, сгинул бесследно. * * * риподнялся на низком, неожиданно мягком ложе и заглянул в иллюминатор. Никем не преследуемый «Самум» стоял посреди залитой лунным светом песчаной равнины. са. Вскоре дверь отворилась, и в каюту караванного вошла Алият, неся зажжённый светильник — глиняную плошку с фитилём. — В Харве, — ответила она, ставя плошку на пол. И ему в который раз показалось, что Алият шутит. Потом наконец дошло, что под Харвой она подразумевает не столицу, а государство в целом. — А где именно? — Чубарра. Примерно там, куда ты собирался вести Хаилзу… Команда отдыхает. Караулы выставлены. — Людей много потеряли? — Никого. У двоих ожоги, один ослеп… Но, может, ещё оправится… — Алият помолчала, недоумённо сдвинув брови. — Не понимаю… Как тебе это удалось? — А я знаю? — ухмыльнулся он. — Это надо столько же выпить, сколько в тот раз… Тогда, пожалуй, вспомню… в недоверие, заглянул в горлышко. А в самом деле, когда же это он успел всё прикончить? Перед сном, что ли?.. Алият нахмурилась: — А вот пить прекращай. — Это почему же? — Мы в походе. Будешь пить — остальные вообще сопьются. тый. — Ещё раз полезешь — убью, — вполне серьёзно предупредила она. — Ну вот… — обиженно отозвался он, снова опускаясь на ложе. — Как кимирские караваны навылет низать — так Шарлах. А как собственную любовницу завалить — так уже и не Шарлах… Сбегу я от вас… — Пей быстрее! — нетерпеливо перебила она. — Куда столько льёшь? Полчашки, не больше, чтобы мозги прочистить! Сейчас люди придут… — Зачем? — Будем думать, куда дальше двигаться. И имей в виду, последнее слово — за тобой. — А сама как считаешь? Алият ответила не сразу — должно быть, ещё не решила толком. — Можно, конечно, пойти к Пьяной тени… — задумчиво начала она. — Так… А ещё куда? м деле Туркла ни от кого особенно не зависела, разве что от разбойничьих ватаг, неизменно находивших пристанище в этом далеко не изобильном, но зато труднодоступном оазисе. Вся контрабанда, всё награбленное по обе стороны границы добро шло в основном через Турклу. — Да, это, пожалуй, надёжней… — Надёжней, — согласилась Алият. — Только сразу туда идти не стоит. С пустыми руками в Туркле делать нечего. — То есть?! Алият смотрела на него, словно ждала, когда же наконец он сам поймёт всю глупость собственного вопроса. Так и не дождалась. . Алият непритворно удивилась. — Вроде в Харве учился, — упрекнула она, — а законов не знаешь. Да теперь ты хоть всю Пальмовую Дорогу разграбь!.. Когда тебя поймают, никто об этом даже и не вспомнит. Ты — государственный преступник. Ты бунт поднял. Ты на границе два каравана стравил… Алият хотела ответить, но вдруг насторожилась и прислушалась. — Допивай и прячь! — прошипела она. — Идут… Морду прикрой! Глава 9 Первая каторга ас вдохновляла сама глупость ситуации. Не насладиться он не мог. е восприняли всё как должное. Колебалось пламя светильника, по стенам каюты караванного гуляли блики. Алебастровый государь слушал и хмурился из угла. Тот, судя по движению повязки, судорожно дёрнул кадыком. — Таких нам не надо, — равнодушно изронил он. — От таких мы избавляемся. Все, включая Алият, замерли и недоверчиво уставились на главаря. — Доберёмся до первой тени, — продолжал он, — и пусть идут на все четыре стороны. Разбойнички переглянулись с видимым облегчением. Слово «избавляемся» в устах Шарлаха могло означать всё что угодно. — А кто у нас купор? Что с провиантом? — Провианта нет, — сказал он и побледнел. — Вернее, есть, но никуда не годный. Все повернулись к нему. — Что значит никуда не годный? — Ну вот… Сухари, например… Сверху — отборные, а глубже — гниль… Я думал сначала, в одном ящике так, а посмотрел — во всех… Однако уже в следующий миг глава разбойников утратил величественную осанку и с самым озадаченным видом тронул висок кончиками пальцев. Дошло наконец. — Так это что же получается? — сказал он другим голосом. — Значит, если бы мы не взбунтовались, то углубились бы в пустыню и… — Интересно готовил эскадру к походу досточтимый Тамзаа, — молвил он наконец. — Вы не находите? Розоватый свет масляного фитиля трогал хмурые лбы, вымывал тени из глубоких морщин. Разбойнички силились понять, куда клонит главарь. от терпеть не может повязок на лицах… Да ещё и снабдил гнилым провиантом… То есть получается, что досточтимому Тамзаа позарез был нужен мятеж на головном корабле. Хотел бы я только знать, зачем? Насолить караванному или оставить государя без морской воды? — Какая разница? — процедила Алият, и на неё укоризненно оглянулись: о чём бы там главарь ни разглагольствовал, прерывать его не следует. — И что? — А то, что в ближайшее время караванный искать нас скорее всего не будет. Он будет искать провиант… — Мы — тоже, — напомнила Алият. Он вновь приосанился, насупил брови и принялся усиленно изображать из себя стратега. Тщетно прожигала его Алият тёмными своими глазами. Пьяница откровенно развлекался, словно глумясь над их отчаянным положением. Однако вскоре палец его, глубокомысленно бродящий по изображению пустыни Чубарра, словно прилип к свитку. Некотор Скрытые чуть ли не до переносиц розоватыми повязками тёмные лица разбойников подались к главарю. Все разом почуяли, что решение уже принято. ром… Да! Что со щитами? Широкоплечий низкоголосый бунтовщик гулко откашлялся. — А из палубных никто щитом не владеет? — Да как?.. Я спрашивал. В руках держать, конечно, могут… Сидящие неуверенно покосились на сутулого Рийбру. — Тут такой вопрос… — не поднимая глаз, угрюмо начал он. — Причём у всех, не у меня одного… Ты — погонщик. Я — вроде как помощник твой… А она кто? м оглядел напряжённые лица разбойничков: — Она — это я. Ответом было оторопелое молчание. * * * Да я просто с ума сойду! Свихнусь и под колесо лягу!.. — А почему бы и нет? Ветра благоприятствуют… — А на караван налетишь на какой-нибудь? — Караван? — возмутилась она, но тут же сообразила, что это очередная его дурацкая шутка. — Грабитель выискался! Что ж ты сегодня тут кричал, что на разбой не пойдёшь? А теперь вдруг сразу на оазис налёт затеял!.. — Убьёшь? — с любопытством спросила Алият. Он нахмурился: — Убить — не убью… А провиант он нам поставит. И вино тоже кончается… Ну чего смотришь? Да если я протрезвею… Знаешь, что тогда будет?.. Сама тогда разбирайся со своими разбойничками!.. — Да какие они разбойники!.. — с досадой сказала Алият. — Так, сброд всякий… Рийбра этот… Зря ты его помощником сделал… Ладно. Пойду с купором сухари глядеть. Возле двери она приостановилась: — Кем же, не пойму, ты меня назначил? — А за что тебя назначать? — удивился он. — Обнять — и то не даёшь, не говоря уже о прочем… Алият вылетела из каюты и с треском захлопнула дверь. * * * лый озабоченный Рийбра, то и дело оглядываясь на рубку, вполголоса порочит Алият. — …Вот ты её тогда оставил у штурвала, — опасливо ворочая глазами, сипел мятежник, — и что вышло?.. Чуть караванному нас всех не сдала!.. И сейчас тоже… Что она тут погонщика, понимаешь, из себя строит?.. И врёт она, что караульный спал. Не спал он — так, прилёг… Кругом пылали белые, как кость, пески. Сухой кипяток ветра обжигал лоб. Рийбра запнулся, глаза его на секунду обессмыслились, остекленели. лся. — Вот ты говоришь: «Она — это я», — шуршал он, погасив голос до шёпота. — Ну так пусть бы и делала то, что ты ей сказал! Ты ж не караулы её послал проверять, а сухари с , кого он там увидит. Тёмные прищуренные глаза Алият метали искры. Тот не понял, и тогда Алият молча ткнула пальцем в еле приметное дымное пятнышко у колеблемого зноем горизонта. Потом возвела глаза к плещущемуся на верхушке мачты белому рваному вымпелу и резко повернулась к Рийбре: — Почему наверху никого? — А в самом деле, почему? — холодно проговорил тот. Рийбра поглядел на него с ужасом и метнулся к приземистой носовой надстройке. — Верховых на мачты! Живо!.. льно резво бежит… Тем временем из люка неспешно, с ленцой выбрались две фигуры в белых балахонах, но, увидев на палубе Шарлаха, да ещё и Алият, подхватились и кинулись к мачтам, на ходу завязывая полы вокруг пояса. Однако уже на уровне первого рея ветер рванул балахоны, распустил узлы, и стало казаться, что по обеим мачтам медленно ползут вверх два бьющихся белых флага. — Что? — плачуще выкрикнул запрокинувший голову Рийбра. — Вроде военный, — прокричали сверху. — Одномачтовая каторга. Навстречу идёт… — Один? — Да вроде один… Рийбра вернулся, жалобно морща лоб. — Это Айча проспал… А я ему говорил… Вчера говорил… и сегодня… — Да конечно! — с жаром поддержал Рийбра. — Не погонится же он за нами в одиночку!.. — преданно уставился на главаря. — Готовиться к повороту? — Вот если начнём удирать, погонится обязательно, — сказала Алият. — А у нас только двадцать девять щитов… И вообще людей мало… Чем отбиваться будем? — Да что ж мы, от каторги не уйдём? — возмутился Рийбра. — От одномачтовой!.. Взглянула вверх, на рвущуюся с оконечности мачты узкую полосу белоснежной, выжженной солнцем материи. — Снять эту тряпку и снова выкинуть вымпел?.. — безнадёжно предложила она. — Может, не остановят?.. Мужчины, оробев, молчали. за белоснежные складки на груди. — Не вздумай даже!.. — А ну давай всех наверх! — не разжимая зубов, выговорил он. — Щиты на борт! Идём на сближение!.. * * * Каторга была захвачена без потерь и до смешного легко. Отсигналив плоским зеркальным щитом приказ остановиться, «Самум» лёг в поворот и зашёл против солнца. Погонщз сорока боевых щитов, в которую, правда, входили и одиннадцать матросов, кроме первой позиции, о зеркальном бое понятия не имеющих. Хотя с тридцати шагов, стоя на твёрдой земле, да ещё и по неподвижной цели даже им трудно было бы промахнуться. Собственно, дело уже было сделано: оказавшись в таком положении, можно сдаваться без колебаний. Но погонщик каторги даже после этого откровенного манёвра ничего неим веселя команду «Самума», однако вскоре из люков с воем хлынули раскованные каторжане, и настал горький момент прозрения. Лишь тогда бросилось в глаза незадачливому погонщику, что на обеих мачтах остановившего его корабля полощутся клочья выбеленной солнцем ткани, а вовсе не выцветшие зелёные вымпелы флота Харвы, как это ему представлялось раньше. Глава 10 Блистательная Алият завязалось смутное облачко, причём куда обширнее первого. Правда, ползло оно по кромке, не приближаясь, и особой тревоги не вызывало. Отойдя на несколько миль, залегли в ложбинке между двумя песчаными гребнями, прихваченными корнями узловатых кустарников, и занялись добычей. Часть провизии, обнаруженной на борту «Белого скорпиона» (так называлась каторга), перегрузили на «Самум». А вот захваченный груз вызвал недоумение. Выяснилось, что каторга везла в Зибру боевые щиты. Только щиты, и ничего больше. — В крайнем случае попробуем продать в Туркле, — с сильным сомнением промолвила Алият. — Кому? Сидящий рядом на корточках командир зеркальщиков Илийза развернул ткань, поставил сияющий метровый диск на ребро и, внимательно осмотрев, присвистнул. м. дел сияющий диск и покачал головой. — Дальше, что ли? — Да чуть ли не на сотню шагов! Илийза отдал щит и огляделся, прищурясь. — Вон, — сказал он, указывая пальцем. — Рядом с той саксаулиной. Видишь? Давай быстрее, пока не унесло. ринялся наводить. Сухое растение вспыхнуло и тут же, как нарочно, было подхвачено ветром. Огненный шар подпрыгнул и полетел над барханами. — Неплохо, — оценил Илийза. — Я смотрю, ты и со щитами дело имел… …взбадривает… — Как же они их всё-таки в Харве делают?.. — буркнул он, явно меняя тему разговора. — Ну вот попробуй такое выковать!.. — Почему в Харве? — не поняла Алият. — Харва на севере, а каторга шла с юга… Щиты новенькие, неразвёрнутые… стной ругани, и все обернулись. нувшись, трое сбежали вниз по оползающему песку. — Я их сейчас поубиваю всех, этих каторжан! — вне себя завопил подоспевший Рийбра. Он вёл себя настолько свирепо, что невольно закрадывалась мысль: струсил, но трусом показаться не хочет. — Что там стряслось? — Расковали их на свою голову! — орал Рийбра, потрясая свитком. — А они уже двух пленных убили!.. — Надсмотрщиков… — понимающе кивнув, как бы про себя промолвил Илийза. — Ну а то кого же? Конечно, надсмотрщиков!.. Я ему говорю: «Вот ты их убил! А выкуп теперь за них — с кого? С тебя, что ли, получать?..» А он мне: «Всех сейчас перебьём — будет вам тогда выкуп!..» Вот! — Рийбра ткнул измятым свитком. — Чуть список мне не порвал!.. Он готов был возмущаться и дальше, но тут вмешалась Алият. — Щиты — в трюм! — скомандовала она с такой решимостью и злостью, что Рийбра чуть не подавился повязкой. — Людей — к барабану! Отгонишь «Самум» шагов на четыреста… Быстрее, быстрее! — стремительно обернулась к Илийзе: — Готовь своих! Как только остановитесь, строй фалангу и жди нас… — она чуть помедлила и с нежным вызовом взглянула на главаря: — Ну что? Пойдём, Шарлах… Возможно, с юмором у Алият дела и впрямь обстояли неважно, но зато умение уязвить подчас наводило оторопь… * * * Открытый бортовой люк «Белого скорпиона» обороняли человек пять мятежников с «Самума», и среди них бледный мальчонка-писарь. А раскованных каторжан было много. Около сорока. — Ну ты чего там бормочешь? Вино давай, говорю!.. — Вино выставляй, ты! Кисточка щипаная! Тебя что, из люка вынуть? Сейчас вынем… Толпа зашевелилась, как бы выворачиваясь наизнанку. не надо. Уверенность её произвела определённое впечатление, и толпа заинтересованно примолкла. — К кому попали, знаете? — скорее равнодушно, чем презрительно прозвучал в тишине хрипловатый мальчишеский голос Алият. — А нам без разницы… — отозвался в толпе по всему видать, уже сильно пьяненький каторжанин. — Говорят, к Шарлаху… — настороженно добавил другой. — Стало быть, знаете, — всё так же невыразительно продолжала она. — Так вот. Шарлах желает выяснить, кто из вас без приказа убил двух заложников? Заложников, за которых он собирался получить выкуп. Толпа взбурлила, раздвигаясь, и над Алият навис огромный каторжанин с кровавыми вывороченными веками. С треском рванул на груди балахон, выпростал мощное плечо, повернулся спиной. — Выкуп? — прорычал он, предъявляя шрамы от трости. — За это тоже выкуп, да? Убили… Да их два раза убить мало!.. — Я не спрашиваю, сколько раз их надо было убить. Я спрашиваю, кто убил. Ты? — Кто убил, кто убил… — звонко передразнили из толпы. — Все!.. Грянул хохот. Алият терпеливо ждала, когда он смолкнет. — Это что же, сорок человек кончали двоих? — Ага!.. — дурашливо подтвердили из толпы. — Ну, это я и хотела узнать, — сказала она. — Стало быть, все сорок. — Так чего вы хотите? Вина, что ли? — Кто старший? Айча? Два бочонка вина сюда. Коренастый Айча заморгал, но подчинился. Вскоре два бочонка под восторженный вой каторжан перевалились через порожек и были подхвачены добрым десятком рук. — Айча, ещё бочонок. Трёх пока хватит? Ну и ладно. Закрывай люк. приглушённый гомон, разлагающийся постепенно на ругань, стоны, злобные выкрики. Заложники в трюме, понял — Давай за штурвал, — тихо сказала Алият. — А я — к ним… е, — а вот внутри… но быть, заметил, что в том конце ложбины уже не маячит розово-золотая корма «Самума». Спотыкаясь, падая, поднимаясь, кинулся вдогонку. — Айча! — голос Алият был упругим и жёстким, как трость. — Бери своих — и наверх! Полезут — руби!.. Но особой нужды в этом приказе уже не было. Башмаки каторжан, предназначенные в основном для отжимания перекладин ведущего барабана, безнадёжно вязли в песке. А «Белый скорпион» наращивал скорость. Заложники не на шутку были испуганы словами Алият о жутком намерении раскованных. Вскоре показался «Самум». Зарозовела, брызнула золотом похожая на башню корма. Сияли щиты. Все сорок, как раз по числу противника. За спинами фаланги теснилась готов — Всё, досточтимые! — пришёл снизу голос Алият. — Отдыхайте пока… ржанин. Должно быть, тот самый, что раньше всех кинулся в погоню за «Белым скорпионом». Увидев, что оба судна остановились и что никто никого не собирается бросать посреди пустыни, успокоился и перешёл на шаг. — Жди, пока скомандую остановиться… — торопливо говорила Алият хмурому, внимательно слушавшему Илийзе. — Если не остановится — ожги по ногам. Легонько, но так, чтобы почувствовал… — она обернулась и повысила голос: — Остальным молчать! Ясно?.. — Стой! Каторжанин приостановился и, окинув взглядом изготовившуюся к бою фалангу, неуверенно взгоготнул: — Это на меня одного столько?.. А справитесь?.. — шагнул вперёд, тут же взвыл, подпрыгнул и, схватившись за ногу, повалился боком на бархан. Вскочил, изрыгая проклятиягнувшиеся колени — и каторжанин, сламываясь в поясе, ткнулся тлеющими волосами в песок. — Положи щит и выйди из строя! — прорычал Илийза. зайчик на лицо каторжанина. — Бегом туда! — рявкнул Илийза. — Посмотри, что с ним!.. Взрывая песок, матросик бросился к лежащему. Добежал, рухнул на колени, припал ухом к скруглённой спине. Слушал долго, с надеждой. Потом медленно встал и затоптался, беспомощно приседая и разводя руками… — Ну, это уметь надо, — процедил Илийза. — Что будем делать? Алият угрюмо молчала. — А что ещё остаётся!.. — сказала она наконец отрывисто. — Жги в уголь. Теперь чем страшнее — тем лучше… страшнее: почерневший мертвец задёргался, зашевелился, словно пытался ещё встать на колени — это, обугливаясь, сокращались мышцы. — Достаточно, — тихо сказала Алият. — Пусть подымит… ивался, кто злобно ворчал. Двое несли последний непочатый бочонок. архана, переругиваясь и балагуря, подтягивались отставшие, но, увидев, в чём дело, тоже смолкали. иновные. Или вы твёрдо стоите на том, что виновны все?.. — Поскольку времени у нас мало, медленно считаю до пяти. Раз… — Два… Толпа заворочалась, зарычала. Послышался хруст зуботычины. — Три… — Четыре… бо. — Пять! — Алият сделала знак фаланге запрокинуть щиты повыше и двинулась прямиком к троице каторжан. — Попали к Шарлаху? — негромко, с угрозой осведомилась она. — Ну так запомните. У Шарлаха — строго… — и, уже отворачиваясь, как бы между прочим, бросила через плечо: — На этот раз он вас прощает. Но только на этот раз. За спиной запала тишина — не смели верить. Алият обернулась. Говорящий, не в силах закончить фразу, вопросительно помахал рукою в сторону скорчившегося и обугленного тела. Алият с сожалением взглянула на мёртвого. — Приказали остановиться, а он, дурачок, не послушал… Рийбра! Разведи людей… Глава 11 — Так я и знала! — страшным шёпотом выговорила Алият и, прикрыв за собой дверь, задвинула оба засова. — Чем дальше, тем хуже! Ты хоть бы изнутри запирался!.. (повязка болталась на груди) вновь растёкся со стоном по покрывалу. — Вот пойду сейчас, — пригрозила Алият, — и всем скажу, кто ты есть на самом деле! Не обращая на него внимания, Алият принялась открывать все шкафчики по очереди, пока не наткнулась на нужный. Сбросила повязку и, насупившись, приступила к поискам. Один за другим она вынимала из гнёзд склянки и пузырьки, вытаскивала пробки, нюхала и, закрыв, отправляла на место. Вскоре искомое было найдено. Нюхнув, Алият отшатнулась и стала хватать ртом воздух. Поспешно вернула пузырёк вместе с пробкой на полку и, плотно зажмурившись, взялась двумя пальцами за переносицу. — Ну что? Ожил? — Ну ты зверь всё-таки… — еле выговорил он. — Куда мы идём? — жёстко спросила она. Лицо его плаксиво скривилось. — Не знаю… — Знаешь! Куда? — Прекрати!.. — испуганно закричал он, но маленькая цепкая пятерня уже впилась в его затылок. Схватка повторилась. — Куда? — не отставала Алият. — Почему? — Слушай, отстань! — попросил он. — Вина вон лучше дай… — Кто собирался отомстить судье? — А кто виноват? Кто распустил команду? Кто назначил этого придурка помощником?.. — у Алият гневно раздулись ноздри. — Ты теперь уже не одним, ты двумя кораблями рискуешь!.. Алият смерила его недобрым взглядом: — Да ты же спишь и видишь, как бы сбежать в первом порту! Что? Не так? — А сама?.. — Что сама? — Сама спишь и видишь… как бы нас Шарлаху сдать… тому… настоящему… — Сплю и вижу, — негромко подтвердила Алият. Алият болезненно усмехнулась и подошла к иллюминатору, за которым покачивался дымный желтовато-бурый закат. — Если б я только знала, где его теперь искать… * * * ми маленького оазиса, положив длинные лохматые тени на изрытый и разутюженный колёсами песок подковообразного порта, где этой ночью нашли приют почтовая каторга, дряхлый одномачтовый парусник да несколько торговых судёнышек. С севера порт был ограничен героической пальмовой рощицей, что, стоя по колено в песке, из пос о бы. На рассвете в покачивающейся каюте караванного, приведённый в себя стараниями Алият, он хрипловато изложил разбойничкам план кампании: м вчерашнего! Поджигать будет Илийза со своими ребятами… И только то, что я скажу… и изрядную толпу, рассеявшуюся вдоль края быстро укорачивающейся тени. Потом с боевых зеркал слетели холстинки, и перед изумлёнными и встревоженными служителями порта грозно воссияла готовая к бою фаланга неслыханных размеров. Откуда же им было знать, что добрая половина этого внезапно свалившегося на их головы воинства первый раз в жизни держит в руках боевые щиты! Возле чудовищного переднего колеса «Самума» был расстелен ковёр, посреди которого воссел на табурете досточтимого Хаилзы насупленный, мающийся после вчерашнего А аркаса. С палубы «Самума» отсигналили приказ начальнику порта: приблизиться без сопровождающих. Испуганный старичок заметался, всплеснул руками, потом наконец собрался с духом и торопливо заковылял к разбойничьим судам. Оказавшись перед главарём, тихонько ахнул, видимо, узнав в нём того самого узника, что отправили несколько дней назад в Харву с почтовой каторгой. …Прежде чем на немощёной, вьющейся среди пальм дороге показался крытый паланкин, чуть ли не бегом несомый четырьмя слугами, часы успели перевернуть дважды. В порту два строения, однако, когда стражники и часть жителей дерзнули у него на глазах тушить пожар, препятствовать им не стал. сам засвидетельствовать почтение почтеннейшему… Лицо юноши опечалилось, и он виновато развёл ладони. — Подагра… — И давно? — Со вчерашнего вечера… Он шевельнул бровями, как бы сомневаясь, стоит ли соглашаться на такую подмену. На самом деле он просто пытался привести мысли в порядок. — Склад полон провизии, — торопливо успокоил секретарь. — А… кто будет заниматься погрузкой? — Вон, я вижу, стоит почтовик… Расковать каторжан — и пусть таскают. Чем быстрее все три корабля будут загружены, тем лучше для вас. — Три?.. — секретарь заморгал, потом оглянулся ещё раз на почтовую каторгу и, облизнув губы, покивал. — Понимаю… Секретарь с сомнением развернул свиток. вно досточтимый ничего на этом не теряет… — Казна не возместит расходы на выкуп, — вежливо возразил секретарь. — Разбоя, согласно указу, не существует… амум» не позже полудня. В полдень я снова ставлю часы… Тебе понятно, что это значит? Секретарь покосился через плечо на догорающий барак и содрогнулся. * * * передумал, досточтимый постарался исполнить всё в точности и без промедления. Раскованные каторжане с почтовика ещё возились с провиантом, а выкуп уже был доставлен на борт «Самума». Пересчёт золотых с профилем Улькара и передача пленных по списку тоже заняли не слишком много времени. Половину фаланги по требованию осторожной Алият отвели подальше в пустыню — на тот случай, если вдруг покладистый судья прикажет тем не менее отряду стражников обойти под прикрытием пальм разбойничий караван с тыла и ударить против солнца, не давая возможности пустить в ход боевые щиты. Предосторожность, как и следовало ожидать, оказалась излишней. Дело только ещё шло к полудню, а увеличившийся до трёх кораблей караван был уже готов к дальнейшему походу. о в прошлый раз пришлось по вкусу почтеннейшему Шарлаху… — Действительно странно, — не преминула холодно добавить находящаяся тут же Алият. ою каюту… А лучше сам отнеси. — Ты разрешишь мне задать ему один вопрос? — спросила Алият, пристально глядя на молоденького голорылого секретаря. — Тот пленник, — понизив голос, обратилась она к юноше. — Ну, которого выпустили из ямы перед нами… Помнишь? Секретарь побледнел и кивнул. — Что с ним стало? — ещё тише продолжала Алият. — Его поймали? — Нет, — облившись потом, шепнул секретарь. — Как сквозь песок просочился… Ни в порту не нашли, нигде… * * * сказать, что я не заслужил хорошего глотка вина… О! — воскликнул он в полном восторге, потрогав влажную фуфаечку ближайшего кувшина. — Ещё и охлаждённое!.. — Может, подождёшь до Турклы? — с недовольным видом сказала Алият. Он же сказал: девять… Где ещё один? — Рийбра! — изумлённо и угрожающе выговорил он. — Ну точно он! Больше некому… — В походе, — тихо сказала Алият, — за воровство высаживают в пустыне. И воды с собой не дают. ённого им в ранг помощника. — Тем более если обворован погонщик, — добавила Алият. Вернулся, сел. В глазах стыло оскорблённое недоумение. — Ну всё! — процедил он наконец. — Долго я ему прощал… Ах, варан! Винца ему захотелось… погонщицкого… — Шакал, — равнодушно изронила Алият. — Сразу он мне не понравился… За переборкой прозвучали торопливые шаги, и дверь открылась без стука. На пороге стоял коренастый Айча, растерянный и испуганный. Сутулый долговязый Рийбра простёрся на полу своей каюты, неестественно выгнувшись. Перед смертью, видимо, в приступе удушья он сбросил повязку и теперь лежал с голым синевато-белым лицом, запрокинув хрящеватый кадык. Чашка и оплетённый кувшинчик валялись рядом. Всхлипнувший под ногой коврик был пропитан вином, напоминающим по цвету кровь. от бешенства, — застыла в проёме. — Я сейчас вернусь и сожгу этот оазис!.. — хрипло выговорил он. — А вот глупостей — не надо! — бросила Алият. — Сейчас туда возвращаться опасно… Так что скажи спасибо этому дурачку. Он тебя, можно сказать, от смерти спас… — Да нет, — подумав, сказала Алият. — Провиант грузили прямо со склада. Когда бы они его успели отравить!.. — Ну зачем же за борт? — спокойно возразила Алият. — Вино дорогое, вдобавок отравленное… Пригодится. Глава 12 Достоин казни ого человека сомнений вроде бы не вызывала: достаточно вспомнить, что юный Ирва получил место по просьбе Ринад, старшей жены государя, приходившейся сановнику двоюродной сестрой. К общему удовольствию, рекомендованный любимчик (дальний родственник кормилицы Ринад) оказался прирождённым чиновником. Не принимая во внимание редкие просчёты по мелочи, можно было сказать, что ставленник любезной сестрицы за полтора года ещё ни разу не подвёл досточтимого Тамзаа в каком-либо серьёзном деле. Нет, с этой стороны к молодому человеку претензий не было. Беда в том, что их не было вообще ни с какой стороны. Однако безгрешных людей, как известно, не бывает. И вполне естественно, что в душу досточтимого невольно закрадывалось подчас такое, скажем, сомнение: а не погоняет ли сразу двух верблюдов его старательный, смышлёный Ирва? То, что он наверняка делится замыслами своего господина с самой Ринад, досточтимого Тамзаа нисколько не беспокоило. В конце концов, для того она его и рекомендовала. Пугало другое: спокойствие и невозмутимость, свойственные старым придворным интриганам, но уж никак не юным секретарям. Будучи во гневе, Тамзаа не видел, например, в глазах своего расторопного помощника приличного случаю страха, а это опять-таки наводило на мысль, что для Ирвы существуют вещи куда более серьёзные, нежели потеря секретарского места. Совершенно исключено, чтобы юноша, происходя из семейства кормилицы, передавал служебные и прочие тайны родственникам Айют, второй по старшинству жены государя. И всё же Тамзаа в своё время через надёжнейших своих осведомителей на всякий случай проверил, не связан ли каким-нибудь образом его секретарь с враждебным досточтимому семейством. Как и следовало ожидать, Ирва был чист. И всё же подозрение не отпускало… Кому же он всё-таки служит? Самому Улькару? Честно говоря, от одной мысли о таком пробирал озноб… В конце концов, если непостижимый наш государь, уже объявив себя бессмертным, тем не менее снарядил караван за целебной морской водой, то вполне возможно, что, прозревая в душах подданных, он мог, однако, проверять истинность своих прозрений с помощью того же Ирвы. о. Рослый, обещающий раздобреть с годами секретарь статью своей мало чем отличался от большинства жителей Харвы, но вот лицо… Смуглое, тупоносое, широкоскулое, оно менее постоянно напоминает о себе государю… Да на его месте затаиться нужно и не дышать… — Да, — по обыкновению, Ирва был очень серьёзен. — Четыре дня назад караван под командой Шарлаха… Секретарь умолк, ибо глаза досточтимого широко раскрылись, выразив одновременно радость, страх и недоверие. — Шарлаха? — переспросил наконец сановник, вздымая бровь. — Может быть, Хаилзы? — Нет. Именно Шарлаха. Караван в составе двухмачтовика «Самум» и боевой каторги «Белый скорпион» вошёл в порт, поджёг зеркалами несколько строений, потребовал прочтовой каторги… — А это ещё зачем? — Странно… — с недоумением и тревогой произнёс сановник, развивая первый пергамент. — «Самум» — это головной корабль караванного Хаилзы… насколько мне известно. А про каторгу… Как её?.. «Белый скорпион»?.. Про неё я вообще в первый раз слышу… И куда мог деться весь остальной караван?.. — он поджал губы и углубился в чтение. По мере ознакомления с чёткой, словно оттиснутой вязью брови досточтимого вздымались всё выше. На столь полный и стремительный успех своего предприятия Тамзаа даже и не рассчитывал. Изучив оба свитка до конца, он тем не менее долго ещё сидел с опущенной головой и шевелил губами, словно перечитывая отдельные строки. Досточтимый не мог сейчас поручиться за выражение собственного лица. — А где же донесение от самого Хаилзы? — спросил он, так и не подняв головы. — От досточтимого Хаилзы донесений не поступало. — То есть… бунт? — Тамзаа наконец взглянул на секретаря. * * * — Я достоин казни, государь! Досточтимому Тамзаа без особых усилий удалось изобразить предел отчаяния — он и впрямь сильно рисковал, явившись к Улькару с подобным докладом, да ещё и в священныко рук, включая руки секретаря. вением мизинца приказал секретарю удалиться. Тот вскочил, спрятал перо и, завинчивая на ходу медную чернильницу, исчез за вздувшейся с шелестом занавесью. — И в чём же твоя вина, досточтимый Тамзаа? Не разгибая спины, сановник вскинул бледное перекошенное лицо: — Я приказал досточтимому Хаилзе возглавить караван, отправляющийся к морю… полагая, что он… при его умении и опыте… достойно справится с этим делом… — Это было при мне, — сухо напомнил Улькар, оглаживая двумя пальцами чёрные тени под внимательными усталыми глазами. — Будь это преступлением, я казнил бы тебя уже тогда… Так что же всё-таки случилось, досточтимый? Как я понимаю, Хаилза не оправдал твоих надежд? Главное было сказано. С неподдельным страхом Тамзаа всматривался в застывшее лицо государя. На скулах Улькара обозначились желваки, судорожно передёрнулся кадык. — Распрями хребет, — бросил государь, брезгливо глядя на облитую алым шёлком спину сановника. — На тебя неприятно смотреть. Тамзаа осторожно выпрямил позвоночник, но не до конца — приличия требовали хотя бы полупоклона. Государь внезапно сорвался с места и, пробежавшись из угла в угол, вновь остановился перед ожидающим своей участи сановником. — Итак, — страшным шёпотом начал он, — вражда между кланами закончилась, не правда ли? Бессмертие государя нарушало и твои планы, и планы досточтимого Альраза? — Государь… — Молчи! И кого же из моих отпрысков вы назначили мне в наследники? Льягу, сына Ринад, или Авла, сына Айют? — Госу… холодный пот. Улькар запнулся, нахмурился. — Кстати, он жив? — Не знаю, государь… Возможно, Шарлах взял его заложником… — сановник взглянул на Улькара и испуганно смолк. — Шарлах… — выдохнул тот, и глаза его остекленели. Тамзаа с трепетом ждал, что он скажет дальше, но государь молчал, потом вздохнул прерывисто и резко повернулся к сановнику. — Ты найдёшь мне Шарлаха, — негромко приказал он. В голосе его уже не было гнева, в нём звучала лишь усталая беспощадная решимость. — Мне не важно, что там случилось с Хаилзой, мне не интересна судьба каравана… Но найди мне Шарлаха, досточтимый! Бочка с морской водой должна быть здесь в течение одной луны. — Государь!.. — Хорошо, двух! — Улькар вновь усмехнулся, глядя на застывшего от горя сановника. — Ты это дело начал, ты его и закончишь. Итак, две луны. Две луны, досточтимый! Кстати, это касается и твоего нового друга Альраза, можешь ему так и передать… Хотя не надо, я его сам обрадую. А сейчас садись и пиши. Воскресший Тамзаа, всплеснув алым шёлком, кинулся к столу и, заняв место секретаря, уставился на Улькара. Спохватился, наколол на дощечку чистый разлинованный пергамент, развинтил одну из чернильниц, выхватил из стеклянной кимирской вазочки заточенное перо и вновь воззрился на государя. — Улькар, государь и повелитель Единой Харвы, непостижимый и бессмертный, — покусав нижнюю губу, начал диктовать тот сквозь зубы, — повелевает своему слуге… — …повелевает… — шептал досточтимый Тамзаа, склоняясь к столу и скрипя пером, — своему слуге… * * * Миновав строй охраны, подобный ряду статуй из чёрного гранита, потрясённый сановник дошёл до конца коридора, свернул направо и лишь там позволил себе пошатнуться с тихим стоном. Даже он при своей ненависти к досточтимому Хаилзе недооценил всей глупости красномордого караванного. Допустить мятеж на головном корабле чуть ли не в первый день похода!.. Горе стране, имеющей таких полководцев… Добравшись до своих покоев, Тамзаа бросил исписанный под диктовку государя свиток на стол и некоторое время бессильно обвисал на стуле. Потом собрался с силами и кликнул Ирву. — Мне нужен Шарлах, — бросил он без предисловий. — Достань мне Шарлаха. Хоть из моря вынь, но достань. И вновь ни малейшей боязни не отразилось в больших карих глазах секретаря. Ирва молча вынул покрытую воском дощечку и кипарисовое стило. — Кто он? Досточтимый Тамзаа въелся глазами в невозмутимое смуглое лицо юноши. В дела, связанные с поимкой знаменитого разбойника и подготовкой каравана для досточтимого Хаилзы, он секретаря по некоторым соображениям не посвящал, так что вопрос Ирвы прозвучал вполне естественно. Должно быть, у досточтимого просто разыгрались нервы: опять померещилось, что молчаливый широкоскулый юноша знает куда больше, чем ему положено знать. Нехотя он объяснил в двух словах, о ком идёт речь, не упомянув, естественно, ни о море, ни о просмолённой бочке на головном корабле каравана. Ирва занёс данные на покрытую воском дощечку и склонился, ожидая дальнейших приказаний. Досточтимый Тамзаа долго хмурился и молчал. Наконец решился. — Пошли гонца к Альразу… И чем быстрее, тем лучше. Мне нужно с ним встретиться. С глазу на глаз. Вот теперь секретарь был поистине ошеломлён. Родственники первой жены государя Ринад, сплотившиеся вокруг Тамзаа, и родственники второй жены Айют, во главе которых стоял Альраз, отношений друг с другом не поддерживали. Если, конечно, не брать во внимание постоянные интриги и куда менее частые отравления. Ирва поднёс было стило к восковой дощечке, но сановник коротко тряхнул головой, и кипарисовый стерженёк отдёрнулся. Записывать такое было неразумно, да и просто опасно… Оставшись один, досточтимый Тамзаа позволил себе не спеша выцедить кубок прохладного вина, однако развеять тягостные раздумья ему так и не удалось. Победа обернулась поражением. Гнев государя обрушился не на незадачливого Хаилзу, а на самого сановника. Мысль о том, что красномордого дурака-караванного, должно быть, нет в живых, также не утешала… — Что? — нахмурился досточтимый. — Альраза сейчас во дворце нет. Я отправил гонца к нему домой. Относительно же Шарлаха… — Да? . — Глупец, — презрительно фыркнув, изронил сановник. — Теперь ещё и судна лишится… А при чём здесь Шарлах? — В жалобе сказано, что нападавшие шли на почтовой каторге. Насколько мне удалось выяснить, кроме Шарлаха, никто никогда не захватывал подобного судна. Кроме того, владелец прямо утверждает, что ограбил его именно Шарлах. С этими словами Ирва наклонил голову и вручил досточтимому свиток с жалобой. Тот поспешно развернул его и уставился на корявую вязь. Несомненно, владелец ограбленного судна писал жалобу сам. — Таллана… — хрипло сказал наконец досточтимый Тамзаа, вскидывая обезумевшие глаза. — Но это же совсем близко к Харве! Чего же ты мешкаешь?! Тамзаа недоверчиво, чуть ли не с суеверным страхом покосился на своего секретаря. Потом всмотрелся повнимательней и снова забеспокоился. — Не понимаю. — Ap-Maypa в своей жалобе утверждает, что мятежный караван направился к югу, — объяснил Ирва. — Значит, либо Пьяная тень, либо Туркла. — Но ведь налёт был четыре дня назад! За это время запросто можно побывать в Туркле и снова подняться к северу! — уже раздражаясь, бросил Тамзаа. — Что тебя смущает? — Меня смущает отсутствие двух остальных кораблей, — бесстрастно ответил секретарь. — Я бы на его месте постарался избавиться именно от почтовика, — задумчиво заметил Ирва. нем главаря. — То есть ты хочешь сказать, что Шарлах разделил свои силы? — сановник тревожно задумался. Потом решительно кивнул: — Ты прав. В любом случае вреда от этого не буде * * * л сразу после того, как оба враждующих семейства подступили к нему с двух сторон, смиренно и настойчиво умоляя назвать наследника. На отцовский престол в будущем претендовали пятнадцатилетний Льяга, сын Ринад, и одиннадцатилетний Авл, сын Айют. Добром это дело не кончилось — Улькар закусил удила. Его, победителя Кимира, ставили перед выбором! Его, можно сказать, хоронили заживо! И кто? Вчерашняя мелкая знать, поднявшаяся лишь потому, что древние роды Харвы сгинули в огне мятежа, опрометчиво приняв сторону Орейи Четвёртого! Уже утром следующего дня грянул указ о бессмертии государя. Возможно, Улькар решил таким образом раз и навсегда разрубить затянувшийся намертво узел дворцовых интриг. Действительно, какие могут быть наследники, если государь бессмертен? Досточтимый Сейта осмелился ужаснуться, и это стоило ему головы. Попытались воздействовать на Улькара через первосвященников. Результатом были разрушение храма Четырёх Верблюдов и указ о божественной сущности государя. И жители Харвы притихли испуганно, тогда лишь сообразив, что правитель их безумен. Тем не менее борьба за наследство продолжалась. Мало кто при дворе понимал слово «бессмертный» буквально. В большинстве своём сановники искренне полагали, что бессмертие государя есть некий символ власти, не более. Тот же Орейя Четвёртый, к примеру, именовался ослепительным, но ведь не светился же! Однако поход за морской водой в корне менял дело. Речь уже шла не о титуле — речь шла о реальном бессмертии, если, конечно, верить трудам древних… Даже ко всему привыкший Тамзаа испытал потрясение, когда Улькар объяснил, зачем ему понадобился разбойник Шарлах. Тем же вечером в состоянии, близком к панике, сановник приказал Ирве найти и собрать у себя в доме всех учёных, кому посчастливилось пережить мятеж. Учёных собрали, и досточтимый Тамзаа потребовал от них истины. Истин, к его удивлению, оказалось несколько. Особенно поразил досточтимого некий мудрец, подозрительно смахивающий на нищего. Он объяснил, что море есть антитеза пустыни, возникающая в человеческом воображении под влиянием солнечных лучей и, следовательно, отношения к бессмертию не имеющая. Отпустив этих оборванцев, сановник долгое время пребывал в задумчивости. Суждение нищего мудреца ему понравилось, но было ли оно истинным, досточтимый не знал. Всё, конечно, могла решить случайная смерть Шарлаха во время облавы на него, но, поколебавшись, досточтимый решил оставить пока разбойника в живых и несколько усложнить интригу. И, как выяснилось, зря… Глава 13 Собрат по ремеслу Приход в Турклу разбойничьего каравана переполоха не вызвал — пёстрое население этого странного оазиса и не такое видывало. Громкое имя главаря также никого особо не поразило. Как выяснилось, о Шарлахе здесь слышали краем уха, поскольку награбленное добро он сбывал исключительно в Пьяной тени и столь далеко на юг не забирался ни разу по причине утлости своих корабликов. Было даже слегка обидно, что грозный разбойник, от одного имени которого вот уже второй год трепетала вся Пальмовая Дорога, считается здесь вполне заурядной личностью. ды дошла до того, что они осадили Алийбу (в ту пору главный город государства), угрожая штурмом и требуя баснословного выкупа. И хотя разбойничьи орды были тогда рассеяны своевременно подошедшими войсками, Орейя Третий счёл за благо перенести столицу в более безопасное место. Укрепившись в новой цитадели, сей воинственный государь вознамерился окончательно искоренить разбой, однако был застигнут в разгаре сборов внезапной смертью, а бездарный его преемник Орейя Четвёртый… Ну да история смуты и отделения Харвы достаточно известна. Прорвавшийся по трупам к обломкам трона полководец Гортка, одно время, кстати, тоже числившийся в разбойниках, решил продолжить дело Орейи Третьего. Его стараниямиешительными рейдами, невольно заставляющими вспомнить сомнительное прошлое полководца, Гортка Первый разорил такие старинные разбойничьи гнёзда, как Алияни и Порт-Ганеб, однако оазис Туркла, неожиданно оказавшийся на границе двух держав, избег общей участи, вовремя попросив покровительства Харвы. с под высокую руку — исключительно с целью ещё раз навредить западному соседу. Пожалуй, Туркла была единственной тенью в пустынях, немало выигравшей от раскола великой державы. Торговля между Харвой и Кимиром фактически прервалась. После тогоаторгу, стражи порубежья объявляли контрабандой всё, что им вздумается. Когда же лун пять назад было объявлено, что купцы имеют право следовать из Кимира в Харву и обратно лишь через перечисленные в указе тени, пустыни и впрямь стали пустынями. Оставалась одна отдушина на юге, один-единственный порт, куда на законных основаниях могли заходить корабли обеих держав, — Туркла. Заурядное разбойничье гнездо преобразилось. Три огромных базара затихали только с наступлением полной темноты. Здесь торговали всем. Отсюда гнали шёлк в Кимир и крашеное стекло в Харву. Сюда стекались двумя мощными потоками золотые кругляшки с профилями Орейутов, Улькара и Гортки Первого. В обоих портах, где раньше ютилась пара-тройка утлых разбойничьих судёнышек, теперь негде было приткнуть каторгу. За каждое место приходилось выкладывать целое состояние. И что самое забавное: разбойничья Туркла уже всерьёз начинала бороться с разбоем. Грабежи вредили торговле, и вот прославленные главари шаек, польстясь на неслыханное доселе вознаграждение, сами нанимались охранять богатые караваны. енде, двум погонщикам верблюда по имени Зибра, вручалась самым уважаемым жителям оазиса, то есть наиболее удачливым скупщикам краденого или содержателям крупных притонов и весёлых домов. Промыслов в Туркле не водилось — всё, включая тёс и камень для построек, ввозилось со стороны. Тем не менее городок производил если не чарующее, то, во всяком случае, ошеломляющее впечатление. Узорно вымощенные улицы соседствовали с глинобитными заборами, а роскошные ткани дорогих халатов — с выжженными добела отрепьями. Архоймал себя на том, что находит в этом определённую прелесть. Особенно умилил его храм Четырёх Верблюдов — точная копия ныне разрушенного храма в Харве, но только доеского здания. Бронзовые звери, презрев свой малый рост, гордо выпячивали покрытые бронёй шеи и задирали увенчанные страшным рогом головы — все че ся хрипловатый высокий голос Алият. — Нет, ну… Расковать — расковали, и что ж теперь? С голоду помирать?.. — Могу приковать снова. — Остальные заложников не убивали. Считать умеешь? Два надсмотрщика. Даже если их оценить как матросов, это сто улькаров золотом. Вас трое. Значит, примерно по тридцать три улькара на храп. А ваша доля — двадцать пять. То есть вы ещё и в долгу остались… — Так мы ж и не требуем, госпожа. Мы же просим… — В Туркле просят только на базаре. А здесь корабль Шарлаха. — Да ладно вам… — мрачно проклокотал некто, до сей поры молчавший. — Права она… Как надсмотрщиков кончать прикованных — так храбрые, а как расплачиваться — сразу и заскулили… Не сожгли тогда — и на том спасибо. Пошли, скарабеи… За переборкой зашаркали, закашляли, слышно было, как всхлипнули петли бортового люка. Потом дверь каюты открылась, и вошла Алият. Без стука. Как всегда. — А то кто же? — как бы удивляясь, Алият качнула головой. — Чуть пожалеешь — сразу взнуздать норовят… А тот, красноглазый, вроде ничего… Вот увидишь, наниматься придёт. одажу. Может, какой дурак найдётся — купит… Команда гуляет в Туркле, караулы выставлены… — А почему ты мне об этом докладываешь? — Да некому пока больше… — А про Шарлаха так ничего и не слышно? — осторожно спросил он. Алият вздохнула, плечи её устало поникли. — Никаких пока следов… Наняла тут одного — разузнать, а он пришёл, дурачок, и давай о тебе рассказывать… — Так. Шарлах, говорит, сейчас в Туркле, привёл корабль и две каторги… Обругала я его да выгнала… — Слушай… — жалобно сказал он, переждав головную боль. — Ну а почему бы нам с тобой сейчас не разбежаться? Не дожидаясь Шарлаха, а? Что, ты одна не справишься? Я же видел, как ты тогда разобралась с каторжанами. Толку от меня — никакого… Так, дурацкое везение по пьянке, но ведь оно скоро кончится… Алият долго молчала. Меж упрямых бровей залегла острая складка. — Угораздило же меня родиться женщиной! — бросила наконец Алият с досадой и горечью. — Надоело уже за вас всё время цепляться!.. Шарлах, Шарлах!.. А что Шарлах? Такой же придурок и пьяница, как и ты! Разве что чуть похрабрее… — Вот только попробуй сбежать! — процедила она сквозь зубы. — В Туркле ты от меня никуда не денешься. Кошелёк у тебя пустой, а здесь, имей в виду, всё куплено… В дверь постучали. — Кто бы ты ни был… — буркнула Алият, и в каюту заглянул некто вооружённый. Должно быть, из караульных. — Пропустить! — поспешно приказала она. — Только сначала кликни кого-нибудь, пусть кувшины уберут пустые… Молоденький большеглазый разбойничек, польщённый доверием, быстро навёл порядок в каюте и, унеся пустые кувшины, поставил пару полных. Потом наверняка будет хвастать, что пил с самим Шарлахом, да и не раз… На порог тяжко ступила косолапая нога в коротком сафьяновом сапоге, и вошёл Лако, грузный мужчина средних лет. Роскошный кимирский плащ, отягощённый вышивкой, крупно, казалась ослепительно белой. На рукавах пму богатому наряду. — Удачи тебе, Шарлах, — неспешно проговорил вошедший и, поколебавшись, повернулся к женщине. — Удачи и тебе, Алият… Гость не заставил себя упрашивать. Мужчины, приподняв нижние края повязок, молча выпили по чашке и начали беседу. — Взялся за крупные дела, Шарлах? — просто и в то же время с уважением осведомился Лако. — Двухмачтовик и боевая каторга? Славно, славно… А почтовик правильно прод то оба главаря давно знакомы, чего быть никак не могло. Однако в любом случае разговор следовало поддержать. И да будет тому свидетелем разбойничья злая луна, в словах его не было ни песчинки лжи! Гость ответил не сразу. — Сейчас я пеший, — сказал он наконец со вздохом. — Потерял корабль в Кимире. Со мной тут ещё четырнадцать моих людей. Народ тёртый, знающий. Деньги у меня есть… Вернее, будут. Завтра тряхну должников… Готов откупить половину «Белого скорпиона» и войти в долю. Какой я погонщик, ты и сам наверняка слыхал… Немедленного ответа не прошу. Прикинь, обдумай. А завтра скажешь… — Конечно же, я всё обдумаю, Лако, — осторожно проговорил он. — Но и ты тоже прикинь всё до завтра и обдумай. У меня на хвосте висит караван досточтимого Хаилзы, так что компаньон я сейчас опасный… же шёл по следу со своими тремя кораблями… — Опасный… — недовольно повторил Лако. — Если бы я искал безопасного прибытка, я бы пошёл не к тебе, а к торгашам — наниматься в охрану. Сейчас многие туда подались. — А сам? Лако усмехнулся: — Тактика не велит. Предпочитаю нападение обороне… С этими словами он отставил чашку и, пообещав, что всё тем не менее обдумает, уже собирался откланяться, как вдруг подала голос Алият. время не однажды посылал к тебе и звал в долю. Ты раз за разом отказывался… Ты отказался даже от встречи. А теперь вдруг приходишь сам. Что случилось? Тебя привлекла наша удача? Лако насупился, помолчал. что ты просто повзрослел… Я же ведь слышал и о прежних твоих делах, и о теперешних… Так вот, с тех пор, как ты побывал у стражников в Харве, тебя словно подменили. Раньше ты мне казался крохобором, не шибко умным и, прости, трусоватым… Не обижайся. Я рад, что ошибся в тебе. * * * в. — И потолок, наверное, в виде злой луны… — А как же! — недружелюбно отвечала ему Алият. — Всё как положено… В ныне разрушенном храме Харвы полированный металлический диск потолка был громаден и вознесён пугающе высоко. День за днём на нём всё отчётливее проступали голубоватые контуры матери-верблюдицы, чтобы проясниться окончательно в ночь полнолуния. Интересно, здесь так же?.. Вокруг шумела Туркла, на карнизах и башенках ворковали мелкие южные горлинки жемчужных оттенков, сияла кимирская смальта бесчисленных мозаик. -кровопийца…» Они направлялись ко второму порту, расположенному куда менее выгодно, нежели первый, откуда можно было очень быстро исчезнуть в любом из трёх направлений, оставив с носом посланный за тобою караван. Поэтому во втором порту стояли в основном мирные купцы, которым мало что грозило в случае налёта правительственных войск, да суда, выставленные на продажу. Возле барака разгружали только что прибывшую из Харвы каторгу. Собственно, «разгружали» — не то слово. Товар сам сходил по короткому трапу, сброшенному из низкого люка. Колыхались лёгкие шелка, облепляя на миг, если дунет ветер, точёные девичьи фигурки, вздувались чёрные вуали. Несколько местных смуглолицых красоток скалилисуалями!.. А самая потеха начнётся на Жёлтом рынке, где с них эти самые вуали начнут снимать… Всё правильно: товар — лицом… Алият замедлила шаг, тоже всматриваясь. Тёмные прищуренные глаза её стали вдруг злыми и сосредоточенными, словно она наводила боевой щит. — Да, — произнесла она сквозь зубы. — Знакомое… чем, возможно, так всё оно и было… — Так быстро? — недоверчиво сказала Алият. — Я думала, ещё дней пять ждать придётся… Они ускорили шаги и, толкнув дверь строения, очутились в комнатке с низким потолком и двумя узкими, как бойницы, окнами. Перекупщик, хрупкий улыбчивый старичок, на этот раз был не в духе. Сердито посмотрев на вошедших, он буркнул ответное приветствие и, не поднимаясь с подушек, молча ткнул пальцем в сторону потёртого кожаного мешка. — Сегодня продал? — спросила Алият, с трудом поднимая мешок. Старичок смерил её взглядом и спесиво отвернул большой горбатый нос, под туго натянутой повязкой ставший и вовсе крючковатым. — Позавчера… — сказал он как выплюнул. а ковёр золотые монеты. Алият присела над тускло блеснувшей грудой и принялась пересчитывать. Где ещё, в каком городе увидишь расползающийся пригорок золота прямо на ковре и вдобавок при незапертой двери? Это может показаться странным, но в самой Туркле грабежей не бывало. Разбойнички таких шуток не понимали. Вот воровство — было. Воровства так до конца и не вывели, хотя пойманных на краже карали страшно. Оставалось лишь поражаться нечеловеческой отваге рискующих стричь кошельки на здешних рынках. — Так объясни мне наконец, почтеннейший, — задребезжал внезапно раздражённый старческий голос, — в чём я перед тобой провинился? — Не понимаю тебя, почтеннейший. — А я не понимаю тебя. Ты хотел, чтобы каторга побывала в моих руках, не правда ли? Ты хотел получить её обратно, уже очищенной от несчастья? Ну вот, ты получил её. Все несчастья теперь принадлежат мне. Пересчитай золотые — и убирайся!.. Беспорядочно звякнули монеты, и Алият поднялась, бледнея. — Кто… — голос её прервался. — Кто… купил?.. Видя её округлившиеся глаза, перекупщик на секунду усомнился в справедливости своего гнева. — Я не знаю его имени, — бросил он. — Он не назвал себя. Зато он назвал того, кто поручил ему купить судно. — Шарлах?! Глава 14 Три Шарлаха «Итак, вражда между кланами закончилась…» Зловещий шёпот государя шуршал, как змея по песку. Досточтимый Тамзаа изредка встряхивал головой, пытаясь избавиться от неумолчного этого шуршания, но, похоже, шёпот поселился в его голове надолго. «Итак, вражда между кланами…» Государь поторопился с выводом. Он поторопился с выводом и тем самым ускорил события. Сам Тамзаа даже и не собирался просить досточтимого Альраза о встрече, но теперь, после слов Улькара, она уже казалась ему неизбежной. Конечно, сановники останутся врагами в любом случае. Не в том сейчас дело. Дело в чёрных тенях под глазами Улькара, в болезненной гримасе, что иногда пробегает рябью по измождённому лицу. Улькар болен. Улькар боится смерти. И он подозревает досточтимых Тамзаа и Альраза в нежелании продлить жизнь своего государя… Получив предложение о встрече с глазу на глаз, досточтимый Альраз весь день хранил озадаченное молчание. Ближе к вечеру, как сообщили осведомители, его вызвал государь. Разговора их подслушать не удалось, но, вернувшись домой, Альраз не мешкая послал гонца к досточтимому Тамзаа — передать, что предложение досточтимого принято. Не в добрый час помянутая государем вражда между кланами была для Харвы делом привычным. Согласно старым свиткам, вспыхнула она ещё в те давние времена, когда спустившиеся с гор предки изгнали отточенной сталью из зелёного рая Харвы низкорослых и чёрных, как головешки, местных жителей с их отравленными колючками и золотыми кольцами в ноздрях. Мало того, считалось, что именно эта вражда способствовала открытию Пальмовой Дороги, а главное — основанию небольшого воинственного государства Кимир, овладевшего затем всеми оазисами, включая Харву. Согласно тем же свиткам, потерпевший поражение клан, дабы не быть уничтоженным окончательно, снимался и навсегда уходил в пустыню. Другого пути у несчастных просто не было. Справа и слева от благословенных долин и ущелий Харвы пески подступали к горам вплотную. Именно пустыня, а не море, считалась тогда символом смерти. Поэтому уходивших щадили, понимая, что больше этих людей никто никогда не увидит. Действительно, дневной пеший переход по убийственно жарким щебнистым, каменным и прочим равнинам был под силу разве что чернокожим сухощавым туземцам, да и они тоже, несмотря на всю их выносливость, вынуждены были использовать для дальних путешествий некое подобие тачки с пологом. В плетёный кузов этой странной повозки, влекомой людьми, складывали скарб и припасы, а полог спасал от смертельных лучей полдневного солнца. Скорее всего, первые ушедшие в пустыню каторги были прямыми потомками туземного приспособления, хотя во всех свитках это яростно отрицалось. Первая каторга, выкаченная в раскалённые пески нескол За многие десятилетия странствий пришельцы рассеялись по всем пустыням вдоль огромного подковообразного хребта, заселили предгорья и затерянные в мёртвых песках зелёные островки, основали новые города и государства. А блаженная Харва всё пребывала в неведении, считая ушедших мёртвыми, и очнулась лишь после того, как, воссияв зеркальными плоскими щитами, в степи возник первый караван из неведомой доселе страны Кимир. Невиданные корабли мало походили на ту первую легендарную каторгу: полые колёса вздулись до чудовищных размеров, а полог встал на дыбы, превратясь в парус. Исчезли брусья, и никто не шёл вдоль бортов, толкая судно вперёд. О деревянном верблюде напоминали только вырезанная на носу звериная морда с единственным рогом во лбу да кормовой вымпел, именуемый хвостом. Потомки сгинувших семейств вернулись, чтобы отомстить изгнавшей их Харве… Так утверждают старые свитки. Впрочем, известный возмутитель спокойствия Арегуг, прозванный безбожным, и здесь не удержался, чтобы не внести в умы сумятицу. Сильно сомневаясь в том, что раздробившиеся и рассеявшиеся по пустыням семейства могли объединиться в столь сильное государство, сей муж имел бесстыдство предположить, будто Харву покидали вовсе не кланы, а обыкновенные ватаги охотников за золотыми кольцами, столь соблазнительно сиявшими в ноздрях чёрных, как головёшки, туземцев. Совершенно непонятно, каким образом этот мудрец ухитрился мирно умереть на своём ложе в кругу таких же безбожных учеников в отличие, скажем, от столь почитаемого ныне Андрбы, куда более осторожного в суждениях… Сбрасывая в пустыню излишки населения (будь это чересчур воинственные кланы или же ватаги разбойников), Харва в течение последних ста лет вела относительно тихую и небогатую событиями жизнь. Строила храмы, сеяла пшеницу, мостила площади, вникала оторопело в диспуты мудрецов. Да и попав под власть Кимира, эта благословенная страна не слишком изменила своим привычкам. Конечно, заложены были новые верфи, вскипели яркими кимирскими красками городские базары, засияли на парадах ясные зеркала щитов, но в целом Харва осталась Харвой, ленивой и благодушной. Грызня кланов давно уже не касалась простонародья, счёты между собой сводила одна только знать. До оружия дело не доходило, зато доносы кимирскому наросил убежища в храме Четырёх Верблюдов, одинаково почитаемых везде. Но вот поднялась смута в Кимире, и мирную Харву словно сорвало с якоря. Сам переворот прошёл, можно сказать, бескровно, но вслед за этим началась неизбежная война пусть с ослабевшим, но всё же грозным противником. И то ли высшая знать в самом деле поддерживала Орейутов, то ли Улькар просто-напросто решил под шумок избавиться от равных, но мало кто истинно благородных кровей уцелел в общей сваре. А вот последствия были весьма неожиданны. Мелкая чиновная сволочь и всякие полукровки, сплотившиеся теперь вокруг Улькара, словно задались целью доказать, что и они могут учинить грызню нисколько не хуже тех, что ведут родословные от Восьми Погонщиков. Кланы Ринад и Айют схватились не на жизнь, а на смерть… * * * Разрушив Храм Четырёх Верблюдов, Улькар тем самым как бы отменил и право убежища, но доверие к первосвященникам осталось. Дом одного из них, служителя верблюда по им В комнате, лишённой окон, горели семь светильников, кладя желтоватый глянец на неподвижные морщины и голый, как злая луна, череп молчаливого хозяина. — К чему лукавить? — устало говорил Тамзаа. — Будь моя воля, я бы, конечно, поставил во главе каравана своего человека. Однако государь, очевидно, не доверяя мне до Сановники сидели друг напротив друга за небольшим столом. Телохранители были оставлены у ворот, секретари — в прихожей. — Странный выбор, — сварливо заметил он. — При всём моем уважении к родному дяде (будем надеяться, что он ещё жив!) я бы не доверил ему командовать даже увеселительной прогулкой. Среди родственников Айют есть много куда более талантливых флотоводцев… Досточтимый Тамзаа покряхтел и беспомощно развёл над резным краем стола мягкие белые ладони. — Да, это так, но… Согласись, досточтимый, никто из них ещё не удостоился чина караванного. Мне просто не хотелось новых склок… — У меня на этот счёт другое мнение, — бесстрастно сообщил Альраз. — Но сейчас об этом не стоит… Луна свидетель, до вчерашнего вечера я и понятия не имел ни о походе к морю, ни об этом… Как его? Шарлахе?.. Улькар при мне даже словом не обмолвился… — Вполне естественно, — с пониманием глядя на собеседника, утешил Тамзаа. — Всё-таки внутренними делами страны управляю я, а не ты… Тот взглянул на него исподлобья. Старый придворный, Альраз давно уже не верил успокаивающим объяснениям. — Ну хорошо, — сказал он, недовольно помолчав. — Давай к делу. Нам отпущено две луны… А собственно, на что? — На то, чтобы доставить Улькару бочку морской воды, — буркнул Тамзаа. — Ну так доставь. За чем дело стало? Давай раздобудем другого проводника и снарядим ещё один караван. Какой она должна быть, эта вода? Что говорят мудрецы? Тамзаа уныло наморщил лоб: — Лучше подсахарить… Тамзаа гневно выпрямился: — Будь всё так просто, досточтимый, я бы не стал просить тебя о встрече! Улькар уже ничему не верит. Честно говоря, я пока не вижу выхода… е с ним не торопиться. Будь Улькар хоть трижды безумен, Харва до сих пор трепещет перед ним. А не стань его, тут же начнётся смута… Бесшумно приблизился бритоголовый хозяин. Переставил с подноса на стол две чашки и собственноручно налил в них воды из серебряного кувшина. Вино в доме первосвящендарили его низким кивком и вернулись к беседе. — Тогда попробуем убедить Улькара, что выход к морю просто невозможен, — предложил Альраз. — Лучше всего, если в этом признается сам проводник… Должен сказать, что ты поступил весьма опрометчиво, не убрав его по дороге в Харву… Или ещё не поздно? — Право, не знаю… — с несчастным видом отозвался Тамзаа. — Улькар сразу заподозрит, что это наших рук дело. — Ну, ему об этом можно и не докладывать. Досточтимый Тамзаа желчно усмехнулся: — Тогда какой смысл убирать? Или ты опасаешься, что он и впрямь знает дорогу к морю? У меня вот, честно говоря, такого впечатления не сложилось. Спроси у него Улькар о дороге в небо, он бы всё равно с перепугу ответил «да». Кроме того, ознакомься вот с этим… Тамзаа развернул свиток, огладил его с двух сторон (на тот случай, если вдруг Альраз заподозрит, что пергамент отравлен) и протянул через стол. — Писано мною под диктовку государя. Скреплено собственноручной подписью… Нахмурясь, Альраз принял свиток и надолго оцепенел над ним. — Что ж, это серьёзно… — сказал он наконец и со вздохом возвратил пергамент. — Тогда есть смысл доложить Улькару, что проводник найден и, стало быть, поход продолжается… А завтра я приглашу к себе кимирского посла и постараюсь убедить его в любом случае сохранить жизнь этому твоему Шарлаху… — Альраз запнулся. — В чём дело, досточтимый? Досточтимый Тамзаа собирался спрятать свиток, но замер, так и не завершив движения, с видом оторопелым и даже несколько глуповатым. — При чём здесь кимирский посол? Теперь уже растерялся досточтимый Альраз. — Насколько я понимаю, — сказал он, — Шарлах, взбунтовав караван, перешёл границу и вовсю грабит тени, принадлежащие Кимиру. Посол передал мне сегодня вторую жало — Этого не может быть! — Почему? — Вчера утром Шарлах разбил торговую каторгу в такырах Талланы. А сегодня донесли, что он на «Самуме» объявился в Туркле и набирает там команду. Не может же он находиться в трёх местах сразу! Альраз озадаченно моргнул. — В двух — тоже, — заметил он наконец. — А из твоих слов именно это и следует… Впрочем… — сановник задумался. — А тебе не приходило в голову, что мы, возможно, имеем дело с тремя разными Шарлахами? — То есть? Альраз неопределённо пожевал губами. ени? — И разгуливать на одном и том же корабле? — Хм… — досточтимый Альраз в затруднении потёр подбородок. — Стало быть, он просто разделил силы… — На таком пространстве? Оба представили карту и медленно откинулись на высокие резные спинки стульев. Одна и та же мысль поразила сановников. Это не разбой. Это именно мятеж. Проходимец явнорьях, обратясь в заурядный оазис вроде Турклы, только на редкость неудачно расположенный… Да и не в Харве дело! Такая смута будет стоить головы обоим сановникам. Шалости грабителя можно скрывать от государя достаточно долго, но войну от государя не скроешь… Исполненные самых дурных предчувствий, покидали сановники дом молчаливого бритоголового первосвященника. Оба секретаря, ожидавшие в прихожей, при виде их встали и почтительно склонили головы. — Не забудь завтра напомнить… — начал было досточтимый Тамзаа и осёкся, обнаружив, что обращается не к тому секретарю. Поражённый своей ошибкой, медленно перевёл взгляд на Ирву — и растерялся окончательно. Такое впечатление, что молодые люди состояли между собой в кровном родстве. Ростом и сложением они, правда, несколько отличались, но тупоносые широкоскулые лица секретарей были удивительно похожи. И старое подозрение вновь запустило под рёбра досточтимого Тамзаа дрожащую зябкую лапку. Глава 15 Тесна пустыня — Слушай, а как мне всё-таки быть с этим Лако? Он ведь сегодня за ответом придёт… Алият подняла голову от развёрнутой на ковре карты: — Никак. Он уже приходил. — И что? — Сказала ему, что ты согласен. Лучше бы, конечно, не делать его совладельцем «Белого скорпиона», но… — она вздохнула. — Деньги нужны. Здесь, в Туркле, припасы очень дорогие… Алият лишь досадливо мотнула головой и снова склонилась над картой. — Шарлаха высматриваешь? — Ну вот чего бы проще? — спросила она, с трудом сдерживая раздражение. — Взять и явиться в Турклу! Нет, послал другого, лишь бы самому не высовываться… — Ну хорошо… — сказал он, пряча монету. — Допустим, нашли мы Шарлаха, и я иду на все четыре стороны… А как ты всё это тому же Лако объяснишь? Был один Шарлах, стал другой… — Кто бы ты ни был… — Когда уходим? — Сегодня ночью! — бросил Лако. — Пришла каторга из Зибры, — пояснил он. — За тобой три каравана отряжают. Один пойдёт на Пьяную тень, а два — сюда, в Турклу… — Лако хмыкнул и с уважением посмотр — У меня в Зибре, — веско изронил Лако, — писаришка один куплен. Так вот, позавчера туда поступил приказ именем государя. Сегодня утром должны были огласить. Они бы и вчера вышли, просто ничего готово не было, врасплох их застали… Лако усмехнулся: — Обижаешь… Снова принял озабоченный вид, помолчал. Должно быть, у него была припасена не одна только эта новость. — Так что уходить надо в ночь… — кашлянув, повторил Лако. — А то завтра отсюда все брызнут врассыпную. Не у меня у одного в Зибре писаришка куплен… — Ну, в общем, так, — сказал Лако. — Там в кофейне народ собрался… Поговорить с тобой хотят, вина выпить… — Что за народ? е резон с войсками связываться. Потолковать хотят… Когда на стёртом подошвами каменном крылечке печально известной кофейни «Чёрный кипарис» появился хозяин, толстый ленивый кимирец, и прицепил к наклонно торчащей жердинке ярко-голубой, словно из рассветного неба вырезанный лоскут (что означало: «желанные гости»), мостовая перед кофейней быстро опустела. Никому из обитателей Турклы не стоило объяснять, о каких именно гостях идёт речь в данном случае. Даже нищий в ослепительно белых лохмотьях, маячивший неподалёку, счёл за лучшее убраться подальше к перекрёстку, откуда, впрочем, продолжал искоса наблюдать за сбором «желанных» гостей. Каждого из них он угадывал с первого взгляда. Гость, прибывший последним и сопровождаемый задирой Лако, был ему незнаком, а стало быть, не мог оказаться никем иным, кроме Шарлаха. Наблюдать за кофейней дальше было бессмысленно, да и опасно, поэтому нищий повернулся и заковылял по узорно вымощенной розово-серым гранитом улице к дому ростовщика Рейиза, не без корысти оповещавшего Зибру о здешних делах и содержавшего для этой цели довольно значительную шайку соглядатаев, в число которых входил и сам нищий. Завтра с почтовой каторгой в Зибру наверняка отправится послание о том, что главари (имена прилагаются) собрали совет в «Чёрном кипарисе», а стало быть, жди событий… В кофейне, однако, соблюдая приличия, к делу приступать не спешили. В чинном молчании неспешно выпили по чашке, потом потолковали о ветрах, о ценах на провиант, о девочках из Харвы, выставленных сегодня на Жёлтом рынке, и лишь после этого разговор как бы сам собою зашёл о том, ради чего все и собрались. — Времена трудные, чего там… — степенно говорил сухощавый сутуловатый главарь, слегка похожий на покойного Рийбру. — Так вроде бы оно и ничего, а посмотришь: трудные… Непростые… Улькар вот, говорят, указ написал, что грабежа больше нет. Спасибо ему… Кораблей у державы поубавилось: опять же нам вольготней… Зато торговлишкой теперь мало кто промышляет. Здесь ещё ладно, а вот к северу — пусто… — Мелких купцов, считай, не стало, — гулко кашлянув, басом промолвил другой, плотный, непомерно широкий, с массивной серебряной заколкой на плече в виде атакующегоо корабликом разве караван разобьёшь!.. с детства. — Так, может, никаких молотов и нет вовсе? — Зря болтать не будут… — уклончиво проворчал сухощавый Орийза. — А насчёт купцов… В одиночку их сейчас — нет, не возьмёшь. Только караван на караван… разом уходить придётся… — Вот вам и караван, — заметил Лако. — Ну так как? — прямо спросил Орийза. — Как насчёт того, чтобы караван повести? м на него глядя, ждали, когда он допьёт. Кажется, им даже понравилась его неторопливость и обстоятельность. ово «нет» застряло у него в горле. — Тогда разбежимся, — глядя на него в упор, проговорил негромко сутулый Орийза. — Ты, главное, скажи, что задумал. А мы посмотрим… лось секунд пять. Наконец разбойнички пошевелились, переглянулись в недоумении… — Это что? Шутка? Орийза осторожно прочистил горло. — Да, это нам, пожалуй, не подходит… — проговорил он и вопросительно посмотрел на остальных. Остальные угрюмо молчали. * * * — Идиоты!.. — Лако скрипнул зубами. — Прости, Шарлах, но я не думал, что они такие придурки!.. Ничего не поняли! Ничего!.. Дрогнувшей рукой он расплеснул вино по двум чашкам и разбавил водой. Перед походом напиваться не стоило. Свет, проникавший из трёх иллюминаторов в каюту караванного, понемногу иссякал. Вечерело. — Но ведь это же сумасшествие, — испуганно сказала Алият. дке… — А я и сейчас так думаю, — тихонько добавила Алият. Лако сверкнул на неё глазами через плечо. — Да пойми же ты, женщина! — яростно вскричал он. — Завтра весь флот Зибры уходит ловить Шарлаха, а сама Зибра остаётся голой!.. — А гарнизон? — Да какой это гарнизон! Навалиться десятью кораблями — они все в щели забьются! Гарнизон… — Лако отвёл повязку, отхлебнул и поморщился. То ли вино было слишком разбавлено, то ли снова одолела досада. — Два корабля у нас, два у Орийзы… С остальными как раз девять корабликов и набегает. Обидно… Взяли бы не меньше миллиона золотом — и в Кимир!.. — Миллион? — не поверила Алият. — А что ж ты думаешь? Всё жалованье войскам Пальмовой Дороги идёт через Зибру! Идиоты, ах идиоты… — Лако вздохнул и тоскливо взглянул на синее вечернее небо в иллюминаторе. — Ладно. Темнеет уже… За завтрашнюю стоянку заплачено? — Да. — Вот и отлично. Значит, снимемся неожиданно… от них отделаться, мне же ещё хотелось щелчка им в лоб отпустить! Странно… Ну ляпнул бы какую-нибудь глупость — и что бы изменилось?.. — Ты и так её ляпнул. одумается… Да, согласен! Сочтут сумасшедшим! Но не дураком же… Алият встала. — Пора, — сказала она. — Скоро совсем темно станет. Пойду людей по местам разведу… Какой хоть дорогой уходим — решил? Ночью при свете ущербной луны на «Самуме» и на «Белом скорпионе» вынули тормозные клинья, и оба корабля, с тихим шипением давя песок огромными колёсами, двинулись на ними пристально наблюдали. Завтра в Зибру полетит по меньшей мере пяток доносов о том, что Шарлах, так, видимо, ни о чём и не договорившись с другими главарями, снял Уйдя за чёрный горизонт, корабли погасили огни и легли в поворот. Обогнув Турклу с востока, Лако осторожно двинулся, забирая всё круче к ветру, по пологим барханам, усеянным чёрной крупной галькой, облитой сбоку жёлтым маслом луны. Иногда казалось, что корабли катят по сияющей хрусткой брусчатке. Потом галечник кончился, скрип и треск под колёсами сменились привычным шелестом песка… Дело шло к полуночи, когда на «Белом скорпионе» внезапно отсигналили остановку и принялись убирать паруса. «Самум» повторил манёвр каторги, и корабли стали борт о борт. ту. Освещаемый ущербной луной, к «Самуму» со стороны «Белого скорпиона» неспешно шёл Лако. Миновав люк, поднялся по верёвочной лестнице на палубу. — Не туда смотришь, — недовольно сказал Лако. — Не проснулся, что ли, ещё?.. Он указал на север: — За нами идут… Все семеро. В кромешной тьме, там, где кончался песок и начинались звёзды, слоились обведённые по краешку луной невидимые в ночи косые паруса. Разбойничий караван тянулся к югу той же тропой, и случайностью это быть никак не могло. — Что будем делать? — Ждать. Только людей на всякий случай поднять надо. Орийза, конечно, человек хороший, но в пустыне, знаешь, всякое бывает… Вплотную приближаться разбойники не стали, но, как бы заверяя Шарлаха и Лако в мирных своих намерениях, остановили караван в отдалении. Ни один люк не открылся. На тронутый луной серый песок спустились по верёвочным лестницам и двинулись в направлении «Самума» и «Белого скорпиона» шесть человек. Главари. Шарлах и Лако последовали их примеру и, покинув палубу, пошли навстречу. При этом оба, правда, чуть помедлили, чтобы оказаться в итоге поближе к своим кораблям. — Тесна пустыня, — приветствовал Лако сутулого Орийзу, который, должно быть, и вёл караван. Тот ответил не сразу, подождал, когда подтянутся остальные, и лишь после этого проворчал со вздохом: — Тесна… — Словом, мы тут ещё потолковали, прикинули… — покряхтывая от неловкости, выговорил он. — Ты уж на нас не серчай… Ну, не сообразили сразу! Больно уж отчаянно у тебя всё это вышло… Короче, веди нас на Зибру. Согласны мы… Глава 16 Горький дым Зибры доставить выкуп на корабли, и его следовало поторопить, не говоря уже о том, чтобы нагнать страху на жителей. Гасить пожар они даже и не пытались. Всё, что ещё можно было сделать, — это сломать хижины между гаванью и городом, пока огонь не перекинулся на деревянные кварталы припортовой окраины. го, болтливого языка!.. ной огня. На борт по верёвочной лесенке поднялся испуганный голорылый толстяк, с головы до ног перемазанный сажей. Край его халата дымился. Растерянно оглядел закутанных до глаз разбойников, не зная, к кому обратиться. Главари молчали, полагая, что переговоры будет вести Шарлах, но он, казалось, даже и не замечал топчущегося перед ним обгорелого толстяка. Наконец, удивлённо поглядывая на компаньона, вперёд выступил Лако. Заглянул за борт. — Это миллион? — недоверчиво спросил он, указывая на кожаные мешки. — Шестьсот тысяч, — сипло ответил несчастный чиновник и закашлялся. — Всё, что есть в казне… Остальное попробуем собрать с жителей, но… Дайте нам время… — Так, — решительно сказал Лако. — Мешки — на борт, а сам — жди. Надо посоветоваться… в нижний край повязки, осушил тремя глотками. Разжал пальцы, и чашка боком упала на ковёр. — Делим эти шестьсот тысяч — и уходим, — сипло сказал он. — Пока не поздно… В каюте стало очень тихо. Рёв пламени и треск балок усилились настолько, что вполне могло показаться, будто занялся уже нос «Самума». — Что?! — еле слышно выдохнул Лако. — Шарлах! Опомнись! Они же просто тянут время! Пригрози им десантом!.. — Да затребовать на борт судью — и всё! — возмущённо пробасил широкий, как валун, Мирго, даже во время дела не расстававшийся с серебряным скорпионом на правом плече. — Прижечь ему пятки пару раз — вот вам и выкуп!!! — Хорошо… — безразлично выговорил он, почти не слыша собственного голоса. — Делайте что хотите… высаживайте десант, прижигайте пятки, требуйте остаток выкупа… а я беру свою долю и ухожу… — Как уходишь? — закричал Лако, вскакивая. — Ты не можешь уйти! Ты нас сюда привёл! — Ты струсил? — осведомился Мирго с оскорбительной мягкостью в голосе. — Да… — сказал он. — Я струсил… Шарлахи схватил кувшинчик и, сорвав повязку, выпил остатки вина прямо из горлышка. Снаружи выло пламя и страшно кричали люди. Не иначе, Орийза приказал готовиться к десанту… , бессмысленно разглядывая ободок. — Люди недовольны, — сказала Алият. — Что?.. — Люди недовольны, что ты не пустил их в десант. реборкам и потолку коротко прошуршали черепки. — Кто недоволен? Оттолкнул Алият и ринулся в дверь, бормоча: — Резать вам не дали… Жечь вам не дали… Грабить… Недовольны… Увидев перед собой бледного неистового главаря, столпившиеся на палубе разбойнички шарахнулись, образовав вокруг него этакую подкову пустоты. — Пыль по левому стремени! — заорали с мачты. — Большая пыль!.. Все резко повернули головы. В снастях свистел ветер, стонали подпружные балки, шипел песок. еньше. — Как ты… почувствовал?.. — спросила она. — Как раз и накроют, — горестно откликнулся рослый разбойник с вывороченными красными веками. — Сходили, короче, в десант!.. Ловко мы оттуда… — Смотри, накличешь! — цыкнули на него. — Ловко! Вот заметят сейчас нашу пыль — и будет тебе ловко… — Пыль на хвосте! — словно в подтверждение этих последних слов, закричали с мачты. Рядом нервно рассмеялась Алият. — Да это же «Белый скорпион»! — бросила она то ли с презрением, то ли с восторгом. — Передумал, значит, Лако! Вовремя, ничего не скажешь… Пыльное облако на горизонте уже смешалось с дымом пожара. Войска спешили на выручку Зибре, справедливо не обращая внимания на всякие мелочи вроде улепётывающего «Самума». Главной задачей было накрыть разбойничий караван. догнать «Самум». Поравнявшись с двухмачтовиком, каторга отсигналила остановку, и Лако спрыгнул за борт. На этот раз, нимало не заботясь о достоинстве, он кинулся к «Самуму» бегом — спотыкаясь и вздымая песок. — Что там? — сдавленно спросил он. Лако сморщился и с силой отёр лоб ладонью. — Плохо там, — с досадой бросил он. — Орийза повёл десант… Увязли, короче… * * * Вновь хлопнули, напряглись паруса, палуба покачнулась. Корабли двинулись дальше — в пустыню. — А ты почему не остался? Лако, должно быть, усмехаясь, щурился на зыбкий горизонт, где до сих пор мерещился дым горящего порта. с ним останусь. Видишь вот, не ошибся… — Ну у тебя чутьё… Слушай, а может, ты колдун? — По указу и разбоя не бывает. Как же ты всё-таки понял, что караван возвращается? — Да ничего я не понял… — А почему тогда ушёл? — Крови лишней не люблю, — сказал он сквозь зубы. — Лишней? — не понял Лако. — Да старичок был один… — уклончиво сказал он. — Гоен его звали… Так вот, он учил, что ничего лишнего в жизни быть не должно. — Ну да! — поморгав, возразил Лако. — А сам вон, я смотрю, вино пьёшь кувшин за кувшином… Тоже ведь лишнее. Лако вежливо посмеялся, потом насупился, покашлял. А то мне тогда и с людьми расплатиться нечем будет… * * * Не желая рисковать, на «Самуме» и «Белом скорпионе» убрали паруса, и маленький караван пополз на мускульной тяге по узкому песчаному рукаву, прорезающему дебри насквозь. Так, во всяком случае, утверждал Лако. На той стороне, по его же словам, снова начинались пески. Даже если назавтра в Зибре снарядят за ними погоню, вряд ли их караваны осмелятся проверить эту тропу. земную полость и посадил каторгу на брюхо. «Самум» начал манёвр и вдруг, затрещав, накренился. Левое заднее колесо провалилось почти до оси. ей и обрывок циновки. Подземные полости, вне всякого сомнения, были делом человеческих рук. В полу откинулась прямоугольная крышка, и из люка выглянула встревоженная Алият. — Что случилось? — Что? — Алият поспешно выбралась из люка и тоже припала к боковой амбразуре. — Странно… — Что странно? — Ловчие ямы — для кораблей? — Вниз! Все вниз!.. — Ложись! — падая на пол, пронзительно взвизгнула Алият. Один из рулевых уже присел на корточки. Второй медленно сползал по огромному штурвалу. Между бровью и глазом у него торчал тонкий, не длиннее мизинца шип. но быть, с очень близкого расстояния. Сзади послышался негромкий сдвоенный стук — это опомнившиеся Алият и уцелевший рулевой заслонили две другие амбразуры. апоминало человеческую фигуру. Ещё один шип ударился в заслонку подобно злобному насекомому. — Верблюд упал, приехали… — с нервным смешком выговорил рулевой. — Они ж ведь нам теперь и высунуться не дадут!.. — Это нам за Зибру… — глухо выговорил он, не поднимая головы. Глава 17 Чёрный колдун Свет ущербной луны падал из узкой амбразуры, наискосок пересекая рубку смутно-белой полосой. Жечь огни из осторожности не решились. Слабый ночной ветер перебирал узкие листья в залёгших вокруг чёрных зарослях. Малейший шорох пугал, настораживал. — Как там Лако… — то ли спросила, то ли просто вздохнула Алият. кунду чёрная человеческая фигурка. Впрочем, нет… Должно быть, почудилось… онцов, джейранов этих караулят!.. Ну сколько их может быть? Ну десять человек, ну от силы пятнадцать… Да и не нападут они без разрешения колдуна! А колдун на охоту не ходит… — И откуда ты всё это знаешь? — враждебно бросила Алият. — Тебя и этому в Харве учили? — Ну, не то чтобы учили… Но был там у нас такой Левве, правда, его считали скорее колдуном, нежели мудрецом… Так вот, он всерьёз занимался туземцами. Знал язык, заклинания, пытался даже мёртвых вызывать… Но это уже, конечно, тайком, так сказать, в кругу учеников… — И что… вызвал кого-нибудь? — недоверчиво спросила Алият. — Понятия не имею. Я был ученик Гоена. А с Левве только беседовал иногда, интересовался нганга… — Ну, этими самыми заклинаниями… — И научился? — кажется, Алият была сильно обеспокоена. — Нет. Всё, что я вынес из бесед с премудрым Левве, это твёрдое убеждение, что никакого колдовства нет вообще. Так что здесь я вполне согласен с Улькаром… — Как это нет колдовства? — возмутилась Алият. — Да кого хочешь спроси!.. серый песок и опылённые луной узловатые скорченные стволы. Вой оборвался так же внезапно, как и начался. — Смотри! — глухо сказала Алият. В дебрях один за другим вспыхивали факелы. Зарождаясь около большого огня (костра, надо полагать), они расползались в цепь, и цепь эта, несомненно, приближалась к остнга…». Алият бросилась к противоположной амбразуре. — И там то же самое!.. Постоял, решаясь, потом приоткрыл заслонку и звучно нараспев произнёс, почти выкрикнул: — Нганга ондонго! Закрыл поспешно и снова припал к стеклу. Неужели не сработает?.. Левве говорил, что однажды остановил так целое племя… Кажется… Да! Цепь огней заколебалась. Гомон смолк. Ещё несколько секунд прошло в напряжённом ожидании. Факелы горели, не приближаясь. Снизу забарабанили в крышку люка. Алият (выяснилось, что она стояла на крышке) сделала шаг в сторону и, нагнувшись, рванула кольцо. — Теперь понимаю… — еле слышно сказала она. Попятилась и задела штурвал. — Вот теперь я всё понимаю… Прав был Лако… — Нет, это ненадолго… — с отчаянием бросил он. — Сейчас приведут колдуна и пойдут снова… Продержаться бы до утра… Он оглянулся и увидел глаза Алият. Она стояла у амбразуры, и полоса лунного света теперь пересекала её лицо наискосок. — Вот, наверное, и Левве так… — сказал он, жалко кривя рот. — Когда его пришли убивать… сразу после указа… Наверное, он тоже пытался отогнать толпу этими своими заклинаниями… И, вероятно, с тем же успехом… Впрочем, можно было уже и не проверять. Все трое отчётливо услышали в тишине позвякивание металла и шлёпанье босых ног. Снаружи помолчали. Потом странный голос раздался снова: — Выйди, кто говорит. Сделал шаг к дверце, ведущей на палубу, и почувствовал повыше локтя знакомую сильную хватку маленьких пальцев. — Надо идти… — как можно тише выдохнул он. — Может, договорюсь… браслетами из золотой проволоки, на узкой впалой гостиралась столь же сложно устроенная юбка из полосок шкур, древесной коры и кожаных плетёных ремешков. * * * Неяркие трепещущие отсветы небольшого костра выхватывали из мрака резные свирепые морды идолов, и казалось, что жестокие деревянные боги гримасничают и перемигивла в селение. опадали… маски. Та же резьба, только не по дереву, а по живому… — Нет, — всхлипнул на вдохе жуткий ночной голосок. — Его знал НТонба. Он дал ему маску, чтобы его не убивали. да большие белые люди стали убивать друг друга, Левве тоже убили. Убили за колдовство. Ему показалось, что Мбанга усмехнулся, но скорее всего причиной были всё те же отсветы костра, словно ощупывавшие шрамы на неподвижном чёрном лице колдуна. — Либи… — так он произносил имя Левве. — Либи не мог колдовать. Чтобы колдовать, надо быть чёрным. Надо уметь говорить в себя. Надо всегда жить в пустыне, а не спускаться с гор. Надо много знать и иметь шрамы на лице, — колдун помолчал и повторил: — Либи не мог колдовать. — Либи был добрый человек, — равнодушно прошелестел Мбанга. — Но он очень мало знал. Он думал, что животные хуже людей. — Если ты не встречался с Левве, — проговорил он наконец, — как ты выучил наш язык? Чёрный колдун, по обыкновению, ответил не сразу. — Я позволил поймать себя. И служил большим белым людям очень долго. — Зачем? — Хотел знать. — Знать наш язык? — Нет. Другое. — Нет, — прошелестел Мбанга. — Тогда — нет. Теперь — знаю. не разрешив себе скосить глаз туда, где должны были чернеть над зарослями громады «Самума» и «Белого скорпиона». Ему очень хотелось спросить, о чём же именно узнал недавно Мбанга, но теперь он боялся оскорбить колдуна прямым вопросом. — Ты хотел спросить не об этом. — Да, — сказал он. — Ты прав. Я хотел спросить о самом знании. Колдун еле заметно кивнул. Первое человеческое движение. Хотя, возможно, Мбанга мог перенять его у своих давних хозяев. — Ты тоже добрый человек. Ты похож на Либи. Но я рад сказать тебе то, что сейчас скажу. Думай, что я говорю это не тебе, а всем людям, пришедшим с гор. Голос, похожий на вздохи ветра, смолк, но потом зазвучал снова: — Вы пришли с гор и прогнали нас отовсюду. Но теперь пришли другие и прогонят вас. — Другие? Колдун молчал. — Какие другие? — Они похожи на вас, — помедлив, отозвался он. — И они уже начинают вас прогонять отовсюду. — Я не понимаю, о ком ты говоришь, — сказал он наконец. — Нас никто не прогоняет. Вывороченные серые губы шевельнулись в подобии улыбки. — У вас всё меньше кораблей. Вы всё реже выходите на них в пустыню. Вас самих всё меньше и меньше. не следовало. — Просто была война. Убивали людей, жгли корабли. Но это делали мы сами, понимаешь? — Вы так думаете. Копьё тоже думает, что оно колет. Но колет не копьё, а рука. очные площади, чёрные скелеты кораблей на раскалённом красноватом щебне плато Папалан… — Ты хочешь сказать… что пришли эти самые другие и… подстроили войну?.. — он огляделся, словно беря деревянных идолов в свидетели, что такого быть не может. — Но тогда где они? Почему их не видно? — Чтобы увидеть, нужно смотреть, — последовал загадочный ответ. На этот раз колдун молчал особенно долго. Нехотя разомкнулись вывороченные губы. — Там, где кланяется сталь. — Что это значит? Колдун молчал. — Идти отсюда всю ночь по звезде НТоба. Вы называете её Альк-Ганеб. ведётся речь. — А ты сам хоть раз это видел? — Да. Те, кому кланяется сталь, нас не трогают. — А нас? анга смотрит на него с детским любопытством. — Ты пойдёшь туда? — Да. Ты пойдёшь и скажешь всем большим белым людям: пришли другие, и они вас прогонят. * * * Весь остаток ночи вокруг «Самума» и «Белого скорпиона» пылали костры и факелы. Однако к туземцам они уже не имели никакого отношения. Вообще казалось, что заросли справа и слева были теперь совершенно безлюдны. В неровном красноватом свете команды с бранью и надсадными криками освобождали увязшие в песке корабли. «Самум» относительно быстро выехал, выправляя крен, по прокопанной для левого колеса наклонной колее, а вот с севшим на брюхо «Белым скорпионом» пришлось повозиться… Командир зеркальщиков Илийза ползком выволок тяжеленный мешок по оползающему склону и, вытряхнув неподалёку от костра, обессиленно повалился на песок. на локоть. — Все целы?.. Песок справа от Илийзы шевельнулся — это рядом с ним упал задохнувшийся Айча. — Чуть не придавило, — возбуждённо сообщил он. — Мешок так под днищем и остался… Ну ничего… Зато задние колёса на ходу. Дальше — проще… Из зарослей, увязая при каждом шаге, выбрался молоденький большеглазый разбойничек с охапкой тяжёлых извилистых сучьев. Сбросил с глухим дробным стуком ношу и тоже присел к костерку. — А мы уж думали, тебя там чёрненькие зажарили, — съязвил Айча. Разбойничек вздрогнул и оглянулся на переплетения узловатых стволов. — Не… — сказал он. — Никого там нет. Пусто… Взял одну дровину и попробовал сломать о колено, в результате чего повалился на спину, но дровину так и не сломал. — Камушек бы сюда, — озабоченно проговорил он, озираясь. — Вот ведь подлое дерево, а? Рубить бесполезно — только ломать… А об камушек — милое дело… Тот нахмурился. — Спит, — недовольно сказал он. — Опрокинул две чашки подряд и велел, чтоб к утру разбудили. ается? Оба тревожно замолчали. Рядом кряхтел над неподатливым суком упорный разбойничек. — Связались, короче… — сказал он с тоской, прекратив на минуту борьбу с дровиной. — Нашли главаря… — Не нравится, что ли? — Ну так ведь… колдун же… Илийза ухмыльнулся. — Ну и чем ты, дурак, недоволен? — сказал он. — Радоваться надо… Глава 18 Гостеприимная Туркла Собственно, доклад заключался в двух словах: выбрались, потерь нет, идём в Турклу. — Как в Турклу? — не понял он спросонья. — Почему опять в Турклу? — С добычей только туда, — несколько удивлённый таким вопросом, объяснил Лако. — В Пьяную тень нам вроде теперь заходить не пристало… — Люди при деньгах, — добавила Алият без особой радости. — Желают развлечься… Сейчас их ни на какое дело вести не стоит. Спят и видят Турклу. азучивал… — Да вы что? — заорал он, вскакивая. — Умом повредились оба?.. Тоже мне нашли колдуна!.. Сердито ворча, он принял утренние полчашки и развернул карту. Долго водил пальцем по пергаменту, ища лазейку на север. — Да, — расстроенно признал он наконец. — Турклы нам не миновать, совсем рядом проходим… Это, получается, ещё несколько дней потеряно… Последняя фраза произнесена была довольно жалобным тоном и обращена исключительно к Алият. Лако тут же насторожился и, естественно, заподозрил, что главарь и его пом Шарлаха! В лучшем случае Лако бы обиделся, приняв это за глупую шутку… Над пустыней играли миражи. По левому стремени зазеленел оазис, которого в этих краях отродясь не было. Потом канул. К полудню верховые прокричали с мачт о большой пыли, возникшей по правому плечу. Песчаная туча наползала с юга и, стало быть, вряд ли была поднята колёсами боевых кораблей. Скорее всего, это шли купцы из Турклы, как в конце концов и оказалось. При виде «Самума» и «Белого скорпиона», успевших печально прославиться в этих краях, купеческий караван отважно засверкал щитами и лезвиями копий. Однако песчаные хищники на этот раз были сыты и настроены вполне миролюбиво. Да и стоило ли ради трёх торгашей рисковать добычей, захваченной в Зибре!.. устыни ни о каком нападении речи уже быть не могло) и спросили, что нового в Туркле. Тут и выяснились, почему посланные Зиброй войска вернулись вчера с полдороги. Оказывается, оба погонщика Турклы, обеспокоенные столь неслыханным вмешательством Харвы в их дела, послали навстречу боевым кораблям почтовую каторгу с длинным свитком угроз и условий. Если оба идущих из Зибры каравана, говорилось там, немедленно неься в Зибру, которую, к изумлению своему, нашёл осаждённой… скалённого молота. зу несколько шаек нанимают, значит, есть, что охранять. Ну и тут же цену поднимают… — Да много ли на трёх корабликах перевезёшь товара? Себе в убыток получается… — Ну это ты брось! — решительно сказал Лако. — В убыток! Да они в Харве покруче наших цены ломят… Так что за купцов не беспокойся. — Вот ведь как всё получается… — проговорил он, когда они остановились между «Самумом» и «Белым скорпионом». — Харва не знает, куда деть свои шелка, Кимир не може Лако испытующе взглянул на главаря, пытаясь понять, куда тот клонит. Так и не понял. — На наш век хватит… — проворчал он наконец. — Ладно… Пойду к себе, на «Скорпион». А то я там уже и бывать перестал… новь захотелось присесть у костерка в окружении деревянных идолов и продолжить беседу. Получалось, что, кроме колдуна, в этом мире и поговорить не с кем… чтобы удушить и Харву, и Кимир, и Турклу… с ними даже воевать не стоит. Достаточно пересечь торговые пути. Смотри сама: каждый замыкается сам в себе и потихоньку издыхает… Как он и ожидал, Алият первым делом подозрительно взглянула на чашку и кувшинчик. — Зачем? — хмуро спросила она. — И кому это надо? маешь, какое дело… Странный разговор у меня вышел с колдуном… — Что ты слышала про кивающие молоты? — спросил он. Алият помялась и села на коврик. Ей явно было не по себе. — А почему ты спрашиваешь? — сердито сказала она. — Ты же в Харве учился, должен знать… ь. — Так вот, — продолжил он. — В Харве, чтоб ты знала, в моё время даже заговорить про кивающие молоты с каким-нибудь мудрецом считалось диким неприличием. Тогда все полагали, что это просто суеверие, выдумка невежественных людей… — Как же выдумка? — возразила Алият. — Я про кивающие молоты с детства слышу… о? — Двадцать два, — нехотя сказала Алият. — А мне двадцать девять… То есть знаешь, что получается? Что кивающие молоты появились совсем недавно!.. — Ну и что? — Ну, это не он один говорит, — заметила Алият. — Я это часто слышала… — От кого? Она пожала плечами: — Да мало ли… — В миражах?.. Шарлах, говорит, видел… А может, врёт. Не знаю. — Ну и как они выглядят? Алият нахмурилась: -вниз… Да! Ещё он говорил, что голова у молота округлая… — Нет, про людей он ничего не рассказывал. — Ну и чем же они так опасны, эти молоты? — Откуда я знаю! — вспылила Алият. — А море чем опасно? — Да, действительно… — Слушай, я пойду! — Алият встала. — Скоро уже Туркла покажется… * * * На этот раз прибытие Шарлаха в Турклу стало событием. С разбойниками — как с полководцами: крутится, бывало, на глазах у всех молоденький погонщик, о котором не знаешь, что сказать, а потом вдруг несколько блестящих побед подряд — и вот он уже караванный, и имя его не сходит с языка… Слух о налёте на Зибру ошеломил даже ко всему привычных обитателей Турклы. Когда же стали известны подробности, город загудел. В кофейнях и на рынках спорили до ругани о том, что же именно спасло Шарлаха: удача или колдовство? Разбойничков с «Самума» и «Белого скорпиона» приветствовали на улицах, зазывали на кувшин вина — и выспрашивали, выспрашивали, выспрашивали… История с нападением чёрных дикарей на разбойничий караван тут же обросла устрашающими подробностями, и за Шарлахом в Туркле прочно утвердилась репутация колдуна. Не зря же он, в конце концов, перед самым походом на Зибру продал через перекупщика почтовую каторгу самому себе! От этого поступка всех оторопь брала, настолько он был непонятен… Хотя следует заметить, что почти всех знаменитых разбойников (того же Анарби, например) молва всегда представляла именно колдунами и непременно заговорёнными. Так что ничего удивительного… ломали головы, что делать с тем, кто командовал караваном: то ли подвергнуть опале за возвращение без приказа, то ли осыпать почестями за спасение города от разбойников. Ясно было одно: Харва этого дела так просто не оставит… Сразу после прибытия, вечером, на борт «Самума» пожаловал служитель и объявил, что завтра утром левый погонщик Турклы Аилша надеется видеть Шарлаха у себя во дворце, от которых у него нет секретов. Разумеется, он бы предпочёл, чтобы сопровождала его только Алият, но обижать Лако тоже не следовало. К ночи служитель принёс ответ, что Аилша не возражает, и утром все трое двинулись к небольшому ажурному дворцу, изукрашенному резьбой до полного исчезновения стен. Ровных поверхностей здание не имело. * * * Левый погонщик Аилша с виду был лукав, тщедушен и, подобно всем состоятельным гражданам Турклы, предпочитал просторные пышные кимирские одеяния. Белой, по традиции, была одна лишь повязка, прикрывающая лицо. Смешливо вздёрнутые брови, вечно сморщенный лоб и глаза, похожие на два чёрных круглых камушка. Погонщик восседал на подсох, знак власти погонщика, Аилша держал на коленях. вином было не принято. В Кимире было принято душить, колоть — всё что угодно, только не травить. Такой способ расправы считался подлостью. Обменялись любезностями, причём вежливый хозяин ни разу не назвал налёт налётом, а добычу добычей. Он предпочитал куда более красивые слова «подвиг» и «награда за подвиги», произнося их, впрочем, с мягкой иронией. — Однако не скрою, — продолжал он, воздав должное доблести Шарлаха, и на морщинистом его челе отразилась некая скорбь, — что ваши деяния вызвали восторг далеко не у всех. Судья Зибры, она ставит нам довольно жёсткое условие, а именно: выдать Шарлаха. Погонщик сделал паузу. Стало слышно, как шуршит колеблемая ветерком шёлковая занавеска на забранном узорной решёткой окне. — То есть решение ещё не поступило? — уточнил Лако. тоже нельзя. Левый погонщик Аилша с ласковым сочувствием оглядел угрюмо молчащих гостей. — Не выполнить требования государя мы не можем, — мягко продолжал он. — Но и выполнить — тоже. Если Туркла хотя бы один-единственный раз выдаст кого-либо властям, это покроет её вечным позором. Многие будут просто опасаться заходить в наш порт. Я, разумеется, имею в виду первый порт… Аилша небрежно шевельнул насмешливо изогнутыми бровями. — Ну, если мы будем верить песням, — молвил он, — то мы вряд ли доберёмся до истины… Анарби схватили на выходе из порта, то есть за пределами города. В ту пору я был ещё мальчишкой… Так вот, как мне рассказывали, он просто протянул время и пустился в бега, когда уже было поздно. Уверен, что тогдашние погонщики предупредили его точно так же, как я теперь предупреждаю вас. — Сколько ты нам даёшь на то, чтобы убраться из Турклы? — прямо спросила Алият. Левый погонщик Аилша задумался на секунду. — Почтовая каторга, скорее всего, придёт завтра к полудню. Стало быть, вы должны отбыть либо сегодня в ночь, либо, самое позднее, завтра на рассвете… Глава 19 Пьяный корабль — А ловко ты ввернул насчёт Анарби, — заметил Лако, когда, выйдя из ажурного дворца, они двинулись по гранитной, дугами выложенной брусчатке к порту. — Какая разница: выдали они его или просто поздно сказали о погоне!.. Как бы вот только они и нас точно так же не подвели… — Людей собрать до вечера успеем? — озабоченно спросила Алият, ни к кому отдельно не обращаясь. — Пьяные же все наверняка… Их ведь, пока последний улькар не пропьют, ничем не остановишь… — Да надо бы остановить… — проворчал Лако. На углу перед кофейней прямо на мостовой под заплетённым виноградными лозами навесом были расстелены коврики, а на них брошены подушки. Птичьими глотками смакуя горячий кофе, там расположились человек десять. Впрочем, нет… Кофе уже никто не смаковал. Перед кофейней разгоралась ожесточённая ссора, грозящая перейти в драку. Слы — Ну как же нет! — усмехнулась Алият. — Вон Горха буянит. Огромный разбойник с вывороченными красными веками уже приподнимался с коврика, явно намереваясь причинить кому-нибудь увечье. — Ты мне про Шарлаха? Мне, да? Мне? Да я с ним только что из Зибры!.. — Так я ничего и не говорю… — отвечал испуганный басок. — Я только говорю, что видел его третьего дня в Пьяной тени… — Да не было его там третьего дня! Не было!.. — Ну чего разошёлся?.. — седобровый дородный сосед Горхи лениво потянул буяна за роскошный малиновый халат, обильно залитый вином и кофейной гущей. — Сам же сказал: колдун… А раз колдун, чему ж тут удивляться? Про Анарби вон тоже говорили, что его однажды сразу в двух местах видели… Тут поднялся такой гомон, что из него теперь удавалось вылущить лишь отдельные слова. Замелькали растопыренные пятерни, но ударов пока не слышалось, да и на ноги никто не вскакивал. — …баба с ним ещё… — …Алият!.. — …так это раньше!.. Алият… А теперь молоденькая… как звать, не знаю… вриков. Послышались негромкие опасливые приветствия. Горха, сидевший спиной к подошедшим, недоумённо крутил головой. Наконец тоже догадался оглянуться. — С кем спорил? — негромко спросила Алият, пристально оглядывая невольно поёжившуюся толпу. Алият шагнула, всмотрелась. Что до незнакомца, то он, судя по всему, узнал её сразу же. Ошеломлённо потряс головой и, как бы опасаясь за целость своего рассудка, коснулся пальцами лба. На беду, Горха расслышал его шёпот. — Кто не тот? — взревел он, снова подаваясь вперёд. — Да за не того, знаешь… — Тихо! — оборвала его Алият. — Давай быстро на «Самум» и скажи Айче… — Айча в городе. — Так мы же… — Горха не договорил, тупо поморгал, потом, видать, сообразил, что дело, кажется, серьёзное. Ринулся было прочь, но тут же остановился. — Хозяин! — рявкнул он. — За дюжину кофе и два кувшина! Хозяин, вышедший на крыльцо ещё в самом начале ссоры, с неожиданной для своей комплекции ловкостью поймал брошенную издалека золотую монетку, поблагодарил посетителя глубоким кивком и снова с надеждой воззрился на знаменитого Шарлаха: не удостоит ли тот его своим посещением… Ставший за два дня легендарным разбойник хмурился и норовил отвернуться. Все только на него и смотрели. Алият это было на руку. Она увлекла встревоженного незнакомц — Ничего не бойся, — понизив голос, торопливо предупредила она. — Отвечай всё как есть. Ты видел его в Пьяной тени? — Да, госпожа… Он пришёл туда с добычей… на почтовой каторге… — Где он её взял? — Да говорили, вроде здесь купил… — Добыча большая? — Куда он собирался дальше? Не знаешь? — Нет… Откуда?.. — Так… — Алият помедлила, чуть опустив веки. Вконец сбитый с толку незнакомец ждал вопроса. — Кто с ним? — Алият произнесла это, едва шевельнув губами. Во всяком случае, прикрывающая лицо повязка не шелохнулась. — Госпожа… — Не знаю… — Возраст. Лицо. Алият медленно, словно через силу, подняла веки. Тёмные глаза её показались мужчине невероятно усталыми. — На, возьми, — безразлично сказала она и вложила в руку незнакомца несколько золотых монет с профилем Улькара. * * * Тот удивлённо приподнял брови, но беспрекословно достал из шкафчика запечатанный кувшин и, сорвав воск, вынул пробку. Не отвечая, она приняла у него из рук полную чашку и долго угрюмо на неё смотрела. Потом решительно сорвала повязку и сделала большой глоток. — Ненавижу… — прошипела она и снова отхлебнула. — Чего ж пить, если ненавидишь? — подивился он, привычно смакуя глоток за глотком и неуверенно поглядывая на странно себя ведущую Алият. — Или ты не про вино?.. — Идём в Пьяную тень! — срывающимся голосом объявила ни с того ни с сего Алият и вдруг скрипнула зубами. — Ну, дай только добраться!.. Я её, тварь, «Самумом» перееду!.. Алият не слышала.  — Ещё! Тот заколебался, и это привело её в бешенство. Нехорошо улыбаясь, Алият мечтательно смотрела на алебастровую статуэтку Улькара со свитком и молнией. — Одним колесом — её, другим — его… — шепнула она государю чуть ли не с нежностью и снова припала к чашке. учше бы она в нём и дальше пребывала… — Тварь!.. — рычала она. — Кто ему давал все наводки?.. Кто за него всё делал?.. Ведь только же я! Я!.. Однако фраза его лишь добавила смолы в огонь. — Пленницу?.. — совсем уже зашлась Алият. — Знаю я его пленниц!.. Куда дел чашку? Дай сюда!.. — Вином только больше не брызгайся, — сердито предупредил он. — Раскидалась… — Даже если он решил, что меня казнили… — не слушая, задыхалась она. — Даже если так… Одной ведь луны не прошло!.. Алият с жадностью и в то же время с отвращением припала к чашке. Осушив до дна, бросила на пол и медленно поднялась с ковра. Пошатнулась, взялась рукой за косяк. — Ты куда? — В свою каюту, — буркнула она, открывая дверь. На секунду гримаса тяжёлой ненависти на её лице сменилась выражением яростного изумления. Ударом накрест сбила его руки с плеч и хлопнула дверью. — Повязку накинь!.. — запоздало крикнул он вслед. Замолчал, недоумённо поглядел на дверь, на пятно от вина на ковре, на лежащую вверх дном чашку… Хотя… Алият ведь ж * * * Ближе к вечеру на корабли стали прибывать загулявшие в городе разбойнички. Как и следовало ожидать, твёрдо державшихся на ногах среди них не было. С «Белого скорпиоораблём он командовать не умел. Выход нашёлся сам собой. твовал себя вымотанным до предела. Впору было добраться до своего ложа, рухнуть и просто полежать, предварительно перевернув песочные часы в медной оправе. оже… Разбойничек обмер и чуть не выронил оба кувшина. — Алият, — вымолвил он наконец. тся малость… — Ладно, неси, — разрешил он наконец. — Хотя постой… А сам почему выпил? Разбойничек округлил большие выразительные глаза и потряс истово обоими кувшинами. — Заставила… — плачущим голосом пожаловался он. С этими словами он проследовал в свою каюту и, с маху повалившись на низкое ложе, перевернул песочные часы. — «Я не велел», — злобно проворчал он, передразнивая сам себя. Можно подумать, она его и впрямь послушает!.. — Там Лако у борта, — сообщил он. — Спрашивает, как дела. за ему попался неумело припрятанный кувшин с вином, тут же и разбитый об голову хозяина. Дело, видимо, было в том, что команда «Самума» состояла в основном из бывших матросов да каторжан, а не из коренных разбойничков, как на «Белом скорпионе». Вот тех утихомирить и впрямь было трудно. вдруг остановился. В каюте задыхались и ворочались. — Ещё! Ещё!.. — злобно рычала Алият. — Ну!.. Давай!.. Сильней!.. Как он и предполагал, в убывающем сером свете из небольшого иллюминатора глазам его представился шевелящийся на ковре складчатый ворох белой ткани, из которого сияли круглые, как злые луны, женские колени и ёрзающий между ними тощий мальчишеский зад. Разбойничек вскочил, явив мужские достоинства солидных размеров, и уставился на главаря белыми обезумевшими глазами. Попятился, ткнулся лопатками в стену, и вдруг в руке его возникло узкое лезвие ножа. Разбойничек вздёрнул задрожавшую верхнюю губу (он был без повязки) и вжался в стену ещё плотнее. Продолжая глядеть главарю в глаза, разбойничек улыбнулся шало и бессмысленно, потом всхлипнул и одним движением перерезал себе горло. Глава 20 Самые преданные однако стоять им ещё было трудновато, а приближение проверки они бы услышали издалека. Тонкие перенно внутренние — на тот случай, если вдруг какой-нибудь разбойничек, жаждущий разжиться кувшином, попробует покинуть корабль. Жёлтый неподвижный язычок огня из глиняной плошки опылял слабым светом тяжёлые лбы, складки белых плащей и лежащий вдоль переборки длинный, закатанный в ковёр предмет. — Зря только маемся… — проворчал один из разбойников, огромный детина с вывороченными красными веками. — Никто сюда теперь не сунется. Как услышали, что случилось, мигом прижухли… похоронить. — Не положено таких хоронить, — недовольно отозвался Горха. — Вот выйдем в пустыню — там и сбросим из люка… Ну сам подумай, на бабу главаря сучок поднять — это как? За такое, знаешь, в песок зарывают… Так что, считай, правильно он сделал, что глотку себе перехватил… — Да?.. А я слышал, он на Шарлаха с ножом кинулся, ну и тот его… — Кто? Он? — Горха презрительно покосился на ковёр. — Вот уж не поверю… — А ещё… — разбойник огляделся на всякий случай и понизил голос. — Ещё, говорят, она его сама в каюту затащила… Вроде врать не будут, переборки тонкие, всё слышно… Горха кашлянул. — Ещё привезли, — заметил разбойник. — Так, глядишь, к утру вся команда будет в сборе… А если кто до утра не сыщется? Горха пожал широкими мосластыми плечами: — Значит, в Туркле останется… Шум изменился. Лихие пьяные выкрики сменились возгласами удивления, и гомон пошёл на убыль. Голоса теперь звучали приглушённо и опасливо. шься. В этот миг бормотание за переборками как обрезало. Казалось, «Самум» вымер за секунду. Охраняющие люк многозначительно переглянулись. — Шарлаха привёл. Слышишь, примолкли?.. Может, встанем, а? — Да ладно… — проворчал Горха. — Пойдёт сюда — услышим. — А ещё говорят… — зябко поводя плечами, снова начал разбойник, — Шарлах к нему даже и не прикоснулся, только пальцами вот этак сделал… Так у того нож сам из руки выскочил — и по горлу!.. Горха хмыкнул, подумал. — А что ж?.. — с уважением промолвил он наконец. — И очень даже просто… * * * ссвета. Лучший способ привести людей в чувство — это впрячь их в привычную тяжёлую работу. Этот внезапный уход, как выяснилось вскоре, почти что спас разбойничий караван. Рассвет застал их, когда окружавшие Турклу выветрившиеся слоистые останцы утонули за горизонтом. С палубы их, во всяком случае, уже видно не было, зато верховые на мачтах очень скоро подняли тревогу. Пыль по правому бедру… Ещё пыль… Две малых пыли на хвосте… Всё это могло означать лишь одно: разбившийся на десяток небольших караванов флот Зибры стягивался к Туркле с трёх сторон. лости, как выдача разбойника Шарлаха? Должно быть, именно так в этих же самых местах войска Кимира захватили в своё время другого известного разбойника — Анарби. Не исключено также, что сановники Тамзаа и Альраз, лично составившие план этой ловушки, умышленно повторили некоторые черты той давней истории, справедливо полагая, что коль скоро сработало тогда, то, видимо, сработает и теперь. Благородная Туркла никогда никого не выдавала. Поэтому оба разбойничьих корабля должны были сначала покинуть порт и лишь потом попасться в руки властей Харвы. А от погонщика Аилши требовалось только проследить, чтобы отпущенные в город разбойнички явились на борт как можно позже — желательно утром. Красивый план чуть было не испортила излишняя торопливость главарей. Но кто же, с другой стороны, мог знать, что они решатся бежать из Турклы до рассвета, не дожидаясь прибытия на борт Рийты, помощника Лако, или, скажем, командира зеркальщиков Илийзы? Эти двое и ещё пяток наиболее известных разбойников провели ночь побега под замком в подвалах того самого дворца, где днём левый погонщик Аилша столь любезно предупредил Шарлаха о грозящей ему опасности. Однако досадная помеха была вполне исправима. Пыль «Самума» и «Белого скорпиона» была замечена с мачт сразу с восходом солнца, и, развернувшись широким крылом, флот Ко второй половине дня стало окончательно ясно, что положение у Шарлаха безнадёжное. В амбразуре заднего обзора кривлялись раскинувшиеся по всему горизонту косые пыльные гривы, и означало это, что, изменив курс, обязательно будешь настигнут не левым, так правым крылом погони. Оставалось гнать корабли вперёд весь день, а вечером всё-таки сдаться, поскольку дальше лежали пески, обозначенные на карте белым цветом смерти. Кивающие молоты. «Пришли другие и прогонят вас отовсюду…» «Те, кому кланяется сталь, нас не трогают…» «Ты пойдёшь туда?..» Иногда казалось, что Мбанга шепчет здесь, в рубке: «Пришли другие…» «Вас они жгут… Но не всегда…» «Ты пойдёшь туда?..» Рулевые поглядели на него испуганно, но ничего не сказали. — Курс — прежний, — буркнул он и, поколебавшись, решил на раскалённую палубу не выходить. Воспользовавшись люком, спустился по коротенькой, прыгающей под ногами лесенке в шаткий коридор и, придерживаясь за стены, двинулся к каюте караванного, куда он ночью перенёс на руках пьяную Алият. — Ну как? — хмуро спросил он. — Дай воды… — попросила она. Ну вот, это уже лучше. Он, честно говоря, опасался, что Алият снова потребует вина. Открепил и достал из шкафчика серебряный тонкостенный кувшин, взял чашку и, стараясь не расплескать, налил до краёв. Алият выпила её залпом и протянула снова: — Ещё… Он налил ещё. лият сейчас снова повалится на ложе и заснёт, как вдруг она тряхнула головой и уставилась на него в тревожном недоумении. — Слушай… — сипло сказала она. — Мне приснилось?.. Что у мальчонки горло перерезано?.. — Нет, — отводя глаза, глухо сказал он. — Не приснилось. Повернулся к шкафчику, отправил кувшин на место, затянул на серебряном горлышке крепёжную петлю и, закрыв дверцу, обернулся. Алият всё ещё соображала. — Это… ты его?.. — недоверчиво спросила она наконец. — Нет. Он сам… — Может, ещё воды? Она отрицательно помотала головой. — Что там у нас делается?.. — Гонят, — со вздохом отозвался он и сам удивился своему равнодушию. — Как всегда… — Я нужна? — Да нет, пожалуй… Отдохни пока… Пригнувшись, вышел из каюты и закрыл дверь. Слышно было, как Алият со слабым страдальческим стоном снова простёрлась по низкому ложу… зад он дурачился в кофейне, обрывал лапки противозаконной мухе, развлекался стишками — и вдруг… Да что же это за смерч такой подхватил его на двадцать девятом году жизни? Ну не может, не может столько событий вместиться в пятнадцать дней!.. Последнюю фразу он выкрикнул шёпотом, потом обессиленно всхлипнул и, пользуясь тем, что никто его сейчас не видит, обмяк и привалился плечом к переборке. Постоял так, собираясь с духом. От Алият сейчас проку мало… Значит, нужно вернуться в рубку… Он решительно оттолкнулся плечом от переборки, но тут «Самум» покачнуло особенно резко. Со стороны кормового отсека донёсся глухой негромкий стук. Вовремя понял, в чём дело, и остановился. Ну конечно… В суматохе погони про зарезавшегося разбойничка просто забыли, так и бросили под кормовым люком, замотанного в ковёр. Потом, надо понимать, «Самум» закачало на барханах, и покойник стал кататься из стороны в сторону, пока не освободился от своего кокона окончательно. Он присел, сложил мёртвому руки по швам и принялся снова закатывать его в ковёр. Потом отодвинул засовы и с натугой потянул за канат, приподнимая крышку люка. В щель ворвался ошпаривающий, секущий лицо редкими песчинками ветер. Надо было бы, конечно, отправить труп за борт руками, но руки теперь были заняты — пришлось столкнуть ногой. * * * лу оглядела колеблющиеся пески. в считанные секунды, излечился от похмелья. Алият отпрянула от прорези и уставила на него тёмные, широко раскрывшиеся глаза. — Ты что? — страшным шёпотом произнесла она. — Ты куда гонишь? Ты знаешь, что там, впереди? — А ты посмотри, что позади, — процедил он, и Алият кинулась к амбразуре заднего обзора. Замерла, с отчаянием считая дымные гривы, встающие на зыбком горизонте. — Что ветер? — бросила она, не оглядываясь. — Крепчает… — Плохо… — она упёрлась кулаками и лбом в заслонку толстого стекла и снова застыла. Потом медленно обернулась. — Жаль… — изронила она, слегка приподняв брови. — Так я, значит, до них и не добралась… — До кого? Дверца, выводящая на палубу, приоткрылась рывком, и в щель просунулась голова Айчи. — Лако готовится к повороту! — крикнул он. — Запрашивает, что делать дальше!.. Все повернулись к правой амбразуре. Действительно, чуть приотставший «Белый скорпион» выкинул алый вымпел. — Если ложиться в поворот, то сейчас! — сказала Алият. — И что будет? Алият не ответила. Айча ждал приказа. смотрел на главаря с откровенным недоверием. — Ты что, не понял? Айча судорожно кивнул и медленно прикрыл дверь. Слышны были только свист и треск песчинок в плетённых из пальмового волокна парусах да стоны и скрипы деревянных со — До темноты? — взорвалась Алият. — Как раз на кивающие молоты и наскочим!.. — «Скорпион» уходит, — сообщил один из рулевых. Белая одномачтовая каторга медленно отваливалась влево. — Не успеет… — с сожалением обронил второй штурвальный. — Перехватят… А у него в одном Кимире два смертных приговора… А уж в Харве… Дверь открылась снова. — Люди отказываются идти дальше! — испуганно доложил Айча. — Говорят: там кивающие молоты… — Пусть прыгают за борт! — процедил он. — Скорость у нас небольшая… Айча снова помедлил, надеясь, что главарь шутит. Но главарь, кажется, не шутил… — Ты что, вообще решил не поворачивать? — истерически выкрикнула Алият. — Как ты думаешь, — тихо спросил он, — что с нами сделают, когда поймают?.. За мятеж на «Самуме», за Зибру… — Но ведь это же кивающие молоты!.. — еле выговорила она, попятившись. — Понимаешь… — сморщившись, как от боли, невнятно сказал он. — Колдун говорит: не всегда… — Что не всегда? Глава 21 Там, где кланяется сталь Безумное мутно-оранжевое солнце кануло за горизонт. Пали серые сумерки. Дымные гривы, вздымаемые колёсами боевых кораблей, осели, изжелта-бурая закатная полоса была чиста. Флот Зибры не посмел преследовать Шарлаха по внушающим ужас пескам. а что… Судили бы их наверняка в обугленной и ограбленной Зибре, так что на пощаду можно было не рассчитывать… Убрав паруса, «Самум» пробирался на мускульной тяге по запретным землям. Испариной проступили созвездия, блеснуло тонкое лезвие месяца. Над пустыней загустевала мгла, глыбы мрака наваливались отовсюду. — Может, повернуть всё-таки? — тихо спросила осунувшаяся Алият. — Вдруг они уже снялись… очь. Я на их месте ещё бы и караулы между судами выставил, чтобы даже тушканчик не проскочил… о передалось и ей самой. «Самум» шёл по звёздам, погасив огни. На палубе и на обеих мачтах наблюдатели до боли в глазах всматривались в темноту, готовые в любой момент шёпотом поднять тревогу. Однако скудно присыпанные светом барханы были пусты. Впереди над выточенным на носу корабля верблюжьим рогом тяжелела гранёная звезда Альк-Ганеб, или, как её называют туземцы, НТоба. не колдун, я бы решил, что никаких молотов… Хотя… Может, и колдун врёт. Он же у нас в плену был… Вполне мог сам и распустить этот слух… Ну, про кивающие молоты… — Накличешь!.. — злобно свистнул у самого уха голос невидимой Алият. Некоторое время шли в молчании. «Самум» лениво переваливался по мелким барханам. Скрип дерева и поскуливание стали казаться нестерпимо громкими. Потом по палубе к рубке метнулась серая тень. Всхлипнул испуганный торопливый шёпот: — По правому стремени, сто шагов!.. — Заслонку подними!.. — шёпотом бросил он. Алият отжала вверх оправленную в металл полосу толстого кимирского стекла, и в образовавшуюся щель лениво хлынул чёрный серых песчаных волн. Затем глаза уловили некое движение, некое медленное переползание волосяных бликов по тёмному металлу. С каждой секундой всё ясней и ясней в сотне шагов от «Самума» обозначались очертания гигантской кувалды, неспешно заносящей округлую плоскую голову и одновременно опускающей противоположный конец рукояти. Вот движение приостановилось, и кулак молота с той же завораживающей неторопливостью двинулся теперь к земле. Померещилось поначалу, что железное чудище колеблется прямо в воздухе, однако вскоре напрягшиеся глаза различили приземистую колонну основания — сй иногда стальной нити — и не может. арочно подлезть надо… — Нет… Большое, круглое… нул. Действительно, впереди маячило нечто совершенно непонятное. Огромное, шарообразной формы, оно смутно отражало дробный игольчатый свет чёрных ночных небес и, казалось, медленно шло навстречу, перекатываясь через гребни барханов. Оттолкнул одного из рулевых и что было сил налёг на рогатое колесо штурвала. Вернув корабль на прежний курс, скомандовал возбуждённо: — Передай в трюм: на ведущем барабане — быть готовыми к остановке!.. Всё понял? — Всё… — растерянно отозвался отстранённый от штурвала и завозился, нашаривая крышку люка. — Ты же не пил вроде!.. — с отчаянием произнесла Алият. Он нашёл в темноте её плечи и почувствовал, что она дрожит всем телом, как тогда, в судейском дворике накануне оглашения приговора… пуклой поверхности. Уже ясно было, что огромный шар сделан из светлого шероховатого металла и что высота его немногим уступает высоте мачт «Самума». м, общаться с теми же главарями разбойничков или с досточтимым Аилшей… — На ведущем барабане — отдыхать пока… — приказал он, когда тёмная гладкая сфера нависла над колесом «Самума». И, отворив дверь на палубу, бросил вполголоса: — Верёвочную лестницу на левый борт… — Ты… хочешь спуститься?.. — не веря, спросила Алият. — Туда?! оевых щитов. Да, но сейчас ведь ночь!.. «Вас они жгут…» — ясно всхлипнул над ухом зловещий шепоток колдуна Мбанги. ами собой возникли из темноты. Жара пальцы не ощутили. Тогда он медленно поднялся с палубы, заслонив глаза ладонью. — Все вниз! — хрипло повторил он, и не потому, что приказ этот имел какой-либо смысл, а так, исключительно для поддержания духа. В том числе и собственного. По настилу заметались белые балахоны, перерезанные пополам странным светом, по яркости значительно превосходившим злую луну и уступавшим разве что солнцу. На источник его, располагавшийся в какой-нибудь сотне шагов от «Самума», смотреть можно было только зажмурившись. Тогда он сделал над собой усилие и подошёл к правому борту, где уяснил с изумлением, что свет распространяется не во все стороны, а хлещет исключительно в направлении «Самума». Как будто в центр боевого вогнутого щита поместили крохотный кусочек солнца и навели зеркало на их корабль. Зрелище было настолько завораживающим, что А — Старший — ты? — Скажи своим, чтобы не высовывались, — приказал он наконец. — А сам слезай сюда… ыгнул, выпрямился и оказался лицом к лицу с одним из тех, кому кланяется сталь. — Кто ты? — Как, ты говоришь, тебя зовут? — В Харве учился? ца у него всегда была скверная… Тем более тогда… — И давно ты подался в разбойники? — Да дней пятнадцать назад… Не сказав ни слова, человек слегка отстранился и внимательно оглядел «Самум» от колёс до кончиков мачт. олько пыли подняли? — Да… — Я… — Ну и ученички у премудрого Гоена… — проворчал он наконец. — Значит, так. Поднимайся на борт и отгони свой корабль вон туда, подальше от бака. Нечего ему здесь делать… — Ну да! — уже с нетерпением в голосе сказал незнакомец. — От бака, от бака!.. Ещё раз предупреди своих, чтобы сидели тихо, а сам снова спускайся и пойдёшь со мной… ол. Так это бак? Хотя всё правильно, не отлит же он целиком из металла!.. Стало быть, полый… Только что они в нём хранят? Воду?.. Да, наверное, воду… арлахи пришлось добираться до рубки почти на ощупь. — Ну? Что? — еле слышно выдохнула невидимая Алият. — Кто?! жди моего возвращения, ясно?.. — Они тебя забирают? — в ужасе спросила Алият. — Да отпустят, наверное… Зачем я им?.. Да не дрожи ты! — прикрикнул он с досадой. — Ничего ведь плохого пока не случилось… Вскоре зажёгший огни «Самум» отошёл от гигантского тёмного шара и, покачиваясь, вплыл в полосу света, где уже стояла, поджидая, одинокая человеческая фигурка. Отдав — Твоё счастье, что ты у бака остановился, — как бы между прочим заметил незнакомец. — Почему? — А иначе сожгли бы, — последовал довольно-таки равнодушный ответ. — За что? Незнакомец пожал плечами: — На тебе же не написано, что ты разбойник. Да и вымпелов в темноте не видно. Кто там разберёт, что у тебя на мачте… — То есть не будь я разбойник… — запинаясь, начал было он. — Совершенно верно, — незнакомец кивнул. — А разбойников — не трогаете?.. Должно быть, в голосе его прозвучало совершенно детское изумление, потому что незнакомец повернул к нему тёмное скуластое лицо и впервые улыбнулся: — А за что их трогать? Разбойники — существа полезные… Кстати, можешь называть меня Тианги. Глава 22 Государь, отбившийся от рук собенно стихотворные), услышав раз, уже не забывал. Вдобавок такое странное имя — Тианги! Да он бы тут же начал докапываться: откуда взялось, что означало, где распространено… А если это кличка, то тем более загадочно. В отличие от имён клички всегда имеют смысл… Хотя… В воровском и разбойничьем языках встречаются подчас такие словечки… Надо будет спросить у Алият… медленно споткнулся, снеся носком гребень песчаной волны. Зрелище было совершенно невероятное. В непроглядной ночи раскинулась светлая дорога с размытыми тьмой краями. Тени от мелких барханов напоминали резьбу, а розово-золотой «Самум» казался отсюда искусно выточенной безделушкой. да?.. Кроме того, было неясно, к кому обращается Тианги… ахи остановился. Первое, что ему удалось увидеть, был квадрат тусклого света, казалось, повисший прямо в воздухе. Потом на фоне квадрата возникло широкое чёрное плечо Тианги, уверенно шагавшего в сторону неяркого этого пятна. Вместо двери проём прикрывала плотная занавеска. Тианги отвёл её в сторону и, обернувшись, бросил: — Войди… о-бледным сиянием, распространявшимся из подковообразно изогнутого стержня, вросшего обоими концами в ровный, без украшений потолок. Такое впечатлен Обстановка в комнате тоже была весьма странная. В углу стоял низкий стол на прямых ножках, стульев же не наблюдалось вообще. Пол был застелен плетёными золотистого оттенка ковриками, уложенными впритык друг к другу. Рядом со столом прямо на полу сидел человек, очень похожий на Тианги, разве что чуть постарше и посмуглее. Человеку было холодно, он кутался в шерстяное изжелта-бурое одеяло, из которого выглядывали только смуглые руки. Приспустив тяжёлые веки, сидящий перебирал пальцами каки Человек поднял веки и вопросительно оглядел вошедших. — Ну, это тоже уметь надо. о ещё белыми тонкими листами, на которых ровными строчками теснились мелкие, как песчинки, письмена. Наконец тёмные губы разомкнулись. — Что значит — сжёг? — человек старательно выговаривал каждое слово, а странные придыхания у него звучали даже отчётливей, чем у Тианги. — Ты возглавлял налёт? — Да. Человек кивнул. — Стало быть, пользуешься уважением… — отметил он как бы про себя. — Давно разбойничаешь? Человек неспешно повернул голову и посмотрел на Тианги. «Может, и отпустят… — вяло подумал тот, обессиленно опускаясь на золотистый, плетённый из соломки квадрат. — Вина вон уже предлагают…» олжно быть, здесь, как в храме Четырёх Верблюдов, вино было под запретом. орый совала ему под нос Алият в каюте караванного Хаилзы. — Не бойся, не отрава, — сказал Тианги, разминая гранат. — Пей залпом. С непривычки противно, но действует посильнее вашего вина… ги тут же наполнил сосудец гранатовым соком. — Запей. перед глазами, исчезла. — Что это? — спросил он, протягивая стеклянный цилиндрик. — А раньше? , свалянная из священного подшёрстка, имела куда более скромные размеры. Кроме того, одеяло с виду было совсем новым. — Называй меня Ани, — сказал человек и, помолчав, продолжил: — Итак, ты говоришь, что стал разбойником пятнадцать дней назад. Как это произошло? — Не отвлекайся, — бросил Ани (кстати, ещё одно совершенно неслыханное имя!). — Почему именно тебя? — По ошибке. Меня приняли за Шарлаха… Есть такой разбойник, и у нас с ним похожие имена… Словом, меня схватили вместо него. Украдкой он покосился на Тианги. Тот прислушивался к беседе и сосредоточенно вывязывал узлы. — То есть тебя везли в Харву, но ты поднял бунт? — Нет. Меня как раз везли из Харвы. Государь послал караван к морю… — Улькар ищет путь к морю? — недоверчиво спросил Ани и тревожно взглянул на Тианги: — Погоди вязать… Зачем? Внезапно смуглое лицо Тианги исказилось. Он швырнул шнурок об пол и вскочил на ноги. — Какое бессмертие? Что за бред?.. — он резко повернулся к Ани. — Вот видишь, тамахи? Значит, я был прав! Он уже тогда затевал собственную игру! А теперь и вовсе отбился от рук!.. — Успокойся, — негромко проговорил Ани, и Тианги с довольным видом снова опустился на пол. — А кто готовил поход? Сам Улькар? — Не понимаю… — растерянно произнёс Тианги. — Ирва ничего не сообщал об этом… Хмурый Ани кутался в одеяло. — То есть дело затевалось настолько тайное, — подвёл он итог, — что в него даже не посвятили секретарей… Да, пожалуй, ты прав. Улькар действительно отбился от рук… — Я был проводником. — Ты знаешь дорогу к морю? — Нет… Предполагалось, что её знает Шарлах… — Это с которым тебя перепутали? — Да. Ани опустил курчавую голову и надолго задумался. — Как полагаешь, пошлёт Улькар второй караван? — Шарлах в самом деле выходил к морю? — Нет. — Почему ты так уверен? — Я разговаривал об этом с… с его людьми. Ани кивнул и испытующе взглянул на Тианги. Тот пожал плечами. — А с другой стороны, тамахи, зачем ему врать? — спросил он. — Клянусь рогом верблюда по имени Ганеб! — запальчиво вскричал он, прижав ладони к груди. — Я понимаю, история моя достаточно невероятна, но тем не менее всё, что я вам рассказал, правда! Тианги посмотрел на него и усмехнулся. — Вся прелесть этой клятвы в её двусмысленности, — заметил он. — Какое бы имя ни носил верблюд, рог у него всё равно не вырастет. Тианги засмеялся: — Это не верблюды. Это легенда… А настоящий верблюд — просто большое безрогое и довольно уродливое животное. Вдобавок плюётся… — Ты… их видел?.. Живых?.. Вместо ответа Тианги покосился на вновь погрузившегося в раздумья Ани. — А знаешь, он мне нравится, — сообщил Тианги. — Кажется, это как раз то, что нам нужно. Свозить его на ту сторону, показать верблюда… тельно прозвучали последние слова Тианги. — На ту сторону гор?! Ани нахмурился и, выпростав из одеяла смуглую руку, жестом попросил молчания. рабле и со своими людьми. — А в лучшем? нутри. Человек был темнокож, курчав и чертами лица наминал туземцев, однако рост… Вошедший был выше и куда шире всех присутствующих. Но даже не это испугало Авсплыли жуткие в своей правильности шрамы, украшающие колдуна Мбангу… усавые всхлипы низкорослых чёрных туземцев напевная речь вошедшего изобиловала придыханиями и, казалось, состояла из одних гласных. Единственным знакомым звукосо Ани слушал и хмурился всё больше. — За третий насос отвечаешь ты, — бросил он наконец. Темнолицый разрисованный незнакомец взволновался и заговорил снова. Ани дотянулся до одного из лежащих на столе шнуров и бросил его незнакомцу. — Иди и вяжи, — сказал он. — Видишь же: у нас здесь и без тебя дел хватает. — Чего испугался? — сказал Тианги. — Каждый украшает себя как может… — Ну, на первый твой вопрос так сразу и не ответишь. Вот второй вроде попроще… Нам здесь нужна нефть. Нефть и газ. Но в основном нефть. Много нефти. — Нефть? Для светильников? — Да нет… Я же сказал: много нефти. А ещё, нужно, чтобы нам не мешали. Вот, пожалуй, и всё. ыкой собственной тени, так? азнили. — Нет, я не о том. Ты — наследник бывших владык Пальмовой Дороги, так? — Ну, в общем… да. — Ты получил блестящее образование в Харве… — Ну, положим, не такое уж блестящее… — Разве твоим учителем не был премудрый Гоен? — Да, но, боюсь, я далеко не лучший его выученик… нь? — Нанимался на торговые каторги… — Великолепно! — скривив рот, выговорил Ани. — Просто великолепно!.. Улькар бесподобен. Выбить аристократию и разогнать мудрецов! А владык Пальмовой Дороги приставить к брусу торговой каторги… Представляю себе, как ты его ненавидишь. — А пятнадцать дней назад, — неумолимо продолжал Ани, — выяснилось, что ты ещё и незаурядный полководец… — К чему ты клонишь, тамахи? Ани слегка приподнял брови: — Почему ты называешь меня тамахи? — К тебе так обращается Тианги… Ани и Тианги вновь обменялись многозначительными взглядами. же, как достойна лучшей участи и Пальмовая Дорога. Твоя родина. Мне кажется, что разбой — это слишком мелкое для тебя занятие. Не пора ли в самом деле покончить с унизительной зависимостью от Харвы? Мы поможем тебе. Мы всегда помогаем тем, кто борется за справедливость. Мы вооружим Пальмовую Дорогу дальнобойными боевыми щитами. Таких щитов нет ни в Харве, ни в Кимире. Улькар просто обречён на поражение… — А что взамен? — Ничего, — сказал Ани. — Не трогать кивающие молоты. — Оно тебе нужно? — Нет… — Тогда что тебя беспокоит? — Дайте ещё выпить, — попросил он. и подождал, пока зрение прояснится. Потом поднял голову и хрипло сказал: — Нет… — Что нет? — Я не буду поднимать мятеж. — Судя по тому, что сейчас вокруг происходит, ты его почти поднял. — Странно слышать такие слова от человека, подпалившего Зибру, — кисло заметил Тианги. Он был явно разочарован. Глава 23 Ничья тень ал досточтимый Альраз, говоря, что его родной дядя не способен командовать даже увеселительной прогулкой. Такого рейда по тылам Кимира не постыдился бы и сам Анарби. Отступив перед превосходящими силами противника, караванный всё же рискнул малое время спустя пересечь границу с тем, чтобы перехватить взбунтовавшийся «Самум» уже на вражеской территории. Однако мятежный корабль словно просочился сквозь песок, а вскоре выяснилось, что сухари и вода на всех трёх кораблях — гнилые. В очередной раз проклянув досточтимого Тамзаа, скорпионов ему в оба рукава, караванный Хаилза решил обеспечить флотилию провиантом за счёт исконного недруга Харвы и прошёл по оазисам Кимира подобно песчаной буре. Он выдержал два сражения, потерял один из кораблей и, с трудом оторвавшись от погони, взял курс на Пьяную тень, где его ждала передышка, чреватая тревожными мыслями о будущем. Бешенство и отчаяние, подвигнувшие караванного на странную эту войну, отнюдь не улеглись в его душе, разве что бешенства поубавилось, а отчаяния прибыло. Он не выполнил приказ государя и вдобавок нарушил перемирие. Мало того — оказывается, все его подвиги молва (и если бы только молва!) приписала Шарлаху. Об этом Хаилза узнал в последнем ограбленном им оазисе, куда уже прибыл пергамент, гласивший, что за действия разбойника правительство Харвы не отвечает и будет благодарно войскам Кимира, если тем посчастливится уничтожить мерзавца. осударя вымолить будет трудновато. Слишком уж далеко зашла история, коль скоро племяннику караванного досточтимому Альразу, которого Хаилза, признаться, терпеть не мог, пришлось оправдываться перед кимирским послом и сочинять унизительный для державы документ. Кроме того, свалить грабежи на Шарлаха означало усугубить свою вину за побег разбойника и мятеж на «Самуме». Конечно, досточтимый Альраз ради блага семейства забудет на время неприязнь к родному дяде и попробует убедить государлько мысли о том, что самая блестящая из его побед будет приписана его же заклятому врагу. богатый торговый город, а вот Пьяная тень, можно сказать, осталась прежней: никаких тебе ажурных дворцов и мощённых привозным гранитом мостовых, на выложенных мягкой пылью улочках редко-редко сверкнёт стеклярус дорогого, полыхающего алым шёлком халата, зато потрёпанных и выжженных добела солнцем балахонов — хоть отбавляй. Пожалуй, Ничья тень была бы точной копией всех прочих оазисов Пальмовой Дороги, если бы не вечная теснота в порту и не обилие пьяных. Впрочем, опустей внезапно тень Аыми стенами. Оно и понятно: каждая семья содержала притончик — нечто среднее между кофейней, ночлежкой и весёлым домом. Круглолицые девушки из Харвы и с Пальмовой дороги при случае сходили за служанок и дальних родственниц. А случаев таких в прошлом было достаточно: ещё Орейя Третий не однажды грозил выжечь дотла тс. А выяснить, кто из жителей тени промышляет корчемством и привечает разбойников, было весьма затруднительно, ибо промышляли и привечали все. Название Ничья тень возникло во время войны, когда оазис, оказавшись пограничным, стал единственным источником вина для обеих воюющих сторон, что немедленно сказалось на качествах благородного напитка. Вина потребовалось много, и источник быстро уподобился реке. Вкус и аромат, естественно, пострадали, но на войне разборчивым быть не приходится. Обе армии вбирали вино, как сухое русло вбирает воду. хирабы. Не употреблялось это название и в донесениях на высочайшее имя, дабы не привлекать внимания государей к единственному месту в пустыне, где мог утолить жажду любой скиталец. Тени как бы не существовало… Что, впрочем, не мешало ни Кимиру, ни Харве держать там своих соглядатаев и осведомителей. Шпионов в Пьяной тени было не меньше, чем в Туркле или, скажем, в обеих столицах. Именно оттуда приходили самые ценные сведения как о внешних, так и о внутренних врагах: вино развязывало язык, а ощущение безопасности притупляло бдительность Покинув борт «Саламандры», караванный Хаилза в сопровождении двух офицеров и охраны направился развлечься в погребок почтенного Ойдо, человека весьма честолюбивого, известного строгостью нравов и кого попало не принимавшего. Собственно, причиной такого выбора было ещё и то, что чуткие глаза и уши почтенного Ойдо вот уже годая верблюдами в верности и преданности, а сами, глядишь, продают твои же секреты гостям из Кимира… Рыжие с проседью брови Ойдо недоверчиво вздёрнулись, когда он узрел перед собою караванного со свитой. Впрочем, в следующий миг розовое в коричневатых пятнах чело растрескалось радостными морщинками, и хозяин торопливо запричитал о высокой чести, оказанной досточтимым Хаилзой его дому. Багровое лицо гостя при этом, однако, не дрогнуло, осталось недвижно-мрачным. Судя по встрече, почтенный Ойдо был уже наслышан о приключениях караванного. — Что? — отрывисто спросил Хаилза, когда они остались одни. По мощёному внутреннему дворику гуляли жемчужно-серые горлинки, ковёр был расстелен возле голого, сбросившего кору платана. Ойдо, чуть ссутулясь, сидел на подушках, караванному вынесли и поставили резной стул, явно завезённый сюда из Харвы. Из глубины дома слышался прерывистый девичий смех и густой одобрительный гогот офицеров. Им велено было развлекаться, причём как можно более шумно. — Альраз думает, что тебя убили во время бунта, — негромко молвил Ойдо. Караванный мрачно кивнул. — Восемь дней назад, — продолжал хозяин, чуть приподнимаясь и наливая вино в кубок на низком столике, прихотью резчика поставленном на четыре скорпионьих лапы, — мне передали, что он хотел бы узнать о том, где сейчас находится Шарлах. Досточтимый Хаилза дрогнувшей рукой поставил на стол уже было поднесённый к губам кубок и въелся глазами в хозяина. — Откуда он знает о Шарлахе? Тот моргнул рыжеватыми ресницами. — Мне кажется, о нём уже знают все, — осторожно проговорил он. — В последнее время только и разговоров что об этом разбойнике… — Вот как?.. — процедил караванный, снова берясь за кубок. — Интересно… Хорош у меня племянничек, ничего не скажешь! Родного дядю похоронил и забыл в два счёта, зат В голосе караванного скользнули зловещие нотки, поэтому рыжебровый хозяин на всякий случай решил уточнить вопрос: — О чём именно, досточтимый? — Только не прикидывайся дурачком! Что ты ему ответил? Ойдо с упрёком взглянул на гостя. Всмотрелся пристальней — и встревожился… — Ответил, что Шарлах находится здесь… — В Пьяной тени? — Да… Собрал новую шайку, купил в Туркле через посредника почтовую каторгу… Караванный со стуком поставил кубок на стол. — А «Самум»? Ойдо в тревожном недоумении надолго приподнял плечи. раван из Зибры, — недовольно сообщил он. — Но потом я узнал, что ещё два каравана ушли за ним на Турклу… Честно говоря, я был даже немного обижен. Обычно досточтимый Альраз питал к моим словам больше доверия… — Обиды свои можешь оставить при себе! Его схватили? — Нет… Как бы они его тут схватили? Ничья тень. Ничего не попишешь. Попробуй войди сюда с оружием! Свои же не простят! Наши, правда, беспокоились, говорили, будто был . Сутки!.. А потом слухи поползли, будто Шарлах, пока они его здесь поджидали, сжёг порт Зибры… Рыжебровый Ойдо клятвенно прижал ладони к груди. Глаза у него были несчастные. — Да здесь была почтовая каторга, здесь! — жалобно вскричал он. — Как бы она вышла из порта, если там караван стоит?.. И Шарлах тоже был здесь, никуда не уходил! Четыр Кимире и грабит пограничные оазисы… — тут Ойдо взглянул на караванного и осёкся. — Это был не Шарлах! — проклокотал досточтимый Хаилза. — Продолжай! — Потом насчёт Турклы… Говорят, собрали они караван, выбрали Шарлаха главарём, сожгли Зибру… Да не может этого быть! — А кто же тогда сжёг? На скулах караванного обозначились желваки, красный тяжёлый кулак лёг на край резного столика. — Что значит «другой»? Может быть, как раз именно ты и говоришь о «другом» Шарлахе? Учтённый Ойдо всплеснул руками: — Досточтимый! Помилуй! Да мне ли не знать Шарлаха, если он вот уже несколько лет сбывал добычу в Пьяной тени? Недавно его захватили, отвезли в Харву, потом он то ли поднял бунт, то ли просто бежал… Снова появился здесь… Ведь ты же спрашиваешь об этом Шарлахе? — Где он сейчас? — темнея, проговорил караванный. — Да здесь! Где же ещё? Гуляет со своей шайкой в доме Имирпы… Почтенный Ойдо умолк и испуганно заёрзал на подушке, пытаясь отодвинуться. Впервые он видел, как кровь, вместо того чтобы броситься в лицо караванного, отхлынула от его кирпичных щёк. * * * — Где Шарлах? акированной потёртой доской. Из сидящих всего один повернул голову к вошедшему крикуну и тут же снова уставился на кости. — Я спрашиваю, где Шарлах? — вновь прорычал досточтимый Хаилза. Все медленно повернулись к нему, и караванный содрогнулся от ненависти. Суровые разбойничьи глаза над белыми повязками смотрели на него с ленивым презрением. — С вами говорит караванный Харвы! Разбойнички переглянулись, недоумённо поводя крутыми плечами. Наконец тот, что метал кости, неспешно поднялся, оказавшись на голову выше приземистого плотного караванного, подступил, набычился. — Ну? — хмуро сказал он хрипловатым басом. Хаилза скрипнул зубами. За это «ну» он готов был закопать наглеца в бархан по горло. — Где Шарлах? — тихо выговорил караванный, сдерживаясь из последних сил. Игроки неуверенно всхохотнули и тут же примолкли. Нависший над досточтимым Хаилзой детина свёл широкие звериные брови и чуть отшатнулся, словно перед прыжком. Потом опомнился, сообразил, что здесь всё-таки не пустыня и затевать драку с незнакомцем не стоит. — Это я! — буркнул он наконец. Караванный запнулся, решил было, что ослышался, потом понял, что нет, и подёрнутые красными жилками белки его стали страшно раздуваться. — Ты?.. — горлом просипел караванный, чувствуя, как звенит в ушах и темнеет перед глазами. — Ты — Шарлах?.. Лицо детины передёрнулось под повязкой. — За дурака меня принимаешь?.. Я спрашиваю, где настоящий Шарлах? седника его не было даже кинжала. Согласно правилам, при игре в кости все предварительно разоружались. — Ах ты, варан!.. — взревел рослый разбойник и бросился на досточтимого с явной целью задушить его волосатыми своими ручищами. — И ты туда же?.. — Харва!.. — успел прохрипеть схваченный за горло караванный, и в тот же миг в низкое помещение из многочисленных дверей, видимо, предназначенных для быстрого ухода врассыпную, ворвались вооружённые матросы с «Саламандры». Из игроков никто даже не сделал попытки подняться с ковра, все продолжали сидеть и только ошалело озирались. — Шакал!.. — оторванный от караванного детина рычал и ворочался в цепких руках, несколько раз едва не повалившись на пол вместе с матросами. — Я тебе покажу сейчас настоящего Шарлаха!.. Ты у меня узнаешь, который тут настоящий!.. Караванный кашлял, держась за горло. Один из разбойников хмыкнул, видимо, придя в себя окончательно, собрал кости в стаканчик, потряс и бросил. Остальные (включая матросов) невольно скосили глаза: что выпало? — Караванный, — спокойно, с ленивой хрипотцой позвал тот, что бросил кости. — Здесь ведь Пьяная тень. Сюда с оружием не ходят. Нужен тебе Шарлах — ну так жди на выходе из порта. А то, гляди, узнают в Харве о твоих проказах — такого скорпиона тебе подпустят… здесь распускать не положено, и перестал напрягаться, за что был немедленно отпущен матросами. Молодцы с «Саламандры» вопросительно смотрели на досточтимого Хаилзу. Тот постоял, нагнув голову, потом хмуро взглянул исподлобья на хозяина дома, почтенного Имирпу. едавно. И в Кимире тоже… А настоящий Шарлах — вот он. Пятый год ему вина наливаю… Глава 24 Молоты — бьют Внимательнейшим образом изучив пергамент, Улькар поднял голову и взглянул на сановника чуть ли не с нежностью. — А тебе не кажется, досточтимый Тамзаа, — кротко молвил он, — что ты потихоньку впадаешь в детство?.. С улыбкой позволил пергаменту свернуться в трубку, поиграл свитком, затем бросил его на стол и вновь вскинул зловеще-ласковые, обведённые чёрными тенями глаза. — Мне думается, дело было так, — мягко продолжал Улькар. — Упустив настоящего Шарлаха, вы с Альразом велели внезапно воскресшему Хаилзе срочно найти замену моему беспокойному подданному. Однако, прости, я разочарован. Всё выглядит столь наивно и неуклюже, что я начинаю сомневаться в твоих способностях. Сановнику, не умеющему лгать достаточно правдоподобно, не место при дворе. Ты согласен со мной? — Да, государь, — почтительно, но твёрдо отвечал Тамзаа. — Мне тоже показалось, что досточтимый Хаилза пытается таким образом выпутаться из этой неприятной истории. Однако я не мог скрыть его донесение, каким бы глупым оно мне ни казалось. ками кабинету: — Ну, допустим, подменили, — уже раздражённо заговорил он, резко поворачиваясь к Тамзаа. — С какой целью? Кому это понадобилось и зачем? — Из донесения Хаилзы следует, что самому Шарлаху, — что напомнил сановник. — Несомненно! — государь яростно улыбнулся. — И что же, никто не заметил подмены? Ни стража, ни сообщник, с которым его сюда доставили? — Сообщница, — как бы извиняясь, поправил сановник. Улькар запнулся: — Женщина?.. — Да, государь… Несколько секунд Улькар озадаченно молчал. — Ну, хорошо… — произнёс он наконец. — Сообщница… Я ещё могу понять, почему молчала она. Но объясни мне, почему молчал тот, кем его подменили! Наверняка думал, что везут на казнь, и при этом — ни слова, ни попытки оправдаться!.. Кто он? Откуда взялся?.. Или он до того был предан главарю, что решил умереть вместо него?.. Досточтимый Тамзаа, не разгибая спины, беспомощно развёл мягкие ладони: — Государь… Улькар остановился и надолго умолк. Серое измученное лицо его застыло. Постоял, медленно приблизился к столу, сел. — Жалуется, что не может вернуть денег, уплаченных Шарлаху за пленных. Улькар с недоброй усмешкой разглядывал сановника. — Всё, что можно ему посоветовать, — язвительно заметил он, — это получить деньги с самого Шарлаха. Вот пусть этим и займётся… Досточтимому Хаилзе моим именем приих новых Шарлахах я слышать больше не желаю. Мне нужен тот Шарлах, с которым я здесь говорил… В чём дело, досточтимый? Досточтимый Тамзаа был бледен. Все его надежды рушились… — Государь… — еле выговорил он и умолк. Наступившая тишина не сулила ничего хорошего. — Ясно… — Улькар скривил рот, брезгливо и безнадёжно. — Опять ушёл… Теперь понимаю, почему вы так настойчиво пытались подсунуть мне другого Шарлаха… Что молчишь? — он бешено взглянул на сановника. — Ушёл? — Да, государь… — Каким образом? — Вчера флот Зибры прижал Шарлаха к пескам кивающих молотов… Услышав про кивающие молоты, Улькар впился в сановника запавшими глазами, в которых тот, к удивлению и облегчению своему, не увидел ни гнева, ни испуга. Государь смотрел на досточтимого с подозрением — и только. — Так… И что же? — Он не остановился… — через силу вымолвил Тамзаа и осмелился снять кончиками пальцев капли пота с виска. — Ушёл… ТУДА?! — государь вскочил. — Да, государь… Несколько бунтовщиков прыгнули за борт и сдались войскам. Их допросили. Оказалось, что на «Самуме» начался ропот, люди требовали повернуть, но Шарлах и слышать об этом не хотел… — Тамзаа замолчал, со страхом глядя на государя. Забыв про обмершего в полупоклоне сановника, тот оглаживал в тревожном раздумье чёрные тени у остановившихся глаз. — Я не допрашивал их, государь. Но из присланного свитка явствует, что всё обстояло именно так. — Странно… — руки Улькара бессмысленно вспорхнули над столом, тронули свитки, отдёрнулись. — Тогда, при встрече, он не показался мне особо храбрым человеком… И вдруг такая самоубийственная отвага… Странно, правда? — Возможно, это и было самоубийство, — отважился предположить Тамзаа. Улькар с сожалением покосился на сановника, и у того сразу отлегло от сердца. Кажется, грозу опять пронесло стороной. имкнуть к флоту Зибры и вместе с ним нести охрану всей окрестности кивающих молотов. Имей в виду: Шарлах мне нужен живой! А я попробую… — Улькар вновь осунулся и умолк. — Государь… — рискнул обратиться к нему Тамзаа. — Да? — Но оттуда не возвращаются, государь! — Бывает, что и возвращаются… — как бы про себя загадочно проронил Улькар. * * * ховой лениво оповещал с мачты о новой пыли. Поднимать паруса не имело смысла, это сразу выдало бы местоположение корабля. Умнее было дождаться ночи и тогда уже попробовать проскользнуть между караванами на мускульной тяге. Тот лишь уныло вздыхал и подливал вина в чашку. — Пыль по левому плечу!.. — снова проорали с мачты. — А вот этого не надо, — нахмурившись, бросила Алият. — Нельзя без наблюдателя… Она помолчала, потом поднялась и тоже достала из шкафчика чашку. Плеснула вина и, поколебавшись, разбавила водой. Откинула повязку, поднесла чашку к губам и помедлилила чашку на пол, так ни глоточка и не отхлебнув. — Тебя как подменили, — она сказала это вполне серьёзно. — У меня тоже такое чувство… — проворчал он и вдруг устремил на неё совершенно трезвые, словно провалившиеся глаза. — А помнишь, в ночь перед бунтом?.. Ты меня спро — Знаешь… — сказал он. — Чем больше я понимаю этот мир, тем меньше мне его хочется понимать. — О чём ты? — Так… Просто мы вчера были у «разрисованных». Алият вздрогнула: — Разве они… А мне показалось… — Когда я беседовал с тамахи, туда вошёл… Даже не знаю, как тебе его описать. Жуткое зрелище, короче… Даже колдун со своими шрамами — и тот не такой страшный… — Но… они ведь на нас… не нападают… — запинаясь, выговорила Алият. — А ты рассказывал: бросают огонь на несколько миль… жгут людей… Он залпом осушил чашку и с ненавистью уставился на алебастровую статуэтку Улькара. — Тварь! — с изумлением и угрозой выговорил он и вдруг что было сил швырнул чашку в надменно полуотвёрнутый лик государя. — Идол голорылый! Власти ему захотелось!.. — Перестань! Это же государь! — Всё равно разобью, — угрюмо пообещал он, вновь опустился на ковёр и, нахохлившись, потянулся к кувшинчику. — Представляешь? — сквозь зубы проговорил он, наливая себе вина. — Оказывается, этот варан… — судорожный кивок в сторону Улькара, — …куплен с потрохами… — Кем? — Алият в ужасе взглянула на статуэтку. Слушать такое о государе было жутко. — Зачем? Для зажигательных снарядов? — Нет. Честно говоря, я и сам толком не понял, что они там с этой нефтью делают… Но кивающие молоты — это просто насосы, понимаешь? Насосы, которыми они выкачивают н — Газа? Алият неловко присела на ковёр. Такое впечатление, что ноги её уже не держали. — Не понимаю… — А что тут не понимать? Они мне прямо предложили поднять Пальмовую Дорогу и отделиться от Харвы… Вот будет здорово! Ещё одна смута!.. Пожжём все кораблики, перережем треть народа и окажемся запертыми каждый в своём оазисе… задыхаться поодиночке… И всё, главное, во имя справедливости! Во имя высокой цели, верблюд её употреби!.. — А помогут? — жадно спросила Алият. — Ты… что?.. — выговорил он наконец, глядя на Алият чуть ли не с испугом. — Считаешь, что мне нужно было согласиться? — А ты… отказался? — не веря, спросила она. — Конечно… — Да ты просто дурак! — возмущённо сказала Алият и встала. — Дурак! Ящерица безмозглая! Ему предлагают такое… а он!.. Нефть им нужна? Ну и пусть себе качают на здоровье!.. Тебе что? Голорылых жалко? Несколько секунд Алият смотрела на него, открывая и закрывая рот, не в силах сказать ни слова. — Ты… — только и смогла вымолвить она. — Я не знаю, ты… Может, ты тоже не человек, как они?.. — Одно из двух, — буркнул он. — Или я не человек, или все остальные не люди… В дверь постучали. Оба поспешно накинули повязки на лица. — Ну вот, — тихо проговорил он. — Можешь пойти со мной и сказать, что ты согласна на их предложение… Пойдёшь? Когда он, не пожелав на этот раз воспользоваться верёвочной лестницей, спрыгнул на раскалённый песок из бортового люка, Тианги был уже близко. Цепочка следов ныряла — Тесна… — отозвался Тианги и, прищурясь, озабоченно оглядел бродящие за кривляющимся знойным горизонтом песчаные облачка. Их было три. — Что остановился? — спросил он, снова пово — Ты ж видишь, что там делается, — сказал он, тоже прищуриваясь на зыбкий колеблющийся горизонт. — Поневоле остановишься… Решил вот ночи подождать… Некоторое время оба смотрели в одну сторону. нги одним движением вытянул из вещицы гибкий поблёскивающий прут и поднёс устройство к губам. Вновь полилась плавная певучая речь, изобилующая придыханиями и, казалось, растворяющая согласные звуки. ся, вздымая песок, взмахнул руками и лишь чудом удержался на ногах. приметы отрицал? — Это я поговорил с нашей базой на юге, — объяснил он. — Кстати, сегодня утром тобой сильно интересовался Улькар. — Совершенно верно. — Тианги кивнул и поглядел на него с уважением: — Я смотрю, с тобой приятно будет работать… Так вот, Улькар прямо-таки требовал, чтобы мы отправили тебя к нему. — И что вы ему ответили? хи. — Хочешь, подарю? Тот чуть отпрянул, но не попятился. — Нет… — севшим голосом ответил он. — Вы нам уже много чего подарили… Боевые щиты, стальные цепи с браслетами… кала небо наискосок и уходила за горизонт. А в следующий миг там, где только что кривлялась пыльная гривка, вставал жёлтый, набухший огнём сгусток. Три сгустка. Глава 25 Куда-нибудь! — Позволено ли мне будет выразить своё мнение, досточтимый? уга похожи. Как, впрочем, и зрелые. Многие, например, находят, что самого Тамзаа и его заклятого врага караванного Хаилзу со спины весьма легко перепутать: одна осанка, одна фигура… — Говори. — Не стоит сейчас докладывать об этом государю. — Почему? — Государь не в духе. Любопытно! Тамзаа прищурился. Откуда бы это мальчишке-секретарю, не вхожему во внутренние покои, знать, в каком расположении духа пребывает Улькар? — И каким же образом это стало тебе известно? — Мне так кажется. халата внезапно обмякли, кулаки разжались, и, подойдя к секретарю вплотную, Тамзаа спросил его очень тихо: — Кому ты служишь, Ирва? — Тебе, досточтимый. Он произнёс это очень серьёзно и без тени подобострастия. Не вздрогнул, но и не удивился вопросу. Несколько секунд Тамзаа бешено смотрел в бестрепетные карие глаза, потом раздражённо фыркнул и отвернулся. Заложил руки за спину. — А как я могу умолчать, если мне приказано докладывать обо всём, что происходит хотя бы рядом с кивающими молотами? — сквозь зубы осведомился он. — Однако сведения поступили слишком уж невероятные, — мягко заметил секретарь. — Можно усомниться в их истинности и потребовать подтверждения. На это уйдёт самое меньшее дня три. Тамзаа обернулся: — Хорошо. Дня три. А дальше? — А дальше государю скорее всего станет не до того. Зловещая усмешка сановника бросила бы в дрожь любого. Только не Ирву. — До чего, позволь спросить? — До морской воды, например. — Не догадаться было трудно, — сдержанно ответил тот. На этот раз Ирва ответил не сразу, и почтительный голос его был отчётлив, но еле слышен: — Мысли о вечной жизни приходят, когда трон крепок. А стоит ему пошатнуться — и уже не до них. омненно, знал, чем рискует, роняя такие намёки при своём господине и благодетеле. — А он… пошатнётся? — неслышно, одними губами спросил сановник. — Судя по всему, да. — Откуда ты знаешь? — выдохнул досточтимый. — У меня такое впечатление. * * * Шарлахи, покинув борт «Самума», начал их огибать чуть ли не сразу. Испуганно притихшая Алият шла следом. Они остановились там, где копоть разливалась сплошным пятном, и долго с содроганием глядели на бродящие по пепелищу огоньки, на шевелящиеся хлопья сажи. Иногда каза — Зря мы остановились… — Алият беспокойно оглянулась на слепящие белые пески, за которыми прятались кивающие молоты и огромные сверкающие шары из металла. — Ты что?! я слегка и, ссутулившись, побрёл обратно. — Что? — встретила она его испуганным вопросом. Несколько секунд он непонимающе смотрел на Алият. Брови страдальчески заломлены, на белоснежной повязке — следы копоти. — Это «Белый скорпион», — дрогнувшим голосом сообщил он. — Лако… Алият опасливо повернула голову и с ужасом посмотрела на тлеющие обломки отгоревшего погребального костра, ещё утром бывшего белоснежным, сверкающим медью кораблём. Не может быть Лако… Шумный задира Лако… Значит, всё-таки удрал, прорвался, проскочил чудом по северному краю запретных песков, утащив за собой часть каравана… Ещё немного — и ушёл бы совсем… Чуть-чуть не хватило везения… Как ты сказал тогда? «Лучше я с тобой пойду, чем с ним останусь…» Ты всегда верил в удачу. И к Шарлаху ты пришёл только потому, что Шарлах — счастливчик. А на этот раз усомнился… И лежишь куском спёкшегося мяса под раскалёнными дымящимися обломками балок… Тёмные глаза Алият были угрюмы. — Жаль… — обронила она. — Добрый был разбойник… — Там должна быть его часть добычи за Зибру, — хмуро сказала Алият. — Может, подождём, пока жар спадёт?.. полного золотых монет с профилем Улькара, — но… Нужно быть Алият, чтобы вспомнить об этом в такое мгновение. — Времени мало… — буркнул он. — Пошли обратно… И они пошли, марая песок прилепившейся к подошвам копотью. Впрочем, следы, остающиеся за ними, становились по мере приближения к «Самуму» всё светлее и светлее. Добр — Куда идём? — спросила Алият. — Куда хочешь… к и положил на ковёр металлическую плоскую черепашку, которую ему при расставании чуть ли не насильно навязал Тианги. Враждебно глядя на тускло поблёскивающий подарок, скинул запятнанную сажей повязку, выцедил чашку до дна и стал ждать, когда тупое тоскливое отчаяние сменится настоящей злостью. Наконец усмехнулся криво и, взяий голос, слегка лишь похожий на голос Тианги, произнёс: — Я смотрю, ты не слишком торопишься… Имей в виду, с севера на подходе ещё один караван. Несколько секунд устройство молчало, чуть слышно потрескивая. — Не понял, — продребезжал наконец Тианги. — Объясни. В чём дело? уг! Что же вы делаете, вараны?.. Лучше бы вы меня сожгли!.. ги онемел от ярости. Ничуть не бывало. Тианги просто обдумывал услышанное. помочь… Разве не так? — Мне очень жаль, — помедлив, отозвался Тианги. — Но на войне, знаешь, такое случается сплошь и рядом… Бьёшь по врагу, а заодно накрываешь своих… Если не секрет, куда ты сейчас направляешься? — Куда-нибудь… ние. Как договаривались. метил, что в проёме стоит и смотрит на него во все глаза бледная Алият. — Ты говорил… с ними?.. Он насупился и, не ответив, спрятал вещицу. — Сумасшедший!.. — хрипло сказала Алият. — Так кричал, что на палубе слышно… Это ты на них?! — Они — колдуны? — прямо спросила она. — Не знаю, — сказал он. — Вряд ли. И потом, я уже тебе, кажется, говорил, что в колдовство не верю… — А это? — она кивнула на подушку, под которую он сунул подарок. — А молнии?.. — Это не молнии, — буркнул он. — Тианги сказал, что это ракеты. — Что?! — Ну… Как бы это тебе объяснить? Ты ведь ни разу не была на празднике в Харве… — Я видела ракеты на празднике в Зибре. — А! Ну вот… У нас это игрушки, а у них — оружие… Поняла теперь? — Поняла… — тихо ответила Алият. — Что ты поняла? Алият помотала опущенной головой: то ли чтобы прийти в себя, то ли просто сбрасывая повязку. Бесцеремонно отобрала чашку и выпила остаток вина залпом. Взвесила посудинку в руке, как бы прикидывая, куда зашвырнуть. — Я поняла, что с ними нельзя ссориться… — надломленным голосом сказала она. — Колдуны, не колдуны… Не дразни их, слышишь? Соглашайся! — На что? На мятеж? На новую смуту? Алият поставила чашку на ковёр, нахохлилась, зябко повела плечами. — Всё-таки я тебя не понимаю, — призналась она, покосившись на чумазое изваяние государя. — Ты ненавидишь Улькара. Ты в него прошлый раз посудиной бросил, разбить грозишься… Ну так они же тебе это и предлагают — поднять против него бунт! Что тебе ещё нужно?.. — Если, ненавидя Улькара, — тщательно подбирая каждое слово, изрёк он, — я буду вести себя подобно Улькару, то чем я лучше него? Алият с напряжённым вниманием вобрала глубокую эту мудрость, но, судя по оторопелому выражению лица, постичь её так и не смогла. — Ну вот что ты сейчас сказал? — не выдержав, взорвалась она. — Ты же сам не понимаешь, что ты сейчас сказал!.. И хватит пить! — Можно подумать, я не знаю… — проворчал он. — Главное, сам же говоришь: ничего с тебя за помощь не возьмут!.. — Как это не возьмут? К морю вон выходить запретили… — Оно тебе нужно? — Я с тобой с ума сойду! — Ты куда? — Куда-куда… Вино вон отобрала!.. Пойду хоть по палубе прогуляюсь… — За борт смотри не свались!.. мачты. Кругом деловитая осмысленная суета, всяк занят своим делом. Неутомимой Алият всё-таки удалось приучить бунтовщиков и каторжан к порядку. Втайне они её ненавидели за настырность и, не будь Шарлаха, разорвали бы, наверное, в клочья при первом удобном случае. — …не отверни он тогда, шёл бы сейчас с нами… — …а эти дурачки — тоже додумались, за борт попрыгали… Ну и где они теперь?.. — …я тебе говорю! Привели его прямо к молоту, говорят: «Видишь? Вот так и с Улькаром будет…» — Ну? — Ну вот тебе «ну»! Поднимай, говорят, Пальмовую Дорогу, даже не сомневайся!.. — Шорох! Повязку прикуси!.. Горха выпрямился, помялся, комкая в корявых ручищах ветошь. — Да говорят… — уклончиво отозвался он. — А сам что об этом думаешь? — Ну что… — разбойник неловко пошевелил плечища и зажмурился. — Как бы он там, в Харве своей, ни злобствовал, а против кивающих молотов не попрёшь! Вон они как Лако — Да нет, я не о том. Это всё понятно: кто сильнее, с тем и дружи… А вот по справедливости — как? — По справедливости?.. — Горха помедлил, по всему видать, повёртывая так и эдак свои корявые простые мысли. — Давно нам пора от Харвы этой откалываться. Я ж к тебе н Глава 26 Война объявлена Ирва, как всегда, оказался прав. Единственное, в чём можно было упрекнуть прозорливого секретаря, это в удивительной мягкости выражений. «Не в духе». С тем же успехом к песчаной буре можно было применить глагол «веет». Попросту говоря, государь обезумел. Во всяком случае, таким его досточтимый Тамзаа ещё не видел. — Теперь понятно! — задыхался Улькар, мечась по кабинету. — Вот теперь всё стало на свои места! Всё!.. А ты… — он повернулся к досточтимому, неистово вонзая палец в воздух. — Если окажется, что и ты с ними заодно… — С кем, государь? Улькар не слушал. Запавшие глаза его, полные ужаса и ярости, то метались по сумрачно-лиловым шелкам, то надолго въедались в груду свитков на столе, в стеклянный канделябр кимирской работы, в растерянного до потери страха сановника. — Ну конечно… — упавшим голосом говорил Улькар, и пальцы его бессмысленно танцевали в воздухе. — Это их человек! Он служил им с самого начала… Иначе бы они просто сожгли его! А они не сожгли! Подумай, они отказались его выдать!.. Внезапно государь смахнул со стола пергаментные свитки недописанных законов, зацепив заодно и стеклянный канделябр. Звон и грохот были смягчены ковром, но незамеченными, естественно, не остались. — Что?! — пронзительно закричал Улькар на влетевших в покои и тут же попятившихся стражей. — Вон отсюда!.. Четыре громады, шелестя чёрными шелками, поспешно ретировались, и государь обессиленно опустился на стул с высокой резной спинкой. — Итак, — язвительно кривя сухие губы, заговорил он после продолжительного молчания, — сначала, как ты утверждаешь, подменили Шарлаха… — государь приостановился и бросил суровый вопросительный взгляд на сановника. — Так утверждает досточтимый Хаилза, государь, — с трепетом уточнил тот. — Неважно… Далее — бунт. Бунт на второй день похода! Затем три Шарлаха сразу!.. Такое впечатление, что они размножились вдруг от Харвы до Кимира! Налёт на Зибру, в тоь меня к морю любой ценой?.. Что молчишь? — Государь… Если ты полагаешь, что это дело рук ставленников Кимира… Улькар с гримаской отвращения махнул вялой бледной рукой, и досточтимый боязливо умолк. — Собственно, можно даже и не перечислять, — устало сказал государь, потирая глаза и лоб. — Они уже ничего не скрывают. Шарлах, уходя от погони, безбоязненно (обратглавное… Да, главное… Голос Улькара перешёл в бормотание и умолк, государь горбился, прикрывая глаза рукой. Тамзаа смотрел на него с отчаянием. Наконец Улькар отнял ладонь, взглянул на досточтимого и вдруг хихикнул. — Да! — став на секунду прежним вкрадчиво-язвительным Улькаром, молвил он. — Вот теперь я вижу, что ты невиновен. Столь тупого выражения лица не состроишь нарочно при всём желании… Тамзаа с усилием выдавил на своём словно окоченевшем лице некое подобие улыбки. — Ну что ж… — Улькар встал, выпрямился, опёрся на край стола костяшками пальцев правой руки. Сухощавый, прямой, похожий на собственные многочисленные изваяния, гоше, чем они обо мне… Произнеся эту загадочную фразу, он поманил сановника подойти поближе и, развернув карту, продолжал почти спокойно: — А против кого мы выступаем, государь? — Против Пальмовой Дороги, естественно, — не поднимая головы, отозвался Улькар. — Думаю, мятеж там начнётся очень скоро… Собственно, всё это можно было предвидеть… — А что с Шарлахом? но. Секретаря своего — арестуй. Равно как и секретаря досточтимого Альраза. С этого и начни. Тамзаа даже разогнулся слегка, услышав такой приказ. Улькар посмотрел на него и невесело усмехнулся. — Правда, я не уверен, что тебе теперь удастся отыскать этих способных молодых людей… — ворчливо добавил он. * * * мирский ковёр, на который поставили низкий резной столик на четырёх скорпионьих лапах. Всё так же гуляли по мощёному внутреннему дворику жемчужно-серые горлинки, тый кувшинчик или блюдо с фруктами и прочими заедками. — Это против моих правил, — ни на кого не глядя, хмуро вещал караванный, — но правила были нарушены в самом начале, и моей вины в этом я не вижу. Поэтому, чтобы раздела польза. Слишком уж большой у меня счёт к этому мерзавцу… А ты что скажешь, досточтимый? Грузный судья вздохнул, покряхтел, подвигал бровями. — Собственно, — с неохотой начал он, — решать это не мне. Как тебе известно, я здесь оказался лишь потому, что попал в немилость… — Странно, — покривив крупные выпяченные губы, брюзгливо заметил караванный. — Снарядить корабль и двинуться в поход по приказу государя я бы счёл высочайшей милостью… — Я не военный, я — чиновник, — сухо напомнил судья. — И считаю, что каждый должен заниматься своим делом. Если бы тебя, досточтимый, лишили твоего корабля и назначили судьёй, ты тоже вряд ли пришёл бы в восторг… Что же касается моего мнения… Конечно, участие почтенного Шарлаха в нашем походе имеет смысл. Кому, как не ему, знатьны… а его корабле, что вызвало гнев государя… Или взять меня… Я тоже изрядно пострадал в последнее время по вине бывшего моего друга. Правда, незадолго до всех этих событий мным на тебя. ный Хаилза считал для себя просто унизительным. Что до Шарлаха, то он весьма болезненно воспринял слова судьи: набычился и долго молчал, сжимая и разжимая мосластые волосатые кулаки. орее прославляет. Поднял бунт, ограбил Зибру, несколько раз блистательно ушёл от погони… — А это ещё кто такой? Караванный слушал разговор, гневно раздувая ноздри. С каким, должно быть, удовольствием Хаилза вздёрнул бы сотрапезника на рее, не будь он так прижат обстоятельствами! — Да ещё с каторгой этой… — хмуро добавил разбойник. — Каторгу он мне продал… А я ж не знал, у кого покупаю!.. Это выходит, спихнул мне то, что самому негоже… — Мелкие? — задохнулся Шарлах. — А бабу он у меня увёл — это как? Тоже мелочь? л свободной рукой на стиснувшего зубы Шарлаха. Караванный глядел на судью с тупым неудовольствием. — Алият, — не разжимая зубов, подтвердил Шарлах. — Тварь!.. Из весёлого дома взял, кобру линялую!.. Да если бы не я, она бы сейчас подо всей Пальмовой Дорогой перебывала!.. — А?.. Караванный фыркнул и гневно воззрился на досточтимого. Столь непозволительных речений он от судьи не ожидал. Шарлах ссутулился, покряхтел. Допрос, учинённый опытны — Ну так?.. — подбодрил его судья. — Что «ну так»? Закопаю в песок по горло — и всё! Дай только встретить!.. Грузный судья устало прикрыл веки, вздохнул и поворотился всем корпусом к караванному: — Ты хотел услышать моё мнение, досточтимый? Тот важно кивнул. ть своих истинных мотивов, и это наводит на определённые подозрения. Я бы не стал включать его каторгу в состав каравана. Наступило молчание, нарушенное лишь стуком горлышка кувшина о край чашки — это Шарлах дрогнувшей волосатой ручищей налил себе вина. Караванный и судья ждали. — Ладно, — буркнул наконец Шарлах, так и не выпив. — Тут вот ещё какое дело… Я ж не знал, что она живая осталась… унижения и, приподняв нижний край повязки, залпом осушил чашку. — А она узнала — взбесилась. Злой луной, говорят, поклялась, что найдёт и под колесо положит. И меня, и её… — Между прочим, это очень серьёзно, — сообщил судья караванному, уставившемуся на Шарлаха изумлённо и недоверчиво. — Я знаю, о ком идёт речь. Поверь, что эта особа на такое вполне способна. Кстати, не удивлюсь, если окажется, что именно она и взбунтовала «Самум»… — он вновь повернулся к разбойнику. — Продолжай, почтеннейший… — Ну вот… — нехотя закончил тот. — А у них два боевых корабля против моего почтовика, да и людей побольше… Места мои она все знает… Куда тут денешься? Только к вам… — Ну вот это уже хотя бы похоже на правду, — задумчиво молвил судья. — Стало быть, не жажда мести, а просто естественное желание спасти свою шкуру… С этого и надо было начинать. го не получишь. Живым или мёртвым, но нам надо показать его государю, ясно? — Стало быть, договорились, — решительно сказал Хаилза. — Если ты захватываешь его, то передаёшь нам. А если мы захватываем её, передаём тебе, — он насупился. — И ещё одно. Порядки у меня строгие. Примкнул к каравану — значит всё. Никаких этих ваших вольностей… Приказано — выполнил. И только так. Произнеся краткую эту речь, караванный грозно свёл брови и оглядел обоих собеседников, давая понять, что сказанное относится и к тому, и к другому. Не услышав возражений, продолжил: Шарлах пожал плечами: аторгой будешь у нас вместо приманки… Ойдо! — Хаилза полуобернулся и повысил голос: — Убери со стола и скажи, чтобы принесли карту… Глава 27 Шарлах! Шарлах! уже всего что угодно. Такого здесь ещё не видывали. Справедливости ради следует сказать, что ущерб, наносимый военными караванами Харвы, которым тень регулярно поставляла провиант, казался жителям куда серьёзнее ущерба от поборов к, колесо к колесу. Караванный Хаилза привык вести себя с населением Пальмовой Дороги, как с враждебными Харве кимирцами, что выразилось сразу же после входа в порт. В разговоре с место образом известны всем, и вскоре оазис тихонько и угрожающе загудел, как растревоженное осиное гнездо. Это чувствовали все, кроме караванного. щем, мятеж неизбежен. Пока столица посылает в походы таких караванных, как Хаилза, повод к бунту всегда найдётся… Потом в душе досточтимого возникла досада на пьяниовать голову в пасть очередного хищника. караулы на улицах, и вот, стиснув зубы, знаменитый разбойник с десятком своих людей отправился на рыночную площадь, до которой, впрочем, так и не добрался. е обращать на него внимания, но потом к процессии стали присоединяться посмеивающиеся зрители, и на улице стало довольно людно. Пришлось остановиться и цыкнуть на о — Вот погоди, — пригрозил распоясавшийся нищий, — придёт настоящий Шарлах — он вам всем покажет: и тебе, и дружкам твоим голорылым!.. как бы сигналом. Толпа взвыла и кинулась на маленький отряд, тут же ощетинившийся клинками. К гавани удалось пробиться лишь шестерым, считая самого Шарлаха. * * * шлось выдержать серьёзный штурм. Нечего было и думать о высадке десанта, и караван, бросив на произвол судьбы стражников тени, пополз, отбивая всё новые и новые наскать этого — упрямый Хаилза и слышать ничего не хотел. Мятежники тоже прекрасно понимали, что их ждёт, если каравану удастся вырваться из гавани, и последний их отчаянный натиск был отбит чудом. От внимания караванного не ускользнула ещё одна странность: самым яростным атакам псами трупы бунтовщиков, «Саламандра» пронесла пятнанные кровью борта извилистым песчаным коридором и вывела караван в пустыню. А дальше досточтимый Хаилза даже недвухмачтовик с бьющимися по ветру ослепительно белыми рваными вымпелами. «Самум». попробовал прорвать левый фланг развёртывающегося каравана, с тем чтобы проскользнуть в мятежную гавань. Предстоящий бой казался ему заведомо безнадёжным, но и уклониться от схватки не было возможности. Единственное мыслимое решение, атака на головной корабль, тоже не могло привести к успеху, поскольку караванный, конечно же Приказ этот выполнен не был по вине Алият, храни её и впредь разбойничья злая луна! Увидев среди атакующих знакомый почтовик, Алият обезумела, кинулась с палубы в рубку и, оттолкнув одного из разбойников, стала за штурвал сама. — Шакал!.. — завизжала она и, оскалившись под повязкой, налегла на рогатое рулевое колесо. — На своих? С голорылыми? проигрывал бой в любом случае. Однако для команды почтовой каторги смена направления атаки была далеко не безразлична. Сверкая медью тарана, «Самум» тяжко двинулся на хрупкое судёнышко, отчаянно пытающееся увернуться от разящего удара. И, нужно отдать должное Шарлаху, манёвр он провёл блестяще. «Самум» таранил пустоту, а оскаленный серп левого колеса прошёл в расстоянии шага от низкой кормы почтовика. Однако внезапный этот ход несколько расстроил первоначальные планы досточтимого Хаилзы. Теперь «Саламандра», лёгкая каторга Шарлаха и «Самум» оказались расположенными на одной линии. Впрочем, это тоже ничего не меняло: промахнувшись по почтовику, Алият подставила розовый борт «Самума» к Вместо того чтобы атаковать, «Бархан», одномачтовик судьи, лёг в поворот, а потом на нём сработала катапульта. Косматый клок смоляного огня всплыл над пустыней и расплеснулся пылающим озерцом в десятке шагов от «Саламандры». Караванный выругался и приказал отсигналить судье, чтобы немедля шёл на таран. В ответ в тёмное от зноя небо воспарил ещё один зажигательный снаряд. Теперь уже ошибки быть не могло: первый выстрел не был случайным — «Бархан» обстреливал «Саламандру». о давнего дружка, выровняв соотношение сил. «Главное — вовремя удрать». Верный этому разбойничьему правилу, Шарлах развернул каторгу и повёл её в обход двух корабл с «Самумом» начинает атаку на левое крыло. Склонный к острым решениям, что не раз выручало его в недавнем рейде по тылам Кимира, Хаилза метнулся к югу с целью оторваи прийти на помощь увеличивающемуся прямо на глазах разбойничьему каравану. Тем временем на «Бархане» сорвали вымпелы Харвы и укрепили взамен знакомые до дрожи белые лоскуты. Лишь тогда на борту «Самума» поняли наконец, что происходит. Внезого Хаилзы. А из гавани уже выползали две каторги и парусник — мятежники шли на выручку Шарлаху. Настоящему Шарлаху, а не тому, чья почтовая каторга удирала как можно дальше от оазиса, колеблясь вместе с зыбким от зноя горизонтом. катапульты, пошли бы на абордаж в пешем строю. Оставалось одно: стряхнуть погоню, добраться до ближайшей тени и просить подкрепления, что караванный и сделал. Пять мятежных кораблей преследовали его почти полдн * * * нную историю восстания в Харве. Он прекрасно отдавал себе отчёт, какой страшный враг тайно противостоит ему, он боялся этого врага, но уже ничего не мог поделать с собственным безумием. Ослеплённый гордыней государь, должно быть, и сам отчасти поверил в свою божественную сущность, о чём внушал подданным вот уже в течение двух лет. И впрямь: кто ещё, кроме бога, решился бы помериться силами с владельцами кивающих молотов! Простые же смертные были просто ошеломлены. Пальмовая Дорога, безропотно позволившая уничтожить отцовскую веру, развалить многочисленные храмы и храмики Четырёх Верблюдов, обложенная невыносимо тяжкими податями и налогами, притихшая испуганно в своих рассеянных в пустыне оазисах, внезапно сорвалась с якоря точно так же, как сорвалась с якоря несколько лет назад сама Харва. без боя; забитые телами голорылых арыки разливались; шипела, съедаемая пылью, мутная, смешанная с кровью вода. Рушились на вымощенные гранитом площадки бесчисленнынных святилищ чудом сбережённые статуэтки и бронзовые морды Четырёх Верблюдов; полыхали бараки вместе с затворившейся в них стражей. о Шарлаха. Но кто подал сигнал к восстанию в других оазисах? Откуда взялось оружие, включая неслыханные зеркальные щиты, бросающие палящий солнечный блик на добрую ?.. Задавать эти вопросы было просто некогда. * * * Шарлахи не было причин желать добра своему полутёзке, но, глядя на Алият, он уже невольно начинал ему сочувствовать. ько понурясь, и невольно возникало подозрение, что идёт он сюда не по своей воле. — Гляди! — крикнула она в полном восторге. — Гляди, кого ведут! Да это ж тот твой дружок, что тебя Улькару подсунул! Ах, варан! Мало того что предал, мало того что травануть хотел, ещё и с караванным снюхался!.. Тесна пустыня… Глава 28 Прости, так уж вышло Они стояли на палубе «Самума» лицом к лицу, два наследника и потомка владык Пальмовой Дороги, оба рослые, широкоплечие, осанистые. Судья, правда, постарше, погрузнее и прихрамывает слегка, но в общем порода одна. Горячий ветер трепал белые балахоны. се чувства, вызванные внезапной этой встречей. — Колеблешься: вздёрнуть меня на рее или же закопать в песок? остью. — Ты вправе не поверить мне, — севшим голосом беспомощно начал судья, — но я рад за тебя. Помнишь наш разговор перед тем, как всё это случилось? Я ждал, я надеялся, чрийти, что это всё-таки будешь ты. — Кстати, если бы не эта история, — заметил судья, — ты бы так и ходил до сих пор за брусом… — Послушай, — сказал судья. — Я знаю, что со стороны всё выглядело достаточно подло. Но ведь я выручал тебя сколько мог, вспомни!.. А ты, по сути дела, помог бежать Шарлаху… — Да пойми же ты! — то ли взмолился, то ли прикрикнул досточтимый. — У меня на шее была точно такая же удавка, как у тебя, разве что невидимая!.. Помнишь, что я говорил больше: она или я? Однако помирился же ты в конце концов с этой коброй!.. А меня ты даже выслушать не хочешь!.. азбойничий караван готов был поднять паруса. * * * нуемый роголомом, поэтому пришлось долго лавировать, то и дело переходя на мускульную тягу. Оба сидели на ковре в каюте караванного, откинув повязки, и время от времени бросали друг на друга хмурые, исполненные смущения взгляды. Кувшинчик уже опустел наполовину. ался упустить тебя, представься мне такая возможность, но… — Действительно, странно… — пробормотал он. — Когда ты подкинул меня Улькару вместо настоящего Шарлаха, я тебя убить был готов при случае… А теперь вот даже и не знаю, что с тобой делать… Всё могу понять! — взорвался он. — Всё! Если бы не твой подарочек! Как ты вообще додумался подсунуть мне это вино? Судья взглянул на него непонимающе. — Вино?.. Ты имеешь в виду то вино, которое мы пили у меня? — Так… — сипло сказал он. — Когда был налёт, тебя разбила подагра и ты поручил вести переговоры этому молоденькому голорылому, верно? — Верно… высил голос: — Откуда он мог знать, что мы пили с тобой накануне? ился и брезгливо прищурил глаз, словно снимал допрос, восседая в судейском дворике. — Вино оказалось отравленным? — Да. Раздался короткий стук в дверь, и в каюту, не дожидаясь разрешения, вошла Алият. Остановилась на порожке. — Так, — зловещим шёпотом произнесла она. — Замечательно! Значит, ты решил его отпустить? огать его ты уже не имеешь права. — Ну, если ты решил его отпустить!.. — повторила она. — Ничего! Скажу команде — они его в клочья порвут!.. — С ней, пожалуй, управишься… — проворчал тот и разлил по чашкам остаток вина. — Так ты не ответил. — Почему не ответил? Могу повторить: никакого вина я тебе на «Самум» не присылал. В дверь опять постучали, но на этот раз вежливо подождали ответа. — Алият велела сказать: пыль по правому стремени, — доложил он, бросив быстрый недобрый взгляд на судью и кувшинчик. — Корабля четыре. — Сейчас иду. — Судья останется здесь. У дверей выставить стражу. Пошли. * * * нако торговцы с Пальмовой Дороги в последнее время предпочитали в связи с налогами больше одной каторги не снаряжать. икакой стражи у двери каюты караванного он не увидел, и это сильно его обеспокоило. Придерживаясь за стенку, заторопился, рванул ручку. Каюта была пуста. — Айча! — Айчу!.. Айчу к Шарлаху!.. — наперебой подхватили наверху несколько голосов, и вскоре по лесенке, ведущей на палубу, ссыпался коренастый встревоженный Айча. — Кого ты поставил у двери? — Горху. — Одного? — Да. Горха — он один троих стоит… — Да куда он сбежит? — попробовал урезонить главаря растерянный Айча. — Пустыня же… — Почему ты здесь? Где судья? Горха опешил. — Там… — и он повёл ручищей в сторону кормы. — А я что приказывал? — Готовимся к повороту! — скомандовал он и двинулся по кренящемуся настилу в сторону рубки. — Возвращаемся!.. * * * каюте дней десять назад. Точно так же валялся рядом оплетённый кувшинчик; влажный песок, вобравший остатки отравленного вина, запёкся чёрной коркой. Досточтимый Ар закрыл повязкой тяжёлое, землистого цвета лицо с серебристой щетиной, лежащей кольчужными складками. Медленно выпрямился. — Прости… — с трудом разомкнув спёкшиеся губы, хрипло шепнул он. — Так уж вышло… Поднял глаза и увидел, что вокруг столпилась добрая половина команды с «Самума». Люди стояли молча, обратив к главарю напряжённые, встревоженные лица. Алият оказалась в двух шагах; странно, как это он не заметил её сразу же. Тёмные прищуренные глаза смотрели с вызовом. С вызовом?.. Да нет, не просто с вызовом. С лёгким презрением, отчасти с жалостью. Так, во всяком случае, ему показалось. — Ты… — прерывистым грудным голосом бросил он и умолк. «Ты набросила на меня удавку… Ты втравила меня в эту подлую игру… Ты не отпустила меня в Туркле… Ты моими руками хочешь поджечь Пальмовую Дорогу, ты хочешь сделать — А Рийбру помнишь? — прозвучал её ленивый, с хрипотцой мальчишеский голос и отозвался в костях дрожью ненависти. — Не укради он у тебя тот кувшин, лежал бы ты сам синенький в своей каюте… «Синенький… Чёрненький…» Вспомнился, ужаснул треск обугливающейся плоти, и сжигаемый в уголь мертвец дёрнулся, словно ещё пытаясь приподняться… «Хватит, — сказала тогда Алият. — Пусть подымит…» А дальше память пошла оползнем. Бунт на «Самуме», хрустящий удар тесака, предсмертная отчаянная хватка вцепившихся в рукав пальцев, оборвавшийся заячий вопль: «Шарлах! Шарлах! Шарлах!..» И вот уже взревело, поднялось светлое пламя над портом Зибры, и вжавшийся в переборку разбойничек с жалкой шалой улыбкой полоснул тонким лезвием себя по горлу… «Это он тебя испугался. Дурачок…» — А с ней что? — хмуро спросил Айча, не решаясь поднять глаза ни на главаря, ни на Алият. — В песок! По горло!.. Все замерли. Стало слышно, как шуршит ветер, перетекая через гребни барханов. Тот запнулся, даже не уразумев сразу, о чём это она. Алият осклабилась под повязкой и с торжеством оглядела напряжённые застывшие лица. Затем смех её замер, и Алият принялась озираться уже со страхом. Кругом недоумённо наморщенные тяжёлые лбы, сурово сдвинутые брови, в глазах — недоверие и тлеющий, медленно разгорающийся гнев. — Это как же? — выговорил наконец Горха. — А Зибру кто спалил?.. Этот, что ли, твой ублюдок на почтовике?.. Толпа шевельнулась, приглушённо загомонила. — Да придушить её повязкой — и всё! — резанул звонкий злой голос. — Я те придушу! — испуганный бас. — Тоже, что ли, в песок по горло захотел?.. , песка. Всё обессмыслилось, осталось одно: добраться до «Самума» и не упасть… Добраться до «Самума»… каюты, в ужасе глядя на приоткрытую дверцу шкафчика, и что накидка на лбу мокра от пота. Сколько времени он провалялся в обмороке? Наверное, недолго — пол каюты был неподвижен. Да и как бы мог «Самум» двинуться в обратный путь без приказа?.. Значит, ещё н гда этой отравы… В каюту постучался Айча. — Просит, чтобы ты к ней подошёл… — пряча глаза, сказал он. — Зачем?.. * * * Вот звери! Они в самом деле зарыли её в песок по горло. Да ещё и лицом к ветру. Приказал… Да мало ли что приказал!.. — Сними повязку… — приказала она, запрокинув, насколько это было возможно, осыпанное песчинками лицо. ое из бронзы. — Да?.. — сказал он и сам не услышал собственного голоса. Она молчала. Тёмные, широко раскрытые глаза были устремлены на него то ли с мольбой, то ли с ненавистью. — Что ты хотела мне сказать?.. тый бархан. — Я люблю тебя… — хрипло сказала она. — Вот и всё… А теперь — иди, если сможешь… Глава 29 Владыка пальмовой дороги й, как всё нелепо, неправильно…» ичка ночной стражи, изредка звякало оружие. Мятежная тень дремала чутко, вполглаза. о горлу, дело привычное… Вот так, премудрый Гоен! Ты учил меня несколько лет, ты говорил, что убийство — недостойное деяние, что, убивая человека, ты убиваешь себя… А ей потребовалось двадцать дней, чтобы сделать из меня убийцу… Двадцать дней?.. Да нет, меньше… Убийцей я стал ещё в ту ночь на „Самуме“…» Слышно было, как по узкой извилистой улочке прошёл, судя по приглушённому гомону и бряцанию металла, довольно большой отряд. Несколько раз почудилось слово «Шарлах…». у и опустился рядом. Маленькая нежная рука тронула висок, скользнула по щеке… — Уйди, — сказал он сквозь зубы. — Почему? — испуганно шепнула она. — Я тебе не верю. — Почему? Он резко приподнялся на локте. — Ну скажи честно, Алият: ведь соврала? Просто захотелось жить — и всё! Так ведь? — Нет, — еле слышно прошелестело в темноте. — Я тебя и вправду люблю… Он засмеялся — сухо и зло. — Значит, я приказал зарыть тебя в песок по горло — и ты меня тут же полюбила? — Да, — тихо и виновато ответила она. — Я и не думала раньше, что ты — мужчина… Несколько секунд в комнатке стояла остолбенелая тишина. — Кто это? — шепнула она без особого, впрочем, интереса, в то время как маленькая ручка уже добралась до его груди. Алият прерывисто вздохнула. — А потом уже будет некогда, — сердито молвила она. — Это почему же? — Какое ещё подкрепление? — заранее ужаснувшись, бросил он. — Не знаю, хотели сначала тебя разбудить, а потом решили: не стоит… Тебе надо с ясной головой быть завтра… * * * тера зеркального боя сразу же, как только услышал о его приходе. Илийза нисколько не изменился. Всё такой же неторопливый и уклончивый в суждениях, он внимательно, словно удивляясь, поглядывал на своего главаря и на вопросы отвечал не иначе как после краткого раздумья. Хрипловатый низкий голос, знакомый глянцево-розовый ожог у виска. чно… А может, даже и на службе он у них, у погонщиков… Ни слова не говоря, тресь меня в храп!.. Я, понятно, его… Вяжут нас обоих — и в подвал. А погонщики будто бы и не з всю ночь просидели… Прибегаем в порт, а там уже ни «Самума», ни «Скорпиона»… а помолчал, кашлянул. — А что… правду говорят, будто Лако… Они помолчали. Илийза покивал угрюмо. — Жаль… — обронил он. — Говорят, под кивающий молот угодил?.. — В Зибре?.. — Илийза помедлил. — Резня в Зибре. Там же и наших полно жителей, и голорылых. Ну вот, прошлой ночью шум, гам, факелы… Судейский дворец подпалили… Тут всё и началось. А мы только-только из Турклы пришли. Порт ещё горелый, чёрный… Слышу, кричат: «Шарлах, Шарлах!..» Я уж подумал: может, ты опять налёт затеял?.. Хватаю одног — Что?! Оба непонимающе уставились друг на друга. Илийза неопределённо хмыкнул и повёл широким плечом. — Слух о тебе прошёл… — скорее предположил, чем ответил он. — А слухи, знаешь, такая штука… Илийза бросил на главаря долгий испытующий взгляд, потом насупился и отвёл глаза. Сам он был уверен, что жители Зибры узнали всё от самого Шарлаха. Но если Шарлах решил почему-либо в этом не признаваться — что ж, ему виднее. На то он и главарь. Снаружи за глинобитными стенами давно уже слышалось некое приглушённое клокотание, прорезаемое иногда громкими командами. Вне всякого сомнения, в оплетённом лозами дворике и на улице перед домом толпились, переговариваясь негромко и озабоченно, десятки, а то и сотни людей. и мрачно и нежно сияли неотрывно на него устремлённые глаза Алият. Это сумасшествие продолжалось чуть ли не до полудня. Потом он снова оказался в той же комнатке, только на сей раз в ней негде было повернуться. Из рассевшихся на коврьку ясно было, что от главаря сейчас ждут решений, в голове же гудела пустота, и только жилка на виске подёргивалась зло и болезненно. Всё, однако, обошлось. Сразу же, испросив на то позволения, заговорил один из незнакомых: смуглый выпуклый лоб, карие округлые глаза, упрямые брови… То и дело почтитемовой Дороги, вынудив флот Улькара разбиться на несколько караванов, самим же, собрав силы в единый кулак, разгромить их поодиночке, после чего начать блокаду Харвы. и вовсе сделалось не по себе. Карие глаза поглядели на него со сдержанным любопытством. — Ну, поскольку я не государь, — негромко произнёс их обладатель, — то ответить точно затрудняюсь. Скорее всего, ничего хорошего. — То есть ты собираешься отдать взбунтовавшийся оазис на милость известно, какой милости можно ожидать от властелина Харвы. — А кто не способен? Прямые брови собеседника на секунду перестали быть прямыми и вспорхнули изумлённо. Очевидно, вопрос показался странным и наивным. Кареглазый продолжил, но теперь отношение присутствующих к тому, что он говорил, было другим. Они уже не ловили каждое слово как некое откровение, но поглядывали то и дело на Шарлаха, пытаясь прочесть по его лицу, как он сам относится к услышанному. А лицо становилось всё мрачнее и мрачнее. Кареглазый начал нервничать и, явно смяв заключительную часть своей речи, умолк. Секунда прошла в недоумённом молчании, потом зашуршали плащи, зазвякал металл. Вздыхая, озабоченно перешёптываясь вполголоса и покачивая головами, люди поднималис — Слушай, достань вина… — упавшим голосом попросил он. Та, не говоря ни слова, вышла и вскоре вернулась с кувшинчиком. Тревожно заглянула в глаза. — Не знаю, что делать… — подавленно пробормотал он, срывая восковую печать. — Вроде он всё правильно говорил… — осторожно заметила Алият. вскинул глаза на Алият. — Кто он? — В смысле — как зовут? — Да хотя бы это!.. — Как зовут, не знаю, а кличка — Кахираб. — То есть выходец из Пьяной тени? Алият замерла на секунду. — Ты думаешь, что он… — она не договорила. Последнюю фразу он произнёс самым жалобным тоном. Алият робко подсела и обняла его за плечи. Раба, во всём послушная господину. Раньше её надо было в бархан закопать… — Да ничего тебе делать не нужно, — жарко зашептала она. — Они сами всё за тебя сделают. Ну что ты — хуже Улькара?.. Алият чуть отстранилась. — Ты тут вообще ни при чём, — сказала она очень серьёзно. — Они сами подняли мятеж. Нас ещё не было в этой тени, так ведь? — Ни в чём, — сказала Алият. — Но это ведь война. Всех не сбережёшь… Там люди ждут, — напомнила она, кинув на дверь. — Ты пей, да я спрячу… — Зови… оночник — прям, глаза — надменны. — Кто задумал, тот и исполняет, так ведь, Кахираб? — негромко и медленно проговорил он. Темнолобый кареглазый Кахираб с облегчением нагнул голову в глубоком кивке. — План — твой, — так же неспешно, словно бы через силу, продолжал вождь. — Стало быть, тебе и командовать… — Благодарю за честь! — прочувствованно ответил тот. На него взглянули — кто с завистью, кто с уважением, кто просто внимательно. даже не вдохновение, а просто храбрость. То ли недостаточно выпил, то ли слишком устал, но не вышло, не выговорилось то, что он задумал сказать: «Командуй, отступай, разбивай караваны Улькара поодиночке, а я остаюсь здесь…» И ничего бы они с ним не сделали… — Да, кстати, Кахираб… — Такая просьба: передай от меня привет Тианги… при случае. Как он и ожидал, Кахираб был искренне удивлён: — Какому Тианги? — Ты не знаешь Тианги? — Я знаю нескольких человек, носящих это имя. Усмешка увяла. — Ты, должно быть, имеешь в виду Левую руку Анитамахи, — спокойно, не отводя взгляда, с бесстыдной откровенностью продолжал смуглый упрямобровый Кахираб. — Хорошо, передам сегодня же… Глава 30 Ночной ливень Бритоголовый жрец (вернее, не сам жрец, а служитель храма; жрецы хранили обет молчания) намекнул, что, коль скоро война пойдёт не только за независимость Пальмовой Дообой религиозностью обычно не отличавшегося и заражённого вдобавок тлетворными идеями премудрого Гоена о божественной сущности человека. Но на сей раз будущим владыкой Пальмовой Дороги овладела такая тоска, так безвыходно и черно обозначилось перед ним будущее, что даже вино не помогло. Из людей пожаловаться было некому (его бы просто не поняли), оставалось одно: поделиться печалями со злой луной и четырьмя верблюдами. ому по углам бронзовыми рогатыми мордами. Как положено, разувшись у порога, он принял из рук жреца черепок с курящимися травами и расстелил на голом каменном полу коврик перед рыжевато-серым пыльным обрезком кошмы, свалянной из верблюжьего подшёрстка. О чём он шевелил губами, вскидываясь время от времени на колени и обращая глаза к металлическому зеркальному диску с синеватыми контурами матери-верблюдицы? Бритоголовый жрец, да и толпа за стенами храмика знали наверняка: просит помощи против ненавистной Харвы. Пожалуй, одна только Алият понимала, что Харва — любимый город А ливал душу весьма своеобразно: молитва сплошь и рядом переходила в ругательства, а ругательства — в молитву. Три верблюда внимали кощунству с надменным равнодушие припасённую на несколько лет. Трещали, ломаясь, мокрые кроны, в арыках пенилась и клокотала вода, жидкая грязь текла по кривым улочкам подобно селевому потоку. Можно было себе представить, что сейчас делается в пустыне с выпитыми солнцем озёрами и сухими руслами! Трудно сказать, кому на руку сыграл этот внезапный водяной обвал: Пальмовой Дороге или Харве. Во всяком случае, ни о каких манёврах в два ближайших дня речи теперь идти не могло. Бритоголовый жрец, однако, истолковал знамение в пользу Шарлаха, о чём наутро и поведал народу скелетоподобный служитель с длинной прядью на выскобленнённом ему доме и по обыкновению своему постарался временно забыть обо всех своих неприятностях. Ливень прекратился лишь под утро — так же внезапно, как и начался. Три чаши бронзового светильника поджигали розовым пламенем крупные капли, дрожащие на переплёте низкого окна. С широких листьев неслышно сыпалась крупная водяная дробь — всё заглушал рёв бурлящих и пенящихся арыков. Тот вздохнул и не ответил. Близилось утро, а вместе с ним подступало и вчерашнее смятение. — Ну что грустишь? Всё же идёт хорошо… — Да… — сдавленно отозвался он наконец. — Так хорошо, что не знаешь, куда и бежать… — Тебе нельзя бежать… — пробормотала словно в полудрёме Алият. — Почему? — А без тебя все пропадут… И я тоже… Он недовольно помолчал. — Не пропадут. Сама говоришь, что Кахираб и без моей помощи управится… Она хмыкнула. — Кахираб!.. Кахираб — выскочка. Даже если он из этих, как ты говоришь… из «разрисованных»… За ним никто не пойдёт. А ты — Шарлах!.. — Ты прямо как Улькар, — кротко заметила она и тут же всполошилась, почувствовав, что мышцы его напряглись. — Не надо, лежи!.. Но он всё-таки выпутался из нежных змеиных колец и сел. Подбирающийся с востока полусвет уже расслаивал за окном тёмную глыбу листвы на отдельные резные пластины. А — Будешь?.. — спросил он, определив по звуку, что кувшинчик полон. — Нет, — сердито отозвалась она, тоже садясь и кутаясь в одеяло. — Бежать, бежать… — пробормотал он с тоской. — Куда? — жёстко спросила она. — В Кимир? В Кимире тебя возьмут сразу же. Там всё, что этот дурак Хаилза натворил, на тебя повесили, не знал, что ли? — А ты откуда знаешь? — Зеркальщик с «Бархана» сказал. — А он откуда? — К морю, — мрачно бросил он. Раньше она бы после таких слов обязательно вздрогнула. Теперь лишь невесело усмехнулась. — К душам мёртвых? Мир — это просто много лжи. Пустыня — это просто много нефти. Ну и море, стало быть… просто много воды. Никакого тебе царства мёртвых, никакого бессмертия… И так во всём. Он вздохнул и снова приложился к кувшинчику. йшего отношения к жизни не имеющий, — тут же и повеселеет. — Кивающие молоты, — с удовольствием выговорил он. Вот теперь Алият вздрогнула. — Не знаю, — отрывисто сказала она, зябко кутаясь в одеяло. — И знать не хочу. — А из чего трубы? — спросила Алият недовольно и недоверчиво. — А верблюд их знает, что они там с ней делают! Главное: если проскочить пустыню кивающих молотов и пойти вдоль труб, наверняка выйдешь к морю. — Так они тебя туда и пустили! Сожгут, как Лако… — Узнать бы, с кем они войну затевают… — процедил он. — Зачем тебе? Такой же сильный, как они сами, понимаешь? — И что? — Алият уже была не на шутку встревожена. — Так… ничего… — нехотя отозвался он. — Просто подумал: качают они себе спокойно нефть, делают с нами что хотят… А их враги? Неужто не догадываются, что тут у нас происходит? Или знают обо всём, но до поры не трогают?.. А вот начнётся за горами война — представляешь, что будет?.. Кряхтя, приподнялся с ложа и, трижды дунув, погасил светильник. В комнате было уже совсем светло. Арыки журчали поглуше, слышен был дробный стук капель за окном. * * * кли. у службы. — Привет тебе от Тианги, — сдержанно сообщил он, разувшись у порога. — Он просил передать, что рад за тебя… Рад, что ты наконец решился… Они расположились на подушках друг напротив друга. Лица Кахираб не открыл. Тот удивился и, пожалуй, немного обиделся. — Стало быть, и к вину привык? Кахираб поморщился. — По необходимости пью, конечно… Но ты ведь, надеюсь, меня сейчас пить не заставишь?.. А насчёт того, что не очень скрываемся… От тебя нам скрываться нет смысла. Умный, сам обо всём догадаешься… Да ещё и, глядишь, в неискренности заподозришь… — А если проболтаюсь кому? Перед тем как ответить, Кахираб удостоил его внимательным взглядом. — Чем больше будут знать про кивающие молоты, тем меньше найдётся желающих на них взглянуть. к горлу снова подступил комок. — С твоими. С твоими, досточтимый, — мягко поправил Кахираб. — Планы остаются прежними. Просто сдвигаются на несколько дней. Восточное крыло Пальмовой Дороги гроза не затронула, так что подкрепление подойдёт вовремя. Флот Харвы увяз в гаванях… — Да, — спокойно согласился Кахираб. — Гроза тут ни при чём. Просто приказ, как всегда, застал врасплох… Флот они двинут лишь дня через два… — Ты уверен? — Я просто знаю. Знает… Да, конечно. Конечно, их люди осели не только вдоль Пальмовой Дороги. Наверняка есть они и в самой Харве, и в прочих портах, при дворе, на верфях, всюду… Может быть, — Стало быть, дела подождут, — молвил он, стараясь, чтобы голос его звучал по возможности равнодушно. — Скажи… А у вас что, одни и те же люди добывают и нефть, и сведения? Кахираб рассмеялся. — Нет. Просто, видишь ли, какое дело… Ты только не обижайся, пожалуйста, но все эти ваши пустыни и оазисы, все эти Кимиры, Харвы и прочие Пальмовые Дороги считаются у нас таким захолустьем… — Считаются — где? — Ну, там… за горами. Словом, разведка здесь у нас как бы беспризорная. Мы, например, просто вынуждены пользоваться базами нефтяников за неимением своих… Вот нефть — да. Нефть — это важно. А работать с вами всерьёз, втягивать вас в войну — зачем?.. Прежде всего, вас слишком мало… — А война будет тоже за горами? — Да. — Кахираб помрачнел. — И война, доложу я тебе, серьёзная… — Так, — произнесла она, зловеще прищуриваясь. — Каторга из Харвы — твоя работа? — Что ещё за каторга? — всполошился он. Тот был тоже сбит с толку. Резкий поворот головы. Теперь палящие глаза Алият снова были уставлены на Кахираба. — Так, значит, всё-таки ты?.. — Слушай, мне это совсем не нравится, — отрывисто известил он. — В самом деле, откуда в Харве знают, что ты здесь?.. Купца надо взять и допросить… Надо же! Решил обеспечить девочками будущего владыку Пальмовой Дороги!.. Пронырлив… Кахираб встал. то что за горами… Глава 31 Союзник и родственник х — во всяком случае, повязка на его лице смотрелась достаточно нелепо. Однако поведанная им история звучала вполне достоверно. На полпути из Харвы в Турклу его каторгу перехватили мятежники с Пальмовой Дороги, особого ущерба, впрочем, не причинившие. Торговцу, правда, пришлось пережить несколько неприятных минут, когда над го Торговец был искренне расстроен и напуган. Он понимал уже, что выбрал не самое удачное время для перевозки живого товара: смута, бунт, возможно, даже война… Кахираб остался удовлетворён его объяснениями. Что же касается Алият, то она с видимым наслаждением велела купцу немедленно убираться из гавани и больше на глаза не попадаться. Торговец взглянул на неё, содрогнулся и возразить не посмел. ием. Владыка Пальмовой Дороги сунул пергамент за пазуху и милостивым мановением руки отпустил просителя. Кахираб удивлённо повернул к нему голову и, зазевавшись, ступил в лужу. Выругался и вынул сапожок из жижи облитым сверкающей грязью чуть ли не по край короткого голенища. — А что ещё? — обеспокоенно спросил он, притопнув по сухому пригорку. — Вы новые боевые щиты Улькару поставляли? Ну, дальнобойные эти зеркала… — Нет. — Так вот, «Белый скорпион» (это первая моя захваченная каторга) дней двадцать назад шёл в Харву с грузом таких щитов… Кахираб остановился и уставился на собеседника во все глаза. — Ваших врагов?! — дрогнувшим голосом осмелился закончить он фразу. Кахираб молчал, играя желваками. Прикрывающая лицо повязка шевелилась, зато глаза были неподвижны. — Нет, — отрывисто оказал Кахираб. — Это невозможно. Узнай наши враги о том, что мы качаем отсюда нефть, нам бы тут так спокойно не жилось… И тем не менее… Спасибо, что сказал. — Ну, видишь ли… — Кахираб в затруднении поискал слова. — Наши ведь тоже не все в восторге от того, что мы тут с тобой затеваем… к горла… Ну и, стало быть, всё, что от него исходит… — А что я должен был сделать? — Ты должен был сделать вид, что командуешь сам, — жёстко сказал Кахираб. — А я — так, излагаю твои мысли, потому что голос у меня громкий… идут дела у Илийзы, обучающего повстанцев строю и обращению с боевыми зеркалами. Заранее нахмурился — и удалился. дком четыре тела в испятнанных кровью и грязью белых балахонах. Над ними во всю ширь белёной стены расплывалась корявая вязь, выполненная скорее всего нефтью из светильника: «Шпионили в пользу Харвы». — Государь! — начальник стражи был сильно взволнован. — Я прошу тебя больше не покидать дом без охраны… — Всё равно, — очень серьёзно заметил страж. — Кахираб поступил опрометчиво, бросив тебя одного — хотя бы и в десятке шагов… И потом, два клинка — это очень мало. — И тем не менее, — упрямо стоял на своём тот. — Мало ли… ки и, горестно сдвинув брови, снова вызвал в памяти страшноватую эту картину. «Шпионили в пользу Харвы…» Даже если и шпионили… Он обвёл тоскующим взглядом углы, но учился — и то…» В этом изумлённом оцепенении его и застала вернувшаяся из порта Алият. — Уж не указ ли? — язвительно осведомилась Алият, опускаясь напротив. — Откуда? — Ты что, совсем с ума сошёл? — накинулась вдруг на него Алият. — Берёт, разворачивает свиток из Харвы! А если он отравлен? Тогда что?.. — Да нет вроде… Ты прочти! — он протянул пергамент. Алият бросила на него подозрительный взгляд, и казалось, что обиделась. — Сам прочти!.. яясь каждому слову, прочёл: — «Улькар, государь и повелитель Единой Харвы, непостижимый и бессмертный, повелевает своему слуге Шарлаху продолжить поход за морской водой и за будущие его заслуги возводит своего слугу Шарлаха в чин караванного……а также прощает ему все его провинности…» Молчание было долгим. — Подпись — его? — с трепетом спросила она. Он пожал плечами. — Наверное… Откуда я знаю!.. — А… когда?.. Он взглянул на число. — Одиннадцать дней назад… То есть ещё до Зибры, до кивающих молотов… Странно, что передали только сейчас… Или нарочно не спешили передать?.. Как считаешь? Последнего вопроса Алият не услышала. е… Полезный пергамент… Только, слышишь, — всполошилась она вдруг, — чтобы Кахирабу об этом — ни слова! И вообще никому!.. — Да уж не глупенький, — проворчал он, свивая послание в тугую трубку. — Сам понимаю… * * * Незабываемы были эти первые дни мятежа. Казалось, восстали не только люди — восстала пустыня. Ошеломлённые ливнем пески зашевелились, оживая. В низинах и вдоль вчера ещё сухих русел поднимались хрупкие алые, жёлтые, мраморно-белые цветы. Дети сбегали из селений и приносили их целые охапки. Такое впечатление, что равнины на севере Чубарры устелены были яркими кимирскими коврами. «Самум» вёл караван по колеблющимся алым полям, где лишь изредка плыл нав Глаза у мятежников были шалые, ликующие, предстоящая война представлялась праздником, впереди ждала неминуемая победа. Пожалуй, единственной мрачно настроенной ос — Причитаешь, как старик! — не выдержала Алият. Она стояла рядом с ним у правого борта. — Надоело!.. Говорю тебе: всё идёт как надо! Кахираб лишней крови не потратит… — Почему? — А с мёртвыми — спокойней. Качай себе нефть, никто не мешает… Огромные колёса вминали хрупкие влажные головки цветов в песчаную почву. Караван полз с державной медлительностью. Красота красотой, но расстелившиеся вокруг алыерь уже навстречу поплыли алые островки. ри этом на мысли, что привык уже входить без стука куда угодно. Главарь. Государь. Владыка… Кахираб, свирепо выгнув упрямые брови, сидел на подушках и держал у самых губ знакомую металлическую черепашку с гибким раздвижным прутом. — Каким образом? — гримасничая, вопрошал он придушенным страшным голосом. — Да ты вообще понимаешь, что говоришь?.. ные придыханиями гласные. Кахираб вздохнул, убрал гибкий металлический прут в корпус черепашки и взвесил устройство на ладони. — Наоборот! Перестарались удальцы, перестарались… Теперь и слепому ясно, что происходит. Тамуори и его банда копают под Тианги, причём уже не скрываясь. Видишь ли, Улькар — их ставленник… Словом, считай, что все они отстранены. Анитамахи таких шуток не понимает. Кахираб помрачнел. — Да как… — нехотя отозвался он. — Не то чтобы совсем плохо… Ведь, кроме того, о чём я говорил в прошлый раз, есть ещё и запасные варианты. — Например, попросить помощи у Кимира. — У меня там дурная слава. Я два каравана стравил на границе. и с Улькаром, и с Горткой… — Да, но ведь Гортка потребует чего-нибудь взамен… — Ничего он не потребует. Ему самому позарез нужен союзник против Харвы. И потом — смотря как повести переговоры… Собственно, чтобы выровнять силы, нам нужно пятнадцать полностью оснащённых боевых кораблей, не больше. — А разве союзник не стоит флота? — задумчиво спросил Кахираб. — Тем более союзник и родственник… — Как ты сказал? язан будет позаботиться о её безопасности… Он встал и резко распахнул дверь. Первое, что он увидел, были изумлённые, беспощадно прищуренные глаза Алият. Глава 32 Ночь перед битвой Армада, ведомая «Самумом», текла на восток вдоль Пальмовой Дороги, вбирая в себя всё новые и новые караваны. А идущие за ней по пятам две флотилии Харвы таяли и таяли. Ломались колёса, отставшие корабли вынуждены были входить в гавани опустевших оазисов, населённых лишь стариками, женщинами да детьми, и часто стоянка эта оказывалась для голорылых последней. Истории, всплывшие впоследствии, были страшны, но в достаточной степени одинаковы: пальмовое вино, уснувший или отвлечённый женщинами всё-таки поднял тревогу, и жители оазиса были вырезаны разъярённой солдатнёй до единого. ворило о том, что на юге, в песках кивающих молотов, спокойный широкоскулый Тианги окончательно взял верх над неким Тамуори и его единомышленниками. Правда, разорвать силы Харвы на несколько караванов, чтобы затем расправиться с ними поодиночке, так и не удалось. — Тоже ничего страшного, — сказал заметно повеселевший Кахираб, зайдя с очередным докладом в каюту государя Пальмовой Дороги. — Будет одно большое сражение вместо пары-тройки мелких… лочи, за исключением главного. — А!.. — легкомысленно отмахнулся Кахираб. — Щиты! Знаешь, если откровенно, щиты — это вообще не оружие. Никогда они ничего не решали. ы снабдили Улькара вогнутыми щитами, он смог отбиться от Кимира… — Это только кажется. На самом деле победил он совсем по другой причине. — Почему же вы их нам тогда поставляете? — Именно поэтому, — с развязной ухмылкой отвечал Кахираб. — Это ваша собственная выдумка — заходить против солнца и слепить врага зеркалами. Кроме вас, до такой — Правильно, глупо, — согласился Кахираб. — И тем не менее так принято. Ну а разве то, что делаете вы, не глупо? Сам же рассказывал, как ты ушёл от досточтимого Хаилзы… Пронизал кимирский караван навылет — и нет тебя!.. — Вот именно! Тоже мне проблема — щиты! Даже с вашей техникой… Зарядить катапульту сажей — и всё. Фаланга ослепла, делай с ней что хочешь… — Так а я тебе о чём толкую? Просто вы ещё не сталкивались с достаточно сильным противником, не желающим признавать эти ваши условности… Кахираб рассмеялся: — Ну нет! Подумай, какая бы тогда пошла о тебе слава в том же Кимире!.. А ведь это наш будущий союзник… Нет, столь явно мы правила приличия нарушать не будем. Кроме тогалыми отрядами. Как в старину. менно в силу неприязни того к местным напиткам. — Ты прав, — спокойно согласился Кахираб. — Тоже, если вдуматься, нелепость. За двести лет этих шнурков с узелками у нас накопилось столько, что ими, наверное, всю землю можно оплести. Но опять-таки традиция, ничего не поделаешь… Есть правило: все официальные документы составляются узелковым письмом. Хотя, казалось бы, чего проще: взял да надиктовал… — Не кому, а на что, — поправил его Кахираб и запутал всё окончательно. рону. — Странно… — то ли удивился, то ли прикинулся удивлённым Кахираб. — Ну вот откуда они могли об этом услышать? — Так правда или нет? — Конечно, правда. И про послание Гортки Улькару — тоже. Так что, считай, тылы у нас пока надёжны… — А мою подпись? — Тоже… монно. Кахираб проследил беспокойным взглядом за рукой владыки, потянувшейся к дверце шкафчика, и, видимо, опасаясь, что в него сейчас всё-таки вольют нелюбимый им напиток, поспешил откланяться. ерётся. — Ушёл? — враждебно спросила она и по недавно приобретённой привычке оглядела углы. Переступила порожек, прикрыла дверь и, присев напротив, сердито уставилась на Тот поперхнулся и, расплеснув вино, поставил чашку на ковёр. — Слушай! Ну сколько можно? То с купцом этим, то… бавила она. — Да ладно тебе… — буркнул он, снова поднося чашку к губам. — Можно подумать, у Кахираба только и забот, что тебя злить… — Сразу я ему поперёк горла встала, — сдавленно проговорила она. — И ты тоже хорош! Послал бы его один раз к верблюду… через кивающие молоты! С тобой что хотят, то и делают, а ты!.. — Сама же говорила, что Кахираб всё сам за меня сделает… — Да, конечно! — она сверкнула глазами. — Племянницу Гортки за ручку приведёт, только что ножки ей за тебя не раздвинет! Он залпом допил остатки вина и снова наполнил чашку. — Клялся, не клялся… — угрюмо молвила она. — Какая разница?.. — Ничего себе!.. — только и смог выговорить он. Алият сидела нахохлившись, и мысли её, судя по всему, были безрадостны. — Может, в самом деле взять да и сбежать? — промолвила она в тоске. Он усмехнулся: — Куда? Мы ведь уже с тобой об этом говорили, и не раз… Не к морю же!.. Алият медленно подняла голову. — А почему нет? — спросила она. его уже не осталось — за три дня солнце должно было неминуемо спалить всё до последнего стебелька. Армада Шарлаха, описывая огромный полукруг, двигалась к югу, преследуемая по пятам превосходящими силами Харвы. Случайно или умышленно, но этот манёвр Кахираба, можно сказать, уберёг Пальмовую Дорогу. Возможность уничтожить мятежников в одном сражении была настолько соблазнительна, что караванные Харвы не рискнули дробить флот на отдельные карательные отряды. Конечно, оазисы, взбунтовавшиеся против государя и бога (что, впрочем, одно и то же), будут непременно усмирены и наказаны, но не сейчас, потом, после того как от кораблей безбожного Шарлаха останутся лишь чернеющие в пустыне рёбра да позвонки. — Понимаешь… — сказал Кахираб. — Я совершенно не уверен, что за нами не следят. Как бы это тебе растолковать… Ты, наверное, обратил внимание, что я и своей игрушкой тоже в последнее время не пользуюсь? Словом, есть у нас такое устройство, которое как бы видит, откуда ты сейчас передаёшь… — Что передаёшь? ересно, чтобы они знали наши планы. — Да кто они? Ты же сказал, что Тамуори отстранили! лей. Скрываться теперь уже не было смысла. Так, во всяком случае, утверждал Кахираб. Погонщики кораблей и караванов, поёживаясь и закутываясь поплотнее в белые, позеленевшие под луной плащи, спустились по верёвочным лестницам на успевший остыть песок и двинулись туда, где служителями сооружался четырёхугольный шатёр с круглым металлическим зеркалом вместо крыши. Гологоловый молчаливый жрец (теперь уже первосвященник), казалось, не чувствовал холода вообще — прямой, недвижный, он стоял, безучастно глядя, как втыкают в песок четыре шеста, увенчанные бронзовыми рогатыми мордами, и натягивают полотно. Многие время от времени поднимали укрытые до глаз лица к яркому, словно сточенному с края диску в чёрном обильном звёздами небе, и каждый, должно быть, думал о том, что всего лишь несколько суток разделяют завтрашнюю битву и ночь разбойничьей злой луны. Совпади они — и можно было бы сказать заранее, за кем останется победа. Хотя все прекрасно понимали, что хоть Кахираб и выскочка, но время подгадал правильно, дальше отступать было бы просто глупо. лать это ежедневно, — пришла вдруг и поразила весьма неприятная мысль. — Это и многое другое… Взять в жёны племянницу Гортки, например, ящерицу ей за пазуху… Но это — если победим, конечно… А если нет?..» овета, ибо ни одна каюта не смогла бы вместить такую толпу. Сам совет сильно напоминал сговор разбойничков в «Чёрном кипарисе», разве что людей было побольше, а напитков поменьше. от. Словом, изображал полное ничтожество и вообще вёл себя весьма умно. Примирить с ним завистников это не могло, а вот успокоить — успокоило. Действительно, стоит ли интриговать против такого жалкого любимца государя! Сам оступится… ные, стало быть, атакуем от солнца, гоня перед собой такую пыль, что зеркальные щиты Харвы окажутся просто бесполезны. Основной приём — таран. Таран и ближний бой. Причина прежняя: щиты хороши лишь на расстоянии и при условии строя. ё днём… Глава 33 Победителей не будет осточный. Вскоре выяснилось, что и место выбрано было на редкость удачно. Верховые на бесчисленных мачтах почти одновременно прокричали о большой пыли, хотя в ликующем этом вопле никто уже не нуждался. Не заметить идущую с северо-запада тучу было просто невозможно. Взлохмаченный кривляющийся горизонт внезапно блеснул медью кажущихся отсюда крохотными таранов. Голорылые шли медленно, одолевая встречный ветер, готовые в любую секунду рассыпать стройные сверкающие фаланги, и даже не предполагая, что противник предпочтёт благородному искусству зеркального боя прямую таранную атаку и свалку рукопашной. Зазвучали отрывистые команды, первая линия мятежной армады напрягла паруса и в зловещем шорохе песка, всё ускоряя и ускоряя бег, устремилась по мелким, тряским барханам навстречу славе и смерти. Всё впереди заволокло желтовато-бурой мутью. Огненные шары, сброшенные с кораблей Шарлаха, канули, гонимые попутным ветром, в этой клубящейся мгле бесследно. Вторая линия, подчиняясь приказу, замедлила ход, разбилась на отдельные караваны и замерла в ожидании. Оставалась ещё опасность флангового удара, кроме того, отдельные суда Харвы могли пронизать схватку навылет, и тогда бы ими, по замыслу Кахираба, занялись караваны резерва. становиться, давая противнику возможность перестроить походную колонну в боевые порядки. Кахираб счёл эту вежливость излишней и сразу поставил Харву в положение, ги, налёт на Зибру… Впрочем, что взять с разбойника!.. Кстати, его будущий тесть Гортка Первый (вне всякого сомнения, великий полководец) тоже, говорят, начинал с разбоя… Из оцепенения его вывели раздавшийся впереди оглушительный треск, скрежет и вой — там, в плотной клубящейся песчаной мгле, столкнулись армады. Путались снасти, кренились корпуса, ломались оси и мачты… Дальше пошла резня. Ветер сносил желтоватую пелену к северо-западу, открывая жуткую сумятицу битвы. На «Самуме» взлетел условный вымпел, снова раздались отрывистые команды, и оба крыла второй линии двинулись в обход общей кипящей свалки — навстречу замыкающим караванам Харвы. Около деся — Уходим! — бросил он. — Берём охрану и уносим ноги!.. Если унесём, конечно… — Погоди… — ошеломлённо вымолвил тот. — Зачем? Мы же побеждаем… — Победителей не будет, — злобно ответил тот. — Будут одни трупы. Так что давай не будем терять времени… — Да что случилось?! Он подошёл к борту и, тоскливо прищурясь, оглядел зыбкий горизонт. Потом, должно быть, хотел обернуться и отдать приказание сигнальным, но в этот момент произошло не подхватил его под мышки, не дав грянуться о палубу. И, лишь ощутив вес обмякшего тела, понял, что это не сон и не бред. — Что с ним? — резкий, как щелчок вымпела, голос Алият. — Пригнись!.. — прохрипел он, осторожно выглядывая поверх низкого фальшборта. Мёртвая зыбь мелких барханов, нигде ни движения, ни пятнышка… — Убит, — не веря, произнесла опустившаяся на колени Алият. — Чем же это его?.. На груди Кахираба высыхало, испаряясь, кровавое пятнышко. Входное отверстие было не толще пальца. Такие раны обычно остаются от удара стилетом. — Самум! — ахнула Алият. — Все вниз! Песчаная буря!.. Лениво, словно растягивая удовольствие, пыльный дракон сначала пожрал солнце и лишь потом рухнул на пустыню всем весом своего огромного бурого брюха. День обратился в грязноватые сумерки, за тонкой деревянной обшивкой бортов взревело, заскрежетало. Всё, что успели, — это развернуть корабль рогом к ветру. Уже вторым порывом «Самум» стронуло и поволокло, как щепку, кормой вперёд. Попытки заякориться успехом не увенчались. Оба каната лопнули с поразительной лёгкостью. Притормаживая рулевым колесом, корабль трясся и переваливался по песчаной зыби, то упираясь, то отпрыгивая сразу на добрую сотню шагов. Страшно было представить, что сейчас творится на поле боя, где ревущий, насыщенный песком ветер швыряет друг на друга целые караваны, слепит и сбивает с ног пеших, настигает и бьёт насмерть. Все люки были задраены, все щели заткнуты, но песок проникал повсюду, сеялся по лестницам, плавал по полу, вис в воздухе, затекал в каюты. За иллюминаторами кипела бурая воющая мгла. К ведущему барабану было невозможно приблизиться, сунешься — перемелет. * * * анги, но его металлическая черепашка, как, впрочем, и черепашка Кахираба, отвечала лишь колючим треском и змеиными шорохами. Отчаявшись, он передал командование Алият и рухнул на низкое ложе в своей каюте. Будь что будет… Лежал и слушал, содрогаясь, рёв ветра, скрежет песка, треск дерева — слушал и удивлялся только тому, что оси и мачты ещё целы, что корабль ещё не положило набок, что ни одно из колёс ещё не потеряно… Кажется, он даже умудрился заснуть и очнулся, вздрогнув, лишь когда почувствовал, что тряска кончилась. Было черно, как в бархане. На ощупь нашёл дверь и, приоткрыв, крикнул, чтобы дали огня. С глиняным светильником в руках поднялся в рубку. Там была одна Алият, сидящая, скрестив ноги, перед точно такой же плошкой с плавающим розовым язычком пламени. Приподняла голову, взглянула. — Уцелели, — сообщила она тихо и равнодушно. — Странно… — Почему одна? — спросил он, закрывая крышку люка. — Где штурвальные? — А что снаружи? — Да вроде ночь… — Может, к утру осядет… — всё так же равнодушно молвила Алият. — Интересно, куда же это нас занесло?.. — пробормотал он, присаживаясь по другую сторону штурвала. Алият не ответила. — Да… — со стонущим вздохом сказал он чуть погодя. — Знал ведь, что ничего доброго не выйдет… Только людей зря положили… — Опять скулишь? — враждебно спросила она. — Живы — и ладно! Чего тебе ещё надо? Однако, судя по всему, она и сама тяжело переживала случившееся. Шутка успеха не имела, и он, ещё раз вздохнув, занялся металлическими черепашками. Вынул, сравнил. На первый взгляд, устройства были совершенно одинаковы. И всё же отличия имелись. Правый бок той, что подарил Тианги, был сплошной, из желобчатого металла. А вот на черепашке Кахираба в этом месте располагалась продольная щель, вдолме шорохов и потрескивания. — Наверное, оно в бурю просто не действует… — расстроенно предположил он. Алият, словно сию минуту проснувшись, поглядела на капризный механизм, и глаза её ожили. — Не знаю, — отрывисто сказал он и невольно поёжился. — Даже представить не могу… Пробить человека насквозь, да ещё такой клок из спины вырвать! И главное — нигде никого, представляешь? Я ведь смотрел! С какого же они расстояния стреляли?.. — Они?.. — А мы не мешаем? Он усмехнулся с горечью: — А как мы с тобой можем им мешать? Мы для них даже и не туземцы. Так, зверьки… — Может, оно и к лучшему, — угрюмо подытожила она и встала. — Ладно. Пойду посплю. Да и тебе бы не вредно… — Да нет, — подумав, отозвался он. — Я уже вздремнул, пока ты тут… Посижу, подожду утра… в тяжёлом этом свечении слегка засквозила бурая желтизна, и наконец слева, на порядочной уже высоте, проп вправо настилу, он с удивлением убедился, что особых повреждений нет. Ревущее пыльное чудовище, вдоволь натешившись хрупкой игрушкой, оставило её, можно сказать, нездухе пыли, приходилось прищуривать их накрепко. Малейшее дуновение бросало в лоб целые пригоршни мельчайших колючих песчинок. велел ему выставить караулы. Сам же направился к себе в каюту, где ещё раз достал устройство, полученное в наследство от Кахираба, и, включив, двинул стальной бугороког — говорили на языке «разрисованных». Он продвинул бугорок дальше — и голос утонул в шорохах и потрескиваниях. Потом возникли сразу два голоса. Эти, перебивая дрчиво осмотрел, сравнивая их ещё раз. Пока он уяснил одно: с помощью той черепашки, что ему подарили, можно говорить только с Тианги, а с помощью той, что он забрал у Кахираба, со многими… Вскоре дверь открылась, и в каюту вошла Алият, сердито протирая глаза. — Ну чего поднялась? — недовольно сказал он. — Спала бы себе да спала… — Не могу, — буркнула она. — А тут ещё стучат… — Что там? — Мачту чинят, снасти перетягивают… — А пыль? — Спадает помаленьку… рханами. Первым её обнаружил Гортка, причём испугался настолько, что побежал докладывать прямиком Шарлаху. — Что это? — тревожно спросила Алият. — Это?.. — он оглянулся. — А это и есть те самые трубы, по которым они гонят нефть. Надо же, куда занесло! Аж за кивающие молоты… Глава 34 Заговорённые Вблизи трубы производили не менее ошеломляющее впечатление, чем те же молоты или, скажем, громадный металлический шар… Чистотой отделки они не блистали, через каждежно, хотя и прочно сваренных, а потом, видимо, просто целиком опущенных в краску. Нигде ни следа мазков, одни потёки. Да, но стоило отступить шагов на десять и поглядеть в обе стороны, как становилось страшно от одной лишь мысли, сколько же это им понадобилось металла, чтобы протянуть чудовищные эти трубы через всю пустыню… Притихшие, они стояли и смотрели на ужасное и дивное сооружение. Слышно было, как ветер метёт песчинки через гребни барханов, треплет белые балахоны и щёлкает длинной тряпицей на копье, установленном над могилой Кахираба. Косматое пьяное солнце клонилось к закату. шими глазами. Он нахмурился и не ответил. Алият буквально выжимала из него при всех роковое слово, сама его произнести не решаясь. Он оглядел суровые, встревоженные лица, скрытые повязками почти до глаз. Все прекрасно понимали, о чём идёт речь. На севере — горы, исток жизни, родина предков. А на юге — море, царство мёртвых… Так даже и на картах обозначено. — Ну что… — проговорил он наконец, недовольно щурясь на пару напряжённо вытянувшихся над песком металлических змей, ближе к горизонту истончающихся подобно лезвию копья. Дрожал раскалённый воздух, и казалось, что оцепеневшие змеи мелко подёргивают хвостами. — С Пальмовой Дорогой, видимо, всё кончено, и я вам больше не владыка… Стало быть, мы с вами снова разбойнички. Никто сейчас за нами не гонится, так что сядем в кружок да потолкуем… Расположились прямо на песке, расстелив коврики в длинной вечерней тени «Самума». На борту оставили всего нескольких человек, хотя даже и эта предосторожность смыс инуться на восток, а потом взять севернее, то есть вернуться по своим следам… ас к месту битвы означало прямиком попасть в лапы голорылым. Можно, конечно, взять восточнее, обогнув опасные пески, но что это даст? Жители оазисов сейчас смертельно напуганы, они просто выдадут бывшего своего владыку вместе с сообщниками, чтобы избегнуть государевой кары… — Что молчите? — А что говорить?.. — проворчал Айча. — Проще уж самим в бархан закопаться… Сидящие шевельнулись беспокойно, пробежал шепоток. — На севере у нас — кивающие молоты. Что это такое, вы уже немного знаете. Были. Тронуть они нас, скорее всего, не тронут, но вряд ли нам обрадуются. Самое большее — пропустят беспрепятственно… — Илийзу спроси! Он тебе всё точнёхонько разобъяснит… — Придумал: в Турклу!.. — А можно вообще никуда не идти, — сказал он. — Оставаться здесь, пока провиант не кончится… Кстати, как у нас с провиантом? — Ну вот… Стало быть, десять дней мы можем здесь сидеть на своих задницах и думать, что делать дальше. — Да не тяни ты, Шарлах! — жалобно выкрикнули из задних рядов. — Сразу уж добивай, не жалей, чего там!.. К морю, что ли, собрался? — Вам с Алият хорошо! Вы вон заговорённые! Вам что к морю, что в Турклу… А нам?.. — Так я и вас заговорил, — глядя открыто и нагло, сказал он. — И вас, и корабль. Все обмерли. Вскочившие, не сводя очумелых глаз с главаря, опускались один за другим, нашаривая нетвёрдой рукой свой коврик. Несколько секунд прошло в мёртвом, как пустыня, молчании. Наконец прозвучал одинокий страдальческий голос: * * * овом, а уж как они поступают с теми, кто , сдвинул заклёпку до упора. Вернулся, пошарил… А как это ещё назвать? Конечно, пошарил… Наконец нащупал звук и поднёс устройство к уху. — Вот с Кимиром разбирайся сам, — внятно произнёс мужской голос, забавно выпевая гласные. — Прекрасно ведь знаешь, что выхода на Гортку у нас нет и что никакого вмешательства в свои дела он не потерпит… — голос помолчал и добавил, кажется, усмехнувшись: — Гортка идёт по стопам Орейи Третьего и, видимо, тоже плохо кончит. Но не сейчас. Позже. Секунду устройство потрескивало, а потом другой голос, резкий, сухой, неприятный и при этом удивительно знакомый, бросил, почти крикнул: — Потеряна треть флота!.. ля сдерживания. — Это бунтовщики! — проскрежетал второй. — И они должны понести заслуженную кару!.. — Всё! — решительно оборвал «разрисованный». — Прекращаем разговор. И в ближайшие дни постарайся меня не вызывать. Сейчас это опасно… — Улькар! — позвал он, поднеся устройство к самым губам. — Улькар, ответь!.. Некоторое время черепашка шуршала. Он решил уже, что ответа не будет, когда встревоженный голос Улькара осведомился отрывисто: — Кто говорит? — Слышу. Продолжай. ня?.. На этот раз черепашка шуршала особенно долго. Улькар обдумывал услышанное. — И что ты за это хочешь? — Хочу, чтобы ты не трогал Пальмовую Дорогу. Пусть она остаётся твоей, но не трогай её! Никаких кар, никаких усмирений! Она и так уже достаточно потерпела… — Ты ставишь трудное условие, — снова помедлив, надменно сказал Улькар. — А других условий не будет! Только это… — Верблюжьи храмы я всё равно разорю!.. — Разоряй хоть до основания! Людей не трогай!.. на первом бархане. безумных глаз замер после этих слов, оцепенел от бешенства. — Дай мне подумать, — скрипуче вымолвил он наконец. — Завтра утром я тебе отвечу. Поднял голову и увидел испуганные огромные глаза Алият, показавшиеся ему особенно тёмными, настолько она была бледна. — Ты… — беспомощно проговорила она и замолчала. Горестно покачала головой: — Не понимаю… Что ты за человек? Тебе что, Пальмовая Дорога дороже собственной жизни? Много ты от неё добра видел? — Нет, — хмуро ответил он, задвигая полый металлический стержень в панцирь черепашки. — Вообще не видел… Просто зла я ей причинил куда больше, чем она мне… В дверь каюты робко постучали. — Совет? Никакого совета не будет. Я уже всё решил сам. Идём к морю. Айча моргал. * * * Весь день прямо в рог «Самуму» тянул ровный крепкий ветер. Пришлось лавировать. Серебристые трубы справа по борту то придвигались почти вплотную, то уходили к горизонту, снова обращаясь в двойную сияющую нить. К вечеру команда устала и измоталась окончательно, но это, возможно, было даже и к лучшему. Когда сил хватает только на то, чтобы добраться до ложа или до гамака, тут уж не до разговоров. И всё-таки недовольство не утихало. — Да верблюд тебя забодай, — упрямо клокотал огромный Горха, уже еле ворочая языком. — А Лако помнишь? Ну не пошёл он тогда с Шарлахом, молотов испугался… И что вышло? — Так то молоты… — нехотя отвечали ему. — А то море… Молот — он, знаешь, то ли раздробит, то ли не раздробит… А море — всё! Море — смерть… — Смерти, что ли, боишься? — Так это ещё смотря какой смерти… Вот как полезут из этого самого моря… синие, скользкие… и холодными, слышь, холодными пальчиками тебя… — Да враньё это всё… Полезут… Кто полезет? В храме что говорят? Царство мёртвых, оно где? На луне. Ну и вот… — Так это предки на луне! И эти… герои всякие… А кто помельче — тот в море… — Да замолчите вы, вараны, или нет? — плачуще выкрикнули из самого тёмного угла. — И так тошно, а они тут ещё… И долго ещё ворчал, успокаиваясь. Остальные, зная вздорный нрав и тяжёлые кулаки Горхи, на всякий случай примолкли. акрыло: и наших, и голорылых!.. А мы — вот они!.. Живёхонькие. Лежим себе, языками треплем… А за варана ты у меня схлопочешь! — вновь обидевшись, рявкнул он и приподнялся на локте, высматривая виноватого. — Я тебе такого варана дам — ты его и выговаривать забудешь, варана!.. Наверху забегали, засуетились, послышался голос Айчи. «Самум» готовился к очередному повороту. Глава 35 Те, с кем они воюют до горизонта по левому борту, те же бесконечные трубы справа. Невольно возникало ощущение, что «Самум», лавируя весь день, не продвинулся к югу ни на шаг. барабану и гнать корабль к морю всю ночь, но он ещё не знал, что ему ответит Улькар. Всё должно было выясниться утром. Долго не мог заснуть. Глядя на него, не спала и Алият. — Слушай, — тихонько позвала она. — Скажи честно… Ты что, совсем-совсем не боишься? — Моря?.. Нет, не боюсь. — А вообще боишься чего-нибудь? Он вздохнул: — «Разрисованных» боюсь. Боюсь, что Улькар заупрямится… Но в основном, конечно, «разрисованных»… — Может, вина тебе? Он помотал головой, и это встревожило её окончательно. — Ты в самом деле решил привезти Улькару морскую воду? — А что ещё остаётся делать? Мятеж подавлен, податься нам некуда… И потом, знаешь, — оживившись, добавил он, — хочу к морю. То ли назло всем этим «разрисованным», то ли… Не знаю. Я его уже во сне вижу, серьёзно!.. — И какое оно… во сне… — Странно, — сказал он. — Не помню… Берег — помню, а вот само море… — Ну хорошо, а берег? Какой он? — Оазис? Почему оазис? * * * весьма осторожно, чтобы нечаянно ничего не сдвинуть. Улькар, должно быть, ждал вызова, поскольку откликнулся немедленно. — Я обдумал твоё предложение, — сухо сообщил он. — Как ты смотришь на то, чтобы занять кресло наместника Пальмовой Дороги? После того как доставишь воду, разумеется… — Мне кажется, — продолжал Улькар, восприняв изумлённое молчание собеседника как нечто само собой разумеющееся, — что таким образом все затруднения будут устранены… — Какое? Алият закатила глаза и, тихонько застонав, ударила себя в лоб крепким смуглым кулаком. Улькар молчал. Пришла его очередь удивляться. Наконец черепашка воспроизвела — А ты умён, — заметил он и вроде бы даже повеселел. — Я тоже считаю, что именно доброта правителя есть первая причина бунта… Хорошо, — словно бы спохватившись, Улькар снова заговорил сухо и жёстко: — Какой бы ты сам хотел для себя награды? Повторяю: для себя. — Ты получал жалованье? — Ах вот оно что!.. — пробормотал Улькар. — Понятно… Стало быть, один из владык… Впрочем, об этом потом. Ты получил мой указ о назначении тебя караванным? — Да, несколько дней назад. Он ещё в силе? Улькар помолчал. е меня не вызывай. Пока не выйдешь к морю… голос. — Что молчишь? там у них принято?.. На шнурках — узелками… — Насколько я понимаю, — продолжал тем временем Тианги, — ты сейчас пользуешься переговорным устройством Кахираба… Как оно к тебе попало? Что с ним? Я имею в виду: с Кахирабом… — Кто? Каким образом? икого не было… — Навылет? — Тианги был встревожен. — Опиши рану подробнее! — Так… — помолчав, угрюмо сказал Тианги. — Только этого нам ещё и не хватало… Уже своих стрелять начинаем… Ну что ж… Спасибо за сведения… А с Улькаром не связывайся, не надо. Улькар — фигура недолговечная. Так что поворачивай свой кораблик и давай прямиком на север. Тут и обсудим, куда тебе лучше податься. — Ну да? А тот же Кимир, скажем? После того как ты пощипал флот Харвы, Гортка тебя примет с распростёртыми объятиями. — А я вот вчера слышал, что Гортка идёт по стопам Орейи Третьего и плохо кончит… — сказал он. — Я тоже это слышал, — спокойно ответил Тианги. — Не обращай внимания. Тот, кто это сказал, уже отстранён от дел. Надеюсь, это был последний сторонник Тамуори… Словом, выкинь из головы Улькара и все эти его бредни насчёт дороги к морю… — Что «почему»? — Почему вы не пускаете нас к морю? — Вам там нечего делать. — В конце концов, это наши пески!.. — хрипло сказал он — Вас никто не звал сюда!.. — Иными словами, вы нас тоже частично истребите, частично изгоните? Последовала пауза, наполненная шорохами. — Да! — А если я откажусь? Новая пауза была куда продолжительнее первой. — Надеюсь, ты шутишь? — возможно, это ему показалось, но голос Тианги дрогнул. — Нет! ался. бе время до полудня. Если увижу, что ты сдвинулся к югу хоть на сотню шагов, прости, но я вынужден буду принять меры. Удачи тебе! И благоразумия… ржень в корпус. — Ну? — горестно спросил он. — Что? Алият передёрнула плечами, покосилась враждебно: — Куда угодно, только не в Кимир… Он усмехнулся через силу: — Племянницы опасаешься? оглаживать его горячий лоб своей прохладной сухой ладошкой. Ладошка замерла. — Не вздумай! Вот тогда они нас точно спалят! — Ну, пригрожу хотя бы!.. — Ты вон уже пригрозил! А он смеётся… что до полудня приказаний не будет. Главарь не в духе… нет нас. Развалины, обрывки пергамента… Ну ладно, Улькара мне не жалко, да и Гортку тоже. Но ведь был ещё Гоен, был Арегуг… — О чём ты? — непонимающе спросила она. — Сам же говорил, что Арегуг давно помер… — Да, — печально отозвался он. — И Гоен тоже! Правда, недавно. — Ну так?.. — она замолчала, будучи окончательно сбита с толку. ленно. — Мне вот кажется, не зря они боятся, как бы мы не вышли к морю. Всё-таки море — это, наверное, не просто много воды… — А что же? Бессмертие? — Не знаю… Может быть, и бессмертие. Только не для одного человека, а для всей культуры, понимаешь?.. — Нет, — честно призналась Алият. — Культура — это что?.. Он хотел объяснить, но не успел. Рёв и грохот сотрясли борта «Самума». Так рычат недра во время землетрясений, но только глуше и не столь яростно. Звонкий, перетирающий песчинки грохот прошёл над пустыней двумя волнами. рались из каюты и кинулись к лесенке, ведущей на палубу. Стоящий рядом Илийза, так и не решаясь выпрямиться, повернул к нему серое, изрубленное глубокими морщинами лицо. Нежно просиял старый ожог у виска. — Птицы… — выдохнул он. — Железные… Оттуда туда… . …Они приближались, стремительно и пугающе вырастая в размерах, злобно сверкающие и скорее похожие на рыб, нежели на птиц. Или даже не на рыб. Огромные плоские наконечники копий летели над песками. На пустыню снова рухнул глушащий визжащий грохот. Двумя стаями страшные птицы пронеслись над содрогнувшимся до рёбер «Самумом» и, уменьшаясь на глазах, истаяли бесслед ом в настил и прикрывая голову руками. Он заставил себя приподняться и осмотрелся. Казалось, палуба была завалена белыми, как попало брошенными мешками. Потом мешки зашевелились, из белых складок осторожно выпутывались человеческие лица, смятые страхом. В глазах тлела робкая надежда: неужто живы?.. — Что это?.. — выдохнула Алият, уставившись в ту сторону, где только что скрылись стальные птицы. Потом резко обернулась к вздувающимся на севере клубам огромного коптящего пламени. ь… А это — те, с кем они воюют… — К ведущему барабану! Быстро! Уходим! Как можно дальше от труб!.. еталлической заклёпкой вдоль боковой прорези. Шорохи, шорохи, шорохи… Наконец отложил черепашку и осел на краешек ложа, до сих пор не решаясь поверить в то, что кивающих молотов больше нет… Глава 36 По обломкам железных птиц Пламя на горизонте полыхало весь день. Медленно бурлило, вспучивалось тяжёлыми испятнанными копотью пузырями, иногда то здесь, то там лениво взмывал алый язык и, отламя напоминало пылевую бурю, что наползала на «Самум» два дня назад. Пожар Зибры рядом с ним показался бы малым костерком. гненная толчея за кормой не имела к ним никакого отношения. т. Маясь, бродили по палубе, сбивались в небольшие группы, толковали вполголоса, поглядывая то на юг, то на север. хоту!.. — А я так думаю, братцы, что это сам Шарлах птичек этих вызвал… На говорящего уставились с боязливым недоверием. Конечно, Шарлах заговорённый, вдобавок колдун, но не до такой же степени!.. — Сам слышал, как он кивающие молоты ругал: к морю, мол, не пускают… Ну и вот… — Это где ж ты такое слышал? — А сквозь переборку… — Подслушивал, что ли? — Да как… — говорящий смутился. — Ты смотри, — пригрозили ему. — Застанет, щёлкнет этак пальчиками — и твой же нож тебя и по горлу!.. — А я вот другое слышал… Только-только всё это стряслось, Алият говорит: что ж ты, мол, рассказывал, будто птицы у них деревянные? А они вон, видишь, какие… — Ну… А он? — А он ей: чего, мол, ты хочешь? С тех пор двести лет прошло… Все примолкли в тревожном недоумении. — Да, может, он не про себя… — Ох, братцы, потащит он нас к морю, чует моё сердце. за кормой всё так же неспешно бурлило огромное грязное пламя, и невольно хотелось уйти от него как можно дальше. К вечеру оно стало ещё страшней; казалось, весь мир, лежащий за северным горизонтом, объят огнём: Пальмовая Дорога, Харва, Кимир… * * * Странной была эта ночь: наблюдателей пробирал озноб, и причиной тому был не один только холод. Вздымалось на севере розовое зарево, и вовсю бесчинствовала разбойничья злая луна. Холодно светились справа бесконечные трубы, похожий на огромного скорпиона «Самум» медленно полз в полном безветрии по светлым пескам. вающих молотов. — Они не пускали меня к морю… о же произошло на самом деле. ар наконец подал голос. чь мой указ подальше. А не будет другого выхода — уничтожь. Пусть считают, что ты решился выйти к морю на свой страх и риск… — Странно… — выключив устройство, сказал он Алият, молчаливо присутствовавшей при его разговоре с государем. — Выходит, как ни мешали Улькару кивающие молоты, а без них ему трудно придётся… — А нам? — Боюсь, что и нам тоже. — Не понимаю, — сердито сказала Алият. — Ты их ругал, ты с ними ссорился… А теперь? Жалко, что ли, стало? Он задумался и озадаченно хмыкнул. — Да пожалуй, что и жалко… — проговорил он, сам себе удивляясь. — Тут вот ещё, понимаешь, какое дело… Да! Они, конечно, шакалы! Отняли у нас пустыню, закрыли выход к морю… — Да он нам и раньше не был нужен! — перебила Алият.  — сказал он наконец. — Теперь я даже и не знаю, что будет. Даже если они не станут здесь больше воевать. Не знаю… * * * навстречу, обретая рельеф, становясь похожим на выжженный маленький оазис. Или на спалённый в уголь караван. Знакомая картина. Клочья копоти, пятнающие песок, обгорелые балки, рваный металл… ья, тянуло гарью. Точно таким же ударом «разрисованные» накрыли на его глазах «Белый скорпион»… Да, но что же они накрыли здесь? В центре выгоревшего пятна горбилось невысокое изуродованное взрывом сооружение с остатками огромной решётчатой чаши, окружённое чёрными обломками странных, слегка похожих на кивающие молоты конструкций, также обугленных, исковерканных почти до полной бесформенности. Песок был разрыт чудовищными осыпавшимися воронками иности, хотя и с большой неохотой. Конструкция представляла собой жёлоб длиной в два человеческих роста, укреплённый на покривившейся башенке основания. На жёлобе покоился странный предмет, напоминающий острорылую рыбу с веретенообразным туловищем и раскинутыми брюшными плавниками, которые хотелось назвать скорее крыльями. — А верблюд их знает! Скорее всего, эти самые их ракеты. Вроде тех, которыми они сожгли Лако… Видишь вон, какая штука лежит на жёлобе? Крылышки у неё… — От кого? Мы здесь первые. — Ну, не от нас, конечно… От этих… от врагов своих… с железными птицами… — Да… — молвила Алият, оглядывая напоследок пепелище. — Много наохраняли… Против железных птиц, пожалуй, ничего и не сделаешь… * * * Следующим утром, однако, выяснилось, что Алият была не совсем права. Сначала прямо по рогу сверкнуло издали нечто похожее на исковерканный церемониальный щит, потомпоти. ллического листа был тонок и почти невесом. По краю бежал двойной ряд заклёпок. лёгкий, именно он пронёсся вчера над пустыней, заставив содрогнуться каждую песчинку. ольшой высоты. — Кто? — Птицы, — он разжал пальцы, и лёгкий, как дерево, обрывок металла упал в песок. — Значит, одну из них всё-таки подбили… А может, и не одну… чанный рукояткой с прорезями для пальцев. Все по очереди брались за эту рукоять, недоумевая. Получалось, что стержень по замыслу должен торчать из кулака вниз, непонятно только зачем. Впрочем, даже если бы он торчал вверх — какая разница?.. и заняться поисками пропавшего. Горху нашли в ложбине между двумя барханами. Он лежал грудью на большом листе серо-серебристого металла и признаков жизни не подавал. Видя такое, многие поторопились избавиться от подобранных с песка обломков, из которых, должно быть, позже хотели соорудить амулеты. Всех поразила мысль о том, что прикосновение к сверкающей шкуре птицы смертельно. Не решаясь притронуться к лежащему, кликнули Шарлаха. Тот, увидев, что случилось, не раздумывая, сбежал в ложбину и перевернул Горху лицом к небу. Тут же обнаружилось, что балахон с левой стороны испятнан кровью. Нет, смерть Горхи никак не была связана с серо-серебристым листом, на котором его нашли. Причиной был обычный разбойничий удар ножом под ребро. ереть нож, то ли просто прикопал сразу после убийства. Стали вспоминать, с кем Горха ссорился в последнее время, и выяснилось, что почти со всеми. В угрюмом молчании торабль. Снова началось бесконечное изматывающее виляние против ветра. Снова то удалялись, то подступали к правому борту серебристые трубы да изредка посверкивали в песках обломки страшной птицы… — Да нет… — сквозь зубы отозвалась Алият. — Если бы ссора!.. — А что? — К морю идти не хотят. Он вскинул голову: — Не понимаю… А Горха тут при чём? Некоторое время Алият разглядывала его с желчной улыбкой. — И за что тебе такая удача? — подивилась она вполголоса. — Главное — во всём, во всём… Луна тебе, что ли, помогает?.. Да нет, ты ведь безбожник… Колдовство?.. Сам говоришь, что не колдун… Ну вот какой из тебя погонщик, сам подумай?.. — Наверное, плохой, — признал он со вздохом. олько палубных. Чуть недовольство — погонщик уже обо всём знает… — Ты хочешь сказать, что у тебя есть осведомители? — Конечно. я Алият. ник, каюта у него отдельная… Он, можно сказать, ничего и не видит. Да и откровенничать с ним никто особенно не станет… — Тогда кто же? — Так я тебе и сказала! Алият помолчала, нахмурилась. — Ну что… — недовольно сказала она. — Пока пламя было по хвосту, помалкивали. А потом опять заворчали… Битву проиграл, флот погубил… Чуть ли не голорылым продался… — Потом с кивающими молотами, — как бы не услышав его слов, продолжала Алият. — Все знали, что «разрисованные» тебе помогают. Считали, что всё колдовство твоё — от — А Горха за тобой пошёл бы хоть к морю, хоть за горы… И других бы идти заставил. Понимаешь теперь?.. — Ты ведь заговорённый, — напомнила Алият. — Да ещё и колдун вдобавок. Тебя не тронут. Боятся… Да и меня тоже по твоей милости… Глава 37 Просто много воды лщине с серебристыми трубами, что четвёртый день тянулись по правому борту, упиралась в ковёр возле самого ложа. В овальном срезе луча до мельчайших подробностей прояснился узор, выведенный безымянной кимирской мастерицей. Рядом, напряжённо вслушиваясь, сидела тоже только что, видать, проснувшаяся Алият. Приглушённый гомон и топот гуляли и в трюме, и на палубе. — Забыл? — тихо спросила Алият, и по спине сразу побежали мурашки. Он вспомнил: разбойничья злая луна, приглушённый нарастающий рёв, прокатившийся от носа к корме вздрогнувшего до рёбер «Самума», холодный кипящий свет в отверстом дверном проёме, заячий вопль «Шарлах! Шарлах! Шарлах!..» и страшный железный хруст удара… — Бунт? — не веря, шепнул он. — Не знаю, — шепнула она в ответ. — Одеваемся! Быстро! Клинок держи под рукой!.. из ряда вон выходящее, то почему не доложили Шарлаху? Встревоженные, они выскользнули из каюты и поднялись в рубку. — Почему стоим? растерянных глазах, придал повязке розовый оттенок. Испуганный резким тоном предводителя, второй помощник, как бы прося о защите, быстро покосился на Алият, закрыв Впереди, прямо до рогу «Самума», разливалось точно такое же зарево, что маячило за кормой несколько дней назад. Звёзды на юге заметно потускнели и мигали как бы через силу. Сквозь дым, не иначе… — От огня убегали, к огню и пришли, — неуверенно хихикнули за плечом. И сразу толпа забормотала, загудела. олотов. Остальные тоже смолкли на миг, и вдруг грянул издевательский довольный гогот. — Вот это дал!.. — Оно и видно сразу, что городской!.. — Ты на звёзды посмотри! Никогда, что ли, ночью по пустыне не плутал?.. Осмеянный затравленно крутил головой. дишь на то же место с запада! Что, не так?.. Примолкли, призадумались. — Слушай, а ведь правда… Он повернулся и подчёркнуто неспешным уверенным шагом направился к рубке. На полпути вдруг приостановился и недоверчиво тронул воздух ладонью. В корму веял несильный, но ровный ветер. * * * Ветер плавно нёс «Самум» к югу всю ночь и стих лишь к утру. Зарево впереди росло, на фоне его обозначились две невысокие скальные гряды, две чёрные бугорчатые тени справа и слева. Облитые лунным светом трубы уходили в узкий проход между ними, и в промежутке этом верховые несколько раз замечали алые выбросы пламени. Алият покосилась недоверчиво. Штурвальные за спиной затаили дыхание. — Это как? — Да ты и сказал! — Вот именно… — он вздохнул. — Может, у них там просто хранилище какое-нибудь… Стоят баки посреди пустыни — и всё… — И что тогда? Светало, скальные гряды справа и слева подступали всё ближе, понемногу обретая объём, наливаясь смутной голубизной. Небо над ними чернело и клубилось. Серебристые трубы справа вплотную прижались к скалам. Окажись «Самум» волей случая по ту их сторону, уже пришлось бы остановиться. Однако слева от труб пространства было более чем достаточно, причём такое впечатление, что песок здесь умышленно разглаживали и разравнивали: намытые ветром новорождённые барханчики располагались как попало. Далее трубы, повторяя форму песчаного рукава, совершили два змеиных извива. Ветер стих, и последние сотни шагов «Самуму» пришлось ползти на мускульной тяге. Было уже совсем светло. Кроме лежащих в люльках у ведущего барабана, все (даже те, кому сейчас полагалось отдыхать) выбрались на палубу. Да и немудрено. Такого ещё не видел никто. Песчаная равнина полого скатывалась вниз к чёрной полосе копоти, за которой лениво полыхало огромное, раскинувшееся на тысячи шагов грязно-алое пламя. Тут и там из него вставали гигантские чёрные сооружения, разбитые, выгоревшие почти дотла. Зрелище было настолько ужасным и величественным, что долгое время никто не догадывался взглянуть поверх пламени и всмотреться сквозь наплывы тяжёлого дыма в зеленовато-серую пустыню, простёршуюся до горизонта, странную пустыню с шевелящимися барханами, вскипающими на гребнях белой пеной… — Где? Вот это? — ошеломлённо переспросили неподалёку. — Это — море?! В голосе отчётливо звучали разочарование и даже некая обида. Действительно, пережить такой страх, переломить себя, возненавидеть главаря за его упрямство и самоубийственную отвагу — и всё ради того, чтобы увидеть просвечивающую сквозь дым шевелящуюся серенькую равнину? Право, полыхающий на берегу пожар выглядел куда более грозно… Нет, то, что это именно море, сомнений не вызывало. Многие видели его в миражах, но в миражах оно навевало жуть своим безмолвием и равнодушным величием, оно воистину казалось царством мёртвых. А здесь… — Сплошной оазис… — нервно смеясь, сказала Алият. — Вроде Харвы… одумаешь, море!.. Тут такого навидались, пока шли, что уже и никакое море не страшно. Одни железные птицы чего стоят!.. — Ну и что дальше? — в голосе разбойника уже слышалось откровенное раздражение. гу перекрывали всё те же трубы, правда, уже не серебристые, а обуглившиеся. и ложились брюхом на песок, и обернулся к «Самуму». — Делаем насыпь. Будем переваливать на ту сторону… * * * С насыпью провозились всё утро. Грозно-алое солнце вставало, путаясь в клочковатых извивах чёрного дыма. С моря потянуло слабым ветром, стало трудно дышать. Наконец «Самум» медленно переполз через трубы и двинулся вдоль берега. Море засияло, распалось на цветные пятна, яркие даже сквозь бурлящую в воздухе гарь. Зеленоватое ближе к берегу, оно становилось вдали насыщенно-синим, а возле самого горизонта простёрлась нежно-бирюзовая полоса. Команда вновь притихла. Оказывается, настолько оно было огромно, это море, что даже пожар и дым представлялись теперь по сравнению с ним ничтожно малыми. Что уж там говорить о «Самуме», а тем более о себе самом!.. ы, правда, померещился голос государя, пытающийся пробиться сквозь этот шум, но, видимо, только померещился… Навстречу «Самуму» несколько раз попадались обугленные подобия небольших металлических кораблей без мачт и на очень маленьких колёсах, обычно сгоревших по самую ступицу. Человеческих тел нигде видно не было, и это настораживало: может, и впрямь все убитые канули в море?.. А пройдя не менее полутора тысяч шагов, «Самум» миновал впоровшийся в песок хвост железной птицы. Вскоре песок, с шорохом стелющийся под измаранные колёса, стал чист, звуки пожара остались за кормой, слышны были только вздохи и шипение набегающих на берег волн. след за главарём борт «Самума» осмелилась одна Алият, да и та прошла полпути, дальше ей стало страшно. Сгрудившиеся у борта разбойнички в напряжённом молчании смотр моря навстречу отчаянному их главарю костлявая рука (синяя, скользкая) — и… ся, всмотрелся. Нет. Конечно, нет… Арегуг был и прав, и не прав. Он никогда бы не осмелился так сказать, если бы сам хоть раз увидел море. к берегу озерцами пламени. Чернели несколько рядов свай, довольно далеко уходящих в море, и ещё завалившийся набок корпус с мачтами, но без каких бы то ни было колёс. Неужели?.. Да. Корабль. Морской корабль… Опять нефть?.. — «Ибо вода в море прозрачна, как бы слеза праведника…» — язвительно процитировал он. Хотя… Может быть, и была прозрачна, пока не явились «разрисованные»… Отступил ещё на шаг и обернулся. — Пойдём дальше, — бросил он, направляясь к замершей Алият. — Здесь воду брать нельзя. Грязная… * * * ) в таких случаях отпрыгивал, часто роняя ведро, Алият же отпрыгивать было бесполезно. ух ртом и в ужасе тряс мокрой пятернёй. Хорошо хоть не кричал, дыхание спёрло. — Ну всё теперь, — говорили ему с ухмылками. — Хваталка у тебя теперь бессмертная будет. Сам помрёшь, а она ещё того, поживёт… На пальчиках побегает… Глаза у шутников, однако, были тревожны. Тем не менее работа брала своё. Брызг боялись всё меньше и меньше, а к вечеру уже кидали вёдра с таким остервенением, что нитки сухой ни на ком не осталось. ёл дать наконец команде отдых. Никому, однако, не спалось. Подогретые двойной порцией вина, разбойнички выходили на палубу, некоторые даже слезали по верёвочной лестнице на песок и бродили вокруг корабля. Но таких нашлось немного, слишком уж страшно было ночью у моря. Разбойничья злая луна сияла и дробилась в воде, чуть ли не лезла на берег. — Кто? — Да мёртвые. Потому их тут и нету… Глава 38 Удача кончилась маде, идущей покарать мятежную Пальмовую Дорогу, остался ему неведом. Собственно, это и спасло досточтимого. Предоставленный самому себе, он повёл оба своих корабля по цветущим после неслыханного ливня пескам на Зибру, и нужно сказать, что подоспел вовремя. Мятеж в Зибре был, как известно, подавлен с особой жестокостью, и досточтимый Хаилза принял в этом далеко не последнее участие. Человек, и ранее прославившийся беспримерным упрямством и беспощадностью к врагам, Хаилза усердствовал ещё и потому, что надеялся загладить перед государем все свои предыдущие промахи. Надежды не оправдались. Когда очередной указ всё же добрался до досточтимого, тот просто не поверил своим глазам. Указ предписывал не причинять вреда населению оазисов Пальмовой Дороги и уклоняться от стычек с мелкими бандами. Естественно, досточтимый не мог ничего знать ни об условии, которое поставил п считаться не могло. Конечно, обойди самум стороной место сражения, доблестная Харва разбила бы мятежников наголову. ми событиями, выходили навстречу войскам, изъявляли покорность, сами ломали храмы Четырёх Верблюдов, проклинали мятежников, а то и просто их выдавали. На первой стоянке караванный флота досточтимый Ритау послал к досточтимому Хаилзе своего человека с приказанием явиться немедленно. Насколько удалось выяснить у гонца, речь шла о выданном жителями бунтовщике и разбойнике, который в оправдание своё ссылался на знакомство с караванным Хаилзой. Весьма удивлённый и встревоженный, тот немедленно направился к дому, где остановился досточтимый Ритау, и, войдя, узнал в пленнике своего недавнего союзника Шарлаха. — Досточтимый! — радостно взвыл разбойник. — Скажи ты им, что никакой я не мятежник! Вот! — крикнул он, обращаясь к Ритау, слушавшему его с надменным безразличием. — Пусть сам досточтимый Хаилза скажет! Я же в его караване был! Я сам с мятежниками дрался!.. На багровом лбу Хаилзы вздулась тугая жила. Досточтимый Ритау, изумлённо задрав левую бровь, переводил взгляд с караванного на разбойника и обратно. — Так, — желчно вымолвил он наконец. — Насколько я понял, досточтимый, этот мерзавец и впрямь был у тебя в подчинении. Что ж, не смею вмешиваться в ваши дела. Отдаю тебе этого молодца, и разбирайся со своими бывшими союзниками сам. Досточтимый Хаилза лишь скрипнул зубами. С караванным флота Зибры он не ладил давно. Если бы не последний указ государя, Хаилза не колеблясь вздёрнул бы Шарлаха на рее, однако, будучи приучен к военному порядку, ограничился тем, что, сковав, поместил негодяя в трюм «Саламандры». А через несколько дней их догнал почтовик из Харвы с указом, адресованным лично досточтимому. Хаилзе надлежало выйти из подчинения Ритау, двинуться в направлении тглаза) Шарлахом. Сопроводить его до Харвы с почестями, а главное — доставить в целости и сохранности… Медленно свернув пергамент с подписью государя, досточтимый Хаилза почувствовал, что ещё один такой указ — и он просто сойдёт с ума. * * * ся и стать бессмертным, забрёл в воду, где его, по всей вероятности, и накрыла волна повыше других. Тело вынесло на мокрый песок, но сторожевые приняли его поначалу за пригорок пены и сообразили, в чём дело, только на рассвете. Глядя на посиневшие руки и лицо утопленника, разбойнички качали головами. Утонуть в море! Надо же… Зарыв покойника в сырой песок и поставив над могилой копьё с белым лоскутом, вернулись на корабль и долго толковали о случившемся. «Самум» снова полз навстречу дымящимся развалинам и обгорелым трубам. — О чём? — Да о Лерке об этом, об утонувшем… Окунулся в море — и помер! Понимаешь, что получается?.. Выбравшись из извилистого песчаного рукава меж скальных гряд, «Самум» поставил паруса и, гонимый попутным дневным ветром, поплыл, покачиваясь на барханах, вдоль се * * * Улькар откликнулся лишь к вечеру. Его резкий отрывистый голос едва пробивался сквозь шорох и треск помех. Как всегда, вопросы государя были несколько неожиданны. — Значит, они жили у моря? — Улькар помедлил. — Жить у моря и ни разу не погрузиться в воду?.. Как полагаешь, такое возможно? — Полагаю, что нет, государь. — И тем не менее убить их труда не составляет… Я это знаю точно, да и ты теперь тоже… Стало быть, от насильственной смерти и морская вода не спасёт… А ты сам? Ты заходил в море? — Только по колено. Когда черпали… — И что ты теперь чувствуешь? — в голосе Улькара сквозили надежда и тревога. — А какова она на вкус? Я про воду, конечно… — Ну что ж… — снова донёсся из неимоверной дали его слабый дребезжащий голос. — Ты держишь слово. Я — тоже. Указ о неприкосновенности Пальмовой Дороги вот уже не . При попутном ветре, разумеется. ьностью добавил государь, — что вы с ним не слишком друг друга любите, но новых людей в это дело лучше не посвящать… * * * Вопреки ожиданиям Алият, ропот среди разбойничков не только не смолк, но и продолжал нарастать с каждым днём пути. Такое впечатление, что, побывав у моря, команда воо ли. — Да нельзя нам идти в Харву! — перекрывая шум, жалобно и в то же время угрожающе крикнул Айча. — Думаешь, Улькар тебе за эту бочку с водой всё простит? Это ты, может Тут уже загомонили вразброд, началась перебранка. Куда ни сунься — везде сейчас опасно, это было понятно каждому. ня тогда повязку сорвал, а я ему в ответ — по лбу со всего маху!.. — Короче, вам нужны гарантии? — спросил он. — Я говорю: вы хотите быть уверенными в том, что нас никто не тронет? — он повернулся к Алият. — Сходи в мою каюту и принеси указ… Грамотные есть? — снова обратился он к остальным. и, приняв из рук Алият пергамент, развернул, наморщил лоб. — Улькар… — читал он, делая остановки между словами, — государь и… и повелитель… единой Харвы… непостижимый и бессмертный… повеле… повелевает своему слуге… Шарлаху… — тут он запнулся и бросил быстрый недоверчивый взгляд на главаря. Вокруг прошёл шепоток. — …продолжить поход… за морской водой… и за будущие его заслуги… возводит… своего слугу Шарлаха в чин… — Айча надолго замолчал. То ли он не мог разобрать слово, то ли просто не верил глазам. — Ну чего замолчал? — крикнули ему. — Может, огня принести? Коротко гоготнули. Дело шло к полудню. — …в чин караванного… — выговорил наконец Айча, и над песками залегла изумлённая тишина. пор в силе. Ну что? Вам и этого мало? — Ты… — запинаясь, сказал Айча. — Ты вёл нас на Улькара, а сам?.. — Он — без трети, а мы — без всего!.. — Да вы же сами там были и всё видели! Песчаная буря!.. — Ну да, а кто эту бурю вызвал?.. ёл на нас песчаную бурю?.. дёт. Ясно? И все поёжились, настолько опасно прозвучало это последнее слово. — В общем, поговорили — и будет, — презрительно изронила она. — Встали — и по местам!.. удет одетым, задвинув оба засова на двери каюты, а оружие держать под рукой. Мало ли на что может толкнуть злая луна разбойничков, усомнившихся в своём главаре!.. Снова вспомнился бунт на «Самуме», кипящий холодный свет, хруст удара и горячие брызги крови… — Конечно! — слегка удивившись, сказала Алият, когда он поделился с ней такими мыслями. — Теперь только так и не иначе!.. С оружием и на засове… Для неё это всё само собой разумелось. Бледная, осунувшаяся Алият сидела, опустив голову, и долго молчала. Потом вскинула тёмные, усталые, сухо блеснувшие глаза. прежнему, а толку… Думаешь, Лако зря тогда в товарищи к тебе набивался? Он удачу твою почуял… — И что же теперь делать? Она опять ответила не сразу. — Может, и впрямь в Кимир?.. — Нет, — сцепив зубы, ответил он. — Если я исчезну вместе с морской водой, Улькар сорвёт злость на Пальмовой Дороге. — А если уже сорвал? сдержал он слово или нет?.. В гаванях Пальмовой Дороги нам сейчас лучше не появляться — свои же и выдадут… — Нет. Она усмехнулась: — Не дальше Пьяной тени… Глава 39 Дважды мятежники Бунта не произошло. Бессонная ночь за двумя засовами и с тесаком у ложа вообще никакими событиями не ознаменовалась. Сквозь тонкие переборки слышно было, как негромих наклонностях главаря, то ли просто разбойничья злая луна пошла наконец на убыль. маешь, обманет нас Улькар? «Самум» стоял на светлом ночном песке, тихий, с погашенными огнями. Слышны были только шаги сторожевых на палубе, да и то изредка. — Значит, в удачу всё-таки веришь? — с проблеском интереса спросила Алият. — Да как… Верь не верь, а удача либо есть, либо нет её… Тут не верить, тут думать надо. — Всё-таки не вышло из тебя разбойника, — с сожалением отозвалась Алият. — Если не верить в удачу, лучше в пустыню и не соваться. Ну вот сам ты как? Веришь, что перехитришь Улькара? — Не знаю… Да и не хочу я с ним хитрить. — Тогда выливай воду — чего лишний груз таскать? — и идём в Кимир. ь маловато), сел, сгорбился и стал смаковать по глоточку. — Нет, — упрямо сказал он наконец. — Вот доберёмся до твоей разбойничьей почты, а там посмотрим. Если он сдержал слово, иду с водой в Харву… ал, что Хаилза будет тебя ждать возле Пьяной тени? — Нет. — Ну и славно! — кажется, Алият повеселела. — А я уж испугалась, что сказал… * * * главаря опять изменились. Судя по всему, им предстояло обогнуть горелые пески кивающих молотов с запада и выйти прямиком на Турклу. Тоже, конечно, небезопасно, но не Харва всё-таки, не Улькар… — Пройдём южнее Турклы, посмотрим почту… — Ах, так это вон где… — Ну да. Между Турклой и Зиброй. А там и до Пьяной тени рукой подать. Вся разница: подойдём с юга, а не с востока… Шли вполветра, дерзко срезая край запретных песков. Справа плыли обширные чёрные пятна, некоторые ещё дымились; должно быть, горящая нефть разливалась по всей округе. На закате ветер стих, а ночью подул снова — прямоирается заходить в порт, люди на «Самуме» снова встревожились, но, поразмыслив, решили, что, пожалуй, главарь прав… С пустыми руками в Туркле делать нечего. Когда же впереди, прямо по рогу, колеблясь, разлеглись те самые корявые заросли, где в прошлый раз «Самум» и «Белый скорпион» угодили в ловчие ямы, Алият круто повернула на север, и у всех отлегло от сердца окончательно. Корабль явно держал путь в Пьяную тень. Вскоре было приказано убирать паруса. Распоряжение это несколько озадачило: если не считать сухого, судорожно выгнутого ствола в сотне шагов по левому стремени, нивиантом в Пьяной тени. Во всяком случае, предположение было очень похоже на правду… — Так, может быть, ближе подойти? — Не стоит, — так же тихо ответила она. — Глаза у всех больно любопытные… — Тебе лучше остаться. — Что? И у меня глаза любопытные? Она невольно усмехнулась: — Ладно, пошли… Увязая в горячем даже сквозь плотный сафьян коротких сапожек песке, они двинулись по барханам к сухому корявому дереву. У самого корня произрастала белая тряпочка,свиток пергамента и даже слегка удивился, помня, что с грамотой Алият не в ладах. Однако то, что она извлекла из свёртка, больше всего напомнило ему силок на мелкого зверька да ещё, пожалуй, те шнурки с узелками, которыми пользовались «разрисованные». ие. юду, но… Нет. Точно. Про казни тут ничего нет вообще… Держит слово Улькар… олагала, что и он слегка разбирает условные знаки разбойничьих весточек — учёный… А тот вдруг, вместо того чтобы обрадоваться, озабоченно сдвинул брови. — Лишь бы с Хаилзой не разминуться… — пробормотал он, поднимаясь в рост. — Ладно, закапывай да пошли обратно… — Подожди, — сказала Алият, выпутывая из складок своего балахона ещё одно такое же плетение, только поменьше. — Нам тоже есть о чём весточку оставить… Вне всякого сомнения, рукоделие было выполнено на досуге ею самой. — Про море — нет, — она скрепила оба изделия вместе. — Только про то, что молоты сгорели, а ты — жив… — Ты? Вот, — она ткнула пальцем в алую тряпицу и, встряхнув полотно, принялась завёртывать «весточку». Допеленать её Алият так и не успела. В отдалении послышался приглушённый мощный звук, хорошо знакомый обоим: это хлопнул и напрягся парус. Полотняный свёрток полете о, вскинула маленькие, крепко сжатые кулаки: — Говорила же: останься!.. ранная песчаной бурей корма пошатывалась на барханах и словно строила им гримасы, дрожа в восходящих струях раскалённого воздуха. Ветер развевал над барханами про на песок, но на ноги так и не поднялся, даже когда оскаленный серп прошёл над головой. Должно быть, там, на «Самуме», шла серьёзная драка. Слух возвращался. — Трусы!.. Трусы!.. — кричала вдогонку Алият. — Всё равно вам живыми не быть! Слышите?.. Да нет, не слышали, конечно. Команда, не посмевшая бунтовать открыто, гнала корабль, боясь даже оглянуться на страшного Шарлаха и неистовую Алият. … Да он и не мог поднять головы, командир зеркальщиков Илийза, по той простой причине, что лежал с перерезанным горлом. Должно быть, его застали врасплох: рана была единый белый балахон был пятнист от крови. — Айчу высматриваешь? — услышал он сзади злобный смешок Алият. — Зря… Оба вновь поглядели вслед удаляющемуся «Самуму». Он уже был далеко. У зыбкого горизонта дрожала и плавилась башенка розовато-серой кормы… Потом из отчаяния и ненависти выглянула и горько усмехнулась внезапная мысль, что бывшие матросики и каторжане многому научились у своего главаря. Важно вовремя нарушить правила. И всё. Действительно, зачем поднимать бунт против Шарлаха, когда можно без особых хлопот и риска взять и угнать корабль?.. Алият права: нельзя было покидать борт «Самума». Впрочем, что толку теперь жалеть!.. Плохо… Ах как плохо… Не дождавшись морской воды, Улькар в отместку расправится с Пальмовой Дорогой… И ничего уже не изменишь. ерное, неспроста. Стало быть, есть надежда, о которой он просто не знает. Скажем, ещё один разбойничий тайник — с запасами воды и провианта… Однако спросить об этом ленала свёрток и зарыла в песок, оставив кончик тряпицы зацепленным за всё тот же выступ. Выпрямилась и, прищурясь, одарила уничтожающим взглядом колеблющуюся на горизонте дымную гривку — всё, что осталось от «Самума». — Вот так, — выговорила она беспощадно. — Считай, податься им теперь некуда. Как только узнают, что они с нами сделали, — конец им. Наши такого не прощают… к Пьяной тени ушли! Как раз в лапы досточтимому… Алият резко повернулась к нему. Тёмные глаза радостно вспыхнули. — Улькар! — выдохнула она. — Поговори с Улькаром. Пусть тоже знает… — Машинка на корабле осталась… — напомнил он. Алият на миг лишилась дара речи, потом наконец шевельнула губами повязку, должно быть, выругавшись про себя, и отвернулась. — А что с нами?.. — разом охрипнув, спросил он и, не получив ответа, огляделся, тоскливо прищурясь. Кругом сияли белые, как кость, пески. * * * корабли Харвы на ходу, Айча бы неминуемо заметил пыль и насторожился. Но оба судна досточтимого стояли на месте вот уже вторые сутки, верховые на мачтах были внимательны и знали, куда смотреть, так что не заметить песчаную пелену, влекомую «Самумом», они просто не могли. Бунтовщикам не повезло во всём: с утра установился ровный и довольно сильный северо-западный ветер, и, когда караванный скомандовал идти навстречу, положение «Самума» стало безнадёжным. Разумеется, Айча мог бы и догадаться, что досточтимый Хаилза не собирается его атаковать, но, когда тебя берут в клещи два боевых корабля, немудрено потерять голову. Вдобавок при виде каравана разбойнички тут же обвинили во всём своего нового главаря, начисто забыв, что сами и подбивали его к бунту. Новой резни на борту «Самума» не последовало лишь благодаря стремительности, с которой досточтимый Хаилза пошёл на сближение. Сам он поначалу тоже был сбит с толку, когда «Самум» вдруг выкинул чёрный вымпел, моля о пощаде. Всё прояснилось лишь после того, как на «Саламандру» доставили избитого в кровь Айчу, который и поведал Хаилзе, что произошло. Досточтимого от таких новостей едва не хватил удар. Нельзя сказать, чтобы он с восторгом ждал встречи с нов Улькара, как мужество немедля покинуло караванного. — Что значит оставили в пустыне?.. — прохрипел он, хватая Айчу за скомканное полотно на груди. Тот лишь отворачивал в ужасе лицо, разбитые губы его тряслись. — Мятежники! Дважды мятежники!.. Где? Где вы их оставили?.. мертвы. Пустыня убивает быстро. Тем более — в полдень. — Вода… — каркнул он, вскидывая выкаченные, в кровавых прожилках глаза. — Вода — с вами?.. — Да, досточтимый… — торопливо и невнятно ответил Айча. Хаилза задумался. Сердце так и подталкивало караванного сделать очередную искреннюю глупость, а именно — казнить бунтовщиков (дважды бунтовщиков!) на месте и идти с водой в Харву. Но это была бы его последняя искренняя глупость. Позавчера он получил послание от племянника, досточтимого Альраза, в котором тот прямо сообщал, насколько всё серьёзно, и, зная нрав дядюшки, заклинал доставить Шарлаха в Харву целым и невредимым. Спуститься к югу и отыскать оба трупа?.. Ещё неизвестно, удастся ли их найти. Брошенные в пустыне всегда пытаются выбраться и спастись, даже если сознают всю бессмысленность этой попытки… Да и вряд ли труп будет полноценной заменой живому разбойнику. Брезгливым жестом досточтимый велел увести мерзавца и вновь развернул послание Альраза. Да, судя по всему, племянничек и сам был сильно встревожен… И к чему, например, вот этот намёк? «Мы настолько ничтожны перед ликом непостижимого и бессмертного, что мало чем отличаемся друг от друга». Иными словами, у государя плохая память на лица. А Улькар виделся с Шарлахом (пишет племянник) всего один раз, и разбойник при этом повязки так и не снял… Досточтимый Хаилза хлопнул в ладоши, и дверь приоткрылась. — Привести сюда этого… из трюма… — недовольно приказал караванный. Мановением руки Хаилза отпустил стражу. Встал, подошёл безбоязненно вплотную, пристально всмотрелся. — Дорога ли тебе жизнь, почтеннейший? — негромко осведомился он наконец. Разбойник моргнул и уставился на караванного. Снова обиделся, отвёл глаза, потом еле заметно кивнул. — Вот и отлично, — всё тем же тихим, напряжённым голосом продолжал Хаилза. — Тогда слушай меня внимательно. Сейчас мы идём в Харву. Там ты предстанешь перед государем. Как тебе при нём надлежит себя вести, я объясню. Но, главное, запомни: ты — Шарлах. Детина вскинулся и воззрился на караванного злобно и недоверчиво: — А я и есть Шарлах! — Вот и отлично, — глядя ему в глаза, тихо повторил Хаилза. Глава 40 Сорок дней бессмертия телющиеся над песками заросли корявых, скудно оперённых узкой листвой стволов. Пусть зыбкая, но всё-таки тень, а если повезёт, то и вода… Колодец… Однако полоска прть сознания. И оба раза Алият поднимала его пинками по рёбрам. Потом начался бред. Навстречу, увязая в пышущем песке, шли мёртвые: голорылый погонщик, зарубленный во время бунта, синелицый сутулый Рийбра, молоденький разбойничек с перерезанным горлом, грузный прихрамывающ вперёд, а сами брели следом. Пешком к морю… А там дождаться ночи — и по блистающей лунной дороге… к предкам… к матери-верблюдице… Потом он почувствовал жжение сквозь полотно балахона и понял, что, наверное, давно уже лежит на пологом песчаном склоне в двух шагах от гребня бархана. Алият нигде не было видно. Должно быть, отстала или свалилась ещё раньше… Попытался повернуть голову, и тут тяжкая пята безумного солнца опустилась и вмяла его в песок. Сознание Однако ненадолго. Вскоре он почувствовал, как его повёртывают навзничь, и через силу приоткрыл глаза. Над ним склонялись два маленьких, с кулачок, личика, сморщенных и чёрных, как нефть. Как сожжённое в уголь дерево. — Нганга… ондонго… — едва разорвав спёкшиеся губы, прохрипел он и снова впал в забытьё. лашения не получила. По всей видимости, женщинам в святилище делать было нечего. Снова горел, трепыхался на слабом ночном ветру костерок, трогая бликами свирепые резные морды с вымазанными старой кровью вывороченными губами, и чёрный колдун Мба — Ты был там? — Да. Я был там и встречался с теми, кому она кланяется. Но их больше нет. Ты говорил, что они прогонят нас отовсюду, но видишь: мы остались, а они ушли… Кажется, колдун усмехнулся. — Нет, — безразлично всхлипнул жуткий ночной голосок. — Они не ушли. Ты думаешь, всё кончилось. А всё только начинается. Они не уйдут. снова, то уже не им, а их врагам. — Вам это всё равно, — прошелестел колдун. — Кому бы она ни кланялась, вас прогонят отовсюду. Вы ещё хотите убивать друг друга и жечь свои корабли. Но скоро вам некого будет убивать и нечего будет жечь. — Она уже началась. Но она не ваша. Теперь в пустыне будут воевать они, а не вы. пливо отогнал это нелепое и грозное видение. Нефти в Харве нет, стало быть, и жечь её незачем… — А вы сами? — неожиданно для себя спросил он. — С вами что будет? Колдун вновь погрузился в молчание. — Они… — глухо вымолвил он наконец. Колдун не ответил. Колдун был спокоен. Колдун молчал. Зловеще скалились вокруг резные идолы. — Их уже ничего не ждёт, — еле слышно отозвался он. — И рассказывать им — поздно. Скоро они и сами всё узнают. — А что ты сделаешь с нами? — Я отпущу вас, — помедлив, прошелестел колдун. — Я дам вам блестящий щит, и вы сможете подать знак кораблю. — Сюда заходят корабли? — Нет. Но иногда мы видим пыль. Все бегут на запад. На восток не идёт никто. Колдун, казалось, не расслышал его последних слов. — Я дам тебе щит, — повторил он. — Я дам тебе блестящий щит, и ты сможешь подать знак. * * * Церемониальный щит, нашедшийся в сокровищнице колдуна, представлял собой прямоугольное металлическое зеркало почти в человеческий рост. Такие щиты были в ходу ещё до отделения Харвы от Кимира, в самом начале царствования Орейи Третьего. В сокровищнице нашлись также жестянки с мазями, щёточки, тряпочки и всё прочее, необходимо чу испуганно прижавшуюся Алият. Жили в маленьком, похожем на кожаный холмик шатре. Колдун в присутствии всего племени, кстати сказать, весьма малочисленного, наложил на них заклятие, после которогсь низкорослых чёрных туземцев, в каждом из них тоже подозревая колдуна. На четвёртый день по горизонту с востока на запад прошла песчаная гривка, а к вечеру — ещё две. Мбанга не ошибся: судя по всему, начиналось повальное бегство из Харвы в Кимир. Насколько можно было судить по величине и скорости пыли, корабли принадлежали либо купцам, либо разбойничкам и шли всё больше поодиночке, в караваны не сбиваясь. Возможно, многие видели неслыханный пожар в песках кивающих молотов (или хотя бы слышали о нём) и совершенно справедливо сочли это дурным предзнаменованием — Да, точно ты сказала тогда: кончилась удача… — процедил он расстроенно, натягивая на щит холстинку, и, как выяснилось ещё через несколько дней, оказался не прав. ными, так что, надо полагать, погонщик на корабле был человек отчаянный. После первой же серии вспышек судно изменило курс и двинулось прямиком туда, где на краю низк — Наши, — с облегчением сказала Алият. — Вот и славно. Даже и прикидываться никем не придётся… названия. Скинули верёвочную лестницу, и на песок спустился главарь, очень похожий издали на покойного Лако, такой же кряжистый, плотный, уверенный в каждом своём движении. заведомо сгоревший вместе с «Белым скорпионом» чуть ли не луну назад. Задира Лако. Живой. Живёхонький… Все трое остановились, не дойдя друг до друга пары шагов, и долго не могли произнести ни слова. Лако опомнился первым. * * * Лёгкое судёнышко прыгало по барханам, как тушканчик, вполне оправдывая своё название. Пол тесной каюты вздрагивал и накренялся. То и дело приходилось придерживать кувшинчик и чашки. — Жаль, — с искренним вздохом говорил Лако. — Хороший был «Скорпион» кораблик. Вёрткий, послушный… Значит, говоришь, сожгли его… — Да что рассказывать… Попробовал проскочить — не вышло. Перехватили, навалились с двух бортов… Людей моих почти всех перебили, меня в самом начале угостили древком по голове — я и прилёг… Перевели нас на другой корабль, сковали… Так вот я со «Скорпионом» и простился. — Ну да! — ухмыльнулся Лако, вновь наполняя чашки. — От голорылых, пожалуй, убежишь!.. Привезли в Зибру, посадили в подвал. А через пару дней — мятеж. «Шарлах! — кричат. — Шарлах!» Сидим в подвале, над нами дом горит… Помнишь, что мы с портом Зибры сделали? Так вот теперь весь город такой… Злая луна выручила, не иначе: вспомнили про нас, вывели, расковали… Веришь? Хотели сгоряча караванным сделать. Ну как же, лучший друг Шарлаха, не шутки!.. В общем, сбежал я от них подобру-поздорову. Не по мне всё это. Я — честный разбойник, мятежами не занимаюсь… — А теперь куда? — В Кимир. — Ты что, с ума сошёл? — вскинулась Алият. — У тебя два смертных приговора в Кимире!.. Лако нахмурился, крякнул, бросил на неё недовольный взгляд. — А то я раньше там не гулял… со своими приговорами, — буркнул он. — В Харве сейчас делать нечего. Тут такое скоро начнётся… — А это ты своих дружков спроси с кивающих молотов, что они там затевают! Такая дрянь в пустыне завелась — лучше и не встречаться. Вроде корабль, только без мачты, представляешь, и весь в броне, как черепаха. Сворами ползают. Колёс вообще не видать, впереди из рубки труба торчит… И вот как ударит он, варан, огнём из этой трубы… Жуть, да и только. Сам видел. — Ударит? А в кого? В нас? — Да нет. Друг в друга палят. Да и нам достанется, если подвернёмся… — Интересный ты человек, — заметил он. — Хоть бы спросил, за что тебя казнили в Харве. — Значит, так, — с удовольствием сказал Лако и помедлил. — В Харве — казни. Причём таких людей жгут зеркалами — оторопь берёт. Советников, сановников… Прямо как во время первой смуты. Тамзаа казнили, Альраза… Слышал таких? Друга твоего, караванного Хаилзу… Ну и мелочь всякую. Тебя, к примеру, команду твою… — Меня? Любопытно… — Объявили, что тебя, а уж кого там на самом деле — не знаю… — Хорошо, а за что? Лако хмыкнул и неопределённо пошевелил бровью. на государя… Ход корабля постепенно менялся. Выматывающая душу тряска по белой зыби пустыни Чубарра кончилась. «Тушканчик» уже плавно покачивали и накреняли пологие барханы ничьих песков. Вместо эпилога морю? Подмены государь не заметил. У него действительно была плохая память на лица, а Шарлах, наученный досточтимым Тамзаа, вёл себя при встрече очень естественно: кланялся и молчал, как бы лишившись от страха дара речи. Итак, свидетелей всех убрали, государь искупался в морской воде и, надо полагать, обрёл бессмертие. Ни доказать, ни опровергнуть это уже невозможно, поскольку сорок дней спустя он был отравлен одним из наследников (разумеется, не тем, который в итоге пришёл к власти). Да оно, быть может, и к лучшему, поскольку государству Харва существовать осталось совсем немного… See more books in http://www.e-reading.mobi